Текст книги "Будни и праздники"

Автор книги: Юрий Слащинин

Соавторы: Николай Бондаренко,Р. Гришин,Георгий Вогман,Валерий Нечипоренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)

ЗАПРЕТ НА ЛЮБОВЬ

Упряжка из девяти собак легко бежала по тундре, похожей на белую пустыню с кое-где выпятившимися плосковерхими барханами. Трудно представить, что бескрайний этот снег порой лежит на целых рощицах карликового кедрача-стланца, породу которого столетия согнули в дугу – чтобы легче выдерживать штурм бешеного ветра…

Низкорослые лохматые собаки без напряжения влекли нарты. Каюр Мишка Гребенщиков замер, положил на колени остол – толстенную палку с железным наконечником, которая служила тормозом, а также орудием подбадривания заленившейся собаки. Разительно похожий на древнего идола глубоко осевшими глазами и узким ртом на неподвижном рябом лице, Мишка во всех тонкостях фиоритурно высвистывал «Лунный вальс» Дунаевского. За всю жизнь он прочел только две книги – «Чапаев» и «Алитет уходит в горы». Зато чувствовал музыку и, как многие камчадалы, обладал почти совершенным слухом.

Он был потомственным каюром. Так же, как его отец. И дед. Возможно, прадед – того Мишка не помнил. Фамилию Гребенщиковых хорошо знали на Камчатке – там, где даже в наш век стремящейся к фантастике техники, порой лишь собакам под силу прорываться сквозь пургу, ревущую на заваленных снегом просторах…

Сейчас Мишка – младший представитель славного каюрского рода – стал известен и на одном из островов северной Курильской гряды: вот уже около двух лет он с упряжкой полудиких, вечно голодных псов числился в штате базы промысловой потребкооперации. Точнее, числился Мишка. Да и то проведенный по какой-то отвлеченной должности, ибо собственная собачья упряжка штатным расписанием на базе не была предусмотрена. Псы на довольствии не состояли. Потому ели все, что добывал для них хозяин, а также обнаруженное самими – от полуобглоданной рыбьей кости до подхваченной и на ходу разодранной курицы. Бывало – и поросенка. Иногда Мишка нещадно колотил их за это ногами и остолом, порой – делал вид, будто не заметил собачьей инициативы. В зависимости от настроения…

Впрочем, у неутомимых этих зверей был стоический склад натуры: они могли голодать сутками, не выказывая недовольства – лишь особый блеск, который появлялся в их глазах, не сулил добра встреченной живности. Зато никогда не бывали они полностью сыты. Даже с раздутыми от пищи животами псы не отказывались ни от чего, чем можно попользоваться – а вдруг, дескать, завтра нечего будет есть?

– Право-право-право! – заорал Мишка, почти не разжимая губ. – Пр-р-раво!

Сухо шуршал снег под полозьями, тонко повизгивали они, когда нарты заносило. Мишка молчал, лениво и зорко посматривая вперед.

– Лево-лево! – скомандовал он.

Передовики Цыган и Моряк на лету поймали приказание. Описав плавный полукруг, нарты вышли на узкую дорогу, обозначенную кедровыми вешками.

– Пр-рямо! – распорядился Мишка.

И в ту же секунду увидел человека, уверенно скользившего на лыжах в лоб упряжке. Мишка мгновенно узнал его. Да и как не узнать?! Это был единый друг Васька Чеботнягин – моторист с сейнера номер четырнадцать, прозванного «Голубой Дунай» за синюю полосу по наружной стороне фальшборта.

Упряжка наддала хода. Чеботнягин поднял лыжную палку, приветствуя каюра и одновременно приготовившись отразить возможное нападение собак. Сунув остол в передок саней, Гребенщиков резко затормозил. Несколько шагов протащив нарты после его окрика «стой!», собаки замерли, с вожделением и недовольством посматривая на Ваську, трогать которого хозяином категорически воспрещалось.

– Здорово, Миша! Далеко путь держишь?

Безмолвно улыбаясь, Гребенщиков смотрел на невысокую ловкую фигуру друга, на его широкое скуластое лицо, и жесткий чубчик, выбившийся из-под ушанки.

– А я к тебе, – не дождавшись ответа, сообщил Васька. – Диспетчерская выход не разрешила. К ночи вроде девятибалка ожидается. Пришвартовали коробку в ковше, и кто куда… Принимаешь гостя?

– Садись, – с той же улыбкой предложил Мишка.

Приторочив лыжи к нартам и уместившись позади каюра, Чеботнягин сказал:

– Улыбаешься ты, будто кило черемши разом сжевал… Отчего это? Характер спокойный, морально выдержанный. А улыбка – как у змея горыныча! Между прочим, читал я – человек, который смеяться не умеет, есть подлец.

Миша не ответил. Он снова превратился в недвижного истукана, и лишь ледяной ветер ворошил воротник его овчинного тулупа.

– Потому, хоть с видимости ты и ничего, но опасаться тебя, видать, следует…

– Идиет! – не оборачиваясь, ответил Гребенщиков, слегка задетый васькиным балагурством.

Чеботнягин заржал, довольный тем, что расшевелил идола. Отсмеявшись, заметил:

– Так от тебя разве услышишь что путное?

Оба они родились в Ключах – в то время обычном камчатском поселке. Обоим было по двадцать четыре года. Знали друг друга с малолетства. Не сразу и вспомнишь – сколько вместе пережито! Выручая настырного Чеботнягина, который ввязался в неравную драку, Мишка более двух месяцев провалялся в больнице. Зато тот же Чеботнягин, рискуя жизнью, спас его, попавшего весной в коварную полынью…

Словом: их дружба лежала на крепкой основе. А шутка… Так без нее здесь нельзя! Потому что скрашивает она тяготы жизни, а также частую непогоду. Особенно с таким молчуном, вроде Миши, с которым требуется разговаривать за двоих.

– Слышь, а я топливный насос получил! – после долгой паузы, пересиливая встречный ветер, прокричал Чеботнягин. – Новенький! Сейчас добрую путину – и зашибем крупные бабки!

– Что ты все… с деньгами? – полуобернувшись, хмуро спросил каюр.

– Потому, что я человек жизненный… Какой, по-твоему, вернейший ключ к радостям жизни? А? Я утверждаю – бабки. Или не согласен?

Ссутулившаяся Мишкина фигура явно свидетельствовала о его несогласии с подобным утверждением, хотя вслух он и не опровергал Чеботнягина. Раздраженный этим, Васька сказал:

– Дураком тебя не назовешь. Но и умным – тоже! Несовременный ты человек… Я, например, техническую профессию освоил. А ты? Сколько можно крутить хвосты барбосам? Словно ничего более человеку не надо!

Мишка гневно хмыкнул, без слов взмахнул остолом. Собаки рванули, подняв снежную пыль.

– Куда едем? – поинтересовался Чеботнягин, меняя тему.

Мишка помолчал, будто набирал разгон для длинной речи.

– На комбинат. Завскладом велел приехать, – наконец, разрядился он. – Солонина там попортилась. Собачкам хочу взять.

– Приятного им аппетита! – ухмыльнувшись, пожелал Васька.

То, что ради интересов своих псов Гребенщиков забывал о собственном отдыхе, и что те платили ему полной взаимностью – являлось для Васьки одной из частых тем для зубоскальства.

– Впер-р-ред! – свирепо гаркнул Мишка.

От нечего делать Васька огляделся вокруг. Середина апреля никак не сказывалась на заснеженной тундре. И не удивительно – в прошлом году на первое мая накатилась такая пурга, что вытянешь руку – пальцев не видать…

Упряжка бежала по дороге, пробитой аэросанями, через крошечный, вроде пустынный, поселок. Около крайнего дома несколько кур что-то выклевывали в снегу. Внезапно черная собачонка в середине упряжки, коротко тявкнув, метнулась в их сторону. В ту же секунду вся упряжка рванулась за ней. Бдительный Мишка рассек воздух пронзительным свистом. Собаки отпрянули от заметавшихся в панике кур, нарты резко накренились и не перевернулись лишь потому, что люди уперлись ногами в наст. Чеботнягин выругался, Мишка злобно заорал – и псы помчались дальше, разочарованно покачивая оскаленными мордами…

– Через Жучку все кобели перебесились… Моряк с Цыганом глотки друг дружке рвут, – недовольно вымолвил Гребенщиков.

– Любовь! – глубокомысленно заметил Васька. – Из-за нее не только собаки – люди бесятся…

Нарты одолели не менее километра, когда он заговорил снова:

– Эх, Миша! Встречу соображающую девчонку… ну, само собой, чтобы кровь с молоком – и женюсь. Вот это будет да! Все писатели, которые ложные романы сочиняют, от позора позеленеют…

Каюр, тормозя, рывком опустил остол. Его лицо, как бы вспыхнувшее изнутри, настолько изменилось, что Чеботнягин оторопел. В тишине тяжело дышали собаки.

– И какая она будет, твоя любовь? – странно спросил Мишка.

– Хорошая, – неуверенно ответил Чеботнягин, чуть теряясь под пристальным Мишкиным взглядом.

– Что же тебе для этого надо?

– Понятно, что… Стоящую девчонку. А материальную базу создам… Ну чего выпялился? – уже закипая, повысил голос Васька.

– Эх, ты! Думаешь, умный. А сам…

Гребенщиков умолк, ни с того, ни с сего погрозил Ваське кулаком. Тот хотел было ответить, но Мишка перебил:

– Любовь – это… Как море! – с великой убежденностью выговорил он. – Да в шторм!

– Ну, заговорил, – пробормотал Чеботнягин. – Еще чего?

Мишка закрыл глаза, глубоко вздохнул.

– Такую б встретить, чтобы как царевна Лебедь! Чтобы поняла тебя душой и предана стала – навсегда!.. И волосы у нее будут золотые, а глаза – синие!

– Ишь, чего захотел! – издевательски захохотал Чеботнягин, одновременно изумленный и оскорбленный. – Губок бриллиантовых вам не требуется?

И тут же, прекратив демонический смех, подчеркнуто вежливо сообщил:

– Кстати, вот она и появилась! Ваша Лебедь…

В коричневой шубке из дешевого плюша, она резво вышагивала по уже четко обозначенной дороге, которая вела к поселку рыбоконсервного комбината – основному населенному пункту на этом крошечном островке. Действительно – то была  о н а! Ее испуганное лицо розовело «кровью с молоком», о чем мечтал Чеботнягин, а глаза мерцали густой синевой, как у сказочной Мишкиной царевны. И хотя головку окутывал шерстяной платок, какие встретишь на каждом шагу, Гребенщиков точно знал – волосы девушки золотого цвета…

Даже то, что незнакомка обыденно взвизгнула, когда рядом возникли оскаленные собачьи пасти, не смогло низвергнуть ее на уровень других, встречавшихся до сих пор.

Чудо явилось столь неожиданно, что и Гребенщиков, и Чеботнягин в первое мгновенье онемели. Лишь когда отъехали добрую сотню метров, Васька опомнился.

– Тормози! – свистящим шепотом приказал он.

– Сто-ой! – обеими руками вцепившись в остол, вскричал растерянный Гребенщиков.

Когда она неуверенно приблизилась, сбоку опасливо поглядывая на собак, уже пришедший в себя Чеботнягин соскочил с нарт.

– Разрешите вас приветствовать, прекрасная мисс! Рассекретьтесь – куда идете?

– Да на комбинат. Куда еще? – посмотрев сначала на него, а затем на Мишку, сообщила девушка.

– Вам повезло. Садитесь, подвезем, – предложил Васька, жестом указывая – куда сесть.

Девушка колебалась.

– Мне недалеко. Сама доберусь.

– Не бойтесь! За проезд не возьмем, – заверил Чеботнягин, джентльменски подхватывая ее под локоток.

Тем временем Мишка, полуоткрыв рот, словно в изумлении, не отрываясь, смотрел на царевну.

– Трогай! – опасаясь, что та передумает, торопливо бросил Васька и, подтолкнув нарты, примостился сзади.

…Собаки, кажется, тянули с прежней резвостью. Но даже на малых подъемах судорожно напрягались их ноги, лохматые головы никли так, что вывалившиеся языки почти касались наста. Когда дорога круто заломила вверх, Мишка соскочил, уперевшись руками, начал помогать псам.

Чеботнягин, вроде невзначай, прихватил руку девушки. На ее недоуменный взгляд ответил:

– Не упасть бы вам. Это ж зверюги! Рванут – и поминай, как звали…

Понимая – подобная характеристика «собачек» никак не понравится каюру, Васька, скосившись, подмигнул ему: знаю, мол, что говорю, а ты помалкивай! Впрочем, Мишка и так, по обыкновению, молчал. Зато Чеботнягин расходился вовсю.

– Как вас звать-величать? – спрашивал он, приглаживая непослушный чубчик. – И с каких краев родом?

– Издалека, – уже свободно отвечала девушка. – Из Сибири.

– Ты смотри! Так я и предполагал! – восторгался Васька. – А имя… сейчас, сейчас… Любовь. Точно?

– Тоня. Антонина то есть.

– Очень приятно. Я Василий… Чего молчишь? – обратился он к Мишке. – Назовись.

Мишка, сбычившись, повернул голову, но ничего не сказал.

– Михаил он. Ласкательно – Миша… Стало быть, теперь мы официально знакомы. И можем войти в дипломатические отношения, – соловьем разливался Васька. – Давно в этих краях?

– Недавно. Три недели только.

– То-то смотрю, еще не встречались! Я здесь всех знаю. А такая, как вы, сразу бы в глаза бросилась! Надолго предполагаете осесть?

– По договору на год. А там как сказать? Видно будет.

– Понятно. Значит, на комбинате работаете, – с удовлетворением заметил Васька. – Даже стихийно будем встречаться… Кстати, стоящее дело. Путина обещает быть богатой. Есть такие признаки…

Он умолк, пытаясь припомнить «признаки», свидетельствующие о его осведомленности. Но ничего не придумал, ограничившись туманным намеком на известную ему новейшую научную аппаратуру, благодаря которой можно точно определить ход косяков и пересчитать рыб в них абсолютно до одной. Мишка косо глянул на него. Спасая престиж, Чеботнягин похвастался:

– Между прочим, я начальник трюмной команды. На передовом сейнере, удостоенном звания комтруда…

Мишка, не терпевший лжи, раздраженно откашлялся. Потому Чеботнягин, отлично изучивший его нрав, повествование о собственных заслугах решил отложить до следующего раза.

Наступившую паузу прервала девушка.

– Первый раз в жизни на собаках еду! Раньше только в кино видела… Здорово! И ничуть не страшно.

Васька заметил, что, произнося эти слова, она почему-то посмотрела в сторону Мишки. Задетый невниманием к себе, да еще пресеченный в попытке предстать перед девушкой в несуществующей, к слову, роли «начальника трюмной команды», он немедленно охладил ее восторги.

– Собаки на сегодняшний день – отсталость! Хотите, я вас на аэросанях прокачу? Вот это класс!

– Спасибо. Я приехала, – сказала девушка. – Счастливо, ребята.

И ушла по улице, которая упиралась в серые стены рыбоконсервного завода… Они неотрывно смотрели ей вслед. Потом Гребенщиков со злобой сказал:

– Слезай к чертовой матери! Если собаки – отсталость… Трепло!

– Тихо, тихо! – хмуро ответил Васька. – Не ори. Лопухи мы… Где ее теперь отыскать? На заводе, рыббазах? А может, на кухне – в столовой какой?.. Из-за тебя все! Молчит, как пень.

Мишка не ответил. Лишь непонятно посмотрел на него.

* * *

Встретилась она неожиданно в разгар путины, возле одного из длинных столов, на которых разделывали выгруженную рыбу. С Васькиного сейнера, только что причалившего к бетонной стене пирса, бьющуюся кету наваливали на транспортер. Впервые за много часов выбравшись из моторного отделения, жмурясь от прозрачного утреннего солнца, он прогуливался рядом с Мишкой, на горячее время путины призванным для помощи рыбзаводу.

Копну золотистых волос царевны чуть приминала красная, в белый горошек, косынка Горячий румянец лежал на ее щеках, а темно-синие глаза были как у фарфоровой куклы, умеющей говорить одно слово – «мама». И вообще она удивительно напоминала большую куклу, обутую в резиновые сапоги, которая ловко орудовала широким ножом, красным от рыбьей крови…

Васька уставился на пружинную гибкость ее спины и линии сильных бедер. Растерянно улыбающийся Гребенщиков видел просвеченную солнцем прядь волос, тень усталости под синими глазами.

– Здравствуй, Антонина! – первым поздоровался Васька, когда друзья подошли к ней.

Девушка резко выпрямилась.

– Здравствуйте, – отчужденно ответила она.

И вдруг ее лицо радостно просветлело.

– Я вас сразу и не признала!.. Лезут тут всякие… Работать не дают. Откуда в наших краях?

«В наших краях»! Освоилась, видать…

– Сейчас не разговор, – заторопился Васька. – Вечером, в честь воскресенья, танцы. Давайте засвиданимся. Потолкуем о том, о сем. И попрыгать не мешает. Михайло Кириллыч мастер по этому делу.

Последнее было сказано не без умысла: танцевать Мишка не умел, и Чеботнягин предполагал в этом смысле выгодно отличиться.

– Наша смена до восьми… может и дольше затянуться, – нерешительно сказала девушка. – Успею ли?

– Да хоть в десять! – поспешно возразил Васька. – Было бы желание… Придешь?

– Ладно. Только не обижайтесь, если что…

Через пять минут после этого друзья расстались. Васька ушел к сейнеру. Гребенщиков, до сих пор не определенный ни на какую работу, направился к начальству, чтобы узнать – сколько еще времени околачиваться без толку?

Незадолго до начала танцев они сидели в столовой. Васька принес бутылку спирта, добытую с ухищрениями: во время путины алкогольные напитки в магазине не продавались.

– За дальнейшую дружбу! – предложил он, набулькав жидкость в алюминиевую кружку – одну на двоих.

– Давай, – согласился Гребенщиков.

– Желаешь начистоту? – после короткой сосредоточенности спросил Васька. – Картина перед нами такая: девчонку пополам не разорвешь. Так? А нравится она нам обоим…

Гребенщиков не отвечал – но бесцветные глаза его были печальны.

– Снова молчанкой отделываешься? – вспыхнул раздражением Чеботнягин. – Хитрый ты, жук!.. Но все же давай напрямую. Начинаю с себя. Чтобы нынче ее увидеть, я чуть не на коленки встал, но упросил одного кента вместо меня к неводу сходить. А какие чувства у тебя?.. Короче. Предлагаю по-честному – чья возьмет!

Подперев голову кулаком, Мишка не ответил.

– Ну? – нетерпеливо переспорил Чеботнягин. – Друг против друга ничего быть у нас не должно. Кто понравится – тот в дамках… Причем, насколько я понимаю, на данном этапе шансы даже в твою пользу… Да ты вякнешь что-нибудь или нет?

Мишка склонил голову – кивнул. Тогда Чеботнягин налил себе, стукнул кружкой о бутылку и, выпив, негромко замурлыкал: «Когда я на почте служил ямщиком…»

Танцы проходили в одноэтажном барачном здании. К тому же было оно еще и темным: вся мощь движка работала на нужды производства. Освещение создавала огромная плошка – коптилка с солярой, из которой торчал толстый фитиль.

Звучный скрип аккордеона рассек галдеж. Стихийная до этого толпа начала разбиваться по парам. Васька, только и ожидавший этого момента, изящно оттопырив локоть, пригласил Тоню, которая пришла даже раньше, чем обещала. Мишка, как сидел, так и остался на скамье, придвинутой к стенке.

Кажется, на всех он смотрел с одинаковым равнодушием. Но то была лишь видимость. Его исподлобья взгляд упорно выискивал в колышущейся толпе золотоволосую девушку в розовом платье и парня, который был его другом. Мишка и не ощутил, как размял в пальцах спичечный коробок…

Они подошли, довольные. Тоня, спеша занять место, быстро села рядом. Словно оправдываясь, тихонько призналась:

– Умаялась за день! Ноги не держат…

– С непривычки это, – почему-то также шепотом успокоил Гребенщиков.

– Чего не танцуешь, Миша? – кокетливо поправив платочек, спросила Тоня. – Смотрю издали – сидит. Другой раз смотрю – опять сидит…

– А он со всякой встречной-поперечной не желает! – вмешался Васька, который все время стоял рядом.

И, отведя взгляд от потупившегося дружка, обратился к Тоне:

– Хочешь, шейха закажу?

Не дожидаясь ответа, он полез через толпу в непроглядный угол, где сидел аккордеонист. Только Васька скрылся, как жердястый парень с маслянисто отсвечивающей гривой, ниспадающей на воротник коричневой поролоновой куртки, оказался рядом с Тоней.

– Прошу, девушка, на следующий!

– Это с какой стати? – отрезала она.

– Отойди, не стеклянный, – глухо добавил Мишка.

Парень собрался что-то ответить, но тут враз с разухабистой музыкой шейка появился Васька.

– Пошли! – как своей, бросил он Тоне.

– Мы с Мишей танцуем, – заглядывая Гребенщикову в лицо, отклонилась она и взяла его за рукав.

– Этот танец он не уважает, – сказал Васька, незаметно моргнув другу.

Тот отвернулся. Тоня, в недоумении помедлив, ушла с Чеботнягиным, опять уважительно поддерживающим ее под локоток.

И снова Мишка взглядом ловил их в толчее. Тоня танцевала тяжеловато. Зато Васька извивался, точно угорь.

…Когда они вернулись к скамье, на которой оставили Гребенщикова, его там не было.

Он не спеша вышагивал в темноте, перепрыгивая через какие-то колдобины, которых днем и не найдешь, вышел к освещенному пирсу, где не утихала работа – трудилась ночная смена.

Такое впервые в жизни навалилось на него. Были, конечно, встречи. Но как эта?! Вроде нежданно-негаданно захватило оглушительно сладостной пургой… Вот она – любовь!!

Никто, знающий Мишку, не поверил бы глазам, увидев его сейчас – он притопнул ногой, раскинул руки, засмеялся неслыханным смехом. А потом замер, будто вслушиваясь в ночь, после чего пронзительно свистнул, да так, что далеко в море заметались нерпы, прядая крошечными нежными ушками…

* * *

В томительности проползло несколько дней. Мишку поставили на засолку. Вместе с напарником – угрюмым бровастым мужиком вдвое старше его возрастом – он откатывал и грузил на машины тяжелые бочки с рыбой, густо сдобренной крупной солью…

Тоня неподалеку, за тем же длинным столом, ловко потрошила кету, быстро и осторожно отделяя икру от внутренностей.

– Куда с танцев пропал? – поинтересовалась она, глядя на Мишку до густоты синими глазами.

Смущенный, он только пошевелил губами.

– Давно так хорошо не отдыхала! – в недоумении от его молчания, продолжала Тоня. – Зря ушел.

От объяснений спасло Мишку появление подручного икрянщика, который появился с цинковыми ведрами и забрал янтарно-скользкую икру на обработку. Расстроенный от того, что врать не приучился, а признаться в неумении танцевать впервые в жизни было стыдно, Мишка ушел…

После обеда смену, в которой была Тоня, отправили на отдых – ночью ожидалось поступление большого улова. А чуть позже на пирсе появился Васька. Он шел, блуждающим взглядом шаря по столам. К Мишке приблизился пасмурный.

– Почему не в море? – удивился тот, протирая тряпкой изъеденные солью руки.

– Топливный насос полетел, – отведя взгляд, пояснил Чеботнягин. – Одна морока с ним.

– Ты же новый получил? – в глубоком раздумье возразил Гребенщиков, который час назад видел «Голубой Дунай», очередным заходом ушедший к ставным неводам.

– Разрегулировался, стало быть! Объяснять, что ли? Все равно не поймешь! – разозлился Васька.

– А вдруг пойму?

– Не желаю я с тобой в технические вопросы вдаваться!

И, пряча глаза, поинтересовался:

– Тоня где?

Гребенщиков мрачно глянул на него.

– В ночь выйдет.

– А я думал – на танцы сбегаем! – разочарованно пробормотал Васька.

Неожиданно взмахнув рукой, будто отшвыривая что-то ненужное, решительно признался:

– Полюбил я, Мишаня! Что хочешь делай…

Мишка никак не реагировал на его слова. Тогда Чеботнягин, откашлявшись, попросил:

– Мне бы сегодня переночевать… У тебя места не найдется?

Гребенщикова поместили в непонятном строении, где вместе с командой вспомогательного кунгаса он спал на кое-как сколоченных нарах, приткнутых к стене из фанерных щитов.

– Приходи, – сказал он.

И поволок к подъехавшей машине лаги, по которым увесистые бочки закатывались на борт…

Васька появился выпивший, насупившийся, непривычно молчаливый. Беспредметный разговор между ним и Мишкой не получался. Умолкнув и бессловесно пережевывая твердую солоноватую колбасу, Чеботнягин безнадежно сообщил:

– Нет ее в смене. Не вышла почему-то…

И, злобно сверкнув на Гребенщикова сузившимися глазами, раскис совсем. Мишка помог ему улечься, вышел на улицу. Неподалеку грохотало море. От его ударов чуть покачивалась медлительно плывущая ночь. В небе струились плотные облака, мешая зорким звездам разглядеть – что там делается, на земле? Оттого, видно, недовольно щурились они в невообразимой вышине, изредка проглядывая между облаками…

Ноги сами несли его в направлении одного из общежитий, где разместились женщины. Несмотря на выпитое, мысль была ясной. Он шагал, забыв о Ваське, обо всем на свете – перед глазами стояло единственное милое лицо…

Откуда-то донесся смех, но тотчас прекратился. Со стороны пирсов взвыла сирена подошедшего с уловом сейнера. И снова наступила тишина.

Возле двери общежития стояла курносая девчонка, по-беличьи грызла малюсенькие кедровые орешки. На вопрос о Тоне охотно сообщила:

– Здесь она. Уголь колола, да тюкнула себя по пальцу.

Мишка потянул дверь. Она оказалось запертой. Обратиться за содействием к девушке не пришлось: из темноты подоспел парень в светлой шляпе и матросском бушлате внакидку, и вместе с ней снова ушел в темноту.

Потоптавшись у двери, Мишка постучал. Не услышав ответа, снова – сильнее. Прислушался… С той стороны послышались осторожно приглушаемые шаги. Гребенщиков легонько стукнул кулаком, вполголоса позвал:

– То-ня…

– Ты, Миша? – удивленно спросила она.

Гребенщиков передохнул, будто выбрался, наконец, к чистому воздуху после долгого блуждания в душном лабиринте.

– Я!

– Поздно ведь, – помолчав, настороженно сказала она. – Что это надумал в такой час?

– Не могу без тебя… – еле вымолвил Мишка.

Прислушался – тихо… И, не в силах перенести этой тишины за дверью, выдохнул почти с отчаяньем:

– Неужто не веришь?!

– Верю, – чуть напуганным голосом отозвалась Тоня. – Знаешь… приходи завтра. Ладно?

– Почему? – хрипло, с недоумением, спросил Мишка.

– Странный ты какой-то… Выпил, что ли?

– Малость совсем.

– То-то! – почти радость послышалась в словах Тони, отыскавшей объяснение нежданному его визиту. – Раньше, небось, о любви не говорил!

Одолев вновь наступившее мучительное безмолвие, Гребенщиков тускло поинтересовался:

– Что с пальцем-то у тебя?

– Ерунда. Заживет! – успокоила она. – Так приходи. Только трезвый. Договорились?

– До свиданья, – сказал Мишка и побрел прочь…

Это было удивительней говорящего осьминога: Васька, только что совершенно пьяный, сидел на порожке дома и смотрел на Мишку почти трезвыми бешеными глазами. Сразу вслед за Гребенщиковым он шагнул в комнату.

– Что хорошего, Михайло Кириллыч? – фертом встав перед Мишкой, выдохнул он.

Присев на табуретку, Гребенщиков начал стаскивать сапоги.

– Стой! – дико завопил Васька – Погоди на боковую! Я тебе… все тебе… выскажу!

Мишка продолжал тянуть сапог – в каждой оспинке его лица, казалось, таилась печаль. Чеботнягин заскрипел зубами.

– Змей! Понятно тебе, что я всю жизнь из-за нее поломал?! Денег ни шиша не заработаю?! Потому что мне она сейчас – превыше всего!.. А ты? Какая у тебя может быть любовь? Ну?! Ответь, гад бессловесный! По какому праву жизнь мою калечишь?

Мишка напоминал глухого – настолько не реагировал на крики, слетавшие с искривленных бешенством Васькиных губ. Разувшись, он залез на нары и принялся расстегивать рубашку.

– Убью-ю! – на одном дыхании завизжал Васька. – И тебя, и ее порешу! Разом!!

Подскочив к Мишке, он яростно выдернул из-под него одеяло, развернувшись, ударил им друга по голове. Только тогда Гребенщиков поднял лицо, посмотрел на Ваську долгим томительным взглядом. Несколько раз без толку замахиваясь одеялом, тот стих.

– Отступись, Мишка! – жалобно сморщившись, попросил он. – Неужто врагами станем?

Снова опустив голову, Гребенщиков глухо, как в подушку, пообещал:

– Не беспокойся. На пути у тебя не буду…

Прошло некоторое время. Путина завершилась. Гребенщиков снова находился на своей потребкооперации. Васька, имея резерв времени, использовал его, как мог.

…Закат провис над морем легкой шалью – золотой, с фиолетовыми разводами.

Васька стоял на пассажирском пирсе – наблюдал, как грузятся в катер люди с чемоданами, ящиками, корзинами и даже бочонками. Близился конец навигационного периода и те, кому следовало попасть на материк, спешили это сделать.

Отбросив пузырящийся полукруг волны, катер развернулся к застывшему на рейде теплоходу. И тут появился высокий худой парень с рюкзаком за плечами и небольшим чемоданчиком, перетянутым брючным ремнем.

– Мишка! – не веря глазам, ахнул Чеботнягин. – Как живешь, Мишаня? – тише спросил он с немалой долей смущения.

Лицо Гребенщикова, молча смотревшего на него, казалось чужим. Может быть потому, что как бы постарело на несколько лет?

– Живу, – неопределенно ответил он.

Опустив чемодан к ноге, Мишка несколько секунд беззвучно шевелил губами, сумрачно добавил:

– Моряк с другими кобелями Цыгана загрызли. Из-за Жучки… Самый умный и надежный он был…

– Ничего! – ободрил Васька, – Другого найдешь.

– Теперь другого не надо! – равнодушно возразил Мишка. – Разогнал я их всех.

– Как же ты… без собак?

– А к чему они? Если уезжаю.

Лишь сейчас до Чеботнягина дошло удивительное появление бывшего друга с рюкзаком и чемоданом.

– Куда?

– На материк. Строек там много…

– Да ты сроду в тех краях не бывал! – ошалело вымолвил Васька. – Сбесился, что ли? Кому ты на материке знаком?.. А Тоня несколько раз тебя вспоминала. Ей-богу. Куда, дескать, пропал…

Мишка достал папиросу, раскрошил в пальцах и сел на свой чемоданчик.

…Сбросив скорость, вернувшийся катер, подошел к пирсу.

– Кончай, Миша! – попросил Чеботнягин, рассматривая черное от горести лицо Гребенщикова. – Останься, а? Ведь Тоня меня не любит. Честно говорю!

Мишка вроде не слышал его. Подхватив свой груз, он шел к сходням. Уже шагнув на них, оглянулся, махнул свободной рукой, сказал что-то. А что – Васька не разобрал…

Поздним вечером у проходной рыбоконсервного завода, дождавшись Тоню, он сказал:

– Вот что… Встречаю тебя, значит, в последний раз.

– Почему? – удивилась она.

– Миша сегодня уехал.

– Далеко? – спросила Тоня и остановилась.

– На материк подался.

Тоня секунду подумала.

– Попрощаться даже не захотел! – сказала она, и в кукольных глазах мелькнула человеческая обида. – Что ж, если так… Видать, завлекла какая-то чудика!

– Он не чудик, а человек! – оскорбленно вскипел Васька. – С большой буквы притом. Хотел бы я измерить, чья совесть сильней – мушкетеров там всяких или его… Эх, не поняла ты Михаила!.. Словом, получается, что разошлись мы с тобой, как в море корабли. С этим прощай!

– Прощай, – без огорчения согласилась Тоня.

И пошла дальше.

Васька, не оглядываясь, уходил в противоположную сторону. Он удалялся, высоко подняв маленькую головку с коротким черным чубчиком – словно изучал непостижимые звезды…

Вернувшись в холостяцкое общежитие рыбокомбината, где Васька имел железную койку и персональную двухстворчатую тумбочку, он со всего маху плюхнулся на кровать, уронил голову на скрещенные руки. И, хотя в общежитии все спали, ожесточенно заорал: «Когда я на почте служил ямщиком…» – в голосе его звучала искренняя тоска…