Текст книги "Будни и праздники"
Автор книги: Юрий Слащинин
Соавторы: Николай Бондаренко,Р. Гришин,Георгий Вогман,Валерий Нечипоренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 42 страниц)
5
Бекташ пребывал в состоянии угнетенной растерянности с того дня, когда у Шалдаевых ударил Назара. Причиной этого непривычного и оттого особенно обидного состояния, конечно же, был не удар: Бекташ бил Назара в детстве. И сейчас, будь на то его воля, избил его за все накопившиеся обиды. А накопилось всего столько, что Бекташ, казалось, только и жил мыслью, чтобы отомстить. Какой она, эта месть, будет, Бекташ пока не знал, но знал точно, что будет!
Растерянность же поселилась в нем оттого, что неожиданно осознал он вдруг, что все, чем он гордился раньше – своей бесшабашной отвагой, дерзостью и силой, – оказалось ненужным и даже смешным. И Зина, и Степан Матвеевич, и директор совхоза Турсунов – все выделили не Бекташа, с детства верховодившего ребятней, а неприметного Назара. Почему?
Вспомнилась встреча с директором после возвращения из армии. Бекташ тогда показал книжечку мастера спорта по метанию молота и ждал, что тот обрадуется, но Турсунов покрутил ее в руках, как дорогую безделушку, и, вернув, стал расспрашивать, какую получил специальность. И привел в пример Санаева. Значит, профессия им нужна, понял Бекташ. Ну да, Санаев в партию вступил. А что он такого сделал? Заседал в комитете комсомола? А совхозный стадион кто строил? А кто команду готовил на районные соревнования? Это они забыли, – предъявлял счет невидимым недоброжелателям Бекташ, впадая в отчаяние от такой несправедливости и злясь на проклятого тихоню. Но как ни злился, ни проклинал Назара Бекташ, он вынужден был признать, что есть в нем что-то притягательное. А вот что? Может быть, можно бы понять и использовать, – задумался Бекташ и с того дня стал не просто следить за Назаром, а вникать в суть его распоряжений и поступков. И сразу отметил, что вовсе и нет в нем этого дара – притягивать людей, как, например, в Бурнашеве. Тот, где ни появлялся, тут же собирал вокруг себя дружный кружок. Назар же чаще помалкивал, больше слушал, а если и говорил, то только по делу. Какие уж в этом достоинства, – заключил Бекташ и впервые почувствовал облегчение. Но что-то все-таки есть в нем. Знания? Технику и дело Шалдаев лучше знает, и все к нему идут с вопросами, а не к Назару. И руководить Назар еще не умеет: распоряжения дает неуверенно. И еще, к своей радости, заметил Бекташ, молодежь в бригаде тянется больше к нему, а не к Назару. Как-то само собой получилось, что на групповых работах руководил Бекташ, делал все продуманно, четко, и, казалось, легко. Особенно показал себя на вывозке навоза, организовав своеобразный конвейер. И рабочие уже не к Назару, а к нему обращались за указаниями. Тогда-то у Бекташа и зародилась мысль вернуть обещанную ему бригаду. А после того как Бекташ получил – не без помощи знакомств – для бригады две сеялки точного высева, он окончательно убедился в реальности задуманного и теперь уже стал ждать своего часа осмысленно, исподволь готовя его приближение.
Продолжая наблюдать за Назаром, Бекташ думал: так что же держит вокруг него людей? Если бы можно было заглянуть в его голову, узнать, что он думает! Он вспомнил телевизионную передачу, где говорилось, что артисты перевоплощаются в своих героев и постигают их духовный мир. Бекташ долго изощрялся. Закрывшись в сарае, подальше от родительского глаза, он принимал позу Назара, говорил его словами. Ничего не получилось, душу Назара он не разгадал, секретов не выведал, но кое-что все-таки понял. Поначалу удивился, не поверил себе, а после некоторых размышлений обрадовался своему открытию. Оказалось, что главным во всем был не сам Назар, а новое дело, которое он возглавил. А ведь новое дело смог бы возглавить не только Назар, но и Степан, и Палван, и кто угодно. Люди хотели работать по-новому, им подсказали идею, как это сделать, и не важно, кто их возглавляет, лишь бы вел в правильном направлении.
– Вот оно что! – Возбужденный, ходил Бекташ по сараю вокруг мотоцикла, машинально протирая его тряпкой. Догадка окрыляла. Если главное не Назар, а идея, то… Перехватить?! Да не больно-то нравится эта идея начальству. Бекташ вспомнил недавнюю стычку Назара с заведующим отделением Холматовым.
…Джахангир Холматов приехал к ним на полевой стан с директором совхоза на другой день после совещания в районе. Пока Турсунов осматривал хозяйство бригады, Холматов позвал Бекташа для расспросов. И начал разговор он, как обычно, с подогрева:
– Вчера опять видели Зину с Назаром.
– Дождется он у меня, – вспылил Бекташ. – Под суд пойду, а сверну ему шею.
– Сверну! – На гордом лице Джахангира появилась презрительная ухмылка. – А он без сворачиваний забрал у тебя бригаду и невесту заберет.
– Что делать, Джахангир?
– Думай!
– Научи, Джахангир.
– Сам, что ли, не знаешь? Ох-хо-хо… А еще хотел бригадиром стать, – посмеивался Джахангир, не догадываясь, что Бекташ тоже мстительно смеялся над ним в душе, потому что просил помощи лишь для того, чтобы показать свою зависимость и считаться «своим человеком». И притворялся непонятливым для того же, так как давно понял, что начальство побаивается и не любит слишком самостоятельных и умных.
– Что я могу придумать? Какую-нибудь ерунду. Помоги, Джахангир.
– Женись! – сказал Джахангир так, словно подарил сто рублей. – Шалдаевы родственниками станут, полбригады – твои. А тогда – если сам не уйдет, поможем сообща убрать. Как он тут командует?
– Разные новшества вводит.
– Теленок скачет не дальше сеновала. Ничего он не изменит, а голову потеряет. Знаешь, какой скандал был вчера на совещании! Рузметов как начал ругать!
– Назара?
– Директора. И мне влетело потом.
– А тебе за что?
– За то, что не руковожу вами.
– А ты теперь не будешь руководить, – сказал Бекташ как о само собой разумеющемся, стараясь разозлить Джахангира. – Договор подписан, технологические карты утверждены – все! Ты здесь больше не нужен.
– Это мы еще посмотрим, кто будет руководить! – оскорбился Джахангир. – Ну-ка, зови его сюда!
Бекташ позвал Назара и остался послушать разговор.
– Вот что, Санаев, – заговорил Джахангир тоном, требующим безоговорочного повиновения. – Давай договоримся раз и навсегда: не вмешивай в хозяйственные дела партийные органы. У них своих дел много, у нас – своих. Неудобно как-то…
Назар насторожился и подобрался, понял, что разговор будет не из приятных.
– Чего ты в партком бегаешь с каждой ерундой? Лучше научись выполнять распоряжения руководителей с первого слова.
– Не понял.
– Не притворяйся, – иронизировал Джахангир. – Ты у нас вон какой сообразительный! Всю органику с ферм перетащил к себе, а теперь три четверти отдашь соседним бригадам: с соседями делиться надо. И вот что… Все ваше звено с техникой включается в сводный отряд по вывозке органики из совхоза «Степной». Выезд завтра в пять.
– А как платить будете? – спросил Назар.
– За навоз? – удивился Джахангир.
– За органическое удобрение, – сказал Назар без робости, которую хотел вызвать Джахангир. Он даже покладисто улыбнулся, словно оказывал заведующему отделением услугу. – Звено можем послать, но сразу договор составим с вами и деньги – на наш счет. Иначе нам невыгодно.
Условие поразило Холматова.
– Значит, все рублем станешь мерить? Без денег не можешь помочь соседям? И не стыдно?
Подошли Турсунов и Шалдаев; директор уважительно поздоровался с Назаром и Бекташем, спросил, о чем спор.
– Говорю ему: поделись органикой, помоги соседям, а он… – уничтожающе мерил Назара взглядом Джахангир, уже не скрывая своей неприязни, – говорит, рубли гони. Не хотят бесплатно помогать.
– За труд платить надо, – сказав это, Назар покраснел, но все же выдержал презрительный взгляд Джахангира.
– Не зарывайся, Санаев, – одернул его Джахангир. Он мельком глянул на директора и, получив его молчаливое согласие, стал хлестко отчитывать Назара: – Ты кто такой есть?! Без году неделя как бригадир, а уже голос повышаешь. Скромнее надо быть, скромнее. Не самый лучший. Еще посмотреть надо, что там у тебя получится. А пока выполняй, что тебе приказывают. Органику сами отвезете. Труд у нас социалистический, помогать надо друг другу.
– Погоди, – тронул его за руку Шалдаев, – а ты отдашь свою зарплату просто так мне? Или – ему? – кивнул он на Бекташа.
– При чем тут зарплата? Я говорю про навоз.
– А он и есть наша завтрашняя зарплата. Почему мы должны отдавать ее соседям?
– А так ему захотелось, – неожиданно хлестко заговорил Назар, так, что и Бекташ, и директор уставились на него с изумлением: ого! А Назар продолжал хлестать Джахангира с такой же злой беспощадностью, с какой тот говорил с ним только что: – А ты кто такой есть, чтобы деньги отменять? Заведующий отделением всего-навсего. И не самый лучший! До тебя Саманов севообороты восстановил, а ты что сделал?
– Хватит, петухи! – прервал их директор. – Тише, люди смотрят. Нашли место выяснять отношения.
– Я не выясняю, – пыхтел Джахангир. – Он отказывается выполнять мои распоряжения. Я не могу так руководить.
– Учись! – неожиданно веско заметил Шалдаев. – Что же ты так сразу: не могу! Дело новое начинаем, не только нам, но и вам надо по-новому руководить, а значит и переучиваться.
– Где смысл? – возбужденно тряс руками перед директором Назар. – Этот навоз уже даст совхозу прибавку урожая. Зачем его делить? Пусть и другие бригады привезут себе и прибавят…
– Правильно, – одобрил директор.
– Так вы же сами… – в запальчивости вырвалось у Джахангира, и он тут же прикусил язык под взбешенным взглядом Турсунова.
– Что я?! Мне надо пять тысяч тонн хлопка дать, а не прикрывать бездельников! Пусть сами едут в «Степной» и привезут, а не надеются на соседей. Ишь, привыкли! Работать надо. И уметь организовать работу, вот как они, – кивнул директор в пространство между Назаром и Шалдаевым, резко повернулся и пошел к машине. За ним побежал Джахангир, что-то объясняя на ходу. Они сели в «газик» и уехали.
Из всего увиденного здесь Бекташ понял, что руководство не любит Назара и побаивается. Что побаивается – понятно, рассуждал он. Назар выполняет партийное поручение райкома партии, за него всегда заступится Рузметов. А почему не любит? Строптив? Но он ведь только недавно стал проявлять независимость, а раньше, как все, помалкивал…
Бекташ отшвырнул тряпку, вышел из сарая и стал возбужденно вышагивать по двору, пугая шарахавшихся в стороны индюков и не замечая наблюдавшую за ним из окна мать. Значит, размышлял он, они против этой идеи – и директор, и заведующий отделением, и главный инженер. Да и все главные и неглавные не проявили восторга при создании их бригады. А если не хотят руководители, быть тебе, «попчик», битым. Все равно скинут. Скорее в партию надо вступить, обязательно в партию. Пригодится, и очень скоро. И еще надо срочно вернуть Зиночку.
Так велось в их семье, что ни дедушка Шукур-бобо, ни отец Тангатор не проявляли нежности к женщинам, относились к ним со снисходительным превосходством. На улице Бекташ тоже видел пренебрежительное отношение к девочкам до того времени, когда подросшую их команду повлекло к ним. Ему понравилась девочка из параллельного класса – Гульсара Закирова, красивая и озорная солистка школьного танцевального кружка. Бекташ объявил дружкам, что она – его и он будет избивать каждого, кто к ней подойдет. И бил. Сам подходить к ней стеснялся, провожал до дому, только следуя за ней. Перед тем как войти во двор, Гульсара оглядывалась, скользнув по нему загадочным взглядом, и он был счастлив и с нетерпением ждал следующего дня, чтобы все повторилось. И только на выпускном вечере, когда зазвучал последний прощальный вальс, он подошел к ней, смущенный, и пригласил танцевать. Как танцевал, он не знал, он ничего не чувствовал, но парни говорили – классно. После вечера Бекташ провожал ее до дома и у калитки сказал:
– Тебе… не хочется уезжать?
– Мне? – с вызовом сверкнули ее глаза в лунном свете. – Улететь хочется! И скорее!
Не прощаясь, она распахнула калитку и громко захлопнула ее за собой. Бекташ понял, что улетала она от него. Долго виделось ему презрение, сверкнувшее в ее глазах.
Из армии Бекташ вернулся без прежней трепетной робости перед девчонками и, словно бы укрепляясь в мужском своем превосходстве, красочно рассказывал дружкам кое-какие эпизоды своих похождений к гимнасткам на спортивных сборах. За Зиной стал ухаживать шутя, потом увлекся и полюбил, хотя не признавался в любви ни себе, ни ей. А объяснился с ней, отвечая на ее протест, когда она, избегая его поцелуев, сказала, что он ее не любит. Он тут же заверил, что очень любит, и удивился, как скоро она поверила. И Назар ведь привлек ее словами, мелькнула у Бекташа догадка и вихрем потянула одну мысль за другой. А вывод, вот он: словами он привлек ее. Значит, и ему надо слова говорить покрасивее.
Темнело. В доме зажглись огни. Бекташ видел в окно, как мать готовит ужин. Горели окна и в доме Шалдаевых. Бекташ перешел улицу, оперся рукой о колышек ограждавшей двор загородки, взметнулся вверх и перепрыгнул в сад Шалдаевых. Подкравшись к Зининому окну, завешенному занавеской, он осторожно поскребся ногтями по переплету. Занавеска откинулась, и в окне показалось Зинино лицо.
Бекташ показал знаками, чтобы вышла: очень нужна! Зина нахмурилась, но он так яростно жестикулировал и умоляюще смотрел на нее, при этом держался без прежней самоуверенности, а по-назаровски скромно и доверчиво, что она, видимо, заметив перемену в его поведении, еще раз подозрительно взглянула, а он тут же просяще склонил голову, словно ожидая ее милости, и она согласилась, кивнула: выйду.
Бекташ отошел от дома за сарайчик, под урючину, где они часто сидели на скамейке. Стало ясно, что повел он себя правильно, а раз так… «Ах ты тихоня», – мстительно озирал он воображаемого Назара и улыбался, довольный, что и тут он вызнал его секрет и не уступит теперь Зину. Главное, побольше красивых слов о любви, побольше покорности, уступок. И жениться скорее. Любым путем. А там пойдут дети, заботы, и все будет как надо.
Зина не торопилась выходить. Отметив это, Бекташ подумал, что к Назару она давно бы выбежала. А как бы он встретил ее? Почему-то представилось, что тот должен был молча и жалостливо стоять, пока она не заговорит, и потом только несмело поднять голову и ляпнуть такое, что другому было бы стыдно говорить.
Послышались легкие шаги, пришла Зина и встала в отдалении.
– Чего тебе?
– Сам не знаю, – сказал Бекташ, не поднимая глаз и сокрушенно качая головой. Обычно он сразу тянулся ее обнимать, а тут даже отступил назад, прислонился спиной к глиняной стене сарайчика. – Ты прости меня. Глупый я… Дурак! Люблю тебя. – Он сломал веточку урючины с набухшими почками и стал их перебирать, как четки, словно нервничая. Краем глаза заметил, что Зина рассматривала его с растерянным видом, и прибавил голосу взволнованности. – Не говорил тебе никогда красиво про любовь. Не умею… Только ты не думай, что такой… В душе все по-другому, а слов нет.
Говорил он тихо и невнятно, и Зина шагнула к нему под ветви, приблизилась настолько, что он мог бы уже, по своему обыкновению, привлечь ее к себе. Бекташ превозмог это желание, подумав, что она не к нему подошла, а к Назару, которого он ей тут изобразил. Что же, пусть будет так до времени.
– Мне стыдно, что не говорил раньше… Грубый я. Грубить могу, а врать – нет. Ты же знаешь…
Она подошла к нему еще ближе, и он увидел прямо перед собой ее глаза, освещенные луной. Она проникновенно изучала его лицо, и Бекташ видел недоверие, боязнь и близкую готовность поверить. А еще видел вернувшийся интерес. Хотелось рассмеяться победно-торжествующе, но сдержался, заговорил опять смущенно и прерывисто:
– Тебе смешно, а я… Не могу больше без тебя. Скажи что-нибудь.
– А что сказать? – Он взял ее руки и поднес к своим щекам. Потом склонил голову и припал лбом к ее лбу и тут же, не дожидаясь, пока она отстранится, сам отошел в сторону. По ее широко открытым глазам он понял, что все сделано правильно. Теперь надо уходить скорее, чтобы не испортить все.
– Ты прости меня. Вот тут, – коснулся он груди, – все рвется к тебе. Мучительно мне очень.
Бекташ не попрощался, а резко повернулся и скорым шагом вышел со двора.
Зина постояла под урючиной, озадаченная и растерянная. Таким она не знала Бекташа. Он предстал перед ней неожиданно новым, загадочным, интересным. И неожиданный уход его хоть и задевал самолюбие, но тоже был необычным, заставлял возвращаться к разговору, который взволновал ее.
6
Пришла весна. Зацвели урючины, вишни, яблони, сливы, и не было этому цветению конца и края, куда бы ни кинул взор.
Степан Матвеевич не уставал и раньше любоваться весенней красотой, а в эту весну она его по-особому проняла, потому что помнилось, как хотел бросить эту землю и ее бело-розовое по весне сияние. Земля эта нравилась ему своим сочетанием старого и нового. В старой части – древние глиняные постройки; дома с окнами во двор, высокие, как крепостные стены, дувалы, а во дворах множество разных сараев и сарайчиков, всяких перегородок и ниш, похожих на соты. В новой части – одноэтажные и двухэтажные коттеджи образовали широкую улицу, заросшую фруктовыми деревьями и пирамидальными тополями. Эта улица и дома на ней, среди которых стоял и его дом, были из будущего, и назывались они экспериментальными. Эксперимент этот надо было проверить жизнью: заработать и купить машину, для которой во дворе был построен гараж; дождаться внуков, которым предназначались детские комнаты; вырастить сад и развести всякую живность, которую ждали сараи. И работа в безнарядной бригаде была для него экспериментальной, а потому интересной.
В поле девятнадцатая бригада вышла раньше всех. Отремонтировали полевой стан добротно, словно готовились тут не лето проводить, а зимовать. Подсадили деревьев на участке, разбили бригадный огород, чтобы были к столу фрукты-овощи. Кто-то предложил завести на полевом стане цыплят, и без всяких приказов застучали топоры, за два дня поставили цыплятник.
Дожидаясь устойчивого тепла, бригада готовилась к севу хлопчатника: заваливали арыки после влагозарядковых поливов, ровняли поля, чистили оросители. Кое-где пахали. А Степан Матвеевич возился со своим глубинным плугом, готовя его к пахоте «второй целины». На днях Назар ездил в райцентр и вернулся, заверенный, что дня через два к ним придет «К-700». И с этой минуты Шалдаев окончательно потерял покой, уже не делал ничего, а только ходил вокруг плуга с ключами да посматривал вдаль на шоссе, не появился ли долгожданный трактор.
И он появился, наконец. Свернул с шоссе на их дорогу, покачиваясь на своих громадных резиновых колесах, горделиво пронесся вдоль полей, привлекая внимание работавших механизаторов, и встал перед полевым станом. Шалдаев и все остальные потянулись к трактору. Из кабины спустился на землю светловолосый парень в распахнутой куртке, в отглаженных брюках, аккуратно заправленных в сапожки с модными короткими голенищами. Парень обвел взглядом подошедших рабочих и стал пожимать им руки, приветливо улыбаясь.
– Здравствуйте! Салам алейкум!
– Ваалейкум ассалам!
Рабочие тоже улыбались ему и, пожав руку, в плавном поклоне прикладывали ладони к сердцу.
Прицепили самодельный глубинный плуг и выехали в поле. Перед пахотой еще раз осмотрели свое детище – не поломалось ли что в дороге. Для нового человека плуг был непривычно уродлив: на корпусе из грубо сваренных швеллеров громоздились ящики с навозом, лемеха были ржавыми, и вообще, он напоминал утильную рухлядь, но механизаторы, к удивлению тракториста, смотрели на него с обожанием.
Степан Матвеевич уселся на железное седло от старой сенокосилки, приваренное им к плугу, и махнул рукой, чтобы трогали. Трактор потянул, и Шалдаев дернул ручку заглубления лемехов – они вошли в землю, земля вдруг ожила, задвигалась, забурлила, перемешивая слои, и опадала позади, удивленная неожиданным обновлением. Шалдаев словно видел, как там, в глубине, его стальные лемеха вспарывали окаменевший поддон, поднимали наверх и, сдобренный органикой, укладывали в середину родящего слоя. «Вот она, «вторая целина»! Поддалась все же!» – ликовал Степан Матвеевич, отмечая, что трактор тянет натужно, но ровно, а его плуг, сработанный бригадой по его чертежам в совхозной мастерской, работает надежно. «Тьфу ты, рано так думать», – одернул себя мысленно и поискал взглядом что-нибудь деревянное, обо что постучать, чтобы не сглазить, но ничего такого не нашел. Это огорчило его: как бы не произошло, как в прошлом году, когда загнулись лемеха, не выдержав твердости поддона. На этот раз он сделал их надежнее, но все равно не мог побороть закравшуюся в душу робость.
Радость все же разливалась по жилам, песней рвалась наружу, и он без слов тянул какую-то мелодию. И вдруг испугался – трактор встал! Степан Матвеевич вскинул растерянный взгляд на заднее окно кабины – оттуда смотрел на него удивленный Назар и показывал ладонью, что надо поднять лемеха. Тут только Степан Матвеевич увидел, что гон кончился и трактору надо разворачиваться. Он с облегчением рассмеялся, исправляя оплошность.
Подбежали Бекташ, Васит и Урун. Через все поле гнались, отметил удовлетворенно Степан Матвеевич. Они здесь были нужны, чтобы загрузить органикой опустевшие ящики. Сделали все быстро и четко, навалили с верхом, и вновь трактор потащил плуг, оставляя за собою взрыхленную полосу поднятой в глубине целины.
На обочине поля стал собираться народ. Подъезжали на машинах и мотоциклах хлопкоробы из ближних бригад, оживленно переговариваясь поглядывая на необычную пахоту. Подъехали заведующий отделением Джахангир Холматов и главный агроном Саманов. Из кабины трактора Назар видел, с каким вниманием присматриваются к работе его бригады гости. А парни трудились действительно виртуозно: к месту поворота подтаскивали кули с просеянной органикой, за время короткой остановки загружали емкости, и трактор мог уходить на другой край поля. Но подошел Джахангир, взмахом руки приказал, чтобы встали.
– Почему не доложил, что начали пахоту? – выговорил он Назару. – Не понимаешь, что ли, какое дело начал? Надо было митинг провести, сообщить прессе, огласить широко. Э-эх… – махнул он досадливо рукой и вернулся к агроному.
Собравшийся народ оглядывал странный плуг; кто-то разгребал землю, проверяя глубину пахоты, и вокруг сразу же образовался кружок любопытствующих.
– Сколько?
– Семьдесят восемь.
– А говорили – восемьдесят.
– Земля там, смотри, какая. Камень.
– Кому она нужна такая?
Шалдаев рассказывал, зачем нужна глубинная пахота, разъяснял, как построен плуг, отвечал на вопросы, шутил и улыбался. Он был счастлив, наверное, как и все, воплотившие в жизнь свое творение. «Вторая целина» представлялась ему живой, хотя лежала она в вечной дремоте, равнодушная к людям и неродящая. А он пропорол ее своим стальным плугом, вздыбил, встряхнул, и она будет рожать и плодоносить.
Трактор опять вышел в поле, и опять забурлила, зашевелилась поднятая плугом земля.
Поработали до обеда и встали.
– Хорошего понемногу, мужики, – объявил тракторист. – Хватит. Мне домой пора.
– Как домой? – удивился Назар. – На два дня обещали.
– Что ты! Мне завтра трубы газовикам везти.
– Так завтра же, – попытался отстоять хотя бы сегодняшний день Шалдаев, – А до завтра мы с тобой вон сколько перепашем.
– А отдых мне положен, папаша? – спросил парень, оглядывая собравшихся ясным взглядом.
– Так ведь сев! – сказал Степан Матвеевич.
Рабочие вновь устремили взгляды на тракториста, ожидая, что он скажет на этот, казалось, неотразимый довод. Но парень улыбнулся прежней ясной улыбкой: мол, меня это не касается.
– Отцепляйте вашу бандуру.
Все опустили глаза, стыдясь взглянуть друг на друга. Что тут говорить, когда даже сев не может поколебать городской порядок, когда есть люди, имеющие право отдыхать, даже если идет сев.
Трактор ушел, не допахал он поле.
Джахангир Холматов зачастил в девятнадцатую бригаду, и это не осталось незамеченным. Талип не выдержал и как-то, усаживаясь за стол обедать, раздраженно проворчал:
– Чего он ездит к нам каждый день? Говорили: все сами будем решать, чего он лезет во все дела?
Бригада молчаливо и деловито хлебала шурпу, но каждый обдумывал талиповские слова.
– И покрикивает тут, как хозяин, – заметил Васит. – И вообще, в других совхозах начальство как начальство, уважает народ. А наше все пугает, все грозит: смотри, мол, дождешься! А чего я-то, например, дождусь? Трактор не отнимет, сам будет упрашивать, чтобы сел на него. А все равно пугает. И кружит, все выискивает, где что не так.
– А у нас все так! – улыбнулся Шалдаев. – Ты не сердись на него, Васит. Он сам на себя сердитый. А подгоняет нас по привычке. Все еще не верит, что целая бригада может обходиться без его контроля.
Младший из братьев Бабаяровых – Талип – поднялся из-за стола, как Джахангир, горделиво вскинул голову и прошелся, негодующе тряся головой.
– Почему тянете с севом?! – пародировал он Холматова. – Почему люди болтаются?! Почему опять едят?! Как ни приду – едят! А норму вот вы выполнили, чтоб мясо есть? – уставился Талип на Уруна Палванова, и пока тот собирался что-то сказать, ловко выхватил торчащую из его тарелки кость с мясом, под общий хохот отправился на свое место, продолжая ворчать.
Послышался треск приближающегося мотоцикла. Подъехали Зина и Ойдин.
– Что-то вы долго сегодня, девоньки, – засуетилась Варвара Ивановна. – Садитесь скорее.
– Садись сюда, – подвинулся Бекташ, предлагая место рядом с собой.
– Там вкуснее будет? – усмехнулась Зина и положила на стол поломанную шестеренку. – Вот… поломалась.
– Узнаешь? – спросил Бабаяров Шалдаева.
– Ах, черт! – возмутился Степан Матвеевич, разглядывая деталь.
Пока все обсуждали поломку, Варвара Ивановна отошла с дочерью в сторонку и, поливая ей на руки, выговаривала:
– Никак не пойму тебя. В юбке ходишь – девчонка как девчонка. А комбинезон наденешь – мужик. Что ж ты так грубо обращаешься с ним? Жених ведь?
– Мам, поесть давай скорей.
– Что ж ты матери родной не откроешься, его любишь или Назара? Мне ведь тоже знать надо, кому услужить, а то не знаю.
– А ты обоим, не ошибешься. – Зина отдала полотенце и пошла к столу.
Ойдин уже принесла ей тарелку с шурпой.
За столом разгорелся спор о том, как быть с поломкой. Назар предложил срочно ехать в мастерскую, чтоб заменили деталь.
– В мастерской нет, я точно знаю, – заверил Бабаяров.
– К Буриеву надо. У него всегда есть, – сказал Бекташ.
Подъехал Джахангир. Вылез из машины, небрежно хлопнув дверцей, и подошел к столу, оглядывая его точь-в-точь, как это изобразил Талип. Все рассмеялись, когда Джахангир произнес:
– Как ни приеду – все у них обед.
– Просим к столу, – освободил ему место Бекташ. – Пожалуйста, Джахангир-ака.
– Спасибо, в семнадцатой поел. А там, между прочим, обед по скользящему графику, – заметил Джахангир, многозначительно поглядывая на Назара. – Чтоб техника не простаивала во время сева.
Назар понимал, что Джахангир специально выводит его из себя, ищет повод придраться; понимал, что лучше было бы помолчать, но не мог. Выдержал его взгляд и заявил твердо:
– Это наше внутреннее дело.
– Извини, не ваше! Государственное это дело, – ответил тот строго и официально. – Мы здесь не развлекаемся, а работаем. И я, как руководитель, не позволю никакой разболтанности. Почему на третьей карте трактор стоит?
– Сломался, – кивнул Назар на поломанную деталь, лежавшую на столе, – сейчас привезем новую – заработает.
– Без денег не даст Буриев, – покачал головой Бекташ и, положив на стол перевернутую тюбетейку, бросил в нее три рубля, предлагая всем сделать то же самое. – А за тридцать рублей он из-под земли достанет.
– Еще чего?! – возмутился Назар.
– Не стоять же им, – сказал Бекташ, кивнув на девчат.
– Пусть только попробует не дать!
– А что будет? – ухмыльнулся Бекташ и взглянул на заинтересовавшегося разговором Джахангира: мол, смотри, какой дурак.
– Простой будет, – ответил за Назара Шалдаев. – Сев сорвем, вот что будет!
– Если покопаться на складе, то можно найти, – вступил в разговор Бабаяров, вынимая из кармана рубль. – Но Буриев не даст нам копаться. А за срочность надо ему платить, такой у него порядок.
– Не будем платить! – разъярился Назар. – Мы договор подписали, совхоз гарантировал ремонт. Выполняйте свои обязательства, Джахангир Холматович!
– Подайте заявку, – степенно кивнул Джахангир, – я наложу визу, передам инженеру…
– Он тоже наложит визу, – в том же тоне, медлительном и солидном, продолжал Назар.
– Да, – кивнул Джахангир и продолжал говорить все с той же насмешливой интонацией: – Не найдем на складе – поедут в райцентр, в область. Раз договор подписали – обязательно найдем.
– Когда? Послезавтра надо сев кончать.
– Лучше завтра.
– Тогда я сама заплачу, – поднялась Зина. – Мама, дай деньги.
– Не смей! – неожиданно резко крикнул Назар.
– Мой трактор сломался, значит, я и платить буду.
– Не твой, а бригадный трактор.
– Все так делают.
– Плохо делают. Выкормили дармоеда, он и сосет всех.
– Идем-ка пошепчемся, – успокаивающе провел рукой по спине Назара Степан Матвеевич и отвел его в сторону. – Оно, конечно, неправильно получается. А вдруг и вправду нет такой на складе? Буриев к дружкам своим поедет, а они не выручат за спасибо, тоже потребуют с него деньги.
– Но нельзя нам так. Вы же понимаете.
– Понимаю. Так ведь и стоять нельзя.
– Плохой договор подписали! Получается, мы несем потери, а ему вон безразлично, – кивнул Назар на возвышающуюся над рабочими голову Джахангира, рассуждавшего о чем-то с горделивой невозмутимостью.
Шалдаев развел руками.
– Типовой договор. Кто ж его знал, что он такой? В следующий раз учеными будем, по-своему все составим, предусмотрим все. А сейчас, черт с ней, с этой традицией, Весенний день год кормит, тут не только тридцать, все триста отдашь.
– За горло берут. – Назар с отвращением махнул рукой. – Делайте, как хотите.
Шалдаев вернулся к столу, взглядом показал рабочим, что уговорил бригадира, и вытащил из кармана кошелек. И все полезли по карманам и кармашкам, все вытаскивали сложенные квадратиками пропотевшие и пропыленные рубли и троячки, хранившиеся для покупки сигарет и прочих мелких надобностей.
– Эх вы, безнарядники-безденежники, – сказал Джахангир и вынул из кармана пачку десяток, отделил от нее три купюры, кинул в тюбетейку, сделав все это так, чтобы слышал и видел стоявший в стороне Назар.
– Сейчас все будет! – подмигнул Зине Бекташ, надел тюбетейку с деньгами, метнулся к мотоциклу, завел его на бегу и умчался.
А Джахангир спрятал деньги и сразу стал умиротворенным, словно свалил с себя давно гнетущий груз. Он по-хозяйски сел за стол, коснулся пиалушки, давая понять, что желает чаю. Урун Палванов тут же наполнил ее и побежал заваривать новый чай, делая все это очень услужливо.
