Текст книги "Непрочитанные письма"

Автор книги: Юрий Калещук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 41 страниц)

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ДЕЛА

Сигналом это послужило, что ли?..

Пришел в движение трубовоз, бульдозер деловито звякнул ножом о наледь, копер с грохотом долбанул по свае – музыканты, играйте туш! – Ладошкин даже остановился на бегу, оглянулся растерянно: нет, не привиделось, не послышалось.

Еще мгновение назад казалось, что жизнь на краю площадки, освобожденной трелевочниками от окоченевших хлыстов, ибо деревьями эти обезображенные стволы уже давно быть перестали, навсегда замерла, затаилась, застыла, скованная морозами, стреноженная снегами; заиндевелая техника сливалась с припорошенным убогим пейзажем, несколько рядов вбитых в холодную землю свай да балки-вагончики, кособоко притулившиеся поодаль, единства этой бесприютной картины не нарушали; вот только разукрашенный «уазик», так и не заглушивший двигателя, нетерпеливо подрагивал кургузым телом и, пожалуй, выпадал из ансамбля, но он и держался в стороне, не покидая наезженной дорога.

Но тут из-за кромки недальнего леса вывалился бело-голубой вертолет, опустил застекленный нос, словно примериваясь, и уверенно пошел на посадку.

И мертвая картинка, забранная в неровную раму беспорядочно сваленных по периметру раскорчеванных пней, внезапно ожила.

– Ого, – удивленно пробормотал Ладошкин. – Не припомню я, чтоб на эту площадку вертолеты залетали...

И заспешил к балку начальника строительного участка.

«Эта площадка» – один из объектов обустройства Талинского месторождения. По оперативным сводкам строителей он проходил как практически готовый к сдаче. Так, ма-а-аленькие недоделки, но в целом... Объект, между прочим, из ключевых – КСП, кустовой сборный пункт. Ну, а Ладошкин, Виктор Николаевич Ладошкин, заместитель начальника НГДУ по капитальному строительству, ключевая фигура в этом сюжете – он заказчик. Пояснение, думаю, нелишне, так как давно известно, что по устройству органов зрения заказчика и исполнителя работ можно смело относить к представителям принципиально различных разрядов живой природы.

На Талинку вдвоем с Ладошкиным мы отправились поутру. Только для начала мы завернули на 125-й куст: Макарцев уже четверо суток торчал там безвылазно.

Так мы и сделали.

Макарцев сидел у рации взъерошенный, злой, однако мне сообщил уверенно и спокойно:

– Если через два часа привезут УБТ – сразу забуримся.

Я недоверчиво улыбнулся. За эти четыре дня уже сколько раз слышал и по рации, и в натуре: если завезут турбину – забуримся... если завезут инструмент... химреагенты... пятое... десятое... Вот теперь они УБТ ждут – утяжеленные бурильные трубы. В компоновке бурового инструмента они идут сразу за турбобуром, обеспечивая устойчивую проводку скважины.

– Как водовод? – поинтересовался я.

– Да как в кино – тэчэ помалэньку... Ладно, передай Геле – вечером обязательно буду.

– Ты бы еще уточнил – когда вечером: сегодня, завтра, через неделю...

Макарцев не ответил.

Четыре дня назад, как и собирались, мы приехала на Талинку вместе. Однако дальше 125-го куста так и не двинулись.

Буровая простаивала второй месяц: на кусте не было воды. Я и раньше знал, что Талинка лишена капитальных водоводов и в нулевой цикл строительства нефтяной скважины неизбежно входит бурение водяных колодцев. С ними дело обстояло неладно – геологические особенности структур и тут в стороне не остались.

Еще летом, в Ханты-Мансийске, мой друг. Странствующий Кандидат, уже многие годы оттягивающий защиту докторской диссертации и без устали «добирающий материал» то в безводных пустынях Монголии, то среди бесчисленных озер, рек и речушек пармы и тайболы печорского водораздела, а последние несколько лет скитающийся в гиблых пространствах между Хантами и Сосьвой, Ураем и Березово, пытался объяснить мне некоторые из наиболее распространенных здесь трудностей геологического порядка: лишне говорить, что ученого друга все эти несуразные дыры в сейсмических прогнозах и раздражающие производственников несоответствия приводили в профессиональное восхищение. «Слышал ли ты, Конюша (этимология странного прозвища-присказки терялась где-то в голубых туманах давно промелькнувшей юности моего друга, – знаю только, что так называет он решительно всех, без исключения), слышал ли ты, Конюша, когда-нибудь о некомпетентных пластах?» Ничего подобного я никогда не слыхал. «Но это же так просто, Коник», – огорченно сказал мой ученый друг. И, стремительно меняя на столе длинные полосы миллиметровой бумаги, на которые была нанесена геологическая съемка различных районов обширного региона между Обью и Уралом (и Нягани в том числе), стал горячо толковать что-то об агрессивности здешних глин, о затаенной энергии тектонических сдвигов и о тех поистине удивительных загадках, которыми полны недра Приуралья. Речь шла, по-видимому, о совершенном с точки зрения геологической логики безобразии, складывавшемся на протяжении миллионолетий, – мы привыкли столь вольно и легко обращаться со словом «эпохальный», что временную пространственность понятия «геологическая эпоха» затруднительно, а порою и невозможно охватить нашим сиюминутным разумом. Друг поднимался по сводам турнейского яруса с видимым удовольствием, словно шел по широким лестницам театрального подъезда, предвкушая давно ожидаемую и желанную встречу; оглушающая воображение спрессованность девонских отложений беспокоила его не больше, чем бестолково орущая очередь в магазине за бывшими колониальными товарами; с некоторым неодобрением он отнесся лишь к гигантским ракам верхнего силура, расцвет и медленная агония которых наступили, по его мнению, слишком рано – задолго до появления первой на земле кварты пива, – около четырехсот миллионов лет тому назад. Мимолетный экскурс в геохронологию закончился несколько неожиданной тирадой по адресу все тех же злосчастных глин; к привычной восторженности интонации вдруг примешалась необъяснимая печаль... «Игорь, – взмолился я, пытаясь остановить неудержимый поток информации, – я не понима...» «Что ты, Коник, тут нет ничего сложного. Ты уясни себе раз и навсегда, что взаимосвязано абсолютно все, вне зависимости от времени действия, места действия и методов действия. Понимаешь? «Ха’акте’ы любых пе'е-мен, – безбожно картавя, торжественно произнес он, – выводятся не из внешнего, наблюдаемого, а из сущего, изучаемого. Ты согласен со мной?» «Согласен», – быстро ответил я. Я задыхался под этим водопадом, но у меня не было ни сил, ни, главным образом, желания попытаться отступить к тихой закраине реки, где воды плавно кружились, не покидая пределов уютного залива. «А я что сказал, Конюша!» – воскликнул Странствующий Кандидат. И принялся вновь раскатывать плотные рулоны миллиметровой бумаги. Насколько я понял своего ученого друга, поведение глин в какой-то мере определялось даже миллионолетним противоборством таких стихий, как река Обь и Уральские горы, глины выпучивались в лежащие выше песчаники, совершая свои вылазки беспорядочно и нахально, обосновывались меж чуждыми пластами тонкими, беспокойными, стремящимися к постоянному движению вверх пропластками, и в чередовании их не было традиционной или хотя бы привычной последовательности. «Вот такие пласты, Конюша, я и называю некомпетентными...»

По всей вероятности, это обстоятельство имеет значение не только для поиска водяных горизонтов, но и для исследования коллекторных свойств пластов, подумал я и вспомнил, с каким упоением Сергей Сергеевич Николаев, заместитель генерального директора объединения по геологии, рассказывал о геологических капризах структур Талинки и Ем-Еги – словно о милых шалостях непослушных, но любимых и, безусловно, талантливых детей. Конечно, для настоящего ученого заманчивым было обширное поле научного поиска, хватало загадок, ребусов, тайн.

Но то была область высокой поэзии – деловая проза развивалась по своим законам.

Геофизические испытания водяных пластов на 125-м кусте были проведены столь безмятежно, что извлечь из колодца воду не удавалось, несмотря на все старания буровой бригады: то насосы захлебывались от бессилия, то песчаная пробка перегородила скважину, то новые осложнения возникали – их происхождение и характер удавалось установить довольно легко, однако от понимания причин никому лучше не становилось.

Решили тогда проложить временный водовод к ближайшей речушке, но то был, скорее, акт отчаяния: речушка мелкая, при сильных морозах, тут и гадать нечего, непременно промерзнет до дна, да и сам водовод, хотя изматывающая тягомотина с его прокладкой позволила местным острякам окрестить самодельное сооружение «нашей маленькой стройкой века», являл собою жалкое зрелище: трудно было предположить, что тоненькая труба, упрятанная в хлипкий короб и слегка присыпанная опилками, выдюжит, когда термометр начнет зашкаливать хотя бы за тридцать...

Реакция Макарцева на все эти новости была обыденной – не благостной, разумеется, однако вполне рабочей: поворчал на бурового мастера, попенял технологу, но то была как бы ритуальная прелюдия. После они сели кружком и стали мороковать, что же делать дальше. С вариантами, правда, было у них не густо. Что ж, можно попытаться утеплить водовод дополнительной шубой из опилок да попробовать разбурить песчаную пробку. Еще технолог предложил провести повторные геофизические испытания, чтобы поточнее отбить водяные пласты.

– Прямо в стволе проведем, – сказал он, шмыгая носом. – Благо кондуктор спущен.

– Самодеятельность, – поморщился Макарцев. – Хотя в наших условиях не лишена смысла. Молодец, Пулечкин, – сказал он технологу. – Голова у тебя на плечах есть. Только это... тут результата не скоро дождешься. Поэтому давайте договоримся так: с геофизиками работаем – возьми на себя, Пулечкин, – а нам надо тоже шевелиться.

И, посадив бурового мастера на рацию, чтобы тот выклянчил у базы несколько «татр» с опилками, Макарцев помчался по другим кустам, разыскивая долото нужного диаметра – для разбуривания песчаной пробки.

За этим занятием я и оставил его в тот вечер на Талинке, а сам вернулся в Нягань. Потом несколько дней, по обыкновению приходя в УБР на ежевечерние селекторные совещания, слышал по рации, как складывались дела на 125-м: водовод удалось кое-как утеплить, но тут похолодало, и работы опять застопорились; покумекав, однако, они наладили обогрев водной линии паром, но и эта затея оказалась не ахти как надежна – котельная барахлила, и дело дошло до того, что на водовод пришлось пустить всю энергию, перекрыв вагон-городок; на жилые балки тепла не хватало...

Как бы то ни было, а вода текла или, быть может, струилась, и Макарцев решил возобновить бурение. Тут, естественно, выяснилось: того нет, а этого не хватает, – поворот сюжета настолько заурядный, что хочется немедленно вычеркнуть эти строчки, вписав на их место что-нибудь захватывающее дух про коварство северной природы. Увы, к сложностям геологических структур и даже к нерадивости геофизиков внезапно открывшиеся обстоятельства не имели решительно никакого отношения; Макарцев терпеливо объяснил бурмастеру все, что он о нем думает, затем маленько отвел душу в радио-перебранке с диспетчером. Можно было бы, наверное, отдав все необходимые распоряжения диспетчеру и бурмастеру, заняться другими делами, но Макарцева словно заклинило: решил, как он выразился, «сначала тут все раскрутить до конца», а потом...

Когда и что будет потом, он и сам, по-моему, уже представлял смутно.

– Да они сказали, – мотнув головой в сторону рации, упрямо проговорил Макарцев, – что готова у них УБТ. Как только трубовоз погрузят – привезут. Езды-то тут час... Так что – до вечера, Яклич.

– До встречи в эфире.

– Ладно тебе...

– Поедем, что ли, – нетерпеливо сказал Ладошкин. А когда 125-й куст остался позади, спросил: – Что тут у них стряслось?

Я рассказал.

– Да-а... – протянул Ладошкин. – Между прочим, в той речушке, куда они свой паршивый водоводишко пробросили, самая вкусная вода во всей округе. Я везде облазил, знаю...

– Насколько я понимаю, у них просто другого выхода не было.

– Поехали на КСП, – сказал Ладошкин. – Его в этом месяце вводить должны. Во всяком случае, обещали. Поглядим, чего они там наворочали...

В конторке начальника строительного участка, узеньком пенале, было тесно. Двое стояли, понурившись, как школьники, не выучившие урок (розовощекий крепыш, оказавшийся начальником участка Симоновым, и крупный мужик в очках, в котором, приглядевшись, я узнал начальника треста «Приуралнефтегазстроя» Пичугина – он выступал на том памятном весеннем заседании райисполкома по жилью); третий, худощавый, гладковыбритый мужчина средних лет, демонстративно легко и протокольно одетый, сидел, небрежно развалившись, на стуле и сердито выговаривал:

– Что же это у вас такое? Пусковой объект, а на объекте тишь да благодать. Техники кот наплакал: один сваебой, один бульдозер да пара КрАЗов. На что вы рассчитываете с такой техникой? Курятник построить? Или сортир на четыре очка? Не-ет, вы соберите здесь мощный кулак: два сваебоя, трубовоз, два мощных бульдозера, один поменьше, да десяток КрАЗов. Это будет кулак?

– Кулак, Николай Иванович, кулак, – дружно подтвердили «школьники».

– Это Наконечный, главный инженер главка, – шепнул мне Ладошкин.

– Из «Главтюменьнефтегазстроя»?

– Ну.

– То-то, – покровительственно сказал Николай Иванович. – Так и делайте. А потом все силы бросите на другой объект. Какой – вам виднее.

– Да сюда как раз замначальника НГДУ по капстроительству подъехал, Ладошкин, – сказал Пичугин.

– Вот и хорошо. С ним и согласуйте.

– Я так и думаю, – сказал Ладошкин. – Вы на ДНС-два собирались сваебой гнать...

– Планировали, – сказал Пичугин.

– Да там еще и площадка-то не готова.

Мимо площадки ДНС-2 – дожимной насосной станами мы проскочили по дороге. Среди срубленных елей, усеявших обширное пространство, лениво топтался одинокий трелевочник, и четверо промерзших мужиков цепляли к нему хлысты. Конца этим занятиям не было видно, а еще предстояло, после расчистки, уложить основание, сделать отсыпку, подготовить плиты – да много еще чего здесь предстояло.

– Площадка не готова, – согласился Пичугин.

– Так что первым кварталом вы нам ДНС не сдадите.

– Не сдадим.

– А вторым – может быть...

– Обязательно сдадим! – сказали Пичугин и Симонов.

– Так что надо сюда, на КСП, направить два сваебоя и остальную сопутствующую технику. Здесь придется свай семьсот бить – двумя сваебоями и приданными средствами вы за пару месяцев управитесь.

– И я так считаю, – сказал Николай Иванович. – А потом все силы бросите на ДНС. Чего ж вы растопыренными пальцами тычете? Кулаком надо бить, кулаком! Ладно. Теперь пошли по площадке потопчемся. Покажите, где у вас будут стоять резервуары.

Пришли. Потоптались под морозным ветром. И тут Ладошкин показал, что он действительно заказчик, а не просто так, свежим хвойным воздухом подышать приехал. Пока высокая комиссия обозревала величественную панораму тайги, окружавшей площадку, стараясь не особенно вглядываться в явные огрехи планировки, Ладошкин наклонился, вытащил из-под ног Симонова комок мерзлой земли и грозно спросил:

– Эт-то что такое?

– Отсыпка, – сказал Симонов.

– Песок?

– П-песок, – неуверенно сказал Симонов.

– Нет, это глина, – возразил Ладошкин. – Причем сильно увлажненная глина. Потому она сразу же промерзает.

– Глина, – авторитетно подтвердил Николай Иванович.

– Вы что, – сказал Ладошкин, бледнея, – хотите мне резервуары утопить?!

– Да случайно вышло... – оправдывался Симонов. – Это последняя машина такая... Видимо, откуда-то сбоку экскаватор зацепил и сыпанул...

– Нет, тут не одна машина, – настаивал Ладошкин. – И вообще: самосвалы должны вести отсыпку круглосуточно. А у вас как выходит?

– И у нас круглосуточно, – твердо сказал Симонов.

Ладошкин возмущенно всплеснул руками, а я, поглядев на заснеженную дорогу, где не было видно никаких следов, кроме наших, сказал негромко:

– Одна машина в сутки – это и есть круглосуточно.

Ладошкин засмеялся, Симонов и Пичугин поглядели укоризненно; Пичугин собрался было даже что-то сказать, но не успел.

– Вот что, – властно заявил Николай Иванович. – Это дерьмо срыть бульдозером и выбросить к чертовой матери. Сделать отсыпку настоящим песком.

– Сделаем, Николай Иванович! – с готовностью поддержал Пичугин.

– Да это песок... Только сверху глины попало, – упрямо тянул Симонов, но его уже никто не слушал.

А Ладошкин сказал мне:

– Конечно, надо бы на каждый объект направить наших людей, чтобы следили за качеством работы. Но как это сделаешь, если объектов десятки, расстояния вы представляете, а сотрудников у нас всего четверо?..

– В общем, так, – заключил Николай Иванович. – Давайте действовать. Хватит раскачиваться. Сейчас у вас возможности есть. Шутка ли – в одном тресте девять «катерпиллеров»! У меня, помню, в семьдесят четвертом, в Вартовске, на три треста был только один. Так за ним трейлер был закреплен. И этот один-единственный «катер» по нескольку раз в день с объекта на объект перевозили... – Взглянув на часы, Наконечный спросил у Пичуги на: – Надо бы еще на Ем-Егу попасть. Как ты думаешь, Григорий Михайлович, прорвемся?

– Прорвемся! – уверенно ответил Пичугин.

А мы с Ладошкиным поехали горбатой дорогой вдоль трассы водовода. Траншея, кое-где залитая водой и промерзшая, в иных местах была присыпана снегом. Сваренные плети труб лежали вдоль траншеи. Ладошкин поглядывал на них и озабоченно бормотал:

– Укладывать надо, укладывать. Укладывать и зарывать... А то сорвется метель, завьюжит все, придется чистить, значит, новый расход...

Еще он говорил:

– Конечно, кулак – это хорошо. Только они Николаю Ивановичу с легкостью обещают, а уедет Наконечный – про все позабудут, кроме «трубы». «Катера», между прочим, под «трубу»-то и дали... «Труба» – она сегодня нужна. А наша нефть – только завтра... Хотя нет – и сегодня тоже. Но как ее брать, если водовод еще наполовину не готов, водозабор лишь в проекте существует, а под ЛЭП только изыскания ведутся... И все же теперь хотя бы шевелиться начали. При новом генеральном директоре. Прежде ничто никого не колыхало...

Красноватый диск солнца, на миг появившийся в просвете между деревьями, уже наполовину врос в снег.

– Еще и трех часов нету, – озабоченно сказал Ладошкин. – Солнце свое уже отработало. А мы... – Он вздохнул. – Если ошибки заложены в стадии организации, в процессе планирования или управления, то мы, хоть круглосуточно работай, дела не поправим. Нам говорят: а-а, вы в девять вечера уже с работы ушли! могли бы и в двенадцать, а вы – в девять! плохие вы патриоты... Ладно, будем хорошими патриотами. Станем уходить в полночь, а возвращаться на работу в три пополуночи. Так что же от этого? Новый трубоукладчик на трассе водовода появится? Новый дом вырастет, хотя под него ни панелей, ни тепла, ни света? Или детсадик?..

Был он уже не молод, слегка лысоват, говорил просто, но всегда дельно и весомо. В праздной толпе такие люди бывают неразличимы. Но, по правде говоря, им и в голову не придет затесаться в праздную толпу, времени на это у них никогда не бывает. Со своим талмудиком, где на разграфленных от руки страницах плотно выстроились цифры, показывающие степень готовности каждого объекта, невзрачный, в затасканной рабочей одежонке, Ладошкин мало походил на кого-нибудь из тех, кто, по непроверенным сведениям, держал на плечах небесный свод. И все же, отойди он в сторонку, я не поручусь, что мир останется в равновесии.

Уже совсем стемнело, когда мы с Ладошкиным вернулись в поселок: в его кабинетике сидели, дожидаясь хозяина, четверо проектировщиков из Перми, прибывшие по указанию министра, чтобы помочь в изыскании, прокладке и ремонте лежневых дорог; Ладошкин сходу включился в оживленный разговор:

– На какую сумму планируются работы?

– Три миллиона.

– Пятнадцать километров, – то ли спросил, то ли сказал Ладошкин. – Не густо. Ну да ладно. И на том спасибо.

– Почему пятнадцать? – удивился главный из пермяков. – Десять...

– Откуда?! – в свою очередь изумился Ладошкин. – Дорога в щебеночном варианте?

– Щебенка.

– Тогда считайте. Урал здесь рядом, щебень стоит четыре рубля за тонну. А в Перми сколько?

– Семь.

– Вот так. А в Ленинграде... – Ладошкин неожиданно зажмурился, будто что-то очень приятное припоминая, – в Ленинграде семнадцать... Здесь, повторяю, четыре. Так что под три миллиона – пятнадцать километров, и никак не меньше.

Родом Ладошкин из Ленинграда, на Севере десять лет, про ту свою жизнь вспоминает не часто, да и воспоминания эти, как я заметил еще по дорожным репликам, носят профессиональный, инженерный характер. Вот так однажды ехали мы с главным инженером строительства Рогунской ГЭС по горной дороге, и он, рассказывая о поездке на Памир, говорил не о диких красотах, не о захватывающей дух высоте или непостижимом величии гор, а не уставал повторять, каков расход воды в Пяндже и какие замечательные створы на Вахте...

Я посидел немного, собираясь с силами; Ладошкин, слегка раскрасневшийся, словно совершил легкий послеобеденный моцион по сосновому бору, яростно теребил пермяков, то доставая их вопросами, то разочарованно вздыхая, услышав ответы; пермяки дожидались хозяина кабинета явно из вежливости, полагая, что сейчас они определятся с ночлегом (словечко это они уже усвоили), ну, а поутру, со свежей, ясной головой, можно и за дела приниматься; не думаю, чтоб Ладошкин отпустил гостей раньше полуночи – вот он и чай умолил спроворить, и какие-то дополнительные сведения запросил у сотрудниц, – завертелось колесо, завертелось!.. Я потихоньку поднялся и отправился в диспетчерскую УБР.

Селекторное совещание было в разгаре, вокруг рации густо толпился ответственный народ – руководители различных служб и участков, дежурный начальник смены Миша Казаков ютился на подоконнике – его и тут уплотнили, посреди крохотной комнатенки барственно расположился некто в кожаном пальто с зябко поднятым воротником, а в эфире властвовал Иголкин, с иронией допытываясь у кого-то:

– Ты мне, неучу, объясни, зачем тебе пластмассовый фильтр, а не резиновый, если параметры у них одинаковые?

Другой, незнакомый голос вещал тревожно:

– Дошли до забоя две тысячи четыреста шестьдесят метров. Резко упало давление...

Иголкин тут же на него переключился:

– Вес не потерял?

– Нет, не потерял. Тащим турбобур, тащим... Мне кажется, где-то в инструменте пробило. Сейчас поднимем – посмотрим...

– Глядите.

Теперь и Макарцев возник в эфире:

– Сто четвертый, сто четвертый, побудь на связи, побудь на связи. Я к тебе со сто двадцать пятого куста выйду.

– Понял-понял.

– Макарцев, ты живой там еще? – спросил Иголкин. – Ладно, раз слышу, значит, живой... Все на сто двадцать пятом кукуешь? А я на сто втором...

Человек в кожаном пальто капризным тоном сказал Казакову:

– Вызови сто двадцать пятый. Что там у них с водой?

– Сто двадцать пятый, сто двадцать пятый!

Шуршание звуковой дорожки, скрип тележной оси, треск ветвей падающего дерева, гул далекого грома, завывание ветра, чуть слышный, плавающий голос бурового мастера:

– На связи сто двадцать пятый.

– Опять рация забарахлила, – чертыхнулся Казаков. – Только что прохождение было нормальное... – И спросил в микрофон: – Сто двадцать пятый, тут Плетеницкий интересуется, как у вас с водой, как у вас с водой...

– Набираем. За два часа тонны три накапало.

– Как они набирают? – дернулся к рации человек в кожаном пальто. – Как?

Казаков посмотрел на него удивленно, но вопрос в эфир продублировал.

– Обыкновенно, – ответил бурмастер со 125-го. Даже сквозь помехи эфира слышалось в его голосе откровенное ехидство. – Лежит на земле водовод. Раз. На одном конце насос – он качает. Два. С другого конца вода в емкость сливается. Это три...

– Понял-понял, – сказал Казаков, с усмешкой поглядывая на человека в кожаном пальто. – Ты очень доходчиво объяснил.

– А к чему это Плетеницкому? – поинтересовался 125-й. – В баню он к нам собрался? Или чай пить?

– Ладно, до связи, до связи...

– То есть как это до связи! – возмутился 125-й. – А что там с УБТ? Отправили?

– Готовим тебе УБТ, готовим...

По враз поскучневшим лицам публики, сгрудившейся вокруг рации, догадываюсь, что слово «готовим» временной законченности не имеет. Только человек в кожаном пальто, неожиданно вскочив со стула, зафистулил недовольно:

– Что за вопрос! Счас сделаем! Команду я уже дал!

Казаков покосился на него и повторил:

– Готовим УБТ. Ночью постараемся завезти. Если трубовоз найдем.

– Найдем! – уверенно воскликнул человек в кожаном пальто.

– A-а... Понял-понял.

И 125-й отключился. Зато другой куст вылез в эфир и спросил с подчеркнутой вежливостью:

– Скажите, пожалуйста, как обстоят дела с поясами безопасности для верховых?

– Как-как, – растерянно прошептал Казаков куда-то в сторону. – Пока какой-нибудь бедолага с полатей не грохнется, никто и чесаться не станет... – Но в микрофон сказал: – Решаем этот вопрос, решаем...

– Макарцев, – позвал Иголкин. – Ты еще на связи?

– Слушаю, Николай Николаевич.

– Про воду я понял. Лекция была отменная. А что у тебя к сто четвертому было? К сто четвертому?

– Думал, УБТ разжиться у них. Но раз ночью завезут...

– А ты б попытался. У тебя транспорт есть?

– Нет. А у тебя?

– Тоже нету...

– Теперь заявки на завтра, – сказал Казаков. – По порядку...

Но ему и договорить не дали:

– Шпиндель!

– КМЦ!

– Солярка!

– Турбобур!

– Электролампочки!

– Шланг!

– Шпиндель!

– Продукты!

– Солярка!

– КМЦ!..

Какие-то еще слова силились пробиться в эфир, мучительно превозмогая чужие голоса, простуженные и сорванные, помехи, шуршание, скрип, треск, гул, завывание – и все же звучали, далеко разносясь окрест: «Как ты? Что с тобой? Что у тебя? Как ты?..»

Но это всего лишь казалось.

– Шпиндель!

– Турбобур!

– КМЦ!..

Когда я подъехал к дому на попутном «Урале», в окне второго этажа макарцевского коттеджа колыхнулась занавеска, мелькнула полоска приглушенного света, и, словно в ответ, точно так же вздрогнула занавеска в доме напротив.

– Виктор не приедет сегодня, – сказал я Геле.

– Да я поняла уже. Просто мы с Женей Иголкиной на звук каждой машины выглядываем. Выглянем, помашем друг другу рукой – и опять ждем...

Домов в том лесу, где когда-то весной приютил нас с Макарцевым и Сорокиным безотказный Миша Казаков, поприбавилось. Уже и некий замысел стал просматриваться. Лишь явным архитектурным излишеством выглядели четыре маленькие котельные, составленные рядком посреди одного из дворов. К тому же, как говорилось в знаменитом романе, воздуха они не озонировали.

Сайтов глянул на них, поморщился и сказал:

– Первую очередь капитальной котельной только-только собираемся пустить. Пока выкручиваемся, как можем...

Перед тем как приехать сюда, Сайтов (он, как и Ладошкин, был заместителем начальника НГДУ по капстроительству, только отвечал за жилье) показал мне генеральный план города. Выходило, что сейчас мы стояли в центре будущей Нягани, и где-то слева, за лесопарком, должен был раскинуться больничный комплекс, справа – культурно-торговый центр столь универсального назначения, что даже Сайтов запутался, перечисляя все предполагаемые службы покамест не существующего здания. На план-схеме, для которой цветной туши не пожалели, городок выглядел довольно весело. Правда, панельные пятиэтажки, особенно устаревших серий (но именно их старается продвинуть на Север неведомая сила), не блещут красотой. К счастью, в мире все относительно: когда видишь, как эти серые, безликие и все-таки живые, дающие приют и тепло дома по-хозяйски утверждаются на болоте, редкое сердце не дрогнет.

– А половину города, – грустно заметил Сайтов, – у нас в дереве запланировали. Зачем? Служат деревяшки в четыре раза меньше, чем панельные, квадрат в них на червонец дороже, коммуникации удлиняются. Да и вид у них...

Кто это, кстати, придумал, будто дерево – самый податливый строительный материал, в котором можно воплотить самые смелые архитектурные замыслы? Когда этот материал попадает в руки строителей наших северных городов, он становится упрям, капризен и своенравен, не желая признавать никакой иной формы воплощения, кроме милой сердцу здешних Корбюзье формы барака. Для массовой застройки деревянных кварталов существует всего несколько типов домов, в равной мере редкостных по своему уродству.

– Я хотел побыстрее, – сказал Сайтов, – закончить микрорайон в полном комплексе. Вон там еще девятиэтажки встанут. Хорошая серия, сам выбирал. Здесь современная гостиница... Если б удалось это в натуре, как на бумаге, можно было б показать кое-кому, какой станет Нягань, если не экономить на спичках.

На Севере Сайтов недавно, прежде Нижнекамск строил, не самый плохой город в стране, так что в градостроительстве Ильфат Саитович толк знает. И в желании ему не откажешь... Мне понятно стремление Сайтова показать «товар лицом» – перенести разноцветные кубики и башенки с план-схемы в притихший по-зимнему лес, отогреть, обжить эту землю. Хватит ли сил, терпения, последовательности? В горящих глазах Сайтова застыло решительное упрямство. Я не знал, сколько ему лет, однако был убежден, что выглядит он моложе, чем есть на самом деле.

– И все же теперь, – улыбнулся Сайтов потаенным своим мыслям, – пойдет у нас дело. Верю в это, ой как верю, Юрий Яковлевич! Разве вы не чувствуете перемен? Новый генеральный директор знаете с чего начал? По всем рабочим общежитиям прошел. Прекрасно он понимает, что от того, как живут люди, зависит и то, как они работают. Верно?

Не скрою, это сообщение я воспринял скептически. Ну, прошел. Ну, поглядел. И что же? Эффектно смотрится, конечно, особенно на фоне недавнего происшествия, когда один из местных руководителей, теперь уже бывший, из рабочего общежития стол для настольного тенниса упер, потому как рядом с парником, в личном огородике, этот стол хорошо гляделся. Однако не стал бы я восторженно расценивать визит нового генерального директора в рабочее общежитие. Нормальный поступок. Человеческий. Не более.

И я спросил:

– А дальше-то что? На деле, а не на словах?

– Генерал потребовал, чтоб мы немедленно изучили опыт работы отдела капитального строительства «Мамонтовнефти». Я послал туда двух сотрудников. Интересное дело! Там аппарат вчетверо больше, ну и, соответственно, ворочают они совсем иными объемами. Мы сдали отчет в объединение, генерал поглядел и сказал: «Готовьте документ! Вот так и надо действовать!» А что? Правильно! Он же себе для других дел руки развязывает, давая нам возможность всерьез жильем заняться.

– Он мог бы вообще себе рук не связывать...

– Как это? – удивился Сайтов.

– Ладно, вы усилите отдел капитального строительства в НГДУ, УБР тоже усилит строительные мощности, геологи усилят, лесники... Все равно станете вы в мелочовке вязнуть, стараться что-нибудь для себя отхватить, ту же котельную, к примеру, или водоводик самодельный – чтоб ни от кого не зависеть. Но в любой момент все ваши силы и силенки могут мобилизовать на то, что для НГДУ, или УБР, или геологической экспедиции важнее – на тот конкретный момент. Как говорил председатель райисполкома – Калайков, кажется? – на майском совещании по строительству города...