Текст книги "Непрочитанные письма"

Автор книги: Юрий Калещук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 41 страниц)

– Четыреста девяносто метров!

– И только-то? – разочарованно протянул Мовтяненко. – А я-то думал, ты и впрямь хороший бурильщик, Федор...

Метрусенко опешил.

– Чего ты думал? Ну, чего-о-о?!

– Я думал, мы метров пятьсот взяли... А тут – всего-то четыреста девяносто...

– Всего? – растерянно повторил Федор. – Всего?!

– И чувства юмора у тебя, Федя, нет... Нету-у-у!

Тут они все расхохотались так, что дежурный тракторист, спавший у трубы отопления вторую вахту подряд, проснулся и, судорожно натягивая шапку, спросил;

– Что – газовый выброс?

– Ага! С дебитом сто миллионов кубов!

И, продолжая хохотать, умчались в сушилку переодеваться. Словно и не было позади восьмичасовой вахты и почти пятисот метров проходки.

Это и само по себе действует на воображение: шутка ли, за одну вахту – четверть всей скважины! Но попробуйте представить себе ее, вообразить, ощутить кожей вот что: лезет на козырек, оставляя ржавые следы, очередная труба, верхонки ползут по швам и не по швам, с грохотом проскакивает чрево трубы тяжелый шаблон, муфта уже над ротором, воротца элеватора раскачиваются снизу, – не раздумывая, лечь на спину, не замечая, что на роторе раствор, не замечая, что сверху льет раствор, не замечая, что пальцы скрючивает усталость, не замечая, что меж лопаток струится пот, а может, стекает раствор, – ничего не замечая: все пятеро – это один десятирукий человек, он пляшет, танцует, хрипит, стертые подошвы сапог чувствуют каждую песчинку на залитом раствором полу, а он улыбается, или ему кажется, что он улыбается, – кому придет в голову, что эта мученическая гримаса означает улыбку, во он улыбается и снова танцует, танцует – многорукому бездельнику Шиве делать здесь нечего.

На своей шкуре мне не доводилось испытывать таких нагрузок. Однако метров по сто пятьдесят вахта, в которой я работал, проходила. Для меня, впрочем, и этого было вполне достаточно: однажды, после ночной смены, когда уж больно лихо шли наши дела, я только из воспоминаний современников узнал, что между четырьмя и пятью на небе играли сполохи северного сияния, – мне-то казалось, что просто искры из глаз сыплются.

И все же это такая работа, которая и сейчас мне снится, как лучшие мои часы на этой земле...

Показалась буровая: вышка, насосный сарай, котельная, сушилка, балок мастера с антенной рации, балок-столовая – песчаный островок среди ржавых болот. Ворота вышки распахнуты, заметно какое-то мельтешение: наращиваются, что ли?

– Не-ет, – сказал Метрусенко, поглядев на вышку. – Замер они делают – вот что. Азимут ловят. Рыбнадзора на них нет. Вон и Толик идет, тоже великий рыбак. Портфелем ему рыбу ловить. Или чемоданом.

Временами Федор становился сварлив до крайности. Надолго, правда, его не хватало.

– Чао, – вяло сказал Мовтяненко.

– Какао, – хмуро отозвался Федор. – Я думал, уже кондуктор добиваешь, а ты все по азимутам шастаешь... Оно, конечно, напрямую любой Метрусенко забурится, а вот кривизну набрать – так тут особый дар нужен...

– Ну тебя, – отмахнулся Мовтяненко. – Всю ночь не могли каротажники прибор наладить, а тут ты еще...

– И чувства юмора у тебя, Толик, нету, – удовлетворенно заметил Метрусенко. – Нету-у-у!

Мовтяненко улыбнулся.

– Последний замер, Федя. Сейчас начнешь бурить...

Давно это было. Давно. Уже ни левинской, ни китаевской бригады нет на Самотлоре. Но город снова проснулся, собирается на работу, перед автостанцией стоят наготове надменные «Икарусы» и работяги «Уралы» с неуклюжими будками за кабиной, кургузые «пазики» и деловитые ЛиАЗы, толпится народ, и голос из динамика далеко разносится окрест:

– Для бригады Громова... Для бригады Шакшина... Для бригады Петрова... Для бригады Павлыка... Для бригады Недильского... Для бригады Мовтяненко...

Вот так. Толик Мовтяненко и Вася Недильский уже буровые мастера. Хотя почему уже? Пора. Только Федя Метрусенко где же теперь обретается, кого учит ремеслу, или рыбалке, или игре?..

Постоял немного, поозиравшись – не мелькнет ли где черный шлем волос Толика Мовтяненко или хитрая улыбочка Васи Недильского: нет, вроде не видать. Должно быть, торчат на складе, подбирая для буровой какое-нибудь железное барахло. Китаев без таких изыскательских экспедиций утра не мог начать – и эти туда же.

Я отправился в гостиницу и шагов через сто догнал человека, который шагал не спеша, весело помахивая детским портфельчиком. Седая грива явно не сочеталась с этим школьным атрибутом.

Человек оглянулся и сказал сварливо:

– Ну, конечно. Опять ты. Чё мотаешься взад-вперед? Насовсем бы перебирался. И кстати: где Лехмус?

– На БАМе, – ответил я. И сам спросил: – Куда это ты с портфелем собрался?

Метрусенко неожиданно смутился.

– Да так... На консультацию иду. Экзамены скоро. За десятый класс сдаю.

– Ты?!

– Я. А что? Я теперь в команде по тушению выбросов. А там инженерные знания нужны, понял? А как же инженером стать без десятилетки? Не знаешь? И я не знаю. Вот я в школу и пошел. Письмо Онегина к Татьяне.

– Ну, Федя!..

Честное слово, я не мог скрыть удивления. Все, что угодно, вообразить мог, только не Федора Метрусенко за школьной партой. Конечно, письмо Онегина к Татьяне: «Я думал: вольность и покой замена счастью. Боже мой! Как я ошибся, как наказан...»

– Вечером заходи, хорошо?

До вечера был еще целый день; я бродил по городу, ездил на буровые – так просто, поглазеть, чтобы не отвыкнуть, и, конечно, зашел в редакцию городской газеты «Ленинское знамя». Не было еще случая, чтобы, оказавшись в Нижневартовске, я не побывал в редакция.

Особая это газета, и место у нее особенное, свое. Она всегда отличалась верным и бескорыстным служением главной цели – освоению Приобья, не было в ней никогда ни пустого бахвальства, ни легковесной трескотни, ни барабанного боя. Вместе с Самотлором и людьми Самотлора газетчики по праву делили и радость удач, и горечь поражений, о победах говорили со спокойным достоинством, недостатков не скрывали, старались трезво в них разобраться.

Такая позиция не всегда встречала понимание, но частая смена редакторов не мешала ей выдерживать курс... Сейчас, кажется, лишь двое или трое из тех, с кем познакомились мы с Лехмусом зимой 1973 года, остались в газете: Федя Богенчук (ага, говорят мне, опять ускакал куда-то на своих костылях, вот неймется человеку – то ли строителей теребит, то ли к железнодорожникам подался, что-то с разгрузкой у них не ладится), Володя Чижов, бывший Федин практикант, а теперь заместитель редактора (важно раздув щеки, он впился в оттиск первой полосы, даже головы не поднял – шел ответственный материал, не до сантиментов), и Ваня Ясько, облысевший до ноля, вечный «блудный сын», вернувшийся на этот раз из Варь-Егана, только теперь уже в качестве собкора окружной газеты «Ленинская правда» (над репортажем для нее он трудолюбиво корпел, разрываясь между письменным столом, тремя телефонами и буфетом).

– Богенчук будет завтра, – безапелляционно заявил он. – А хочешь, – и он потянулся к одному из телефонов, – я разыщу его через две минуты? И машиной разживусь, вместе поедем. – Чувствовалось, что репортаж для родной газеты смертельно ему надоел.

– He-а. Завтра так завтра. У меня с Метрусом разговор. Ты мне лучше подшивку раздобудь, хорошо?

Чем живет Самотлор? Что радует его, что тревожит?

Отчет о научно-технической конференции объединения «Нижневартовскнефтегаз». Выступает молодой инженер А. Зюнев:

«Практика внедрения газлифта показывает, во что обошлось Самотлору, всему народному хозяйству страны затянувшееся внедрение прогрессивного метода. Будь он внедрен своевременно, тогда и буровики еще лет семь-восемь назад занялись бы анализом своего брака. Газлифт не допустил бы фальши с цементированием скважин, предотвратил бы сдачу некачественных стволов, перекрыл бы пути незавершенного бурового производства...»

Круто берет молодой инженер Зюнев. Круто. Почти так же, как судил некогда молодой инженер Макарцев. Значит, не прерывается нить, не может она прерваться – и потому, что инженер – это не профессия, не должность в штатном расписании, а назначение на несовершенной и единственной нашей земле, и потому, что остались, остаются вопросы нерешенные и нерешаемые. Уже лет пятнадцать, наверное, с неубывающей тревогой пишут про судьбу газового конденсата, но его как теряли тогда безвозвратно, так и сейчас теряют, лишь в больших объемах – на стыке интересов различных ведомств оказалось решение участи этого ценнейшего сырья, а слово «стык», вопреки толковому словарю (шов, смык, общий рубеж, где стыкаются два конца или края), на ведомственном языке означает не соединение, а раздел. И про внедрение газлифта столько написано, что впору многотомник издавать, естественно, по ведомственной подписке.

Еще одна ударная статья: «В ожидании своего часа». Бьет с первой строки:

«Представьте себе, до чего можно довести буровую, если во избежание несчастного случая районная горнотехническая инспекция вынуждена была остановить работу шести станков...»

Ну и ну. Подпись – В. Андреев. Не знаю. Наверное, из новобранцев газеты. Не робкого десятка паренек.

– И долго еще ты намерен, – спросил насмешливый голос, – глотать эту свинцовую пыль?

У письменного стола, опираясь на костылек, согнулся Богенчук, с неизменной своей улыбочкой на изрезанном шрамами добром лице, и улыбка эта всегда означала одно, даже если не успевал он произнести обычную свою фразу: «A-а, брось ты эти бяки. Давай к делу».

– Давай к делу, – сказал Богенчук. – Я слетаю в машбюро, мигом отдиктую – тут у меня на полполоски, не больше. Потом потолкуем. Есть о чем. Ты надолго?

– Надолго.

– Тогда привет.

– Подожди, Федя. Скажи мне, кто такой Вэ Андреев?

– A-а. Псевдоним. Это Володя Дорошенко. Ты ж его знаешь.

Знаю. Конечно, знаю. Лет двенадцать он здесь – приехал корреспондентом ТАСС, побывал собкором окружной газеты, но это так, скорее, между делом, – всерьез затянуло его бурение. У Петрова он даже до первого помбура поднялся, и однажды приехали мы с Лехмусом в бригаду Григория Кузьмича Петрова на митинг по случаю девяноста тысяч метров проходки; Володя застыл вместе со своей вахтой в центре утоптанной площадки, щурил глаза от телевизионной подсветки, борода его заиндевела; стоял декабрь...

А в газетной статье он рассказывает вот о чем. Восемь из двенадцати бригад Управления буровых работ № 1 (того самого управления, в котором некогда работали и Лёвин, и Китаев) не выполнили план. Такого никогда еще не было. Разрыв между лидером и отстающим коллективом достиг пятидесяти тысяч метров проходки. За два года проходка на бригаду упала почтя на десять тысяч метров. Резко повысилась аварийность. Возросли простои. Ухудшилась поставка технологического оборудования. Упало качество проводки скважин...

Читать такое было физически больно.

Это же не забытое богом место, а Самотлор, Самотлор, Самотлор, воспетый тысячу раз, знаменитый на весь мир Самотлор.

Что же случилось? Накопилась усталость? Не только мышечная усталость, но и усталость труб, машин, дорог, компрессоров, насосов, водоводов, металла?..

Перед кабинетом заместителя начальника УБР-1 Анатолия Васильевича Сивака распаренный мужик лениво давал интервью обступившим его дружкам.

– Подписал?

– Ни.

– Почему?

– Подмину требуе. И шоб сам шукав хлопца... А где его шукать, а?

– Когда ты собирался?

– С двадцать другого числа. Уже билеты взял...

Я постучал в дверь, зашел.

С Сиваком никогда я знаком не был, только статьи его в местной газете читал регулярно, толковые, умные статьи. С них-то я и начал разговор, но Сивак поглядывал настороженно, отвечал односложно, и тогда я, вспомнив «интервью перед дверью», спросил:

– Трудно с людьми?

– Не то слово. В наше управление всегда, можно сказать, конкурс был, мы людей подбирали, а теперь... Теперь набираем. Всех, кто ни попросится. А не попросится – сами уговариваем. В прошлом году четыреста пятьдесят человек уволилось, четыреста восемьдесят приняли. Треть управления за год! Получается, что раз в три года управление наше полностью обновляется. О каких тут традициях, о какой преемственности можно говорить... Людей требуется много. Одних буровых бригад у нас целая дюжина...

Ну да, двенадцать бригад, вспомнил я статью Володи Дорошенко. И восемь из них не выполняют план.

– Вместо того чтобы повышать производительность труда, – продолжал Сивак, – мы без конца наращиваем число бригад. Комплектуются они за счет людей случайных – вести нормальный подбор кадров в таких условиях мы просто не в состоянии...

И еще одну цифру я вспомнил. Когда подшивку листал, как-то внимания на нее не обратил, немая она была для меня, а вот сейчас всплыла из памяти, заговорила. Более двадцати тысяч часов объединение потеряло за год только из-за простоев по разного рода причинам, прежде всего в ожидании тампонажников, геофизиков, из-за отключения электроэнергии. Двадцать тысяч! В году-то часов поменее девяти тысяч будет. Несложное арифметическое действие – и ошеломляющий результат: две буровых бригады не работали целый год, а значит, просто не были здесь нужны.

– И этого мало, – сказал Сивак. – Сейчас затеяли еще третье УБР создавать. Типичная экстенсификация, хотя на словах все мы за интенсивный путь развития экономики. На словах… Знаете, какой план у нашего управления? Девятьсот шестьдесят тысяч метров проходки в год! Почти миллион! Четыреста восемьдесят скважин, четыреста восемьдесят передвижек, четыреста восемьдесят обеспечений. В такой ситуации управление подменяется снабжением – и только, такая махина просто неуправляема. Где тут стратегические вопросы решать, над технологическими, организационными проблемами биться – только метр! давай метр! А задумываться надо. Все, что мы теряем, мы теряем на межэтапных стыках – налицо организационные просчеты. Вышкари, тампонажники, геофизики, транспортники – никак они не связаны с результатами работы буровиков, ни морально, ни материально, ни организационно. Что тут прежде всего страдает? Правильно: качество. Гоним мы метры, гоним, а бригады освоения давно превратились у нас в бригады ремонта: каждую вторую скважину сразу же после завершения бурения надо в ремонт брать. Я уже не говорю, что за одну и ту же работу дважды платим, – мы в добыче теряем. Обустройство месторождения, хотя и называется опережающим, лет на семь-восемь от фактических потребностей отстало...

Что же тут неожиданного? – подумал я. Это давно не тайна. И семь, и восемь, и даже десять лет назад о наметившемся отставании в обустройстве месторождения говорилось вслух, озабоченно; трезво. Вскоре после XXIV съезда партии «Правда» напечатала серьезнейшую статью А. Мурзина «Вслед за Самотлором». Умный, пристальный, заинтересованный анализ положения дел в Приобье, резкая и обоснованная критика в адрес Госплана, занявшего благодушно-выжидательную позицию: дескать, все идет хорошо, лучше, чем предполагалось, прирост добычи куда больший, нежели планировался, – чего же еще желать, о чем волноваться? Пусть геологи разворачиваются пошустрее да откроют парочку новых Самотлоров, а уж с этого мы возьмем все, что надо, не беспокойтесь. Однако повод для беспокойства был, и был он очень существенным. Уже не «Правда», а нижневартовское «Ленинское знамя» в те же, давно прошедшие теперь года опубликовало тревожную статью «Самотлор сегодня. А завтра?». Три коротких колонки эрбаром, что-нибудь около ста пятидесяти газетных строчек, три странички на машинке – и клубок настораживающих фактов. Цементаж едва ли не половины пробуренных скважин проведен из рук вон плохо. Пласты меж собой разобщены ненадежно. Уже зафиксированы случаи перетоков газа из пластов группы «А» в лежащие выше горизонты...

«– Ну, а пласты они разобщили? – спросил Сорокин. – Надежный экран поставили?

– Разобщили... – задумчиво протянул Макарцев. – Об этом судить трудно. Сам знаешь, в нашем деле много еще такого, о чем сразу не скажешь наверняка. Работали они на совесть – это да. А что удалось...»

Недавний разговор внезапно отчетливо прозвучал в ушах, когда я нашел в своем архиве и стал перечитывать старую пожелтевшую уже газетную вырезку. Автор статьи, горнотехнический инспектор по охране недр Т. Загиров продолжал: «Это наносит серьезный ущерб энергетическим ресурсам пласта «А», создает трудности при бурении скважин, вызывая угрозу внезапных выбросов, снижает давление в газовой шапке. Это может привести к безвозвратным потерям нефти в пластах группы «А», обусловленным сдвигом залежей в зону сухих газонасыщенных песчаников...» Дальше говорилось, естественно, об отставании строительства водоводов, мощностей по поддержанию пластового давления и о том, конечно, что «в процессе эксплуатации скважин допускается увеличение отбора нефти против нормы, установленной технологическими режимами и проектом разработки. Интенсивный отбор нефти, как известно, приводит к быстрому падению пластового давления, к неравномерному перемещению фронта вытеснения нефти, к оставлению целиков нефти вследствие обхода их потоком вытесняющего агента и, как правило, к преждевременному обводнению скважин...»

Тогда еще это говорилось, тогда! «Факты нарушения требований охраны природы вызывают серьезную тревогу за будущее состояние Самотлора». Будущее... Теперь оно настоящее. Происходящее. Но еще десять лет назад в понятие «охрана природы» нижневартовский инспектор Т. Загиров включил не только ее защиту от вредоносного воздействия нефтедобычи, но и разумное, рациональное, бережное использование природных богатств. А мы с тобой, Сергеич, продолжаем спорить: речушку уберечь? метраж не потерять? Поглубже истина зарыта, поглубже. И добывать ее сообща придется, всем миром – как вахта всем миром берется за дело, когда во время бурения наступает миг наращивания инструмента.

Есть ли у нас еще время? Есть ли надежда?

«И если человечество все еще зелень, трава, но не цвет на таинственном стебле, то можно ли говорить, пророча, об осени, желтыми листьми отрываясь от сил бесконечного? Или же, слыша песнь, следует посмотреть на небо, не жаворонок ли первый? – не уставал надеяться неутомимый исследователь энергии слова, расщепивший его еще до того, как Резерфорд расщепил атомное ядро, бесстрашный предсказатель прошедшего и предстоящего Велимир Хлебников. – И даже мертвое или кажущееся таким не должно ли прозреть связью с бесконечным в эти дни?»

Надежда всегда есть, даже когда кажется, что ее нету...

Федя Богенчук, отдиктовавший свои «полполоски», решительно потребовал, чтобы я немедленно шел в объединение к... к... к... – для Фединого списка и месяца было бы мало. «Так они прямо и скажут... Раскроют карты...» – «Да какие карты? Там сидит каждый с голым королем в пятерне и надеется, что тузов в колоде просто не было... Чего скрывать? Положение архитрудное. Все «временные сооружения» на ладан дышат – прошло их время, никуда не денешься. Надо бы капитально вопрос решать, а эти изощряются, как заплатку покрасивше поставить да такой стежок положить, чтоб глаз радовался!» Да, подумал я, мамин опыт по перманентной реконструкции курточки, из которой я вырастал, тут явно нашел применение. Правда, время тогда было иное. Сейчас этих курточек хоть дюжину сразу напяливай – не сопрей только. «Не, – передумал Богенчук. – Не надо в объединение. Там какая-то комиссия. И на прошлой неделе была комиссия. И на позапрошлой... Ты лучше к Сиваку двигай – головастый мужик, мыслит независимо, выложит все как есть...»

– Прежде мы, буровики, – говорил Сивак, – постоянно поддерживали нефтедобытчиков хотя бы тем, что обеспечивали им не только плановые – резервные скважины. Сегодня картина иная: в старых скважинах постепенно выявляется скрытый брак, да и естественная физическая усталость металла наступает, а строить новые без брака мы уже попросту не умеем...

Хотя Сивак размышляет лишь о проблемах бурения, подумал я, такой узел, однако, завязался – зубами рви, не распутаешь. А причина скорее всего в том, что, во-первых, наметился разрыв между уровнем управления и высотой задачи, а во-вторых, резко упало качество исполнительской работы. Иначе говоря, и в том, и в другом случае дело в людях. Что же случилось?

– Измельчал народ, – сказал Сивак.

– Измельчал?!

– Конечно! Ни обман, ни самообман даром не проходят. И цели теперь не те, и люди не те. Раньше как было? Самотлор отставал поначалу и от Сургута и от Нефтеюганска. Объемы работ – огромные, но реальные – требовали неимоверных усилий, нестандартных инженерных решений – и люди росли. Вот такая цель была: встать вровень с задачей. Сейчас так вопрос не стоит. В одни только метры все упирается. Из тщеславных мальчишек-студентов тогдашний Самотлор вырастил крупнейших руководителей. Усольцев, Китаев, Кузоваткин, Шкляр, Лёвин... Где они теперь? Разбрелись по огромной территории, и Самотлор словно бы опустел...

– Но сейчас людей здесь в десять – пятнадцать раз больше, чем было тогда. И старожилов немало – да таких, кто из помбуров до буровых мастеров поднялся.

– Вы имеете в виду старых знакомых своих, Недильского и Мовтяненко? Да, они сейчас бурмастера. По нынешним временам – даже неплохие. В газетах про них пишут... Славные ребята. Но умение грамотно организовать работу – это качество у них пока, как говорится, «оставляет желать». Выбить, выколотить, урвать что-либо по снабженческой части – это они умеют. Но предвидеть ситуацию? Предугадать события завтрашнего дня? Нет, это им еще не по плечу. Не хватает им навыков руководителя коллектива. Тут нужна жесткость и последовательность. Не важно, что вчера я с тобой на пару барит таскал или трубы перекатывал. Все, сегодня по-другому. «Привет-привет» – это дома. А на буровой ты должен постоянно думать, как обеспечить коллектив разумной, требующей всех сил человека работой. Лёвин, например, никогда не давал своим работу, которую нельзя было выполнить, но давал такую, при которой вахта работала на пределе сил. Быть может, потому они все – бригада в целом – так последовательно, не оступаясь, шли от рубежа к рубежу: постоянно поднимали планку, повышали свой предел.

– Вероятно, это вопрос опыта? Времени?

– Может быть... Может быть... Но вы скажите: сколько лет Недильскому и Мовтяненко? Знаете?

– Мовтяненко – тридцать три – тридцать четыре, Недильскому тридцать семь – тридцать восемь...

– А Лёвину, когда он уже был Лёвиным, и Китаеву, когда он стал Китаевым, чуть за тридцать было. Ясно? Выводы делайте сами.

– Нет уж. Давайте делать выводы вместе. Значит, что-то здесь произошло, если так замедлился рост. И сейчас здесь немало, – вспомнил я выступление Зюнева, – молодых, тщеславных, честолюбивых. Неужто оскудел Самотлор талантами?

– Не оскудел... Но вы с другой стороны на это дело поглядите: тогда мы знали отчетливо, что это начало, трудности неизбежны, но они временны, бытовые неурядицы сами собой разумелись и попросту выбрасывались из головы – но завтра, послезавтра у нас будет все. Что – все? Что, кроме работы, имеют люди, работающие на Самотлоре? Город построен. Большой, серенький, нелепый, бестолковый. В нем и прижиться-то могут люди серенькие и бестолковые. Вы часто у нас бываете, а вот скажите мне: в кино здесь попасть пробовали? Нет? И не пытайтесь: ничего не выйдет. Про театр, про музеи разные, про спортивные комплексы я и не говорю. Не о чем говорить. Нет у нас этого в природе. При наших-то доходах!

И это не какая-нибудь без году неделя Нягань, подумал я, это Нижневартовск, нефтяная столица Сибири, которая уже шестнадцатый год строится...

– Потому-то, – продолжал Сивак, – раз в три года управление полностью обновляется. Приезжают люди в надежде, что за пятнадцать лет из Нижневартовска получилось что-нибудь путное, а разобравшись, что к чему, отчаливают. Все тут переплетено – и качество работы, и качество жизни.

– Но вы-то, Анатолий Васильевич, не уезжаете...

– Я? Да уж говорят про меня, что я тут засиделся. Зажился, словом. Нет, не уезжаю. Я сказал уже, что качество работы и качество жизни взаимосвязаны. Понятно, что стабильных, нарастающих результатов можно добиться только со стабильным, растущим профессионально коллективом. Не множить число бригад, а брать умением. Но не пора ли привыкнуть к тому, что надо не только требовать от людей, но и давать ям. Давать возможность жить нормально, полнокровно. Знаете, есть два режима течения жидкости: ламинарный и турбулентный. Разницу улавливаете? Равномерный и вихревой, беспорядочный. Эти термины условно можно применить и к характеристике методов добычи нефти. Так вот: месторождение мы в общем-то эксплуатируем в турбулентном режиме, ставим задвижки, штуцера, какие нам надо, издеваемся над пластами...

Нелишне сопоставить две точки зрения. Первая принадлежит инспектору Т. Загирову, я уже приводил его слова:

«Интенсивный отбор нефти, как известно, приводит к быстрому падению пластового давления...»

Второй взгляд на предмет приводится в статье А. Мурзина «Вслед за Самотлором», и настаивает на таком подходе к делу ответственный работник Госплана:

«Герои они и молодцы, но осторожничают – мы планируем Самотлору такой-то средний дебит скважин, а они настаивают на меньшем. Почему?..»

Почему, надеюсь, понятно. Жаль только, что на уменьшенных и обоснованно уменьшенных дебитах «героям и молодцам» настоять явно не удалось...

– И людей мы дергаем: давай! давай! давай! – говорил Анатолий Васильевич Сивак. – Нельзя же так бесконечно. Пласты этого не выдерживают, а человек... Он, конечно, терпеливее, выносливее, но тоже до определенных пределов. Быть может, уже теперь – предел? Вот мы и покатились тихонечко под горку. Сургут опять нас обошел.

– Мне рассказывали, что в Сургуте особенно хороши дела в лёвинском УБР. В чем тут причина, на ваш взгляд?

– Во-первых, Лёвин – это Лёвин. Всегда Лёвин. Во всем. Во-вторых, и это, по-моему, главное, – Лёвин выпел все вспомогательные службы прямо на месторождение, решил вопросы стыковки со смежниками. Как это ему удалось – не знаю, но дело пошло. В-третьих, мне кажется, в лёвинском УБР еще не наступил предел компетентности: цель и средства достижения цели у него сбалансированы. Ну, а в-четвертых – то же самое, что и во-первых: Лёвин – это Лёвин.

Вечером мы с Метрусенко пили чай, и не только чай, но разговор складывался вяло: у меня не шла из памяти беседа с Сиваком, Федину голову туманили мысли о предстоящих экзаменах, и он все время норовил свести сюжет наших посиделок к обсуждению темы «Революционная лирика Блока и Маяковского». Повспоминали мы старых друзей, о Макарцеве поговорили и о Толике Мовтяненко, не замедлил Федя съехидничать по поводу мемуаров Серикова, обнародованных в «Ленинском знамени».

– Вот ведь какой человек, а! – возбужденно говорил он. – Муравленко лично его рекомендовал. Да Виктор Иванович и слыхом про него не слыхивал! Сериков! Ас бурения! Ну надо же!

Неизвестно, куда бы завел нас бессмысленный разговор о недостатках Серикова и достоинствах Метрусенко, если бы не вырос в дверях здоровенный балбес с нахальными глазами.

– Узнаешь? – спросил Метрусенко. И протянул любовно: – Колька-а...

Трудно было, конечно, предположить, что кроткое шестилетнее существо, любимым занятием которого было регулярно объявлять бойкот детскому саду и по этому случаю запираться в сортире, где, сидя на толчке, неутомимый пацан в течение нескольких часов проникновенно пел: «Грусть моя, ты покинь меня...» – вымахает в плечистого молодца, снисходительно поглядывающего на двух седых, безнадежно дряхлых старичков, которые притулились в полумраке кухни и, скрипя суставами, похлопывают друг друга по плечу: «А помнишь?..»

– Девятый класс заканчивает, – сообщил Метрусенко. – Заодно ходит на курсы автослесарей. – И добавил горделиво: – Технику любит – весь в меня! Понятно, я ему помогаю...

Как и все мы, подумал я, отцы, имеющие взрослых современных детей, Федор явно преувеличивал свое влияние на сына.

– Где? – требовательно спросил Колька.

– Что?

– Кожанка. Сегодня ж среда.

– А-а... – сказал Федор. – В шкафу возьми. И пояснил: – Он и на занятия в аэроклуб записался, хочет после школы учиться на военного летчика. Может, еще и космонавтом станет.

– Как Галка? – спросил я.

– Да я уже дважды дед, не говорил тебе разве! – восторженно закричал Федор. – Вышла замуж, родила двух девочек, но вообще-то оказалось, что детей у нее четверо.

– Как это?

– Понимаешь, у парня, за которого она вышла замуж, двое братишек маленьких, родителей нет, вот она всех обихаживает... Но вообще хорошо живут, хорошо. Недавно мы у них с «мамой Шурой» в гостях были...

Вот так-то, Галка, птица-Галка, гибкое пленительное создание. Ворожил я тебе, ворожил судьбу Надежды Павловой или Людмилы Семеняки, а ты уже нашла свою экологическую нишу. Но, быть может, именно это было предназначено и в этом твой главный талант? Может, зря рассусоливал я про то, что, мол, будь в городе то да это, жизнь твоя и многих других твоих сверстников сложилась бы иначе...

– Все-таки здорово, – мечтательно сказал Метрусенко, – что у нас аэроклуб открылся. Я ходил туда, спрашивал. Говорят, у парня способности. А если б не было аэроклуба, кто бы про его способности узнал? Вот так-то, Яклич. Меняется жизнь. К лучшему.

– Она-то меняется, – проворчала «мама Шура», появляясь на нашем «мужском плацдарме». – Ты вот только никак не меняешься, дуролом несчастный...

– А что мне теперь? На работу хожу через два дня на третий. Хоть рыбалкой подзаймусь. В бурении-то уже и позабыл, как щука выглядит. Или опять же карась...

– Ты мне зубы рыбалкой не заговаривай! Думаешь, я не знаю, что за работа у тебя сейчас?!

– Работа как работа. Спокойная. Всегда на свежем воздухе. Сдам за десятилетку экзамены – поеду в Ахтырку, сдавать за техникум...

Вот раздухарился Федя, подумал я. Десятилетка, техникум... А когда лет пять назад я поинтересовался, думает ли он хотя бы восьмой класс осилить, он ответил недоуменно: «Зачем? У Мовтяненко техникум, а все равно вира-майна я гоняю быстрее...»

– Сдам за техникум – поставят меня на должность районного инженера, – продолжал Метрусенко. – Форму уже выдали. Красивая форма – вишь, «мама Шура»?

– Инженер... Форма... – вздохнула жена Федора. – Эх, Федя, Федя, ну до чего же ты у меня простодырый! – И заплакала. – Ты бы человеку хоть карточки показал, пусть полюбуется, как вы там в форме красуетесь!

На плохоньких, поспешно сделанных фотографиях темнел изуродованный металл и строго проступали измученные работой лица. Да, подумал я, тепленькое местечко нашел себе Метрусенко, ничего не скажешь. Я как-то неполные сутки проработал на газовом выбросе в харасавэйскую свою авантюру и до сих пор помню об этом, а Федору – через два дня на третий...