Текст книги "Хромой из Варшавы. Книги 1-15 (СИ)"

Автор книги: Жюльетта Бенцони

– Пока они совсем близко, взрыва не будет, – прошептал Адальбер в ответ на немой вопрос своего друга. – Нелли, вы ведь умеете пользоваться этим механизмом?

– Да, но здесь ничего не видно, а я боюсь включить фонарик.

– Включайте! Мы не станем дожидаться, пока дворец обрушится на нас!

Девушка подчинилась. Проведя тонким лучиком по стене, она нашла пусковой механизм, протянула руку и нажала на кнопку, после чего быстро перекрестилась. Снаружи послышался скрип весел, и где-то вдалеке пропел петух...

Ни о чем больше не спрашивая Нелли, мужчины подхватили Хилари и устремились на свежий воздух. В ночном небе уже появилась тонкая светлая полоска на востоке. На яхту с погашенными огнями торопливо поднимались трое мужчин с лодки.

– Быстрее! Быстрее! – раздался громкий крик. – Времени осталось совсем мало.

У беглецов тоже оставалось совсем мало времени. Смерть приближалась огромными шагами. Все сознавали, что, если даже им удастся добраться до пляжа, они могут провалиться под землю или погибнуть под вырванными с корнем деревьями и обломками скал. На яхте, которая уходила из этих мест навсегда, уже поднимали якорь. Нелли включила фонарик, чтобы освещать мужчинам с их ношей тропинку в скалах. И внезапно совсем близко послышался чей-то голос:

– Ш-ш-ш! Сюда!

Джон-Огастес, подобный мокрому Нептуну, хотя и без трезубца, высунулся из еще темной воды. За его спиной покачивалась моторная лодка, которую он, должно быть, привел вплавь, толкая перед собой. Он помог им взобраться и сразу же бросился к пульту управления. Мотор взревел, и «Рива» на полной скорости полетела вперед, прочь от опасных скал.

– Должно быть, вы сродни архангелам, – вздохнул Альдо. – Как вы узнали, что мы выйдем именно отсюда? И что вообще выйдем?

– Я ничего и не знал. Только надеялся, подчиняясь простой логике, ведь это единственный известный нам выход. С того момента, как их проклятая яхта встала на якорь поблизости от берега...

– Но вы же страшно рисковали! Палаццо со всеми его тайнами очень скоро взлетит на воздух!

– Да? Ну, видите ли, мне пришла в голову мысль о чем-то подобном, и я просто места себе не находил. Эта чертова свадьба должна была стать последней, и Риччи наверняка заготовил какой-нибудь подлый кунштюк... И потом, иногда у нас, Белмонтов, обнаруживается дар двойного зрения!

– По поводу зрения, – проворчал Адальбер, – вам следовало бы сменить курс, ведь вы правите точно по направлению к «Медичи»! Вы что, хотите помешать им уйти? Здесь раненая женщина, и ей срочно нужен врач! А по вашей милости нас сейчас обстреляют!

– Я бы очень удивился! У Риччи будет полно других забот... и, кроме того, мне ужасно хочется полюбоваться этим зрелищем! Смотрите!

На море вдруг вспыхнул яркий свет. Мощные прожекторы освещали спокойную на рассвете гладь океана, и на яхте, где забегали встревоженные люди, можно было разглядеть каждую деталь. Одновременно прогремел отданный в рупор приказ остановиться: к «Медичи» приближался боевой корабль ранга эскадренного миноносца.

– Как раз вовремя! – воскликнул Джон-Огастес, хлопая в ладоши. – Как приятно на это смотреть, и я надеюсь, что они пустят ко дну эту посудину!

– Вы знали, что в дело вмешается военно-морской флот? – спросил ошеломленный Адальбер.

– Конечно. Позавчера я переговорил по телефону с генеральным прокурором и, пока вы толкались на вилле Швобов, лично удостоверился, что по распоряжению командира форта Уильяме моряки готовы выйти в море. Как видите, все идет по плану. И замечательно идет! – с удовлетворением добавил он.

Действительно, поскольку яхта отказалась подчиниться, раздался первый – предупредительный – пушечный выстрел, а за ним второй, уже прицельный. На яхте что-то вспыхнуло, и почти одновременно раздался чудовищной силы взрыв, превративший холм в огненный кратер.

Белмонт, который заглушил мотор, вновь включил его.

– Если вам достаточно, мне тоже! – произнес он неожиданно серьезным тоном. – Пора возвращаться.

В то время как лодка мчалась по волнам по направлению к «Белмонт-Кастл», небо заметно светлело, начиная розоветь на востоке. В спокойном и чистом утреннем воздухе отчетливо звучали крики и выстрелы, сопровождаемые рокотом огромного рукотворного вулкана. Стоя на корме, Альдо и Нелли старались разглядеть хоть что-нибудь, но последний акт драмы им увидеть не довелось: моторная лодка повернула за косу, служившую границей бухточки Белмонтов. Какое-то время еще слышались вопли и автоматные очереди, прогремел еще один взрыв, затем все стихло, и лишь над деревьями поднимались султаны черного дыма...

Вслед за пожарными на пепелище толпами потянулись обитатели Ньюпорта. Тем временем «Рива» уже приближалась к причалу перед резиденцией. Там ждала Полина. Завернувшись в шерстяной шарф, скрестив руки на груди, она мерила шагами широкие доски, и в глазах ее полыхало пламя. Чуть подальше держался как всегда бесстрастный Беддоуз.

– Все тут! – крикнул ему Джон-Огастес, заглушив мотор. – Но у нас есть раненая. Вызовите «Скорую помощь»! И пошлите кого-нибудь за носилками.

– Что-нибудь серьезное? – спросила Полина, присев на корточки возле лодки.

Альдо и Адальбер осторожно поднимали Хилари, которая по-прежнему не приходила в сознание. Но когда ее потревожили, она застонала.

– Мы не знаем, – ответил Адальбер. – Раны ее продолжают кровоточить, и пережитое ею, несомненно, оставит свои следы.

– А вы оба целы?

Говоря это, она помогла сойти на берег Нелли, бледной как простыня и явно обессилевшей, но смотрела при этом только на Альдо. Он устало улыбнулся ей:

– Все прошло. Кошмар закончился. Возблагодарим за это Господа!

Два лакея, посланные дворецким, который сам, вероятно, звонил по телефону, подбежали с носилками, на которые уложили раненую. Потом все стали подниматься к дому. Полина чуть отстала, чтобы оказаться рядом с Альдо.

– Это означает, что вы скоро уедете, – прошептала она, не глядя на него.

– Да, Полина. Здесь мне больше нечего делать.

– Вам удалось найти драгоценности?

– Они в кармане у Риччи, а я пока не знаю, что с ним сталось.

– В течение дня это выяснится. Быть может, надежда еще есть?

Она накрыла ладонью его запястье: жест, призывающий остаться. И в глазах ее была мольба. Альдо показал на фигуру на носилках, закутанную в одеяло:

– Если она выживет после всего, что ей пришлось вынести, и какова бы ни была судьба Риччи, это его жена и, следовательно, наследница.

– Да, это так. Вы могли бы подождать, пока мы не узнаем все. И в любом случае, – удовлетворенно добавила она, – вам придется ответить на вопросы полиции...

– Ах да! Я и забыл...

– Потому что вам не терпится уехать?

Он почувствовал, как у нее задрожала рука, и, в свою очередь, успокаивающе накрыл ее ладонью:

– Да, Полина, – мягко сказал он. – Мне будет вас очень недоставать, но...

– Но ваша жизнь не здесь, ваше сердце не здесь... Мне надо будет свыкнуться с этой мыслью. В общем, вы правы: вам действительно лучше уехать...

Риччи был мертв. Как и предсказывала Полина, это выяснилось уже вечером. Во время атаки на «Медичи» он, охваченный безумной яростью, схватил автомат и начал палить по нападавшим. Его усмирили точным выстрелом: пуля попала ему между глаз... По словам очевидцев, он зашатался и упал за борт. Волны океана сомкнулись над ним, и больше его никто не видел. В этом месте было сильное течение.

Относительно быстро выполнив полицейские формальности и ответив на все вопросы следствия – Дэна Морриса сняли с должности шерифа и собирались привлечь к ответственности, – Альдо и Адальбер отправились в Нью-Йорк на яхте «Мандала». Накануне отъезда они нанесли визит в больницу: об этом попросила Хилари, желавшая поблагодарить их.

– Вы спасли меня от худшего, чем смерть, потому что это был самый настоящий ад. И я хотела вам сказать, что отныне никогда не пойду на риск вновь оказаться там. И еще: надеюсь, мы больше с вами не встретимся.

– Вы останетесь здесь? – спросил Адальбер.

– Пока это будет нужно. Швобы не знали, кто такой Риччи. Они делают все, чтобы помочь мне. Наверное, я поживу у них какое-то время. Быть может, задержусь надолго, но затем вернусь в свою страну. Для тех, кто вышел на пенсию, лучше Англии ничего нет.

И она добавила с лукавой улыбкой, напомнившей о прежней Хилари:

– И нет ничего прекраснее герцогского замка моего отца...

– Означает ли это, что Мэри Форсайт исчезла? Это не подлинное ваше имя? – спросил Морозини.

– Нет! Простите мне эту последнюю ложь.

В глубине души Альдо и Адальбер не слишком удивились.

Оба помнили, каким ловким манером Хилари Доусон ускользнула от полиции и даже от британских властей Палестины[117]. Для этого необходима была поддержка кого-то из очень, очень высокопоставленных лиц...

– Почему нет? – заключил Адальбер. – Говорили же в свое время, будто Джек-потрошитель – сын королевы Виктории? Королева Мария была клептоманкой, так почему бы и дочери герцога не стать воровкой международного класса...

Через несколько часов друзья поднялись на борт «Франс», еще одного парохода Главной Трансатлантической Компании, чье внутреннее убранство соперничало с версальской пышностью.

Полины не было на причале. Тем же утром она уехала в Бостон, заявив, что хочет отдать визит Диане Лоуэлл. И когда Альдо выразил удивление по этому поводу, она быстро подошла к нему и запечатлела на его губах легкий поцелуй.

– Как вы полагаете, не пора ли уже заняться беднягой Вобреном и вырвать его из когтей этой ведьмы? Он наверняка думает, что предан и небесами, и землей!

– Господи! – простонал Альдо. – Я совершенно о нем забыл! Должно быть, он меня теперь ненавидит...

– Я все улажу! И не стоит особо меня благодарить. Он единственный человек, с которым я могу часами напролет говорить о вас. Я никогда не забуду вас, Альдо Морозини...

Более взволнованный, чем ему бы хотелось, он ответил:

– Я вас тоже, Полина Белмонт.

Когда пароход «Франс» начал медленный спуск по заливу Гудзон, влача за кормой ленты традиционных серпантинов, Альдо и Адальбер были на палубе. Облокотившись о перила, они провожали взором небоскребы и старались разглядеть в толпе провожающих маленькую фигурку рыжей девушки в шотландском берете. Нелли Паркер пришла проводить их. Она тоже ничего не забыла: вместо простенького репортажа решила написать книгу и уже заключила договор с издательством. Ее ожидал несомненный успех. Да и репортаж – только очень короткий! – появится в прессе. Лучшей рекламы придумать было нельзя.

– По крайней мере, хоть она счастлива! – вздохнул Морозини. – Я удовлетворен лишь тем, что сумел отомстить за Жаклин Оже и другие жертвы братьев Риччи. Виолен Достель никогда не получит драгоценностей Колдуньи, поскольку отныне они покоятся на дне океана!

– Быть может, это к лучшему? Оли вряд ли принесли бы ей удачу.

– Но вырученные за них деньги позволили бы ей вести ту жизнь, о которой она мечтает. А сейчас ее скаредный супруг продаст унаследованные ею от тетки украшения, которым она так радовалась...

Адальбер приподнял полу своего непромокаемого плаща – над Нью-Йорком только что прогремела гроза, – достал из брючного кармана небольшой резиновый пакетик розового цвета и вложил его в руку Альдо.

– Ты сможешь утешить ее этими безделушками.

– Что это?

– Посмотри! Я нашел их в лаковой шкатулке рядом с диваном Минотавра. И подумал, что они нам пригодятся...

В розовом пакетике лежало очень красивое ожерелье из рубинов и алмазов, а также кольцо с крупным красным камнем посредине.

Хотя Альдо сообщил о своем приезде, послав радиограмму с борта парохода, на вокзале Сен-Лазар никого из родных не оказалось. Это не слишком его удивило. Правда, выйдя из такси на улице Альфреда де Виньи и распрощавшись с Адальбером, который ехал дальше, он увидел, что Люсьен, шофер маркизы де Сомьер, сидит за рулем до блеска отполированного «Панара», однако ничего не успел спросить, ибо с крыльца величавой поступью уже спускались старая дама и Мари-Анжелин: обе были в черном, на шляпках – ленточки крепа. Траур!

– Расцелуемся позже! – заявила старая дама, усаживаясь в машину, которая весело задрожала. – Мы опаздываем.

– Кого же это вы так торопитесь похоронить? Мари-Анжелин ответила ему с притворной скорбью:

– Моего бедного кузена Эврара Достеля. Он попал под автобус, когда выходил из своего министерства. Этим автобусом он никогда не пользовался из соображений экономии и все же не разминулся с ним! Настоящая трагедия!

– Так он... О, это лучшая из всех трагедий! – воскликнул Альдо, расхохотавшись.

– Тебе не стыдно? – вознегодовала маркиза. – Ты говоришь о покойнике!

– Прошу прощения, тетя Амели, совершенно нестыдно! Такое событие пропустить нельзя, и я еду с вами.

Садясь в машину, он все еще продолжал смеяться.

Жюльетта Бенцони
Книга 8. СЛЕЗЫ МАРИИ-АНТУАНЕТТЫ

ПРОЛОГ

Июльская ночь была теплой и довольно светлой.

В старой, почти полностью разрушенной крепости Стене [118], за одним из внутренних строений притаился маленький человечек, не сводивший глаз с двери, за которой только что исчез офицер со шкатулкой под мышкой. Увидев, что в соседнем окне зажегся свет, человечек осторожно подобрался поближе, надеясь заглянуть внутрь. Свеча у кровати освещала бедно обставленную комнату. Офицер сидел на постели и, позевывая, раздевался. Ему не пришло в голову прятать шкатулку: она стояла на столе, заваленном бумагами, рядом с чернильницей и гусиным пером. Как будто это была ничего не значащая вещь! Маленький человечек побледнел от негодования.

Ведь совсем недавно, когда маркиз де Буйе[119] увидел у него в руках эту шкатулку и поинтересовался ею, маленький человечек, передавая ее маркизу, сказал, что в ней хранятся любимые украшения королевы. Де Буйе забрал шкатулку, заявив, что решит позже, как с ней поступить. Но вместо того, чтобы позаботиться о сокровищах должным образом, он вручил ее молодому адъютанту на хранение. Маленький человечек хотел было выразить протест в связи с таким небрежным обращением со столь ценным предметом… но не посмел. И сейчас он лихорадочно обдумывал способы вернуть шкатулку себе. Уж он-то знает, что с ней делать!

Едва покинув свое укрытие с намерением внимательно осмотреть спальню адъютанта, он вдруг увидел другого молодого офицера, который крадучись шел вдоль дома. Он был высокого роста, с непокрытой головой, но в маске. В его крепко сжатом кулаке блеснуло лезвие кинжала. У маленького человечка замерло сердце, и он поспешно отступил к спасительной стене…

Внезапно высокий офицер ринулся в комнату, с грохотом распахнув дверь, которую адъютант, согласно требованиям устава, не запер на ключ. Тут же послышался шум схватки, и маленький человечек вновь подбежал к окну. Оба противника, опрокинув шаткую походную кровать, ожесточенно боролись друг с другом и, казалось, не замечали, что происходит вокруг. Для маленького человечка это был шанс: шкатулка находилась в трех шагах от него! С неожиданной для себя смелостью он проскользнул в спальню, схватил вожделенный предмет и выскочил наружу – все это заняло не больше нескольких секунд… и никто, похоже, не увидел его.

Он промчался по двору, перелез через полуразрушенную стену и побежал к кабриолету, который спрятал в роще, привязав лошадь к дереву. Через пару минут, сбросив черный плащ и даже треуголку, он погнал свой легкий экипаж к границе. Позади остались и крепость Стене, и городок Варенн, где прошлой ночью король Людовик XVI с семьей был опознан, арестован и задержан в доме Соса[120], хотя до Монмеди[121] беглецам оставалось проехать всего несколько километров…

Но обо всем этом маленький человечек не хотел больше думать. До сих пор он каждый день прислуживал Марии-Антуанетте[122] и даже обрел статус ее доверенного лица. Она считала его настолько незаменимым, что велела ему поджидать ее появления в Монмеди.

Чтобы выполнить это требование, он позволил «похитить себя» – именно такое слово следовало употребить! – герцогу де Шуазелю[123], который не разрешил ему даже зайти домой за вещами, необходимыми в путешествии, и предупредить о своем отъезде квартирную хозяйку мадам де Лааж, так что она, наверное, до сих пор надеется на его возвращение.

Маленький человечек успокоился: если рассуждать здраво, то все складывалось для него не так уж и плохо. В Париже становилось тревожно: эти бесконечные приступы народного гнева до добра не доведут. Но он теперь был свободен – свободен и богат, потому что заполучил настоящее сокровище! Перед ним открывалась новая жизнь! Маленький человечек с наслаждением вдохнул теплый воздух и подхлестнул лошадь, продолжив свой путь без сожалений, без единой мысли о королеве, благодаря которой он стал знаменит и которую бросил на пути в ад.

Это произошло 22 июня 1791 года.

Маленького человечка звали Леонар Отье.

С того момента, как он перестал быть парикмахером Марии-Антуанетты, прошли сутки.

Часть первая
ВЕРСАЛЬСКИЕ УБИЙСТВА

Все предвещало невероятный успех!

При взгляде на огромную толпу, которая осаждала прекрасную внутреннюю лестницу Малого Трианона[124], размахивая пригласительными билетами, возникало естественное предположение, что эти карточки размножились по собственной воле – благодаря той хитроумной алхимии, которой во все времена как огня боятся устроители светских приемов, посвященных значительным событиям в мире искусства.

– Сколько же мы на самом деле разослали приглашений? – жалобно спросила мадам де Ла Бегасьер, председательница Организационного комитета выставки «Магия королевы».

Устраивать мероприятие ей помогала дюжина старых дев аристократического происхождения, чей почтенный возраст обеспечивал выставке должную основательность и исключал любые фривольные поползновения со стороны ее участников. Первенствовала среди них блистательная Мари-Анжелин дю План-Крепен, исполнявшая самые разнообразные функции при маркизе де Соммьер, которая пошла на большую жертву, уступив ее на время комитету. В обычное время Мари-Анжелин была для маркизы домашней чтицей, компаньонкой со многими талантами, беззаветно преданной наперсницей и бездонным кладезем слухов, почерпнутых большей частью на утренней шестичасовой мессе в церкви Святого Августина. Именно мадемуазель дю План-Крепен без колебаний ответила главе комитета:

– Ровно триста двадцать восемь, помимо тех, что были вручены послам, проявившим интерес к выставке, – их около десятка…

– …надеюсь, это не вы включили в их число посла Внешней Монголии[125]? – раздался, словно бы ниоткуда, насмешливый голос, который обе женщины тут же узнали, но отреагировали по-разному: мадам де Ла Бегасьер стала пунцовой, а Мари-Анжелин хмыкнула, наморщив свой острый носик.

И в этом не было ничего удивительного.

Где бы ни появлялся Альдо Морозини, он притягивал к себе взгляды женщин и вызывал любопытство – впрочем, не всегда доброжелательное! – мужчин.

Венецианский князь, разоренный Великой войной[126], он стал антикваром и превратил первый этаж своего дворца на Большом канале в магазин, ставший центром притяжения и для просвещенных любителей, и для снобов двух континентов. Этому, несомненно, способствовала специализация, в которой он не знал себе равных: старинные, большей частью знаменитые украшения, происхождение которых имело глубокие исторические корни, и, главное, редкие драгоценные камни. Он был не только коллекционером, но и признанным экспертом по обе стороны Атлантики. Людей влекло к нему и неотразимое обаяние: ему было около пятидесяти, его густые темные волосы слегка серебрились на висках, надменное выражение породистого загорелого лица смягчалось ослепительной, но не лишенной иронии улыбкой, которой соответствовал насмешливый взгляд светлых глаз. Высокую, стройную (благодаря регулярным занятиям спортом) фигуру Морозини можно было встретить в самых разных странах мира. Он всегда был безупречно элегантен в превосходных костюмах от лучших портных Лондона. Добавим, что он – к великому горю своих многочисленных обожательниц – был женат и абсолютно верен своей прекрасной жене Лизе. Впрочем, нельзя сказать, чтобы это обстоятельство лишало поклонниц надежды.

Мари-Анжелин дю План-Крепен от подобных глупостей была далека. Пережив вместе с Морозини множество волнующих приключений, она прониклась к нему безграничным восхищением и чисто сестринской любовью, часть которой перешла и на Лизу.

– Как вы здесь оказались, Альдо? – воскликнула она, оправившись от изумления. – Я полагала, что вы в главной гостиной?

– Я и был там, но вернулся назад через апартаменты королевы и служебную лестницу. Что до упомянутого посла, клянусь вам, он действительно здесь. Очень напоминает Чингисхана, но от него так разит запахом лошадей и дегтя, что вокруг этой персоны образовалось некоторое свободное пространство. Я бесстрашно подошел к нему и поздоровался, выразив благодарность за интерес к королеве Марии-Антуанетте. Взглянув на меня своими раскосыми глазами, он ответил при посредстве секретаря: «Не знаю такой!» – «В таком случае, почему вы почтили выставку своим посещением?» – «Украшения! Великолепные украшения! – произнес он, метнув взгляд на витрины, где лежат драгоценности. – У любой королевы их всегда много!»

Наступила короткая, но глубокая пауза: обе женщины с ужасом переглянулись, и Морозини без труда прочел их мысли.

– Не беспокойтесь, витрины очень прочные, и стекла затянуты дополнительной стальной сеткой. Больше всего меня огорчает такой наплыв публики: несчастные билетерши «на контроле» не в силах справиться со всеми желающими попасть на выставку.

Должно быть, какой-то ловкач ухитрился подделать приглашения…

– С голубым тиснением монограммы Марии-Антуанетты и золотыми французскими лилиями? – вскричала мадам де Ла Бегасьер. – Это стоило бы ему бешеных денег…

– Не сомневайтесь, он продал поддельные приглашения еще дороже! Билеты просто рвали из рук. Вы же знаете, что украшения королевы возвращаются в ее любимый Трианон впервые с 1867 года, когда императрица Евгения[127] устроила сходный прием по случаю Всемирной выставки в Париже. Но размах тогда был совсем не тот, что теперь!

Кто бы сомневался! Императрице действительно удалось вернуть на прежнее место несколько предметов мебели, в том числе изумительное бюро с подписью Ризенера[128], и собрать некоторые вещи, имеющие отношение к памяти о королеве. Но в этот раз за организацию выставки взялся в высшей степени представительный – версальский и международный – Организационный комитет, почетными председателями которого стали Джон Д. Рокфеллер, семь лет назад уже пожертвовавший крупную сумму на спасение версальских дворцов, и княгиня Бурбон-Пармская. Они совершили настоящий подвиг, убедив многих владельцев предоставить для экспозиции личные украшения Марии-Антуанетты. Среди этих коллекционеров были Альдо Морозини и его тесть Мориц Кледерман, чрезвычайно богатый банкир из Цюриха. Оба хотели доставить удовольствие бабушке Лизы, графине фон Адлерштайн, входившей в число почетных членов комитета, а Морозини – еще и своему другу Жилю Вобрену, владельцу антикварного магазина на Вандомской площади, специалисту по французскому XVIII веку и неутомимому собирателю всего, что имело отношение к Версальскому дворцу.

Вобрен, можно сказать, оторвал от сердца столик для игры в триктрак[129] с драгоценным «маркетри»[130]: это была одна из ценнейших вещей в его коллекции, но он не сумел устоять перед обольстительной улыбкой прекрасной Леоноры, роскошной итальянки, вышедшей замуж за лорда Кроуфорда. Этот уже пожилой шотландец был неслыханно богат и почти столь же загадочен, о нем знали только то, что в его семье издавна царит подлинный культ Марии-Антуанетты, а сам он владеет многими вещами, которые некогда принадлежали королеве-мученице. Он ежегодно проводил несколько месяцев в Версале и стал инициатором выставки «Магия королевы», а также одним из самых активных членов комитета, в котором по настоянию его жены получил место и Жиль Вобрен.

Новая страсть друга забавляла Альдо. Закоренелый холостяк, Жиль регулярно становился жертвой своей любви с первого взгляда. Эти вспышки были неистовыми, но недолгими: Леонора стала третьей за неполные два года пассией Вобрена, сменив изумительную американку Полину Белмонт, к которой сам Альдо в свое время почувствовал «слабость», и цыганскую танцовщицу из балета «Шахерезада». Возможно, подобная ветреность имела простое объяснение: два первых увлечения антиквара остались безответными, хотя он был готов даже жениться, а вот прекрасная Леонора, по всей видимости, оказалась более доступной. Уловив на лице своего друга притворно скромное выражение и выслушав его полупризнания, Альдо пришел к убеждению, что роман уже разгорелся.

Как бы там ни было, желая угодить своей красотке, Вобрен начал так «обрабатывать» Морозини, что тот согласился отдать на выставку пару подвесок из алмазов розоватого оттенка – одну из лучших вещей своей коллекции. Собственно, с такой же просьбой к нему обратилась и старая графиня, поддержанная Лизой, поэтому он сопротивлялся только для вида – чтобы оценить силу чувств Вобрена. Сейчас эти восхитительные украшения занимали центральное место в одной из витрин, рядом с парой браслетов, принадлежавших Морицу Кледерману, жемчужным ожерельем и одной сережкой – великолепной «слезой», подвешенной к алмазу поразительной чистоты. Под всеми этими драгоценностями были указаны только номера, отсылавшие к роскошному каталогу. Но и там владельцы обозначались инициалами: леди Х.Х. – ожерелье, князь А.М. – подвески, месье М.К. – браслеты, мадемуазель К.О. – «слеза». И так далее… Менее значительные украшения, такие, как перстни, запонки, заколки, были разложены вокруг главных экспонатов. Дополняли ансамбль два застекленных шкафа. В одном были представлены небольшие ценные вещицы: вазочки для сладостей, табакерки, гребни, флаконы, веера, – почти все инкрустированные драгоценными камнями, с вензелем королевы. Любопытно, что центральное место второго шкафа было отведено тому знаменитому ожерелью, которым королева никогда не владела, хотя само название оказалось навеки связанным с ее именем… В шкафу можно было увидеть великолепную копию драгоценности, подаренной Людовиком XV своей любовнице мадам Дюбарри. Экспонат удачно дополняли два других изумительных украшения: диадема леди Крейвен и ожерелье герцогини Сазерленд, в которые были вставлены алмазы, вырванные из алчных рук графини де Ламот[131]. Эти драгоценности совершили путешествие во Францию под бдительной охраной Скотланд-Ярда, на смену которому пришла Сюрте[132].

По правде говоря, некоторые члены комитета, в том числе председательница, супруги Мальдан, сам Морозини да и Жиль Вобрен, выступали против этой экспозиции, ссылаясь на то, что «Магию королевы» следует оградить от темного дела, бросившего тень на французский трон и особенно на Марию-Антуанетту. Но лорд Кроуфорд стал яростно и страстно отстаивать другую точку зрения: по его словам, у каждой магии есть свои темные стороны, которые лишь выгодно подчеркивают ее яркий блеск. Безвинно обвиненную королеву эта история только возвысит. Кстати, о ней невозможно умолчать, поскольку она бесконечное количество раз упоминается в многочисленных мемуарах. Шотландец сумел убедить сомневающихся. Немалую роль сыграл и его личный вклад в выставку – более чем значительный. Альдо не стал возражать, но неприятное ощущение у него все же осталось. Хотя ему очень нравились английские украшения, он хмурился каждый раз, когда его взгляд останавливался на огромном ожерелье.

– Конечно, я знаю, что это копия, – доверительно сказал он Вобрену, – но ничего не могу с собой поделать, мне кажется, эта штука приносит несчастье.

– Слушай, ты уже надоел мне своей манией видеть зловещие приметы в любой мало-мальски исторической драгоценности! Леди Крейвен и герцогиня красуются в подлинных алмазах, заимствованных из «хомута», – потому что это страшилище больше похоже на конскую сбрую, чем на ожерелье, – и ничего, обе прекрасно себя чувствуют. А Леонора восторгается этим украшением и хотела бы заполучить подлинник, ведь копия принадлежит ее супругу!

– Женщины безумны! – вздохнул Альдо и пожал плечами. – Мало того, что она выставила бы себя на посмешище с такой грудой алмазов на шее, у меня нет уверенности в том, что Кроуфорд осилил бы подобные траты даже при его состоянии.

– Красивая женщина имеет право грезить о невозможном, – заметил антиквар слащавым тоном, который в его устах звучал очень забавно.

Жиль Вобрен отличался внушительной статью и своими заметными залысинами, крупным носом, властностью напоминал бы, в зависимости от освещения, Наполеона или Людовика XI, если бы те одевались в Лондоне. Он был всегда элегантен, верен друзьям и обладал большим чувством юмора, которое изменяло ему лишь в тех случаях, когда хоть в чем-то задевали даму его сердца. В такие моменты он становился страшен.

Сейчас, неожиданно объявившись в коридоре в поисках Морозини, он просто лучился радостью:

– Прибывают официальные лица! Тебе надо подняться! И, наверное, придется задержать толпу, пока они не обойдут все салоны, – добавил он, указывая на нескончаемую очередь истинных или ложных приглашенных, которая тянулась по двору, как вереница муравьев.

– Ты прав. Скажи этим типам из охраны, чтобы они остановили людей.

– Это будет нелегко! И откуда только они все набежали?

Когда посетителей при входе на выставку попытались приостановить, послышался шум протестующих голосов. Вобрен взял слово, чтобы воззвать к разуму: все смогут пройти, но немного позже. Народу в залах уже слишком много, и надо хотя бы церемонию открытия провести в гармоничной обстановке. В конечном счете его красноречие возобладало над эмоциями толпы, и он вместе с Альдо вновь вернулся в гостиную.

Малый Трианон, стоявший в глубине двора, благодаря гению своего архитектора Габриэля был возведен таким образом, что с южной стороны к аристократическим салонам нужно было подниматься на второй этаж, тогда как на западной стороне они занимали слегка возвышающийся над землей первый этаж, поэтому в них входили по ступенькам разной высоты. Фасад с четырьмя выступающими коринфскими колоннами, которые служили обрамлением для трех больших окон из пяти, был самой прекрасной частью этого изящного особняка из бежевого камня – быть может, самого совершенного из всех шедевров архитектуры второй половины XVIII века. Отсюда был виден французский сад, протянувшийся до круглого пруда, над которым возвышался очаровательный павильон. Со всех сторон Трианон окружали великолепные пейзажи. Высокие своды дворцовых окон выходили на сады: цветочный на севере и ботанический на юге. Так захотел Людовик XV, просвещенный любитель редких растении. Аттик[133], имевший собственную балюстраду, находился над этажом для приемов. Там располагались личные апартаменты. Этот маленький дворец кубической формы совсем не выглядел тяжеловесным, напротив, он был чудесным образцом изящества и элегантности. Юная Мария-Антуанетта, получив его в подарок от мужа, была так очарована, что проводила в нем сначала целые дни, потом, все чаще и чаще, и ночи. В Трианоне она принимала только самых близких друзей – ту самую «клику», которую ей постоянно ставили в вину, занималась перепланировкой садов и приказала построить Деревушку[134] – красивую игрушку для взрослой девочки! В сущности, она покинула свой Трианон лишь тогда, когда ее заключили в тюрьму по требованию народа, который считал этот восхитительный уголок местом развратных оргий…