Текст книги "Будни и праздники"

Автор книги: Юрий Слащинин

Соавторы: Николай Бондаренко,Р. Гришин,Георгий Вогман,Валерий Нечипоренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц)

Степка сидел, не открывая глаз. А потом, проведя рукавом бушлата по лицу, припал к пулемету… и ледяной уж скользнул по спине: маскируясь сосновым перелеском, по пояс в тумане, прямо на него двигались немецкие шинели!

Соленая влага еще холодила Филю щеки и губы. Он сдувал ее, не отрывая пальцев от приклада и спускового крючка. Он подпускал врага все ближе и ближе. А когда перебегавшие фигуры стали видны уже в полный рост, ствол пулемета зашевелился.

– Маманя моя родненькая, – одним вздохом сказал Филь и нажал спуск.

Фашисты падали, словно их валил кто-то, дергая за веревочки. С длинной очереди перейдя на короткие, Степка не прекращал огня, пока не опустел магазин. Спеша и потому не попадая, он вставлял новый, когда увидел вторую цепь галдящих немцев, показавшихся слева, из оврага.

Задыхаясь, Филь закрепил магазин. Он не слышал частого треска автоматов, из которых на ходу строчили черношинельные егери, уханья расшвыривающих осколки мин.

– Маманя моя! – бормотал он, выжимая из пулемета струи точно направленного свинца.

Вдруг «Дегтярев» смолк. Магазин снова был пуст. И тогда, сжав в каждой руке по гранате, упираясь локтями и коленями, Степка выбрался на бруствер окопа. Он встал, выпрямился и привычным движением поправил за спиной вещевой мешок.

– Бога вашу мать, кровососы! – сказал он, беспощадным взглядом обведя дымящееся туманом поле и частокол сосенок, откуда выкатывалась еще одна вражеская цепь.

– Бога вашу мать! – дико закричал он и двинулся вперед.

Он шел, переваливаясь на толстых ногах, прижав к груди нагревшиеся в ладонях гранаты, солдатский вещмешок покачивался за его плечами, желтые волосы прилипли к мокрому лбу.

Он шел, все убыстряя шаги, оскальзываясь на мягких хребтинках пересеченного бороздами поля.

Он шел, и рот его изрыгал самое святое слово, которое превратилось в выражение смертельнейшей, ни с чем не сравнимой ненависти…

Его не собирались брать живым – стремительно идущего навстречу неровной, будто оцепеневшей в эту минуту стене грязно-серых и черных шинелей. Страшен он был в несокрушимом своем одиночестве, которое казалось призрачным!

Пули пробивали его насквозь, но он торопился, почти бежал вперед, потому что комбат знал – кто способен создать видимость наличия!

Потом начал падать. И уже не слышал, как выплывающие из тумана скорбные перелески негасимой эстафетой эха передают дальше и дальше всемогущее слово, с которым Степан Филь начал жить и с которым упал, заслонив собой батальон…

КОНЕЦ ЗЛОДЕЯ

Они сидели по обе стороны древнего стола, неведомо как попавшего в здание ультрасовременного клуба. Профиль щуплого директора был, казалось, вырезан из гофрированной жести, грузного художественного руководителя – высечен из ноздреватого гранита.

Эти серьезные люди возглавляли художественную самодеятельность богатейшего комбината, который без труда содержал коллектив театра, не имевшего в своем составе ни одного самодеятельщика. Театр выезжал на гастроли, давал платные спектакли и время от времени пополнялся благодаря актерской «бирже».

Затянувшееся, молчание нарушил директор.

– Откровенно говоря, Алексан Алексаныч, радужных надежд на это не возлагаю! – резким фальцетом сказал он, ткнув большим пальцем в сторону развешенных по стенам эскизов нового спектакля. – «Царевна Несмеяна», адресованная нашему зрителю – чистейшее донкихотство! Поверьте моему опыту… И, если хотите интуиции!

– Интуиция – не кассовый сбор, – недовольно пробасил худрук.

– А кассового сбора как раз и не будет! – взвился директор.

– Это почему же, позвольте узнать?.. Я вас не понимаю, Борис Владимыч. Отчего вы вцепились в «Несмеяну»? Поэтичность, чистота чувств… гражданский пафос, наконец!

– Пафос пафосом – дело делом! – с раздражением заметил директор. – Давайте не будем карасями-идеалистами! Что требуется нашему зрителю? Лихо закрученный сюжет. Еще лучше – детектив. Он ждет таинственности… Он не примет эти псевдококошники и мелодекламацию под баян!

– Перебор, Борис Владимыч, перебор! – менее решительно не согласился художественный руководитель. – Кстати, разве не интригует ожидание – кто же, черт возьми, рассмешит царевну?

Несколько секунд директор сверлил худрука взглядом.

– Смею заверить, уважаемый Алексан Алексаныч, что зрителю в высшей степени начхать на такую интригу!

Откинувшись на спинку стула, он обеими руками взъерошил и без того растрепанную шевелюру.

– Нуль. Идеально вычерченный нуль! А ведь на почве рассмеивания, если хотите, можно было создать… ну, клоунаду с изюминкой. Нечто эксцентричное… что-то, знаете, этакое…

Подняв руку, директор многозначительно покрутил в воздухе пальцами, сложенными в щепоть.

– Ни современного танца, ни пикантности… Пустота! Ситуация, чуждая современной молодежи плюс недостоверные разглагольствования… Короче, это не спектакль.

– А что же по-вашему? – оскорбленно осведомился худрук.

– Если хотите, банкротство!

– Спасибо, Борис Владимыч, на добром слове… Впрочем, успокойтесь. Не нужно так переживать, – сдался художественный руководитель, по горькому опыту знавший, что с директором, когда тот закусил удила, спорить немыслимо.

Руководитель театра погрузился в глубокое раздумье. Спустя некоторое время выражение его острого лица несколько смягчилось.

– Отменять спектакль, к сожалению, поздно. Но поправить его, сделать волнительным, время есть! – воспрянув, заявил он.

– Как это – поправить? – встревожился худрук.

– Весьма просто. Предлагаю ввести злодея. Кардинально перекраивать пьесу не нужно. Просто несколько дополнительных эпизодов. И появится нечто острое. Интригующее… Здорово, а?

– Какие же функции будет выполнять этот злодей? – неприятно пораженный взлетом директорской фантазии, поинтересовался худрук.

– Обычные. Злодейские… Ага! Скажем, когда юноша наконец-то рассмешил царевну и свадьба на носу, негодяй преподносит ему сплетню… Или что-то в этом роде.

Импровизируя, директор начал энергично вышагивать вдоль стены, заставленной разномастными стульями.

– Вообще-то лучше, чтобы пилюлю получила царевна. Она возмущена неверностью жениха! Того арестовывают. И здесь…

Директор выдержал многозначительную паузу.

– …И здесь, – торжественно подытожил он, – можно разыграть красивую потасовку!.. Каково, товарищ художественный руководитель?

– Отлично, – без энтузиазма согласился тот. – Польщен, что при огромной занятости в качестве директора театра вы берете на себя и часть моих функций…

– Полагаю, Алексан Алексаныч, главное для нас – не борьба самолюбий, а общее дело?

– Несомненно, – промямлил худрук. – Но потасовка… Нужно ли? В принципе?

– Необходимо! – профальцетил директор. – К сожалению, вы никак не можете ухватить главного…

Он умолк, всем видом выражая явное сожаление по поводу недальновидности собеседника. Окончательно побежденный худрук ушел в глубокую сосредоточенность. Но вдруг его помрачневшую физиономию осветила довольная улыбка.

– Далее таким образом! – шлепнув по столу обширной ладонью, высказался он. – В финале злодея, естественно, разоблачают. После чего Несмеяна не остается с любимым во дворце, как мыслилось, а убегает. Вместе с ним. Из душной, продажной обстановки!

– Куда? – насторожился директор.

– Неважно. К морю, свету, солнцу! Они поняли, что не могут оставаться в затхлой атмосфере дворца. И бегут… Думаю, идейная направленность даже заострится!

Директор согласно кивнул, широко развел руки, показывая: согласен, очень хорошо! После этого театральные мэтры, твердость духа которых находилась в обратной пропорциональности их габаритам, с некоторой торжественностью пожали руки друг другу. Гранитное лицо художественного руководителя осветила улыбка удовлетворения.

– Очень удачно: теперь и Громогласов будет занят. Из ведущих только он оставался вне спектакля.

– Дался вам этот Громогласов! Что вы с ним носитесь, как с расписной торбой? – недовольно заметил директор. – Архаичный тип. Подобные ему подвизались в провинциальных труппах. До революции, конечно… Ихтиозавр!

– Он талантлив, Борис Владимыч! – с чувством произнес художественный руководитель. – Актер от рождения. С искрой божьей!

– Только без дифирамбов! – перебил директор. – Не пугайте меня гениальностью человека, оставившего две семьи… Он алкоголик! И тоже, по-моему, от рождения…

– Все равно – Громогласова заменить некем, – пытался нерешительно воспротивиться художественный руководитель. А… это самое… его работе не мешает! Согласитесь! Зато какая характерность, вживание в образ до полного отождествления!

– Извините, Алексан Алексаныч, но мое мнение таково: многолетнее пребывание Громогласова в ролях злодеев и подлецов, если хотите, не случайно. Возможно, товарищу не требуется перевоплощаться и вживаться? Поскольку он играет себя?

Худрук в растерянности заморгал глазами. А директор добавил:

– Подождите, вы еще поразитесь моей интуиции! Ваш гений-злодей проявится во всей красе. Увидите!

* * *

В том году на маленький остров, брошенный между Охотским морем и Тихим океаном, лето пришло до застенчивости бесшумно. Неприметно стаял почти полутораметровый пласт снега, обнажив темно-зеленые рощицы кедрача-стланца, зимой придавленного снегом. Прогревающаяся почва выстрелила тоненькими стрелами черемши, видом напоминающей лук, вкусом – чеснок. С каждым днем на фоне плющевого мха все больше высыпало фиолетовых ягод Это была шикша – единственный фрукт, произрастающий в этом суровом крае..

Большое одноэтажное селение выгнулось подковой. С одной стороны оно ограничивалось крутой сопкой, а с другой пирсами и искусственной бухтой, которую образовали бетонированные клещи волнореза. В разговоре бухту именовали «ковшом». В часы грохочущих штормов она укрывала рыболовные сейнеры и вспомогательные суденышки.

Селение курилось дымками, в ковше покачивались, перестукиваясь бортами, надежно зачаленные сейнеры и кунгасы. А на рейде вторые сутки маячил лайнер, который разгружали в открытом море. Он и доставил на далекий остров коллектив комбинатовского театра.

Человек стоял на пирсе. Он был мал ростом и узкоплеч, с морщинистым лицом, торчащими из-под серого мохнатого кепи ушами и маленькими глазками – ну, чистейшие росные васильки! Было в нем то неуловимое, по чему безошибочно узнаешь актера – именно того служителя Мельпомены, который сначала и навсегда связал свою жизнь с театром.

Он неотрывно смотрел на бескрайнюю свинцовость моря, дыбившегося тяжелыми валами, отороченными густым кружевом пены – безобидно легкой издали. А внизу, под ногами, белогривые чудища с грохотом бились в пирс – и железобетон вздрагивал от их ударов.

Сумасшедше кричали чайки, плотный ветер ложился на грудь и лицо, и не было сил оторвать взгляда от неизмеримой мощи стихии, от бескрайней вечности, поражающей душу… В широко раскрытых глазах человека было нечто, схожее с выражением лица ребенка, который только начинает постигать мир.

Потом он бродил по поселку и оказался у неприметного здания, вывеска над которым гласила: «Кафе «Сюрприз». Он вошел в полупустое помещение и сел за один из столиков, хотя сразу же делать этого не следовало, потому что кафе функционировало на принципе самообслуживания. Поняв это, он уплатил в кассу за полборща и порцию узбекского плова, который решил попробовать хотя бы благодаря экзотичности – на самом же деле плов оказался плохой рисовой кашей, поверх коей нелюбезная рыжая тетка в сомнительно белом халате бросила пару кусочков мяса и несколько ломтиков отварной моркови…

Он размещал обед на столике, когда к соседнему приблизился похожий на крутой валун человек с белой бородой, в шапке из росомахи – старик нес в огромных ладонях две алюминиевые тарелки. Почувствовав к этому человеку, как бывало не раз, расположение с первого взгляда, он сказал:

– Простите, товарищ. Думаю, перед обедом не мешало бы выпить. Граммов сто… Кажется, вы здешний? Подскажите выход из положения.

Могучий старик медленно глянул на него.

– Выпивкой интересуешься? Сейчас насчет этого тяжело, потому што – путина подходит. Стало быть, магазинщикам на продажу запрет.

Пару раз с аппетитом хлебнув щей, без интереса спросил:

– Ты с каких краев?

– Актер. С театром приехал. На гастроли.

– Вон што, – на сей раз старик внимательно посмотрел на собеседника неуловимого цвета глазами, утаившимися под густым ворсом бровей. – На «Ингуле», стало быть?

– Совершенно верно.

– Знаю его. От АКО ходит.

– Не понял?

– Акционерского камчатского общества, значит. Што не понять.

– Ясно, – вздохнул актер и взял ложку.

Снова посмаковав щей, старик напомнил:

– Однако, ежели выпить охота, можно сообразить. В курибанке продают.

– Где? – опять не догадался актер.

– Магазин отдельный. Специально для курибанов, стало быть.

– Извините, это кто?

– Люди – кто же еще? Грузчики. Ежели волна не дозволяет посудину причалить к пирсу, по воде ее разгружают. Али нагружают… Труд, конешно, тяжелый, в общем. Хошь ты в стеганой куфайке и ватных штанах, да еще в резину засунут по самы уши – охотская водичка не парное молоко! Груз волочишь, волна окатыват. Потому, стало быть, разрешают им употреблять градусы. Для сохранения здоровья… Дак што? Выпьешь, али расхотелось?

– Конечно, конечно! – торопливо подтвердил актер. – Как туда пройти?

– Тебе не дадут. Сказал ведь – только для курибанов… Сам схожу. Меня знают.

Старик поднялся, выжидательно застыл у стола. Получив у актера десятку, молча удалился. Вернулся он скоро. Поставив на стол бутылку с прозрачной жидкостью, пояснил:

– Спирт. Другого у нас нет. Пьешь такое?.. Сдачи прими.

Вручив оставшееся от десятки, старик вместе со своими тарелками пересел за столик актера. Задумавшись, полез под суконное полупальто.

– До путины мы сухие, – сказал он, протягивая два мятых рубля. – Старуха на пропитание выделяет…

Актер отстранил его руку, однако старик, так же безмолвно, но непреклонно сунул рубли ему в карман.

– Угощения не требуем, – с достоинством вымолвил он. – Мы с тобой люди незнаемые, в кумовьях не состоим… Сколь заплатил, на столь выпью.

Они опрокинули по полстакана жгучего напитка. Актер – разведенного водой, которую по знаку старика в огромной кружке принесла кучерявая и косолапая девица. Старик – натурального, запитого парой глотков из той же кружки. После чего оба принялись за еду.

…Спирт, остро пройдя посередине груди, взрывом ударил в голову.

– Волшебные у вас места! – воскликнул актер. – Трудно найти подходящее определение… Я бы сказал – торжественные. Аж душа замирает!

– Места ничего, – согласился старик. – Жить можно.

– Да, не устаешь поражаться тому, как изумительно устроен мир, – продолжал актер. – Я немало поездил, многое пришлось повидать…

– Сколь лет тебе? – обсасывая косточку, поинтересовался старик.

– Ровно шестьдесят. Исполнилось месяц назад… Увы, старость! Никуда не денешься!

– А мне семьдесят два стукнет, – сообщил валуноподобный дед с удовлетворением – то ли от вкуса чисто обсосанной косточки, которую бросил на стол, то ли от того, что достиг почтенного возраста. – Уже и правнуки выправились… Сколь внуков-то у тебя?

Вместо ответа актер разлил по стаканам. Старик свой отодвинул.

– Боле не буду.

– Сделайте одолжение! – попросил актер. – Сегодня первый спектакль. Премьера, как у нас говорят…

Он взглянул на часы. Времени до начала оставалось вполне достаточно.

– Правда, спектакль ерундовый, но… все равно спектакль! Давайте выпьем за то, чтобы он понравился. А заодно – и мой успех.

Старик помедлил.

– Ежели так… Ладно.

После второго полстакана актер охмелел.

– Вы спросили насчет внуков? – сказал он. – Нет их у меня. Так же как нет ни жены, ни детей.

Он видел сидящего перед ним глыбистого человека, который казался суровым и чистым, словно море, равномерно громыхающее невдалеке, словно круто выгнувшиеся сопки, словно вся здешняя первозданная природа. Он передохнул, потому что с таким человеком следовало быть правдивым до предела.

– Я был очень молод, когда встретился с первой женой. Она считала, что со временем стану знаменитостью. Ее не интересовала моя творческая судьба, нет! Добиться известности в ее понятии означало приобрести все материальные блага…

– Чего? – не сообразил старик.

– Деньги… Шли годы, а их не было. Тогда она бросила меня. Вторая жена – человек диаметрально противоположный ей. Но…

Актер чуть замялся.

– Я заболел легкими. В то время это считалось почти неизлечимым. Болел долго. Боясь за нее и сына, ушел сам…

– А сын-то чего? – равнодушно осведомился старик.

– Утонул на Днепре. Там он жил – с матерью и отчимом.

Он дернул галстук, освобождая воротник рубашки.

– Как я любил этого мальчика! Самое родное существо на земле! Он был мечтательным и добрым!..

Старик намекающе посмотрел на бутылку.

– Выпейте, – перехватив его взгляд и сразу угаснув, предложил актер. – Мне больше нельзя.

– Тебе хватит, – согласился старик.

Только когда допил оставшееся, стало заметно, что и он опьянел.

– Как прозывают-то тебя, гражданин хороший? – вежливо спросил старик.

– Громогласов, – думая о своем, ответил актер – Отец был великий артист Дмитрий Громогласов. Это звучало! Я – Сидор Громогласов… Смешно.

– А я – Ушаков. Прокопий Иваныч…

– Ваша профессия? – вяло осведомился актер.

– Икрянщики мы. Икорку красную, стало быть, кетовую, уважаешь? Это и есть наше дело.

– Где же учат… столь редкой профессии?

Актер сам почувствовал нелепость своего вопроса. Но было все равно.

– Конешно, институтов для этого нет. А учимся очень просто: я – от отца, тот – у деда. Получается, што работа от одного к другому переходит… Сейчас вот в старших состою я. А подручники – младший брат, два сына, снохи да внуков пятеро. Семейно управляемся. Да и прочие икрянщики семьями обходятся, потому – у каждого свой секрет. Соображаешь?.. Станков али машин не применяем – ни к чему они. Все зависит от умения – когда, скажем, икорку пошебуршить, в какой момент чем попользовать… Разговорился я. Лишку, стало быть, принял. Язви ее!

– Любимый труд – это чудесно! – будто думая вслух, произнес актер. – Без нет невозможно жить… Впрочем, я – законченный неудачник. Единственный, кто сейчас дорог мне – зритель. Но он меня или презирает, или ненавидит. Потому что я – злодей.

– Как это? – кажется, впервые за весь разговор искренне заинтересовался старик.

– Такое амплуа. Словом, актерская судьба… А любят героев – сильных, смелых, благородных и добрых… Какая нелепость: быть по сути неплохим человеком и вызывать всеобщее омерзение! Впереди одно – пропасть одиночества..

Старик поднялся.

– Благодарствуйте за компанию, – солидно вымолвил он. – Авось свидимся.

– Всего доброго, всего доброго! – преувеличенно крепко пожимая его каменную ладонь, попрощался Громогласов.

* * *

На прииске, куда целевым назначением прибыл комбинатовский театр, подходящего помещения для него не оказалось. Здесь острыми перстами вонзились в небо около десятка вышек, насупились друг на друга контора и столовая, белели в зеленых островках кедрача несколько общежитий да гараж.

Уж очень далеко отстоял этот прииск от основной массы потенциальных зрителей, которые проживали в районном центре! Исходя из насущных интересов, директор договорился с местным начальством и без труда получил разрешение занять под гастроли районный Дом культуры – длинное здание, видом напоминавшее казарму.

На острове и фильмы-то смотрели чуть не с годовым опозданием. Потому-то рыбаков, искателей, просоленных людей с кунгасов, сейнеров и катеров, рабочих рыбозавода и прочей публики возле Дома культуры собралось видимо-невидимо. Обилию зрителей способствовало то, что путина еще не началась, и население островка пребывало в относительной праздности…

Громогласов появился за двадцать минут до начала спектакля.

– Ну, Сидор Дмитриевич, вы неисправимы! – приглушая возмущенный бас, ибо почти сразу же за неожиданно шикарным занавесом бурлила публика, пожурил худрук. – Исчезнуть на весь день! Креста на вас нет. И… конечно, того?

Указательным пальцем и мизинцем художественный руководитель изобразил символическую тару.

– Так точно. Но мой выход во втором действии, а я здесь – полный энергии и творческих дерзаний. Что еще? Ах, да: помню об ответственности перед зрителем, а тем самым – собственным коллективом.

– Острите на здоровье Дело ваше, – миролюбиво сказал отходчивый худрук. – Но я, как друг, обязан предупредить: директор вами очень недоволен. Так что учтите.

– Учту, – пообещал Громогласов и пошел гримироваться.

Действие на сцене развивалось. Истосковавшаяся по зрелищу публика громко высказывала прогнозы и предположения. Очень понравилась царевна Несмеяна, ротиком и глазками делавшая весьма милые гримаски, которые веселили публику. А состязание претендентов на то, чтобы ее рассмешить, было воспринято как своеобразное спортивное соревнование, отчего и нашло в зале своих болельщиков..

Появление коварного Намнедама сначала не вызвало особой реакции. Но когда, оклеветав героя, подлец вместо него предложил в мужья Несмеяне своего тупицу-племянника, зрители гневно зашумели.

Этот вроде бы невзрачный злодей вырастал до угрожающих размеров. Слов у него было немного, но столь бесшумны и зловещи движения, так жутко звучала каждая реплика, что скоро Намнедам заслонил всех!

Люди из зала, в основном, следили только за ним, ненавидя и даже опасаясь этого человека…

И вот негодяй преподнес Несмеяне ленту из косы ее приближенной, якобы найденную у любимого царевной Иванушки. Народ не выдержал:

– Врет, гад!

– Ты ему не верь!

– По шее стерьву!

– Такие жизнь и портют! А Иван чего смотрит?!

– Очную ставку делай!

– Смотри, девка, не прошибись! Головой думай!

– Гони горыныча!

– Несмея-н-на! Темноту он наводи-и-ит!

Равнодушных не было. Сияющий худрук подумал: отличную мысль подал директор насчет злодея… А Громогласов, черт, просто великолепен!

Перед последним актом публика застыла в тревожном и нетерпеливом ожидании. Начался он с того, что стражники царя-отца арестовывают оклеветанного Иванушку Геройский характер и стремление авторов спектакля усладить зрителя не позволили ему сдаться без боя. Разразилась в деталях разработанная потасовка. Зал шумел, всеми доступными средствами поддерживая справедливость. Но силы на сцене были неравны. Несколько царских холуев схватили Иванушку, начали его вязать…

Тут-то отвратительный злодей внезапно выскочил на сцену. Он отшвырнул одного стражника, который от неожиданности упал. Потом выхватил веревку из рук другого, обнял оторопевшего Иванушку и ликующим голосом обратился к ошалело замершему залу:

– Вперед, друзья! Не бойтесь зла и козней! Прекрасна жизнь во имя благородства!.. А Несмеяна в радости и счастье с Иваном верным пусть всегда живет!

Актеры на сцене оцепенели. Зато зрители заорали возбужденно и радостно:

– Это он притворялся!

– Молодец, мужик! Долбани еще одного! Пошибче!

– Брав-ва-а!

– Беги, Иван! Действуй, пока эти балдеют!

– Порядок! Наша берет!

– Ур-ра-а-а!

– Удружил, Сидор!

Занавес начал аварийно закрываться. И тут снова из зала прогудел растроганный бас глыбообразного старика с седыми бородой и усами:

– Спасибо, Сидор! Золотой ты человек!

Громогласов пробирался между декорациями, на ходу отрывая бутафорскую бороду.

– Что вы наделали?! – хватая его за рукав, простонал бледный до голубизны художественный руководитель. – Погубили спектакль… И себя!

Непреклонный и безмолвный Громогласов хотел пройти мимо, но путь ему преградил директор.

– Негодяй! – с ненавистью выдохнул он. – Допился?! Вон из театра!

– Я никогда не был трезв так, как сейчас! – задохнувшись, ответил Громогласов. – Пропустите меня, вы…

Он удалялся, провожаемый восторженным, несмолкающим гулом. Зрители никак не могли успокоиться, приветствуя героя, который покорил их души…