Текст книги "Будни и праздники"
Автор книги: Юрий Слащинин
Соавторы: Николай Бондаренко,Р. Гришин,Георгий Вогман,Валерий Нечипоренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 42 страниц)
Назар посмотрел на Зину – она молча ела и рассматривала листочки виноградных лоз, оплетавших навес. По всему было видно, что она не хотела ничего замечать. Шалдаев и Бабаяров курили, по их окаменевшим лицам нельзя было понять, о чем они думают.
Опять заговорили о севе, об удобрениях. Холматов изъявил желание посмотреть место хранения туков и в сопровождении Назара пошел на край их садовой посадки, где был сооружен сарай для удобрений.
– А ты горячий! Прикуривать от тебя можно. Хорошо! – задушевно сказал Джахангир, похлопав Назара по плечу. – Я вот ругаюсь с тобой, а в душе – уважаю все больше. Правду говорю. И вообще, ты удивил меня: рос вроде как все, а тут такой энтузиаст стал. Помню же я тебя со школы. Ты еще в хоре пел.
– Я не пел в хоре.
– Нет? Ну да, модели делал. С моторчиками.
– Не делал модели. Опять ошиблись.
– Я же помню! Вечно занят был.
– Это был мой брат. А я вам цветы подносил, когда вы десятый класс кончили.
– Точно, помню цветы. Вот такой карапуз подбегал… – улыбнулся Джахангир, пригасив торжествующий блеск в глазах туманом воспоминаний. – Как время летит, а? Женишься скоро? На Зиночке? Зина хорошая девушка, не уступай ее. Да ты не хмурься, все у тебя будет хорошо. Поладим! Меня тоже пойми. Ты кого в бригаде отличаешь? Тех, кто старается, кто ближе к тебе стоит, так? И я так же смотрю на бригадиров, а директор – на нас, заведующих отделениями. Вот и соображай, старайся поближе ко мне быть.
Они вошли в сарай, заваленный бумажными мешками с удобрениями. Смотреть там было нечего, и приход сюда был поводом поговорить с глазу на глаз. Так понял Назар.
– Я завтра отдам деньги, – сказал он. – Аванс возьму.
– Сколько? – улыбнулся Джахангир, стараясь казаться простым и дружелюбным.
– Сто пятьдесят беру.
– Э, не мелочись! – покривился Джахангир, выражая пренебрежение к названной сумме, и опять улыбнулся с многообещающим видом. – Все в нашей власти: спишем-подпишем. Бери полторы тысячи на разных лиц, тысячу мне отдашь, чтоб забот не было. Сообразил?
Назар покраснел и, стараясь скрыть растерянность, ладонью вытер побежавший со щек пот. Конечно, сообразил… И понял, что своей недавней уступкой приблизил разговор, назревавший давно.
Однажды он уже начинался.
Совхоз встречал каких-то гостей на директорской даче, в дальнем конце сада готовилось застолье: кипели котлы, подъехала машина, доставившая провизию с огородов и ферм. Тогда Джахангир взял Назара с собой в машину – съездить в магазин за спиртным, а когда везли все это на дачу, Джахангир доверительно заметил: «Вот так! А что делать? Надо. Других путей нет».
Назар тогда сделал вид, что ничего не понял. Но сейчас уйти от ответа было невозможно.
Джахангир ждал ответа, посмеиваясь над душевными терзаниями Назара. Бедняга и краснел, и обливался потом, и прятал глаза, устремив дрожащий взгляд куда-то в угол сарая.
– Я… не могу… тысячу… – вымолвил, наконец, Назар.
Джахангир кивнул, отметив про себя: не можешь сейчас, так позже сможешь. Главное, что согласился.
– И вообще, я… – запнулся Назар. Не хотелось ему осложнять и без того натянутые отношения, но все-таки он решил отрезвить наглеца. – Я не могу! У нас все заработанное делится на своих. Поэтому и заинтересованность есть в работе.
– А как ты жить будешь? – насторожился Джахангир. – Завтра мотор полетит – тоже из своего кармана платить станешь?
– Должны снабжать нас.
– Должны, – согласился Джахангир. – В порядке очередности. А тебе сейчас нужна новая техника, чтобы побольше зарабатывать. Значит – что надо?
– Что?
– Делиться! Заинтересовать. Ты подумай, а то потом поздно будет. А может, в город переберешься, к брату? Поможем. Я все улажу.
– Спасибо, Джахангир Холматович, за бескорыстное желание помочь мне, но не могу я уехать: партийное поручение выполняю.
– А-а, ну тогда, конечно, нельзя уезжать, – согласился Джахангир, пряча за иронией злость и раздражение. – Тогда тебе работать надо, как начал. С огоньком! Разговора, считай, не было. Прощай.
Джахангир ушел, и вскоре мимо сарайчика проехала его машина.
Назар прошел под раскидистую урючину и обессиленно повалился на скамейку. Отчетливо представились их будущие с Джахангиром отношения. До этого разговора Холматов только придирался, чтобы скорее прибрать к рукам, а теперь начнет выживать. Итак, вместо работы – борьба.
Послышались шаги. Назар поднял голову – перед ним стояла Зина и смотрела на него с удивлением. Он улыбнулся ей и смущенно предложил сесть на скамейку. На работе они поддерживали строго деловые отношения, и эта встреча под урючиной была первой неделовой встречей. Назар заволновался, обдумывая, о чем говорить. Не о тракторе же?
Заговорила Зина:
– Зря ты на меня кричал.
– Извини.
– Я хотела, как лучше. Трудно тебе?
Ее голубые глаза выражали неподдельный интерес.
– He знаю… Не знаю, как бывает легко, – сказал он задумчиво. – И разве я не прав, скажи?
– Прав, а что толку.
– Если с самого начала так все пойдет, то ничего мы не добьемся. Не будет у нас настоящей безнарядки. И вообще ничего не будет!
– А знаешь, Назар, я не люблю битых. Они трусливыми становятся, осторожными, как мыши.
– Я не буду битым.
– Тогда улыбайся, не раскисай! – Зина села на скамейку и повернулась к нему. – Ну, улыбнись! Ну, пожалуйста!
– Как? – криво улыбнулся он, превозмогая головную боль и сковавшую все тело тяжесть. – Вот так?
– Вот так! – вспылила она, взвилась со скамьи и пошла в бригадный домик.
– Зина, подожди! – бросился за ней Назар, но, увидев сидевших возле летней кухни Степана Матвеевича и Варвару Ивановну, метнулся в другую сторону.
– Чего это они – как брызги по сторонам? – удивился Шалдаев.
– Не понятно, что ли? Хорош отец, нечего сказать. Ты бы сказал ему, что жених у нее есть, нечего приставать.
– А этот не жених, что ли?
– Непутевый, – покачала головой Варвара Ивановна. – А скандальный какой, видел? Выгонят его из бригадиров скоро.
– Не позволим. Бригада у нас теперь – во! – показал он свой кулачище и, довольный сравнением, рассмеялся. – Черта свернем!
Варвара Ивановна посмотрела на мужа и певуче протянула:
– Э-эх, блаженный!
7
Зачем поехал в партком, Назар и сам не знал. Ведь не жаловаться же на Джахангира. Разговор состоялся наедине, попробуй докажи что-нибудь. А кроме того, знал Назар, любое сказанное против Джахангира слово поднимет возмущение всей его многочисленной родни, которая не раз уже заставляла замолкать и не таких смельчаков. Все знали влиятельных родственников Джахангира, работающих на руководящих должностях в районе и области. Каждый год все их близкие и дальние родственники приезжали в Каратепе к девяностолетнему дедушке Кудрату-бобо, жившему у Джахангира, и на этих встречах присутствовали все совхозные руководители. Сам Джахангир постоянно проваливал работу на всех занимаемых руководящих должностях, но неизвестно в силу каких причин с тем же постоянством регулярно поднимался на очередную ступеньку совхозной административной лестницы. «Осталось стать главным агрономом, а потом – директором», – подумал Назар, представив на миг Джахангира в директорском кабинете с красным знаменем. Мелькнула догадка, что по-байски надменный Джахангир, всегда красиво и добротно одетый, не захочет мириться с обшарпанной кабинетной мебелью и выбросит ее вместе с фанерной подставкой под знамя. А знамя, наверное, распластает по стене, как уже делал в своем маленьком кабинете отделения, когда унаследовал переходящее совхозное знамя от своего предшественника.
Секретарь парткома Роза Ибрагимовна Муратова окинула поникшую фигуру Назара и сказала озабоченно:
– Что-то не нравишься ты мне сегодня. Температуры нет?
– Градусник дадите? – улыбнулся Назар.
– Дам. – Роза Ибрагимовна выдвинула ящик стола, показала градусник. – Что случилось? Рассказывай.
Муратова в свои сорок пять лет сохранила молодой задор; глаза ее всегда светились радостью общения, а задушевный тон располагал к откровенности. К тому же, когда-то она была классным руководителем Назара, и это позволяло ему быть с ней откровенным.
– Рано меня бригадиром поставили, Роза Ибрагимовна, – сказал Назар.
– Та-ак… – задумалась Муратова, сдвинув брови. – И как же ты пришел к такому выводу?
Назар пожал плечами.
– Не пришло мое время. Авторитета нет. Лет через десять, наверное… Институт закончу, поработаю. А сейчас, кто я для них? Мальчишка. Освобождать меня надо.
– Освободим и будем ждать, пока подрастешь? Завоюешь авторитет, станешь степенным? А мы еще на десять лет отложим создание безнарядной бригады. Только ведь авторитет завоевывается делами, а не годами, – покачала головой Муратова и стала строгой и деловой. – А ты ведь у нас не простой бригадир. И не просто работаешь, а выполняешь партийное поручение! Ты наш эксперимент, понимаешь или нет?! По вашему опыту будем создавать другие безнарядные бригады. Ну-ка, рассказывай, что произошло.
Назар онемел. Рассказывать про Джахангира – все равно, что самому облиться грязью и бежать из совхоза прочь. Нет, нельзя! Но как же с ним бороться? Да и только ли с ним? Вспомнился недавний случай, когда они получали солярку для тракторов. Кладовщик сунул ему подписать ведомость и ждал, что он подмахнет ее, как все, не читая. Назар прочел, сверил со своими записями и нашел расхождение всего-навсего в две тонны.
– Ну и что? – уставился на него кладовщик.
– Исправить надо, – сказал Назар с наивной непосредственностью.
Обычно спокойный, кладовщик словно взбесился, когда услышал об этом. Он вылил на Назара потоки грязных упреков в бесстыдной жадности, неуважении к старшим, говорил, что за сорок лет его работы ни один бригадир не проверял его записи, не опускался до такого крохоборства, чтобы лишать старика небольшого приработка. Назар попытался объяснить, что у них не такая бригада, где сорок лет можно воровать…
– Да провались ты со своей бригадой! – оборвал его разъяренный старик. – Кому она нужна, твоя бригада, если ты сам не живешь и другим не даешь жить! Иди вон отсюда. Из кишлака уходи!
Были и другие случаи, которые сейчас выстроились в ряд и показали Назару, что в совхозе не одному Джахангиру мешает их бригада. Но на это тоже не пожалуешься, понимал он. И вообще, получалось: напрасно приехал, оторвал секретаря от работы.
Муратова еще не знала точно, но чувствовала, что кто-то упорно создает вокруг Назара атмосферу недоброжелательности. Поначалу она думала, что все образуется само собой, когда бригада покажет свои преимущества и люди поймут принципы ее работы и такую непривычную для всех, но вынужденную непримиримость молодого бригадира. Теперь же, глядя на озабоченного и потерянного Назара, Муратова поняла, что пришло время активных действий.
– Вот что сделаем… Собирайся в дорогу, поедешь со мной в райцентр.
В райцентр поехали на другой день. Дожидаясь Муратову, заседавшую на семинаре секретарей парткомов, Назар обошел все магазины, сделал покупки, а потом сидел в машине на площади перед райкомом партии и, распахнув для прохлады дверцы, прислушивался к хохоту шоферов, собравшихся в конце ряда. Поглядывая на райкомовские двери, Назар заметил лежавшую на площади тень от пирамидального тополя, которая темной стрелой стремилась к машине. Если дойдет до машины, а они не выйдут, то женюсь на Зине, загадал он и теперь уже с интересом и беспокойством следил за стрелой, потому что тень хоть и двигалась в его сторону, но и поворачивалась влево, так что могла и пройти мимо. Неужели потеряю ее? Надо мне самому измениться. Надо быть совсем другим, говорил он себе и воображал, каким именно: прежде всего, наверное, выдержанным и рассудительным, как Шалдаев. Спокойствия внутреннего, уверенности в себе он не чувствовал. Еще надо обязательно быть душевным, как Муратова: она всегда открыто улыбается, говорит без хитрости, хотя совсем не проста и может строго спросить; с ней всегда легко. А еще бы хорошо быть красивым, как Джахангир или Бекташ. Он поправил тюбетейку, посмотрел в зеркальце над ветровым стеклом и признался себе, что нет в нем ничего привлекательного. Обычное заурядное лицо. И приближающаяся тень к тому же показывала, что надежд у него мало.
Настроение испортилось. И совсем не хотелось ему встречаться с бригадиром из чужого совхоза, знакомиться с которым привезла его Муратова.
Наконец из райкома стал выходить народ. Назар отыскал в толпе Муратову – она шла с молодым стройным мужчиной в светлом костюме – и вышел из машины.
– Устал ждать? – спросила Муратова и представила Назара своему спутнику. – Это и есть наш Назарджан Санаев. Знакомьтесь – Юлдаш Эргашев.
Юлдаш протянул руку. В светлом, тщательно отглаженном костюме он стоял перед Назаром, источая тонкое благоухание духов. Смуглое лицо его дружески улыбалось.
– Роза Ибрагимовна, я увезу его, а дня через два-три доставлю.
– Договорились, – согласилась Муратова.
Назар сидел в желтеньком, таком же, как и его хозяин, выхоленном «Жигуленке». Они выехали за город и понеслись по шоссе, обгоняя все машины. Разговорились как-то легко и сразу. Наверное потому, что тема была очень уж близка каждому.
– Сколько человек в бригаде? – спросил Юлдаш.
– Двенадцать. На сто семьдесят гектаров земли, – ответил Назар не без гордости. Пусть знает, с кем имеет дело. Более четырнадцати гектаров на человека, такого еще не было у них в совхозе. – А у вас сколько?
– Десять на двести земли.
– Десять? – переспросил Назар, обескураженный. Юлдаш кивнул, не отрывая взгляда от дороги, а Назар почувствовал, что покраснел от стыда за свое самодовольство. Десять на двести! Значит, все на технике. Четкость и слаженность. А я-то раздулся от гордости, как индюк.
– У Тюпко была нагрузка двадцать пять гектаров.
– Когда это было?
– В шестидесятые годы.
– Значит, аккорд был применен еще до Злобина?
– У-у… – протянул Юлдаш и рассмеялся. – Намного раньше. В доисторические времена. Работников нанимали не вообще работать, а на какое-то дело: построить дом, скосить сено, убрать урожай. Это и есть аккорд. А задаток, или теперь – аванс, – наше повременное авансирование. Сделал дело – получил расчет. А подряжались работать артелями, или, как сейчас называют, бригадами – отсюда и бригадный подряд, наша с тобой безнарядка.
– Но почему же мешают, если давно известно и выгодно?
Юлдаш словно обрадовался и закивал.
– Да, мешают. Упорно мешают.
– Я понимаю, некоторым она воровать не даст. Такие зубами будут грызться. Но и другие не хотят.
– Кто у тебя «некоторые», а кто – «другие»?
Вопрос был задан шутливо, вроде бы так, что если не хочешь – не говори, но был он, понял Назар, и своеобразным испытанием на доверие, а потому ответил он без заминки, только вздохнув при этом:
– Заведующий отделением… Но директор тоже не в восторге. Как приду к нему с чем-нибудь, он словно ежа глотает.
– У меня то же самое было. Год воевал. А потом Рузметов объяснил. Говорит, надо сначала отделить жулика от лентяя. А я удивился: жулик – понятно, а лентяи кто? Оказалось, и такие есть. Не хотят переучиваться, перестраиваться: мол, если создадим такие бригады, как у Эргашева, то сто человек будут хлопок выращивать, сто в животноводство пойдут, а куда остальных девать?
– А вообще-то правильно, – задумался Назар, представив многолюдный кишлак и вечную заботу о заработке.
– Правильно. Если ничего не делать. Но ведь надо делать! Что-то строить, придумывать, чем занять людей. Почему, скажи мне, мы возим хлопок на приемный пункт, а не обрабатываем у себя в совхозе? Думаешь, не сумеем очистить, просушить? Вот уже сто человек будут заняты. А вторые, третьи урожаи?! Почему во Франции по два урожая снимают? Вот еще сотни людей загружены. А колхозные и совхозные промыслы? Женщины издавна ковры ткали. Почему и сейчас не заняться? Да мало ли чем можно занять людей, если голова варит.
– А если не варит?
– В этом-то все и дело. Жулика можно разоблачить, а лентяя как привлечь к ответу? Думаю послать в ЦК предложение о смене парадигмы.
– В ЦК? – переспросил Назар, не веря, что речь идет о Центральном Комитете партии. До такого он и в мыслях не доходил, и потому не верилось ему, что можно это сделать. – А какой парадигмы? Что это такое?
– Парадигма – это господствующая в определенный период система взглядов, теорий и принципов, – спокойно объяснил Юлдаш, изредка поглядывая на Назара, чтобы проверить, понимает ли он, о чем речь. – Сейчас все построено на выполнении плана. Так? За это премируют, благодарят. Выполнил план – ты хороший. Но вот беда, план-то может быть заниженный. Многие стремятся, чтобы планы были заниженными, чтобы легче их было выполнять и чуть-чуть перевыполнять, чтобы получать премии. Представляешь, вот он… – кивнул Эргаш на шофера, проезжавшего мимо самосвала, – и другой, десятый, двадцатый работают ниже своих возможностей. Вот я и думаю, что нам надо создать такую систему, чтобы премировать и благодарить не за выполнение плана, который есть закон, а за максимальное использование всех имеющихся в хозяйстве резервов и ресурсов. За то, например, как используешь землю. Получаешь вторые урожаи? Растет урожайность? Получай премию, орден, славу, почет. И так по всем остальным показателям.
– Интересно, – согласился Назар и отметил про себя, что сам он никогда не задумывался над такими вопросами.
– Необходимо! – поправил его Юлдаш. – Когда появится новая цель, то будет другой подход к хозяйствованию. Тогда все будут заинтересованы не просто в получении планового урожая, а в достижении сверхурожая. Само собой разумеется, что план тогда выполнится.
Назар впервые говорил о таких больших государственных проблемах, так вот запросто обсуждал их с человеком, который будет писать свои соображения в ЦК. Осторожно приглядывался к нему. С виду в нем не было ничего особенного, встретил бы такого на улице, подумал бы, что просто пижон. А сейчас Назар радовался, что судьба свела его с этим человеком. Еще он думал, что мало просто хорошо работать, а надо еще думать по-государственному, и тогда откроется истина, тогда только можно найти настоящие резервы.
– Не знаю, как у вас в совхозе, – продолжал рассуждать Юлдаш, – а у нас все самое эффективное пришло сверху. Вот считай, – поднял он руку и стал по очереди загибать пальцы, – химия, сортосмена, севообороты, точный сев, новые сорта, стимуляторы роста. По каждому вопросу десятки семинаров, совещаний, накачек, выговоров. А сколько невнедренного остается, такого, что сразу дало бы отдачу.
– Мы «вторую целину» вспахали…
– Слышал. Обязательно приеду посмотреть. А кто предложил?
– Звеньевой наш, Шалдаев.
– Но не агроном – вот в чем суть! Вы предложили и внедрили сами, потому что заинтересованы в дополнительных тоннах урожая. Видишь, вам не план нужен, а сверхурожай. А агроном и без «второй целины» получит свои премиальные – за выполнение плана.
Разговаривая, не заметили, как доехали до юлдашевского совхоза. Дом его был высок и просторен, с широкой террасой, по одну сторону которой был привычный айван с расстеленным паласом ручной работы, а по другую стояли стол и легкие, дачного типа, стулья, в углу – качалка. Двор был небольшой, но утопал в цветах. По периметру дворовой площади росли фиолетовые ирисы, лозы винограда тянулись на забор и стену дома, отчего двор напоминал корзину, наполненную цветами.
Пока Назар огляделся, Юлдаш достал из багажника свертки с покупками, понес их на террасу. Из дома вышли три женщины. Пожилая, видимо, мать, осталась стоять на пороге с грудным ребенком на руках, а молодые обрадованно бросились к Юлдашу, целовали его и, смеясь, что-то быстро говорили.
– У нас гость, – сказал Юлдаш и представил подходившего к террасе Назара. – Бригадир из совхоза «Прогресс» Назар Санаев. Будем с ним соревноваться… А это – моя жена Рано, сестренка Умида, мама Салвар-апа и первая моя наследница. Женское царство, как видишь. Утром зацелуют – умываться не надо.
Рассерженная сестренка шлепнула его ладошкой.
– А это массаж, – смеялся Юлдаш.
– Не обращайте на него внимания, – подала руку Рано. – Добро пожаловать.
– Вы тот самый Назар, который «вторую целину» пашет? – спросила Умида.
– Тот, тот, – подтвердил Юлдаш. – Ужин будет? Мы голодны, как…
– Можешь не продолжать. Умывайтесь – и за стол, – скомандовала Рано.
Умывались за домом в пристройке, оборудованной самодельным душем. Потом осматривали хозяйство Юлдаша. Больше всего Назару понравилась его мастерская. Большая комната была заполнена всевозможными станочками и механическими приспособлениями. Самодельные и заводские, купленные в магазине и подобранные на свалках утиля, они лоснились от масла. На стенах в держателях висели столярные и слесарные инструменты, под потолком на полках хранились химреактивы, батареи, какие-то детали и приборы.
– Вот это да-а! – восхитился Назар.
– А ты как думал?!
– У нас в совхозной мастерской такого нет.
– У нас тоже.
– Тебя раскулачивать надо.
– Пытались… С тринадцати лет собираю: хотел сделать гоночный автомобиль. Тут у нас мастерская сложного ремонта. Кому что надо сделать – идут сюда.
Умида заглянула в мастерскую и пригласила к столу. Она была в праздничном белом платье и светилась радостью, что в доме был гость.
– А то остынет, – добавила она, оставаясь стоять в дверях.
– А ты чего так нарядилась? – подмигнул сестренке Юлдаш.
– В кино иду, – отступила Умида от двери.
– А-а… – понимающе кивнул Юлдаш.
– Бэ-э… – передразнила его Умида и первой прошла на террасу, где их ждал накрытый стол.
– Вот молодежь пошла: никакого почтения к старшим.
За столом шутливая перепалка брата с сестрой продолжалась. За Умиду вступилась Рано, а Салвар-апа, нянчившая малышку, защищала сына. Спорили о том, что люди наряжаются затем, чтобы за красивой одеждой спрятать отсутствие содержания.
– Вот зачем ты нарядилась? – приставал Юлдаш к Умиде.
– Я – понятно: чтобы нравиться. А почему ты наряжаешься всегда, как жених?
– Нет, это я – понятно! Одеваюсь без хитростей, потому что приятно.
– Почему же ты думаешь, что мне не приятно ходить в новом платье? В чем тут хитрость, не понимаю.
– Назарджан, вы не обижаете своих сестер, как Юлдаш? – спросила Рано, беря на руки расплакавшегося ребенка.
– Я младший, – ответил Назар, с удовольствием рассматривая Рано. Неброская, но очень милая, она светилась тихим счастьем материнства с сознанием чего-то такого, чего мужчинам знать не дано.
– Вы женаты? – спросила Салвар-апа.
– Нет!
– Так давай мы тебя женим – и породнимся! – обрадовался Юлдаш. – Умидка не подойдет, зеленая еще. А вот Фарида у нас есть, Раношкина сестра, – это что надо. Вот такая девчонка! Свояками будем!
– Юлдаш, принеси чаю, – попыталась остановить сына Салвар-апа, заметив смущение Назара.
– Умида, чаю маме.
– Мама тебя просила, – заметила Умида и поджала губы. Это значит, что обижена и не выйдет из-за стола. Не выдержала и кольнула его: – Чтоб ты остыл.
– Все равно ведь зеленая. – Юлдаш отправился к кипящему самовару.
Салвар-апа укоризненно посмотрела на своих расшалившихся детей и принялась расспрашивать Назара о здоровье родителей, об их делах. И сама стала рассказывать о своей жизни. Назар узнал, что муж ее умер от заражения крови, когда Юлдашу было семь лет, а Умида еще грудь сосала, что жили они бедно и никто из родственников с ними не знался, а теперь, слава аллаху, зажили они хорошо, и родственники стали их признавать, но Юлдаш остался обиженным на них. Говорит, что ему друзья по делу ближе, чем родня по крови.
Спать Назара Юлдаш отвел в угловую комнату. Перед тем как им расстаться, Назар вернулся к разговору об одежде, скрывавшей, по мысли Юлдаша, содержание. К вопросу подводил осторожно и, наверное, долго, потому что Юлдаш рассмеялся и заявил прямо:
– О моем пижонстве хочешь спросить? Не обижусь. Но и ты не обижайся на ответ. Договорились?
– Договорились. Я действительно не пойму тебя… У тебя ведь другое содержание, а одежда какая-то… Обычно наоборот все бывает. Зачем ты так одеваешься!
– Специально – чтоб отделиться.
– Выделиться, – поправил Назар.
– Нет, именно отделиться! Не понял?
Назар улыбнулся: что же тут не понять? Но эта его улыбка не поправилась Юлдашу.
– Нет, не торопись. Вопрос глубже, чем кажется на первый взгляд. Вот скажи мне, зачем ты носишь тюбетейку?
– А что? Национальный головной убор. Все носят – и я.
– Хочешь быть, как все?
– А что тут плохого?
– Ничего… до определенного времени. Одеваешься, как все; работаешь, как все; думаешь, как все, – и сам ты, как все. Ты – свой, всем понятный, и с тобой обращаются, как привыкли обращаться со всеми. Но вот дали тебе бригаду, но не обычную, не как у всех, а особенную. И работать в ней надо по-особенному, а не как все. И что получается, вспомни?
Назар понял ход мыслей Юлдаша, снял тюбетейку и принялся ее рассматривать. Казалось бы, простая тюбетейка, а несет в себе скрытый смысл.
– Да-а, так-то вот, – усмехнулся Юлдаш. – Символ похожести: я такой, как все. И ждут от меня привычного поведения: уважения к старшему, даже если он мерзавец: почтения к начальнику, даже если он неправ; молчания, почитания, лести, преклонения… А у меня нагрузка двадцать гектаров, каждая минута на счету. Мне некогда почитать и преклоняться, мне надо дело обеспечить! В общем, пошли конфликты, обиды… А переоделся – словно отделился от всех. Теперь говорят: что с него взять?! Видите, он не как все.
– Понял.
– Ну, будем спать? Подъем рано.
Юлдаш ушел. Какое-то время Назар прислушивался к звукам затихающего дома и думал о Юлдаше, о его тихой жене, об угловатой и шаловливой сестренке. Вспомнил слова Салвар-апа о том, что Юлдашу друзья по делу ближе, чем родня по крови. Мысль понравилась ему, с ней он и уснул.
На полевой стан они приехали до восхода солнца. Небо озарялось светом. Было прохладно, пахло свежей травой.
Назар огляделся. На первый взгляд, ничего особенного здесь не увидел – все, как у всех: бригадный домик, сараи, огород. Но когда вышел на машинную площадку, долго стоял, завороженный, охватывая взглядом широкое пространство с сельхозмашинами, прицепными агрегатами, знакомыми и незнакомыми приспособлениями. Все они были в полной готовности – прицепляй к трактору и вези в поле. Назар придирчиво осмотрел все, отыскивая хоть какой-нибудь изъян, но так и не нашел.
Возле Юлдаша собрались механизаторы. Четверо вышли из домика. Здесь ночуют, отметил Назар, и тоже подошел к Юлдашу. С ним уважительно поздоровались и опять повернулись к Юлдашу, который кратко рассказал о встрече с учеными из института хлопководства, предложившими опробовать у них новую технологию. Затем обменялись соображениями о делах на день и разошлись. Взревели моторы, и трактора с поднятыми культиваторами пошли в поле.
Культивацию проводили на двух картах, между которыми пролегала дорога. На дороге стоял грузовик, оборудованный шнеком, с помощью которого Юлдаш и Назар заполняли удобрениями туковые банки подъезжающих справа и слева тракторов. Работа была организована так, что очередной трактор подходил под засыпку, когда отходил предшествующий, поэтому получался своеобразный конвейер. Но иногда выпадала пауза, которую бригадиры использовали для разговоров.
– Договор с совхозом составляли по типовому образцу или сами сочиняли? – поинтересовался Назар.
– Сами, конечно. Типовой не годится. Ты посмотри, как предлагают распределять зарплату, не говоря обо всем остальном. По тарифам и разрядам! Вреднее этого ничего не придумаешь. Все равно, что взять топор – и под корень все дело.
– А мы тоже платить будем с учетом разрядов, – забеспокоился Назар. – Как же иначе? Ведь в бригаде есть опытные и новички.
– Тогда давай спорить! А какое мне дело, что ты сейчас опытнее меня? Мы вот делаем одну и ту же работу, не требующую твоей высокой квалификации, а почему тебе надо больше платить, чем мне? За то лишь, что ты где-то, как-то, когда-то получил повышенный разряд? Вон парни культивируют, работают одинаково, а почему получать они должны по-разному?
– Но это… стимулирует повышение квалификации. Решается социальная проблема.
– Стимулируй. Но не за счет моего заработка. А то ведь такое стимулирование развалит нам безнарядные бригады раньше, чем мы их создадим. Люди научились считать и станут прикидывать: работали одинаково, а получили расчет по-разному. Пойди потом объясни ему, что у Ташматова разряд повыше твоего. Может, и согласится на первый раз, а потом уйдет туда, где не будут оскорблять за его же труд.
– Писать будешь?!
– А ты чего смеешься? Буду писать! Не у каждого хватит на это мыслей и характера.
– Что ты предлагаешь?
– Трудодень.
– Хм… – поперхнулся обескураженный Назар.
– Гениальное изобретение социализма! Простое, как истина. И коммунистическое в своей основе, потому что рассчитано на коллективный труд при высокой сознательности каждого.
– Но ведь это… пройденный этап.
– А теперь трудодень впишется. Заработки высокие, обид не будет, что работаем за «палочки». Главное в том, что трудодень – это очень просто и наглядно. Заметь, при безнарядке мы учитываем именно трудовой день. И работу, как мы, например, все сейчас работаем: друг у друга на виду, вкалываем, как надо.
– Тут что-то есть, – задумался Назар, – и трудодень сама жизнь родила не случайно. Надо подумать.
– Давай-давай, думай!
Вновь подошли трактора. Юлдаш и Назар наполнили их удобрениями, и спор продолжался.
– Дело не только в сознательности, – начал Назар. – Силы у людей разные, и опыт, и вообще все. И если платить одинаково, то в какой-то момент сильный или опытный начнет равняться на середнячка, а середнячки – на слабеньких. И вместо повышения производительности труда получим падение. Поэтому и вводится коэффициент трудового участия – для сильных, и учитываются разряды – для опытных.
– Начну бить с коэффициента трудового участия. На первый взгляд, все вроде бы правильно: сильный – слабый… Но лодыри бывают и сильными, а передовиками – физически слабые. Так что определить вклад каждого, сидя в кабинете, невозможно. И в поле его не определишь. Ну, вот соберутся сейчас трое работяг и решат: плохо ты поработал, товарищ Санаев, понизим тебе коэффициент трудового участия, получай-ка наполовину меньше товарища Эргашева.
– Почему трое?
– Ну, пятеро, семеро. Какая разница! Все равно произвол. Нет в кодексе законов о труде статьи, которая бы разрешала так штрафовать людей. И коэффициент твой потому надуманный и незаконный. А еще – оскорбительный.
Назар поднял на Юлдаша удивленный взгляд. Тот разгорелся от спора.
– Да, оскорбительный! Он не учитывает человеческих отношений.
– Как же быть?
– А вот так. Считать, что все равны. Ведь если кто-то в чем-то слабее, то в другом он сильнее. Вон на том тракторе Далимов работает: его можно вместо домкрата использовать. А на другом тракторе Шамсиев вроде бы и слабенький, не дотянется никогда до Далимова, но зато поломки мотора по слуху определяет. Знаешь, сколько он времени нам сэкономил! Один силой берет, другой – умением, а выигрываем все вместе. Так зачем же нам взвешивать каждого? И на каких весах можно определить, кто больше дает пользы, а кто меньше. Да и надо ли?
