Текст книги "Непрочитанные письма"

Автор книги: Юрий Калещук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 41 страниц)

– Авария?

– Авария.

– Третья авария на этой скважине, – сказал Макарцев.

– Невезуха... – посочувствовал я.

– Да какая невезуха?! – возмутился Макарцев. – Думать надо. И желательно – головой. – Он поглядел в забранное сеткой окно на фонарь буровой вышки. Ничего отсюда не было видно, только серьги время от времени резко ударяли о вертлюг, и этот пронзительный звон далеко разносился окрест. – Есть тут одна свита, викуловская, – так вот она постоянно и гадит. Там глины хитрые: чуть что – прихват. Пробуешь освободиться – стенки валит. Так ведь таких интервалов за всю скважину сколько? Два-три. Что – подготовиться к ним нельзя? Подобрать соответствующий раствор нельзя? Можно. Все можно.

– Так почему же тогда авария? И ты говоришь – третья...

– А началось знаешь с чего? С геройства, можно сказать. Одному дятлу метры хотелось дать поскорее. Метры, тонны... Забой – под три тыщи, идет подъем инструмента – и вдруг затяжки. Тут что надо делать?

– Остановиться, дать промывку...

– Ну! Только это же время: остановились, навернули квадрат, включили насосы... А хочется – раз-два! – долото сменили, вниз – и бури!

– Можно, конечно, и проскочить, а можно и влипнуть. Основательно влипнуть. Капитально, как говаривал Китаев.

– Здесь не проскочишь. Здесь можно только влипнуть. Этот дятел-то что решил? Увеличил нагрузку под сто тонн, рванул – и вырвал инструмент. Вместе с сальником. Ну, а дальше – все просто: метод поршня – и стеночки пошли-поехали. Почти три тыщи – псу под хвост... А я как раз только что в Нягань приехал. Из Нефтеюганска. Два месяца назад это было. Думал, огляжусь маленько... Ну да, огляделся! Чуть ли не из одного вертолета – в другой. Сюда на аварию. Потом собрал бригаду, говорю этому: «Ты понимаешь, дятел, что своей лихостью ты двадцать четыре семьи заработка лишил? Вас из Перми две бригады летают, жены ваши, поди, между собой встречаются, а языки у них знаете какие. Тут им есть о чем поговорить: одна бригада деньги привозит, а другая – постные морды. Вот они, жены ваши, и начинают строить предположения. Сами понимаете какие: пьют мужики. Под завязку пьют! Охота вам, чтоб про вас так думали? Охота вам, чтоб из-за минутной дурости труд всей бригады насмарку?» Мужики-то они хорошие, но не только в них тут дело...

Вошел в балок молоденький паренек с усталым лицом, и это состояние усталости подчеркивали тусклые обвислые усы – наверное, при других обстоятельствах они могли бы выглядеть и лихими.

– Знакомься, – сказал Макарцев. – Это Сережа Попов, сменный мастер.

– Вахта прилетела? – спросил Попов.

– Пока не слыхать. В Хантах, поди, сидят... А этот вертолет, – спросил у меня Макарцев, – на котором ты добрался, в Ханты пошел?

– В Ем-Егу.

– Да-а... Могут и подзастрять мужики.

– Летающих, – спросил я, – только две бригады?

– Нет. Две бригады из Перми – у нас, на Талинке, одна на Ем-Еге. Еще две летают из Урая. Две, можно сказать, местные. Кстати говоря, самые слабые. Обычно местные бригады работают посильнее летающих, постабильнее. Здесь – наоборот.

– Специфика?

– Какая специфика... Ну и язва ты, Яклич! – закричал Макарцев. – Ты хочешь, чтоб я сказал, дескать, откуда набрать хорошую бригаду из местных, если в Нягани жилья нету, толковых помбуров и грамотных бурильщиков не пригласить? Не, про это я говорить не стану. Хотя, конечно, это влияет... Но тут так: либо ты работаешь – либо не работаешь. И все.

– Круто.

– А иначе нельзя. Самодеятельности и без нас хватает, только полы трещат...

– У меня к летающим бригадам свое отношение, – сказал я. – Во-первых, местные, как только бытовые и прочие дела утрясутся, летающих обставят. Так везде, так и здесь будет, на этот счет у меня никаких сомнений нет. Не случайно, если на круг брать, по главку в целом, проходка на бригаду у летающих едва ли не вдвое ниже, чем у местных. Да если б только бригадами возили! До анекдота дело доходит. Читал я в местной газете: в Нижневартовск летают четыре слесаря-монтажника из Ростова-на-Дону и четыре сантехника из Орши, а в Покачево один – один! – машинист автокрана. Во дела! Во сокращаются большие расстояния! Ладно, предположим, что это из области экономики, законы которой для нас непостижимы. Для меня важно другое! И Нижневартовск, и Варь-Еган, и Нягань летающие будут всегда воспринимать как пристанище временное, а что из этого следует – сам хорошо знаешь. Ты еще говорил, что места здесь славные, красивые... Надолго ли красоты хватит? Ну и третье, самое главное: летающие бригады создают иллюзию – в главке, в министерстве, – что можно брать метры и тонны, ничего или почти ничего не давая этому краю. И людям, которые здесь обосновались. Дома – времянки. Люди – временщики... К ним и словечко уже пристегнули подходящее: не вахтовики, а «хватовики».

Что-то еще хотел я сказать, но Макарцев отрезал:

– Может быть, и так. Только я не о том.

И я не о том. Тюмень – это не город, не областная столица, это огромная страна, на тысячи километров распростертая с юга на север. Юг – это с Казахстаном рядом, только климат порезче, но лета земле хватает; север – тут и сравнивать не с чем, до полюса уже рукой подать... Но я опять не о том. На огромном пространстве островками и архипелагами расположились нефтяные и газовые регионы, как правило, тяготеющие к рекам, и это не поразительная геологическая закономерность, а всего лишь обыденная транспортная подробность. Сейсмические партии, геологические экспедиции, буровые управления и нефтегазодобывающие объединения. Для каждого подразделения и для каждой широты – свой резон и свой выбор решения. Разведочные буровые – да, вокруг них городов не построишь, и не везде нужны и возможны города, мы пытаемся быть с мерзлотой на «ты», а она фамильярности не любит. Геологоразведка – и чем дальше на север – вероятно, навсегда останется уделом летающих экспедиций, работающих по вахтовому методу: разумеется, если базовый город или поселок находится все же в грамотных пределах транспортных возможностей. Эксплуатационное бурение и промышленная добыча – это уже для освоения и жизни надолго. Но где же собираемся мы расположиться надолго, если в этот вот миг в Гомеле или Саратове, Ивано-Франковске и Куйбышеве прогревают моторы Аны и Ту, готовясь отвезти в тюменские края очередную вахту. На время. На три недели или на пятнадцать дней. Вахты дадут стране метры и тонны, но под эти метры и тонны никто не запланирует ни единого дома. Летающие бригады, летающие управления, очевидно, были нужны, как бывали нужны десанты, чтобы захватить выгодный плацдарм, но сражения выигрывали не десанты, а регулярные армии. Прирост метража, который дают летающие, уже и сегодня не в силах затушевать экономических и социальных утрат, а ведь мы предполагаем жить еще и завтра...

– Главное здесь что? – сказал Макарцев. – Прежде всего организовать грамотную технологическую службу. Большинство аварий похожи друг на друга, одинакового они характера и свойства. Значит, надо изучить их и научиться не повторять. Плохо мы занимаемся растворами, не учитываем особенности проходимых пород и особенности химреагентов для обработки растворов. Ну, может, где-нибудь в НИИ это учитывают, а на практике... На практике у нас один метод – проб и ошибок. Нет. Еще один метод есть: «Сыпьте больше!» Установили тут, так сказать, экспериментальным путем, что к этим глинам проклятущим КМЦ – есть такой химреагент – хорошо подходит, и начали его сыпать, не считая. Теперь мы КМЦ по граммам распределяем – нету! Между прочим, американцы – а они не дураки в бурении – разработали десятки различных химреагентов для различных целей. Они делают как? При прохождении пород с определенными свойствами закладывают данные в ЭВМ – и та выдает вариант промывочной жидкости, точную дозировку и тэдэ, и тэпэ...

– ЭВМ?

– А что! К нам на Самотлор приезжали американские буровики. Как бы вахта. Ну, их, конечно, к Лёвину. Представляют: этот бурильщик, этот электрик, а этот... химик! Михалыч уж на что дошлый мужик – и тот растерялся: «А химик-то им на фига!» Вот так. Многого еще мы не знаем. И не потому, что не можем узнать, а неохота. Лень.

Я вышел из балка. Мягко светило солнце. Фонарь буровой, прошитый солнечными лучами, вздрагивал и плыл в безмятежном просторе, словно оторвавшись от земли. Баммммм! – вновь прокатился протяжный звон. Причудливые сплетения фонтанной арматуры на завершенных скважинах выдавали маршрут буровой по песчаному островку. Я спустился в лес. Было чисто и сухо, обширные ягодники уже затаенно готовились к своей летней страде. Жесткие, словно покрытые лаком, листья брусники. Вялые бледноватые кустики черники. Пахло нарождающейся травой, бессмертными мхами и пришедшим в движение соком дерев. Слабо потянуло ветерком, но этот еле уловимый порыв принес резкий щекочущий запах. Я пошел дальше, обогнул завал из подрубленных сосен, остановился на берегу черной зловонной реки, медленными толчками стекающей по траве, оставляя в закраинах мертвые радужные разводья. Рядом несли караул на берегу три гигантских муравейника, в которых было заметно тоскливое оживление. Я поднялся вверх, к истокам этой рукотворной реки. То был отстойник для сброса с буровой всяческой отработанной гадости. Обвалка отстойника была сделана из песка, перемешанного со снегом. Снег подтаял – вот и потекло: по ягодникам, по бессмертным мхам, по суетливым муравейникам, через лес, в какую-нибудь тихую безымянную речушку...

– Ты чё такой мрачный? – спросил у меня Макарцев.

Я рассказал про отстойник. И добавил:

– А я-то еще на летающие бригады навалился...

– А-а... – Макарцев вздохнул. – Слушай, Яклич, я б тебе мог так сказать: обваловку вышкари сляпали, и как они ее там сляпали, мы, буровики, не ведаем и ведать не желаем... Только я так говорить не буду. Вышкари тоже ни при чем.

– Кто же при чем?

– Я против самодеятельности. Каждый должен заниматься своим делом. Профессионально, а не как-нибудь... Города должны строить строители, искать нефть – геологи, бурить скважины – буровики...

– А охранять природу? Это тоже профессия?

– Если всерьез – да. Ахи и охи – чушь. Нужна природоохраняющая технология. И разработать ее в промышленном масштабе – занятие для профессионалов. Руками махать, словами разбрасываться – тут каждый горазд. А вот делом заняться...

– Мне все ж таки кажется, Сергеич, что каждый и сам по себе, без всякой промышленной технологии, в этом деле что-нибудь да значит. Не так?

– Ты знаешь, Яклич, – задумчиво произнес Макарцев. – Однажды я – в Вартовске или Нефтеюганске, не помню – в химчистку зашел. Ну и пока стоял в очереди, над окошечком у приемщицы два плакатика углядел. Один – фабричный, на красном шелке: «Жить, отвечая за все!». Другой – простенький, на тетрадном листочке: «За деформацию воротничков администрация ответственности не несет». Вот так, думаю: за все отвечать они уже научились, а за свое конкретное дело, за которое, между прочим, им деньги платят, – вроде бы и не нужно...

Заговорила рация:

– «Варяг», «Варяг», ответь «Авроре»!

– Ну и позывные у вас...

– Ага, – засмеялся Макарцев, – «Аврора» – это буровые на Талинке, «Варяг» – БПО, база производственного обеспечения...

– На «Варяге» есть кто? – спросила рация.

– Одни матросы, – ответил диспетчер. – Капитаны куда-то делись.

– Капитаны за матросов вахту несут, – проворчал Макарцев. – И за кочегаров. Не-ет, Яклич, каждый свое дело должен делать. Тут до чего доходило? На спуск колонны, на заливку сам начальник управления выезжает. Непременно. Ну, промается он тут ночь или две, потом в управление, за руководящий стол. Надо серьезнейшие вопросы решать, стратегические, а после пары бессонных ночей у ротора он поутру кто? Чурка с глазами. Вот так-то, Яклич... Потому-то я и считаю, что главная моя, как начальника ЦИТС, задача – дать технологическое обеспечение всем процессам бурения. И перспективным, и оперативным. А как это сделать? Технологические службы усилить – раз. Развернуть их на месторождениях – два. Чтоб не диспетчера пытать по рации из-за каждой ерунды, чтоб не гонять «Урал» за сто кэмэ за мешком барита или за каким-нибудь паршивым переводником, а на месте все вопросы решать – и простые, и сложные. Одна РИТС, районная инженерно-технологическая служба, на Талинке, вторая – на Ем-Еге. Ну и к ним в прибавок – геофизики, тампонажники, вышкари, транспортники. Создадим здесь выбросный лагерь, нормальный балковый поселок. Какой забой, Сережа? – спросил он у Попова.

– Восемьсот пять.

– Нормально. Хорошо бы завтра к обеду прилетела вахта с выходных... Ладно, война план подскажет...

– «Варяг», «Варяг», ответь «Авроре», – снова забормотала рация.

– Ну, что там у тебя, сто второй? – отозвалась база.

– А с «Варяга» нет никого?

– Нету. Понял? По буквам передаю: Нягань-Енисей-Тобольск-Урай. Нету! Понял?

– Понял-понял. А где «Варяг»?

– Ну, до чего ты нудный, сто второй! Утонул «Варяг». Сам себя утопил. В Чемульпо. Не спустив андреевский флаг перед превосходящими силами адмирала Урну! Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!..

– Че орешь? – спросил сто второй. – Ты по делу ответь. А что суббота или там воскресенье – так это тебя не касается.

– База, база, ответь сто второму, – дружно подключились давно дежурившие на связи другие буровые.

– Хватит базлать! – неожиданно рявкнула база. – Сто второй, уйди со связи. Главный инженер управления говорить будет. Иголкин будет говорить.

– Где Макарцев? – скрипуче спросил главный инженер, и по голосу я узнал его.

Днем, в каком-то просвете между объединением, поссоветом и автодорожниками, я забежал в УБР, ткнулся в дверь макарцевского кабинета и тут же обнаружил, что Макарцева нет, а за его столом по-хозяйски расположился рослый парень с резким, будто вырубленным лицом, в просторном свитере, и хрипло ругался сразу с тремя бурмастерами: «Долго я буду для вас комплектовщиком работать! Шланг искать! Переводники подбирать! Химреагентов нет? Да на вас не напасешься!» Разговор был явно «интимный», и я поспешно закрыл дверь, но успел подумать, что дела у УБР, видать, лихие...

– Слушаю, Николай Николаевич, – взял микрофон Макарцев.

– Здравствуй, Виктор Сергеевич. Где ты?

– На сто первом.

– Что там?..

И зазмеилась вязь разговора, иногда детального, дотошного, иногда на полуфразах или даже полусловах, а иной раз на целых блоках, легко входящих в любые пазы: «В этом вопросе сейчас определимся... Этот вопрос сейчас закроем... Обстановкой на Ем-Еге пока не владею...» Велик и загадочен официальный язык! И оборониться им можно, и наглухо себя замуровать, и наговорить с три короба, по сути дела ничего так и не сказав при этом. Или о другом сказать, совсем не о том... Помню, как-то в Тюмени, с одним приятелем моим, достигшим служебных высот и оттого невероятно осторожным в быту, решили мы пива выпить. Для начала он принялся маскировать несуществующие следы: по одному телефону сказал, что будет там, а по другому – вовсе не там, потом машину чужую вызвонил, чтоб лишних разговоров не было, а под конец задал какому-то невидимому, но очень влиятельному, судя по благоговению, с каким снял трубку мой приятель, собеседнику самый животрепещущий вопрос: «Послушай... А где сейчас можно пива выпить? Я этой обстановкой не владею...»

– Обстановкой на Ем-Еге пока не владею, – повторил Макарцев. – Сначала здесь раскручусь, Николай Николаевич, потом туда отправлюсь... Да, после заливки колонны.

И повесил трубку.

– Скажи, Сергеич... – начал Попов. – А вот на Самотлоре... Ну, вначале особенно... Там тоже почти на каждой скважине случались осложнения?

– Что Самотлор... – устало сказал Макарцев. – Что нам Урай... Разве на Самотлоре скважины, Сережа? Так, суслятники. Еле-еле под две тыщи. Что же их не ковырять? Нет, Серега, что было – то уже было. А нам надо Нягань освоить. Талинку и Ем-Егу освоить. Грамотно освоить. Понял, Сергей?

– Понял...

– Слушай, Яклич! А не закатиться ли нам в баньку? А? Идея?

– Гениальная идея.

– А то.

Какая банька была – не расскажу. Не сумею. Просто поднялись мы ввысь вместе с беспечным белесым паром, сквозь потолок прошли, прямо в бесконечное бесцветное небо устремились – и вдруг: «Бамм!..»

– Опять вляпались, что ли? – встрепенулся Макарцев.

Нет, показалось. То ли эхо дразнило нас, то ли воспоминания тревожили, предостерегали, настаивали – все у нас только на этой земле: долги и надежды, дела и тревоги. Мы растекаемся по ней, теряемся в величавых лесах и невзглядных болотах, уходим дальше и дальше, и тянутся за нами следы. Зимой их заметают снега, весной смывают ручьи, летом они зарастают травами – но не исчезают. Видел я однажды с вертолета Алика Львова странную дорогу – колея, огибая кусты и деревья, беспрепятственно пересекала озера и топи, шла напрямик по бледно-зеленой студенистой равнине, для которой и тень нашего вертолета была неудержимо тяжела, но потом догадался, что под нами следы одного из бесчисленных зимников: огромные грузовики, спрессовав снег, навсегда впечатали свой маршрут в эти оттаявшие на время и ставшие вновь непроходимыми болота...

– Сорокина видел? – спросил Макарцев. – Да? А я даже попрощаться с ним не успел...

– Да приедет он сюда еще.

– Вряд ли. Поотвык он уже от здешней жизни. Жаль... Очень интересно было бы мне снова с ним поработать.

– Ты же сам говорил: что было – то было.

– Говорил... Всех нас пораскидало. Лёвин в Сургуте. Китаев в Хантах... Ты давно с ним встречался?

– Давно... Еще когда он в Москве на учебе был. Года три назад, не меньше. Помню, семинарскую работу писал он по экономике – заходил, спрашивал, как машинистку найти, чтоб перепечатать.

– Нашел?

– Машинистку? Зачем? У него страничек десять – двенадцать было, я взял да перепечатал – мне же интересно было, что за научную работу Васильич написал.

– В самом деле любопытно?

– Конечно. Когда так человека знаешь, про него все важно. К тому же и материал реферата знакомый, вартовский – что-то об оптимизации работы первого УБР. Довольно резкие вещи там были: уж кто-кто, а Васильич суть дела отчетливо представлял – и изнутри, и снаружи, в частности и в целом... Но вообще-то редко встречались. Даже сам не пойму отчего. И жили рядом – что за расстояние от Савеловского вокзала до Миусской площади? – десять минут ходу, – и в Москве года два пробыл он – а все нескладно: то у него экзамен или семинар, то у меня командировка. Потом думаешь: а-а, пропади они пропадом, все эти экзамены и командировки! сколько их было и сколько будет еще! А тут – человек рядом, который тебе близок и с которым столько связано... И оказывается: уже не рядом. Уехал. Пронеслись-промелькнули два года...

– Трудно ему сейчас, наверное. Сам понимаешь, какая работа у него теперь.

– То-то и оно, что не очень представляю его работу. И его самого на этой работе не представляю. Даже признаюсь тебе, Сергеич, честно: побаиваюсь, как встретимся. Все ж таки: тогда одно было, а сегодня совсем иное...

– Не думаю, Яклич, чтобы в этом смысле он переменился. Я как-то не заметил. Я про другое думаю – про то, как ему тяжело. Это же не бригада и не УБР даже... Помню, в кабинет я к нему захожу, а он где-то там далеко-далеко, еле видать его.

– Загибаешь, Сергеич.

– Не без того. В общем, огромный кабинет.

«...Это значит – для друзей строят кабинеты, вот построят, и тогда станет лучше жить... – вспомнились мне слова забавной песенки Булата Окуджавы. – Зайду к Белле в кабинет, скажу: «Здравствуй, Белла...»

– Слушай, Яклич, а я не рассказывал тебе, как у нас один дятел в Москву летал? Ну, это еще из Вартовска, тогда я в технологах ходил. Леха Титов, я, Китаев... Хотя нет, Китаев позже приехал. Он же к нам в бурение с партийной работы перешел, была эпопея. Хлюпин тогда покрутил его маленечко за хобот... Ладно. Слушай, короче, как было дело. Полетел тот мужик в Москву. На три дни. Ну и, как водится, подзастрял на неделю. Потом начальство пытать его принялось: где? как? почему? Да и нам интересно... А он: министр вызывал. Конечно, нет у министра забот других – только чтоб технологов с Самотлора по Москве отлавливать в к себе в кабинет зазывать. Ладно... Спрашиваем: ну и что там, у министра? Он: двери. Какие двери? Белые. Дерматином обитые... Вот это вас и доконало. Если б лайкой или там черным хромом – мы бы еще снесли. Но дерматином! Белым! Представляешь? В общем, с той поры этого дятла только так и звали: Дерматин.

– По-моему, ты что-то путаешь, Сергеич... Похожая была история, но не эта.

– Ну, ты вообще, Яклич... Даешь. Я – путаю?! Выходит, ты про нас лучше знаешь, да?

– Выходит.

– Да-а... Вот и свяжись с таким. Потом не развяжешься...

– Что-то мы с тобой сильно развеселились, Сергеич. Не к добру это.

– Не говори. Помню, на Самотлоре однажды было такое... Сидим мы с Китаевым в балке, и как нашло на нас – то он какую-нибудь смешную историю вспомнит, то я. Хихикаем, в окошко поглядываем, но больше по привычке, чем для порядка: на вахте Сухоруков, так что все должно быть нормально... Китаев – знаешь его коронный номер? – про Колю-охотника излагает, как тому медаль «За победу над Германией» Михаил Иванович Калинин вручал. Лично.

– «...И тут мне товарищ Калинин еще столько орденов на грудь навешал, что меня вперед качнуло...»

– Помнишь, да? Ну и я раз сто слышал – все равно смешно. Ты его видел?

– Кого?

– Колю-охотника.

– Н-нет. Я вообще думал, что это миф. Апокриф. Микула Селянинович.

– Ну да, апокриф! Этот Микула Селянинович, между прочим, твой коллега. Он еще после на радио работал, в районе. Такие передачи выдавал! Дело кончилось тем, что окрисполком принял специальное постановление: всему населению того района выдать офицерские ремни.

– Зачем?

– Чтоб пупки не развязались!

– Ну, Сергеич!..

– Ладно. В общем, сидим мы в балке с Китаевым, посмеиваемся, только я собрался очередную байку зарядить – дверь хлопает. Вбегает Сухоруков: «Беда, мужики!» Мы – на буровую!.. Да, тут еще вот что надо сказать. Мы там, на Самотлоре, маленечко хитрили, из-под кондуктора шли на воде, гидроциклон и «ша-энку» отключали, раствор сам собой нарабатывался к сеноману. Ну, а сеноман – пласт коварный, но с ним главное что? Пройти все триста метров не останавливаясь – и тогда порядок. Вот это у нас в тот раз и не вышло. Мы в сеномане всего метров сто пробурили – и турбобур скис. Что делать? Выход только один – идти на подъем. Но рискованно!

– Можно выброс спровоцировать...

– А то! Но другого выхода нет. Китаев мне: «И что же ты решил, технолог многомудрый?» Я говорю: идем на вира. Ну, говорит, пошли... Сухоруков ухмыльнулся, однако слова не сказал, хотя понимает, чем это пахнет: сам бывший бурмастер. Поднимаем. Потихонечку поднимаем, осторожно... Вахта сухоруковская – классная вахта, помнишь, каждый свое дело знает. Ну и мы оба с Васильичем здесь же стоим. Вроде бы спокойно стоим. Это позже мне Сухоруков сказал: «Да у вас и лиц-то не было. Два блина непрожаренных, а не лица». Ближе к верхам стало раствор переливать. Дальше – больше. Последние свечи тянули – раствор чуть не до кронблока хлестал. Подняли турбобур – его за «палец», оттуда другой, опробованный в комплекте с долотом – между прочим, это мы с Китаевым придумали: наготове держать сменный турбобур, потом и Лёвин у нас это перенял. И вниз! Надо бы еще УБТ, утяжеленную трубу... Сухоруков, хотя я и не сказал ему ничего, почувствовал и прохрипел: «УБТ не успею, Сергеич!» И майна. Одна свеча, вторая, пятая... Метров за десять до забоя пошли с проработкой. Ну и оставшиеся двести метров сеномана – со свистом. А потом вернулись в балок, поглядели с Васильичем друг на друга – и только тут дух перевели, только тогда поняли, мимо чего проскочили, из чего выскочили...

– Сергеич, – заглянул в предбанник Попов. – Там нефтяники на связи. Что-то насчет передвижки...

– Понятно что. Сейчас будут требовать, чтобы мы на пятьдесят метров дернулись. А не на пять. Чтобы эта скважина сразу к ним отошла... Скорей-скорей-скорей! Дай-дай-дай!

У рации томился худощавый, узколицый человек, чем-то похожий на Бернеса той его поры, когда был он на экране лихим пулеметчиком Аркадием Дзюбиным. Так и казалось, что сейчас достанет откуда-нибудь из-под стола старенькую гитару и запоет: «Шаланды, полные кефали...»

Но звали его Игорь Геннадьевич Занин, и был он начальником вышкомонтажного цеха, а говорил вот что:

– Попозже не могли спохватиться? Ну что за манера у них такая – из рук все выхватывать? Длинная передвижка тут только одна по проекту, между батареями в семь и восемь скважин, а на деле как было? Четыре скважины пробурили – давай пятьдесят метров. Еще две – опять пятьдесят. И решение принимают только накануне. Вот и гони сюда всю бригаду, где и трое могли бы управиться. Это, конечно, когда все подготовлено. А если так: задницу пятерней подхватывай – и гони!

– Да сейчас про пятидесятиметровую передвижку и говорить нечего, – поддержал Макарцев. – Трасса не готова. Отсыпки нет. Это ж на две недели надо буровую останавливать!

– И вот что обидно, – сказал Занин. – Они эти скважины у нас из рук вырывают, подгоняют всю дорогу, буровикам не дают работать, заставляют осваивать скважины с тяжелых станков, только чтоб поскорее, а когда у нас все готово, так эти скважины вроде бы им уже и не нужны, то у них труб нет, то еще что-то там не туда пошло... Вон у Юдина – ему только четыре скважины дали пробурить и на пятьдесят метров дернули. Так уже целый год стоят эти скважины под давлением. Какой-нибудь пьяный тракторист сковырнет арматуру – и все там будем!..

Нефтяники и буровики повязаны так, что друг без друга им просто нечего делать. Нет скважины – нет нефти, а скважины можно пробурить только тогда, когда вышкари смонтируют станок, да и буровой станок надо сначала изготовить на заводе, а для этого потребны труд, металл, энергия, – не разорвать эту цепь, как ни старайся.

И все же частенько стараются – не те, так другие.

Бурение с искусственных островов предполагает несколько фаз – в батареях скважины отстоят друг от друга на пять метров, и, пока не завершено строительство всей батареи, эксплуатировать скважины нельзя по соображениям безопасности. Но после длинной передвижки они передаются добытчикам в их безраздельное владение. На устоявшихся нефтепромыслах так оно обычно и делается – последовательно, планомерно. Однако когда горит план, наступает пора традиционных озарений типа «давай-давай». Я не говорю о том, что это удорожает строительство куста в целом – сиюминутный выигрыш непременно обернется потерями куда большими, нежели те, казавшиеся спасительными, приобретения...

– Нефтяники вообще только про сегодняшний день думают, – сказал Макарцев. – Будто не понимают, что без фонда скважин им завтра можно будет чемоданы укладывать. Или сухари сушить...

– Скважин не хватает, Сергеич. Насколько я понимаю, вы нефтяников особенно не балуете, – сказал я. – Так что нервозность их можно понять.

– Можно. Все можно. Всех понять можно, – буркнул Макарцев. – Вот что, Игорь Геннадьевич. Будем готовиться к пятиметровке. Это я на себя беру.

– Гляди, Сергеич. Тебе отвечать.

– Мне, – согласился Макарцев.

Погода снова переменилась, дул ледяной порывистый ветер, скупо бросаясь острой крупой и уныло посвистывая в фермах бурового фонаря. Но в низком небе резво шныряли, вертолеты, с подвеской или без нее, улетали на юг и возвращались на север. Зато на земле не было видно никакого движения: со вчерашнего дня из бензобаков всех транспортных единиц месторождения можно было бы нацедить едва ли ведро горючего.

Весь день по этому поводу шла бесплодная радио-болтовня – сначала не могли найти заправщицу, потом отыскать исправный бензовоз. Диалог Тал инки и базы, естественно, оживленно комментировался всеми находящимися на связи подразделениями. А Занин вдруг вспомнил, как он сюда прилетел («Аккурат второе мая было, праздник»), а в тот же день геологи получили на 5-й скважине нефть с приличным дебитом – что-то около ста восьмидесяти тонн в сутки. Решили брать из нее горючее на нужды города, приволокли емкость, будку для дежурного поставили, машинами топливо вывозили. Потом приток стал слабеть и совсем иссяк – запарафинило, видать, скважину. Подогнали ППУ, пароподогревающую установку, стали закачивать пар в скважину. «Только делали все, видать, с ба-а-альшим умом, – рассказывал Занин. – Емкость-то возьми да взорвись. Никто, правда, не пострадал – так, испугом отделались. Еще и в героях ходили – как же, с передка, как говаривали в войну, живыми вернулись. После я там побывал. Выжженная пустошь, раскуроченный металл, будка обгорелая с выбитыми стеклами, а на столе тетрадка дежурного лежит, с последней записью: «Емкость сегодня накрылась. Нефти – амбец!!!» Занин помолчал и добавил: «Не по себе мне стало. Такое ликование в этих строчках – а чему радоваться?.. Неправду пишут, будто снежный человек – это досужая выдумка, пустая сенсация Не там искали. Здесь их полно, снежных людей. Факт».

База вновь вышла в эфир и сообщила: отыскался-таки бензовоз, правда, старенький и маломощный, ЗИЛ-157, и водитель при нем, так что – ждите. Только надо встретить его в конце бетонки – там метров двести сплошной каши, и до лежневки сам он не дотянет. Тут вся Талинка всполошилась и такое единство душ проявила – хоть садись немедля за информацию в «Ленинскую правду»: и буровики, я вышкари, и тампонажники, и геофизики наперебой предлагали свою помощь, нашли проводника, тракториста, трактор, всем миром разжились на неполную заправку. Только какая-то буровая невпопад бубнила:

– Наши потребности. Означают. Вовсе не то. Что мы потребляем. А то. Как нас потребляют...

– Гарий Генрихович, – осторожно спросила база, – это ты, что ль? Вернулся с отгулов?

– Я. Вернулся. Я. Приступил. Наши потребности...

– Гарий Генрихович, ты бы отдохнул, а?

– Я. Отдохнул. Ты. За меня. Не беспокойся. Ты. За меня. Отпокойся. Дело в том. Что. У нас нет. Возможностей. Которые мы. Имеем...

– Это Габриэль, – поморщился Макарцев. – Вернулось с отгулов, солнышко наше ясное. Ну, Гарий Генрихович!.. Понимаешь, Яклич, странная история. Хотя что в ней странного?.. Отличный технолог, инженерной сметки на приличный техотдел хватит. На ВДНХ сколько раз дипломы брал... Но бурмастер – никакой. Абсолютно не умеет с людьми работать: то вась-вась, все люди братья, ты меня уважаешь? – то «а ты кто такой?». Вот и качается, как на качелях. И вся бригада с ним качается. Но жесткость проявить? Снять? Кем заменить?.. Трудно с людьми. С кадровыми работниками, со специалистами трудно. Приток большой, но чаще не по делу. Сколько уже мы в Тюмени топчемся, одной лишь нефтью живем, а специалистов, особенно средних и низовых профессий, толком не готовит никто. Сами, дескать, сделаются. Не боги горшки обжигают. Не боги... Прислали бы мне парочку Сизифов – я бы живо определил их колонну опрессовывать да трубы на стеллажи укладывать.