Текст книги "Непрочитанные письма"

Автор книги: Юрий Калещук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

– Диспетчерская УБР-один тут, что ль, помещается, а?

Макарцев поднял голову, но не сразу, некоторое время он сидел, сосредоточенно перебирая заявки то ли прошлого месяца, то ли позапрошлого года, затем встал, медленно обошел вокруг пришельца, детально изучил разрез полушубка, вернулся за стол, не торопясь, устроился поудобнее и только тогда спросил:

– Ты на лошади сюда приехал, да?

– Нет, – оторопело ответил мужичок. – На «Урале»...

– А-а...

И Макарцев снова углубился в бумаги.

Мужичок растерянно глядел то на Макарцева, то на его помощника, то на меня, полез в карман за какими-то бумагами, за путевкой, очевидно, но Макарцев так и не поднимал глаз, его помощник говорил по рации и двум телефонам одновременно, а я, когда шофер пытался протянуть путевку, только головой мотнул, наконец помощник Макарцева закончил переговоры, коротко глянул на шофера, молча взял путевку двумя пальцами, брезгливо опустил ее на край стола и произнес зловещим утробным голосом:

– Та-ак... И сколько же единиц ты привел?

– Чего-о-о?! – в полном недоумении вскричал шофер.

– Сколько единиц ты с собой привел, спррррашиваю? – явно теряя терпение, допытывался помощник. – Один, что ли, приехал?!

– Один...

– Ну, знаешь! – помощник развел руками и поглядел на шофера почти с состраданием. – Это ж надо додуматься – одному приехать, а? Ну, откуда только берутся такие, а?

И, потеряв к шоферу всяческий интерес, начал наводить порядок в бумагах на своем столе.

Водитель поворачивался то к одному столу, то к другому, набирал в грудь воздуху, разевал рот, но от полной растерянности не мог издать ни звука. Тут в игру снова включился Макарцев. Ровным, пожалуй, даже несколько ленивым голосом он объяснил шоферу, что вообще-то работа есть, но поручать ее одному грузовику – это и говорить нечего, это же просто смешно, необходимо машин пятнадцать или хотя бы десять, а ты хороший парень, у тебя же наверняка друзья есть, тоже хорошие парни, а? Между прочим, хорошие парни любят хорошо заработать, такая возможность имеется, но я одного шофера, даже очень хорошего парня, он, начальник смены УБР-один Макарцев Виктор Сергеич, хотя и всей душой, ничего сделать не может...

Взглянув на часы, Макарцев воскликнул:

– Я в цеха!

А его помощник, немного помедлив, громким шепотом заговорщика-неофита посоветовал обалделому мужичку:

– Ты б поехал, собрал дружков, объяснил им популярно, что работа стоит того, мы ж тоже в положение войти можем, ежели что... В общем, действуй!

Когда шофер ушел, путаясь в полах своего полушубка, мгновенно появился хохочущий Макарцев и стал объяснять мне:

– Через час этот «всадник» пригонит сюда колонну тяжелых грузовиков, единиц десять-двенадцать. Тогда мы транспортный вопрос закроем: если что – мигом доставим. Не исключено, конечно, что вся эта дюжина простоит полные сутки или около того, но... Путевки я закрою нормально, как обещал.

– Послушай, Сергеич, – сказал я. – Но эти машины, которые приведет сюда твой «всадник», они же другим организациям предназначены, да? Значит, там их не дождутся?

– Резонное соображение, Яклич. Но не деловое – с точки зрения дежурного начальника смены УБР-один. Мне свои дела надо закрыть, понимаешь? Вот мы и крутимся, как можем, – друг дружке дорогу перебегаем, спешим, обгоняем, а если приглядеться – на месте топчемся, только пыль поднимаем, в которой ничего разглядеть невозможно. Или еще хуже: назад катимся, а думаем, как Федя Метрусенко, будто вперед, в Стрежевой, правим...

Тут разом подали визгливые голоса оба телефона, рация забормотала, и пошло, закрутилось, замельтешило. Кому-то сварной агрегат нужен был, другому турбобур как из пушки, а третий нудно разыскивал «трал» – трейлер с бульдозером, который еще прошлой ночью на Самотлор вышел и как сквозь землю провалился. Провалиться сквозь землю здесь, правда, дело нехитрое, и, если снять рентгенограмму хотя бы с того небольшого участка, который поместился на краешке «Схемы автодорог и кустовых оснований...», немало любопытного сыщется; однако этот «трал» по бетонке шел, так что не должен был бы исчезнуть бесследно. Впоследствии выяснилось, что с «тралом» и впрямь не случилось ничего драматического: выйдя за ворота своего стойла, тягач чихнул и остановился, а диспетчерша гаража, перед окном которой все это происходило, увидела, что «трал» за воротами встал, и потому искреннейшим образом извещала всех интересующихся, что трейлер «на линии»... Время резво бежало, вот уже на буровых вахты сменились, началась передача сводки, и возникли в эфире знакомые голоса Феди Метрусенко, Толика Мовтяненко, Васи Недильского, Володи Серикова; несколько минут затишья – и снова отчаянные выкрики: резиновые прокладки для клапанов! шпиндель! сварка! бульдозер! графит! – Макарцев, заметно посеревший лицом, одному обещает, другому сулит, третьего к черту шлет; на какие-то полчаса он исчез, появился столь же неожиданно, сказал по рации: Ждите колонну. Ждите. Я проследил... – Положил микрофон, чертыхнулся, добавил: – Проследил... Развернул чьи-то трубы на свой куст – и все дела...

Поздно вечером на связь вышел Лёвин.

– Михалыч? – удивился Макарцев. – Тебя ж, говорили, в Тюмень вызвали.

– Так я из Тюмени и звоню, – ответил Лёвин. – Из аэропорта. Тут, как одна тетка выразилась, «погода нелётошная»... – Было слышно сквозь треск рации, как он засмеялся. – Да-а... Как там мои, Сергеич?

– Сейчас погляжу, Михалыч... Та-ак... Забой у тебя тыща четыреста сорок...

– Нормально.

– Нормально... Идет бурение. Параметры раствора... М-м... Вполне приличные параметры, Михалыч!

– Спасибо, Сергеич... Не знаю, сколько проторчать придется...

– Да ты не беспокойся, Михалыч.

Ночные часы густо заполнили начальственные голоса. Все, выходит, бодрствовали, являя живой пример самоотреченности, неустанного трудолюбия и так далее, – и главный инженер, и главный технолог, и главный механик, и начальники служб не столь главных, но тоже существенных. Начальник управления Хлюпин вообще оказался на какой-то дальней буровой, вышел оттуда на связь и всем отыскал занятия: главному инженеру, главному технологу, главному механику, ну и Макарцеву, разумеется. Распоряжения, правда, в большинстве своем были из числа тех, что отдать легко, а проследить выполнение невозможно: усилить неослабный контроль, наладить бесперебойное снабжение, улучшить качество (чего? как? зачем? – такие подробности опускались). Один приказ был конкретным по форме и категорическим по содержанию, но тоже не относился к разряду невыполнимых: немедленно разыскать начальника БПО (базы производственного обслуживания), и пусть он лично! сам! на себе! доставит бульдозер на буровую (исчезнувший «трал» к той поре еще обнаружен не был).

– Вот она, вся тактика и стратегия управления, – невесело заключил Макарцев. – Надо быть волом и погонщиком одновременно.

В восемь утра Макарцев сдал дела очередному дежурному начальнику смены, безучастно выслушал забавный репортаж сменщика, как тот провел отгулы, и, ни на кого не глядя, произнес:

– Вот и еще один день канул... Шестое марта тыща девятьсот семьдесят девятого года...

А сейчас середина декабря 1983-го.

Почти пять лет минуло. И что же? Другие голоса, но слова все те же, и даже интонация кажется неизменной.

– Борис Исаевич просит подождать, – сказала мне секретарша генерального директора объединения «Красноленинскнефтегаз».

Подождать так подождать.

Принесли пачку свежих газет. Я выбрал местную, ханты-мансийскую «Ленинскую правду», и, едва развернув, увидел крупнокегельную «шапку»: «XXVIII ОКРУЖНАЯ ПАРТИЙНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ». А пониже, в информационном сообщении: «С отчетным докладом окружного комитета КПСС выступил первый секретарь окружного комитета партии В. В. Китаев».

И углубился в доклад.

«Самой крупной отраслью округа, дающей 90 процентов валовой продукции, является нефтяная, где сосредоточены громадные материальные ресурсы. Здесь занято около половины всех работающих, и каждый третий коммунист... Лучших результатов добился коллектив Сургутского управления буровых работ № 2 (начальник Г. М. Лёвин). Управление досрочно завершило трехлетний план и по праву является школой передового опыта...»

Что же тут странного?

«Лёвин – это Лёвин», – говорил Сивак, вкладывая в свои слова, пожалуй, побольше смысла, чем показалось мне тогда, когда я услыхал их впервые. Простенький афоризм включал не только блестящую репутацию бурового мастера, но и постоянное стремление его к стабильной работе, обоснованным результатам.

Итог работы здесь не есть случайная удача, счастливое стечение благоприятных обстоятельств, а убедительное доказательство простой и все-таки трудной истины: успех приходит тогда, когда идея обеспечена материальными ресурсами и организационными мерами.

Читаю дальше.

«Вместе с тем состояние дел в главной для нас отрасли далеко от благополучного... Главным средством, обеспечивающим рациональную разработку месторождений и выполнение заданий по добыче нефти, является фонд скважин. Сегодня на промыслах округа бездействует каждая седьмая скважина. Слабо, практически в одну смену, ведется подземный ремонт скважин. Медленно осуществляется перевод скважин на механизированные способы добычи. С опозданием возводятся газлифтные компрессорные станции... Отстает обустройство, особенно на новых месторождениях, где уровни были значительно ниже планируемых...»

Да на всех месторождениях не поспевает, подумал я. Без исключения. Даже на тех, что сейчас еще держатся, числятся в первых строках, – и какого напряжения сил им это стоит, не расскажет никто: не измерить его ни вольтами, ни амперами, ни тоннами, ни рублями, не выразить словами. Кое о чем могли бы поведать электрокардиограммы, хранящиеся в архивах различных больничек Севера, но и они не дадут полной картины. Не так ли, Виктор Васильевич? И сроки освоения, давние или начальные, особого значения не имеют. Более того: с каждым годом разрыв между необходимым обустройством и фактическим, как правило, нарастает. Варь-Еган осваивается десять лет, его вклад в нефтехранилище страны достаточно авторитетен (вся страна перед войной добывала чуть поболее, чем одно здешнее НГДУ), – но какой ценой? Промышленное обустройство отстало на несколько лет; город Радужный, который должен был стать базой освоения группы месторождений севернее Самотлора, не существует пока вообще.

Быть может, Варь-Егану особенно не везло?

Долгие годы Варь-Еган был в тени прославленного Самотлора; возможно, и это обстоятельство (я имею в виду несопоставимость цифр, обозначавших добычу на Варь-Егане и Самотлоре) невольно лишало новое месторождение повсечасного внимания, планомерной, плодотворной заботы. Но не только оно: для объединения «Нижневартовскнефтегаз», где и без того уже наступил «предел компетентности» (по выражению Сивака), Варь-Еган, отдаленный от Нижневартовска трехзначным километражем, сразу стал обузой; обустройство его столь привычно откладывалось на «потом», что, когда «потом» неожиданно наступило, когда возросли в цене варьеганские тонны нефти, оказалось, что много здесь только лишь предстоит сделать...

Было уже об этом? Да, было. Все повторяется, переменчива лишь география, но суть проблемы неизменна. За последние пятнадцать лет мне случилось видеть различные нефтяные и газовые месторождения страны на разных этапах освоения – Мангышлак, Уренгой, Самотлор, Аган, Варь-Еган, Харасавэй, Усинск, Вуктыл, Нягань... Поражал не только героизм, людей, не только размах работ, – поражала воображение повторяемость ошибок, главная из которых была окрещена в Усинске довольно смелым лексическим сочетанием – «отставание опережающего обустройства». Кругами мы движемся, кругами, но это не круги, образуемые брошенным в воду камнем, – те хотя бы распространяются вширь, все же дают некий незнаемый, не измеряемый нами эффект. А мы движемся кругами по затертой звуковой дорожке старой пластинки. На школьных вечерах нас, великовозрастных балбесов, приводила в смятенное неистовство одна пластинка – повторение случайного обрывка непритязательной строчки вызывало шокирующий результат: «А волны и стонут и плачут, и бьются о борт... о борт... о борт – джик! – корабля...» Надо было легонько подтолкнуть звукосниматель, чтобы несчастный корабль продолжил свое движение.

По старой дорожке, закрученной в спираль.

Плохо используется фонд скважин... Слабо ведется подземный ремонт... Медленно переводят скважины на механизированную добычу... С опозданием внедряется газлифт...

Между прочим, несколько лет назад на Варь-Егане я разговорился с начальником отдела разработки НГДУ Леонидом Григорьевичем Захаровым; он только что приехал в Радужный и был переполнен замыслами и планами: «Нам нужно срочно внедрять газлифтный способ добычи, – говорил он – Здесь два пути: компрессорный газлифт и бее компрессорный. Компрессорный – это понятно: строишь соответствующие установки, создаешь искусственное давление, выдавливаешь нефть. Только зачем нам установки строить, если у нас в газовой шапке пласта Б-четыре давление сто девяносто восемь атмосфер! Двести почти! Пусть оно и работает, верно?» Встретился я с ним совсем недавно. Про газлифт – и компрессорный, и бескомпрессорный – он уже не говорил, а толковал озабоченно о том, что на северном Варь-Егане, месторождении протяженностью тридцать шесть километров, шестьсот скважин – и обслуживают их восемь операторов. «Как обслуживают? Да никак. Чисто условно. Конечно, скважины садятся...» Был Захаров теперь главным геологом НГДУ, работал отчаянно, не щадя себя, но... «Вот только сейчас мы получили проект обустройства северного Варь-Егана. Проект по Варь-Егану в стадии разработки...» Его коллега, главный инженер того же управления, Ананий Михайлович Кузьмин бросил в сердцах: «На амбразуру человек падает, когда уверен, что закроет пулемет. А если не закроет? Второй раз не упадешь...» И добавил: «Когда человек понимает, что работу выполнить невозможно, он вообще перестает что-либо делать». У самого Кузьмина рабочий день начинается – знаю точно – в шесть утра, когда заканчивается, не разумеет никто; однако даже в полных сутках не отыщешь малый промежуток для занятий обязанностями главного инженера: время уходит на текучку, на мелочовку, на выяснение отношений то с буровиками (почему не сдали скважину?), то со строителями (почему какой-то там фланец не врезан?).

В одном управлении мне под ба-альшим секретом помните, как в детские времена: «Только из моих рук!») позволили посмотреть очередное указание Миннефтепрома. Главная рекомендация этого строго засекреченного документа была известна самому отпетому двоечнику нефтяного техникума – необходимо, указывало министерство, вести работы по обустройству месторождения. Приятно, конечно, что эта мысль наконец-то дошла до министерства; долгие годы оно, кроме тонн и метров, и слушать ни о чем не желало... Нынешние беды Самотлора не столь уж внезапны: обустройство этого прославленного месторождения, в конечном счете, та же бессмертная времянка, не сбалансированная с ростом добычи, не обеспечивающая ее стабильность.

Пока гремели фанфары, об этом старались не думать или думали слишком мало, а теперь... Теперь судорожным рывком дела не поправишь, работа предстоит мучительная и не сулящая лавров.

Генеральный директор объединения «Красноленинскнефтегаз» Борис Иса-оглы Нуриев (привычно откликавшийся и на имя Борис Исаевич), небольшого роста, крепко сбитый, с энергичной, или, говоря точнее, яростной, жестикуляцией, напористым, неукротимым голосом, начал беседу без предисловий и вводных слов:

– Главная задача – вывести объединение из прорыва. Для достижения этой цели необходимо скоординировать все средства и возможности – стратегические и тактические, производственные и социальные. Все в равной мере важно! В части стратегии – добиваемся созидания мощных строительных трестов и строительной базы. Мы пришли сюда не на один год! Еще: меняем первоначальное направление развития бурения и добычи. Я имею в виду Ем-Егу. Глупо на малоизученных, технологически и энергетически не обеспеченных площадях, без устойчивой транспортной схемы разворачивать эксплуатационное бурение. С нового года сосредоточиваемся на Талинке. И чуть южнее – в районе перспективных разведочных скважин восемьсот и восемьсот два. По дебитам – это явно куполок, дальнейшее разбуривание позволит увеличить добычу. Но просто увеличить – мало. Необходима стабильность. А стабильность – это надежное, грамотное обустройство. Стабильность – это грамотные, надежные кадры, а значит – это жилье, соцкульт, город. Пока не будет нормального города, нам не поднять ни инженерной, ни исполнительской культуры. Работать грамотно без этих условий нельзя. А с малограмотной работой мы больше мириться не можем и не станем! Слишком много людей и целых организаций, которые пригрелись у нефти и жили себе потихонечку, ни о чем не заботясь. Конечно, были и остаются объективные трудности. Но никакими трудностями нельзя оправдать, что НГДУ практически не работало с фондом скважин! Про это расскажешь где – не поверят. Нет, такого больше мы не потерпим!

И он прошелся по кабинету мягкой кошачьей походкой, но в этой мягкости, легко угадывалась готовность к прыжку. Под Новый год ему стукнет сорок девять. В Тюмени относительно недавно – шесть лет всего. А прежде, сразу после института, – двадцать один год в Татарии. Вырастил там семерых детей – и вдруг снялся с места, полетел на Север, Нижневартовск, Нефтеюганск, теперь вот – Нягань...

– Я так скажу: мы должны пробудить и людях гордое отношение к работе. В том, что в них накопилось слишком много безразличия, повинны не только они сами – обстоятельства тут тоже не последнюю роль сыграли...

– Борис Исаевич, – сказала секретарша. – Чаун на проводе.

– Соединяйте. – И в микрофон: – Слушаю, Владимир Григорьевич. Чем порадуешь? Что? На восьмисотой?! Голову ему надо оторвать, а не задвижку! Немедленно во всем разберитесь! – Положил трубку, пробормотал: – Еще и на восьмисотой скважине авария... А отчего? От распущенности и расхлябанности! От безответственности!.. Ладно, – оборвал себя Нуриев. – Разберемся. На чем мы остановились?

– На обстоятельствах, которые...

– Обстоятельства мы будем ломать! Понимаете? Ломать! – твердо произнес Нуриев. – Отношение к Нягани переменится. Оно уже меняется. Нам помогают. Нас поддерживают. Сегодня к нам первый секретарь окружкома приехал, Китаев Виктор Васильевич. Сейчас он на Талинке. А вечером, думаю, встретимся вместе со всеми руководителями служб, поговорим о наших проблемах и заботах. Откровенно поговорим.

– Надолго? – спросил я у Китаева.

– Дня на три. В субботу надо быть в Вартовске. Потом – Сургут. А ты?

– Думаю еще недельку побыть.

– И правильно. Хорошее ты местечко выбрал. Есть на что поглядеть и над чем подумать.

– Не я выбирал. Это вы выбрали... Да, как раз сегодня с утра, можно сказать, с карандашом в руках доклад твой читал. Ну, если точнее – отчет окружкома.

– Именно – точнее. Это же работа всего коллектива.

– Только...

– Что – только? – спросил Китаев.

– Раньше бы все это надо... Я не к тебе, Васильич, но...

– А я – к себе, – отрезал Китаев. – Быть может, надо было раньше... Наверное. Но важно сейчас время не упустить! Ситуация сложнейшая, сам, видимо, понимаешь.

– Давно тут не был, Васильич?

– С той поры и не был. Когда с Макарцевым на буровой повстречался... Ты его видел? Как он сейчас?

– По-прежнему на буровой. Так что видимся мы чаще на Талинке, чем дома.

– Понятно,– вздохнул Китаев. – Сложностей много, конечно. Как и раньше – много. Но и перемены заметны. Тебе не показалось? Настроение у людей стало иным – вот что важно. Тут привыкли считать, что задачи невыполнимы и нечего, мол, корячиться...

– Они и были невыполнимы.

– Но сейчас люди так не считают! Нуриеву удалось за четыре месяца многого добиться. Очень энергичный, знающий, болеющий за дело человек... Хотя Лазарев тоже за дело болел. Хороший был специалист и человек совестливый... Только уж слишком мягкий.

– Все он знал, чувствовал, мучаясь и страдая от этого безмерно...

– Зачем ты об этом? – поморщился Китаев.

– Понимаешь, об этом я все чаще и чаще думаю. О том, что приходится платить не за открытия, не за кубы, не за тонны или метры даже – за самонадеянность. Причем не свою, а чужую. Как можно задачу решить, если условий у тебя нет, а только ответ известен – плановая цифра? Подгонять ответ? Как бы то ни было, во что бы то ни стало? Не каждый это умеет, или, говоря точнее, не каждый может.

– Конечно, Лазареву и объективные причины мешали развернуться,– вслух размышлял Китаев.– Однако Нуриеву не будет проще. Я сказал, что настроение стало меняться. Но больше пока у руководителей, у опытных инженеров. А я обо всех говорю – о тех, от кого выполнение любых идей и планов зависит.

– Обещания им уже надоели, Васильич, – сказал я.– И призывы надоели. Им простые слова нужны, надежные, подкрепленные делом. Им правда нужна.

– Правда? Какая правда? Срыв государственного задания – вот она, правда, никуда от нее не денешься. А условия... Не в школе мы, Яклич, и не задачки решаем, а задачи.

– И невыдержавшее сердце Лазарева, и измотанная душа Макарцева, и напряженные нервы Нуриева – это тоже правда, Васильич. Ты же сам сказал: людям надо помочь. Людям! Помочь!

– Сказал! И все, что от меня зависит, сделаю! Но не надо упрощать, Яклич. И вообще: давай о другом.

– Давай.

– Удалось тебе сына тогда застать в Новом Уренгое?

– Да.

– И как он?

– Нормально.

– Я не о том. Как он дальше решил жизнь свою строить? Как ты: по Северу мотаться, в нефтяные дела лезть, себе и другим разными вопросами голову морочить?

– Ну вот. А говорил: давай о другом.

– А, – махнул рукой Китаев.– Какое тут другое!.. – И снова спросил: – Так что же он решил?

– Не знаю.

– Не знаешь?! – удивился Китаев. – Вроде ты про все знаешь, – ехидно усмехнулся он, – а про собственного сына – не знаешь. Кто же знает? Он сам, что ли?

– Вряд ли.

Китаев помолчал, потом произнес устало:

– Видишь, Яклич... Не подумай, что я подловить тебя хотел... Так уж вышло. У тебя с одним, родным тебе человечком полная неясность, а ты хочешь абсолютной ясности в делах, где сотни тысяч людей завязаны и десятки ведомств... Понимаешь?

– Нет, Васильич. Не понимаю. Разные это вещи.

– Разные? – нараспев протянул Китаев. – Ну уж нет. Все тут повязано. Всё.

В Новый Уренгой я добрался тогда довольно странным изломанным маршрутом – транзитный самолет из Тюмени, подсев в Сургуте, отправлялся далее не в Новый Уренгой, а в старый, но в том усмотрел я некий знак судьбы: именно со старого Уренгоя начались в мае 1972-го тюменские мои дороги...

Река в ту весну разлилась просторно, от аэропорта до поселка вездеход полз, старательно толкая впереди себя грязноватый вал, в котором перемешалась пена, взбаламученный песок, сорванные половодьем ветви я листья карликовых берез; временами тяжелая мощная машина ухала в глубокие промоины и, беспомощно раскачиваясь на собственной волне, едва не черпая бортами густую мутную жижу, сторожко плыла вперед, включив маленький, почтя игрушечный для такой махины водный движитель, пока не нащупывала траками ускользнувшую землю; а в поселке, аккуратно простроченном деревянными тротуарами, было сухо, лишь в низинках песок был волглый, бухлый; однако Пур все еще продолжал тешиться столь на малый срок отпущенным ему прибытком силы, и, когда через неделю в Уренгое объявился Лехмус, ему пришлось добираться от конторы до гостиницы в валком обласке; прыгнув на порожек гостиницы и чудом не опрокинув при этом лодку, Лехмус зачастил про то, что надо, не мешкая, связаться с вертолетчиками, уговорить, убедить, умолить их: такой кадр когда еще выпадет, а? жуткая красотища – плавучий поселок, а? да за такой снимок, дед... – и так далее. Было сильно за полночь, но Лехмус, ошалевший от десятичасового перелета, белой ночи и поразительной картины плывущих в океан, строго соблюдая походный ордер, бараков, балков, складов, магазинов, сараев, сортиров, мостков, не желал слушать ни сомнений, ни возражений; поутру мы, конечно же, оказались в вертолетном отряде, и при одном воспоминании об этом нашем предприятии меня до сих пор бросает в дрожь.

Потом мы улетели на Р-25 – разведочную буровую на крутом берегу Арка-Есета-Яхи, – все, о чем спустя неполный десяток лет заговорит печать, радио, телевидение целой планеты, начиналось здесь, тогда мы не осознавали этого, – вернувшись в поселок и встретившись с начальником Уренгойской нефтегазоразведочной экспедиции Василием Тихоновичем Подшибякиным, жадно слушали его исполненные сдержанной страсти рассказы о будущем, еще не понимая, что будущее уже настало, и Лехмус, снявший бурильщика Саню Анищенко в обыденный миг подъема очередной партии керна, снял, быть может, раннее утро сегодняшней славы Уренгоя. Подшибякин говорил и о будущности поселка, по-прежнему продолжавшего свое неподвижное плавание в правобережном разливе Пура, и нам с Лехмусом, как зачарованным слушателям шахматного клуба в Васюках, воображение рисовало фантастические полотна, причем Лехмус, как он признался позднее, неизменно включал в облик грядущей столицы тюменского приполярья усмиренные гранитом воды Пура, обтекающие высокие и приглядные дома. Василий Тихонович Подшибякин работает сейчас в Салехарде, начальником треста «Ямалнефтегазразведка», с одним из его сыновей, инженером-геологом, я встречался на Харасавэе; про опыт бурильщика Александра Анищенко пишут в газетах и рассказывают специальные выпуски плакатов, – в Сургуте, перелистывая подшивку местной газеты, я наткнулся и на его статью, в которой он вспоминает своих товарищей, только городу на правом берегу Пуза подняться не было суждено – столицу нового месторождения решено было строить на левобережье, километров на сто к востоку от старого Уренгоя...

На этот раз от аэропорта до поселка я доехал по вполне прозаической дороге в обыкновенном рейсовом автобусе, поселок переменился мало, конечно, добавилось в нем домов, но ощущение было такое, будто приостановилось здесь все, притаилось, замерло на полуслове. Между правым берегом Пура и речным портом на левом курсировал шустрый, начиненный звуками старинных фокстротов «омик», ну, а там, на заправочной площадке для вертолетов, мы объединили усилия с бойким технологом Мишей, пошушукались с одним командиром, с другим – и через полчаса шагали по скрипящему песку к бетонке, связывающей аэропорт Ягельный с Новым Уренгоем, и Миша говорил мне, стараясь придать своему еще неустойчивому голосу сиплую, натруженную густоту бывалого северянина: «Вишь? Все мы можем. Раньше здесь было что? Тундра. А теперь что? Пустыня. Вот так-то», – под ногами хрустел, свистел и повизгивал песок.

Спустя еще полчаса я стоял в коридоре двухкомнатной квартиры, хозяева которой уехали в отпуск, а вокруг меня с грохотом, сотрясавшим не только весь многоэтажный дом, но и окрестную тундру, превратившуюся в пустыню, прыгал сын – он давно перерос меня и потому не решался броситься на шею, только скакал рядом и тихонечко поскуливал; в глубине коридора, прислонясь к косяку дверей, застенчиво улыбалась Марина, второе лето подряд сын мой и его сокурсница приезжали на практику в новоуренгойскую газету. Вырваться сюда в тот первый год у меня не получилось, и лишь из письма старого своего приятеля Лени Костылева, обосновавшегося в Новом Уренгое собкором «Тюменской правил», я узнал немного о том, как складывались у практикантов первые слова о «моем Севере»; сын всегда был речист, как фильмы Гриффита, да и у невесты его запас слов, как мне казалось тогда, исчерпывался междометиями, – словом, из их собственных рассказов я почерпал немного. Я читал вырезки из газет с их заметками, странно было находить в них знакомые слова и описание знакомых процессов – бурение, спуск, подъем инструмента, отбор керна, подробности быта, несколько неуклюжие, спрямленные попытки обозначить проблему, – словно снова и снова я возвращался в тот год, когда мы с Лехмусом прилетели на 25-ю разведочную буровую.

– Знаешь, какая есть у меня мечта? – сказал сын, когда волна беспечного веселья отхлынула, оставив на сыром песке скользкие водоросли вечных вопросов и окатыши расхожих слов. – Чтобы рано утром мы вышли с тобой на уголок, дождались попутной машины, которая пойдет до «десятки», и поехали.

– Хорошо, Серый.

Рано утром мы встали на углу возле столовой, Сергей придирчиво всматривался в номера грузовиков и отвергал «Уралы» один за другим – этот идет до первого свертка, тот в поселок украинских буровиков, тоже недалеко, третий негож, четвертый... Наконец, он выбрал подходящую, или, по его словам, «приколистую», машину, мы влезли в жаркое пыльное чрево вахтового «Урала». Ехали долго, каждые десять километров минуя УКПГ – установки комплексной подготовки газа (я уже догадался, что таинственная «десятка», намеченная сыном в качестве конечного пункта пути, есть самая дальняя установка – УКПГ-10). До нее мы не добрались самую малость; выскочили из машины у мелкой речушки, знаменитой лишь тем, что, по утверждению старожилов, здесь проходит Полярный круг; думаю все же, что это легенда – слишком велико желание привязать воображаемую параллель к какому-нибудь приметному объекту; Сергей пострекотал кинокамерой, мы перешли мосточек и отправились на буровую – прыгая с «Урала», я заметил ее слева от дороги, за редкой полоской чахлого леса.

Здесь властвовали вышкари, шел монтаж, посверкивала осыпь сварочного агрегата; сын покосился на меня, видимо ожидая, что я разыщу мастера и начну расспрашивать его, как, почему, когда и зачем, но я молчал, и он, вздохнув, вытащил мятый блокнот и принялся «брать материал». В его беседы я не встревал, только вслушивался в вопросы и ловил себя на мысли, что интересует меня вовсе не то, что он спрашивает, а как он это делает; набор вопросов был, пожалуй, достаточно полон – и про работу, и про быт, и про биографию, и про обеспеченность техникой, вряд ли я умел в первой или второй своей командировке расспрашивать людей столь подробно, дотошно и разносторонне, – и все же не в этом, не в этом, не в этом дело, правильно подобраны вопросы или нет, главное в другом – станут и для него эти люди и эти края дорогими, близкими, своими; не мог я понять этого ни по расспросам, ни по заметкам сына в маленькой местной газете...

– Послушай, – сказал он, когда мы возвращались обратно к бетонке. – Сейчас мы с Мариной собираем материал для большого очерка, наверное, полполосы нам под него дадут. А заголовок придумали знаешь какой? «Обитаемый остров»! – Сын поглядел на меня с замочной улыбкой, явно вкладывая в эти два слова куда больше смысла, нежели я сумел уловить.