Текст книги "Будни и праздники"

Автор книги: Юрий Слащинин

Соавторы: Николай Бондаренко,Р. Гришин,Георгий Вогман,Валерий Нечипоренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)

ЗАПИСКА

Случай столкнул этих столь непохожих людей в санатории, каких немало на Северном Кавказе. Было утро середины декабря и неправдоподобно пустынный парк, в котором расположился санаторий, заполнял чистый морозный звон – чудилось, будто это холодными искрами звенит снег, легкими сугробиками павший на деревья и спинки скамеек. Видимо, от контраста с белым сиянием, которое он излучал, холл санатория, где оформляли приезжих, выглядел сумрачным, несмотря на зажженный электрический свет…

Все, чьи путевки регистрировала старушка в застегнутом до подбородка белом халате, наверняка перешагнули рубеж пятидесятилетия. Поэтому не удивительно, что Лека сразу выделил среди них мужчину внешне помоложе остальных – кстати, они сидели рядом в автобусе, доставившем приезжих в санаторий. У этого невысокого и плотного человека была примечательная внешность: длинный рот с глубоким шрамом в правом углу, блестящие, как у кролика, печальные глаза в красных прожилках и негритянски кудрявые светлые волосы, побитые с первого взгляда незаметной сединой.

Леня Потапов – долговязый нескладный паренек со шкиперской бородкой, состоящей из неаккуратного юношеского пуха, прибыл сюда для лечения миокардита – осложнения после тяжелой ангины. Первый раз в жизни оказавшись на курорте, он ощущал себя затерянным в чужом мире. И понятно, что в большом холле с круглым столом посередине, множеством зачехленных стульев у стен, он невольно старался держаться поближе к приглянувшемуся человеку. Потому даже вспыхнул от удовольствия, когда тот, неожиданно обернувшись, предложил:

– Что, если мы поселимся в одних апартаментах, молодой человек? Не возражаете?

Леня торопливо кивнул. Мужчина, еще раз глянув на него печальными глазами, через минуту вручал старушке, выжидательно устремившей остренький носик, две путевки…

* * *

В столовой их определили в одну смену и даже за один столик. Новый знакомый, как и Леня, приехал из Ташкента. Естественно, это еще больше укрепило взаимные симпатии. Оказался он архитектором, а звали его Леонидом – снова неожиданное и приятное совпадение!

Улыбаясь необычной своей улыбкой – рот его при этом напоминал полумесяц – уголками вверх – Леонид Петрович предложил:

– Поскольку нарекли нас одинаковыми именами, а в общежитии это не всегда удобно, давайте придумаем так: я буду именоваться как на роду написано, а вы, мой юный друг, временно станете… Лекой. Принимается?

– В институте меня так и зовут – Лекой, – пораженный непрерывными совпадениями, засмеялся тот.

– Превосходно, – резюмировал Леонид Петрович. – Замечу к месту, что это вам даже… идет. Где трудитесь, милый Лека? Ежели не секрет?

– На втором курсе. Фармакологического.

– Похвально, – одобрил Леонид Петрович.

И, уклончиво глядя в потолок, добавил:

– Фармацевты тоже нужны…

С каждым часом он все больше завораживал раскрывшуюся душу Леки, которому нравилось в нем все: уверенные движения, дружеский шутливый тон, доскональное знание всего, о чем бы он ни заговорил, грустные выразительные глаза, виртуозная игра на бильярде – даже малоподвижный рот, в котором, по сути, не было ничего симпатичного…

Вот и сейчас, в столовой, Леня с завистью наблюдал, как красиво этот человек разделывает шницель. Вилку он держал в левой руке, нож – в правой. Спохватившись, что по правилам этикета едят именно левой рукой, Леня незаметно проделал несложный маневр и начал распиливать мясо. Не в пример Леониду Петровичу, получалось это недостаточно успешно: нож не резал, а раздирал.

– Будьте любезны, на минутку! – непроизвольно подражая интонации Леонида Петровича, позвал он официантку.

Когда стройная девушка остановилась возле их столика, Лека, сурово глядя в пестрое от веснушек лицо, но стараясь не встречаться с маленькими, будто припухшими глазами, сурово поинтересовался:

– Почему у вас тупые ножи? Пожалуйста, принесите другой.

– Ножи такие, какие должны быть, – спокойно возразила официантка.

Ее глаза стали почти незаметными. Несколько мгновений она словно с сожалением изучала опешившего Леку. А в заключение посоветовала:

– Спросите у старшего товарища. Он разъяснит.

Когда девушка отошла, Леонид Петрович усмехнулся.

– Повод для негодования не просматривается, дорогой гурман. Девица права. Столовый нож – это, брат, не турецкий ятаган. Нужно уметь им пользоваться…

Говорил он негромко – только для Леки. Но тому казалось, что все в столовой смотрят на него и насмешливо улыбаются. Опустив лицо к тарелке, так что стали видны лишь рыжеватый хохолок на макушке и налившиеся пурпуром уши, Лека снова принялся пилить шницель.

– Простите, Лека, но с какой стати вы пытаетесь есть левой рукой? – спросил Леонид Петрович.

– А вы? – попытался огрызнуться Лека.

– Уж, конечно, не для того, чтобы походить на аристократа, – серьезно ответил Леонид Петрович. – Просто я левша…

Прошло несколько дней. Леонид Петрович ни с кем знакомства не заводил. Исключением оказался грузный мутноглазый человек со свистящим дыханием астматика – его постоянный партнер по бильярду. Для Леки же вообще никого подходящего в санатории не было. Общество Леонида Петровича устраивало его вполне. А тот, благосклонно взирая на привязанность «юного друга», повсюду таскал его за собой…

…Однажды, во время очередного «круиза», как Леонид Петрович называл прогулки за пределами санатория, они оказались на узкой улочке, образованной одноэтажными домами, которые соединяли дощатые заборы. Леонид Петрович, в обычной насмешливой манере рассказывавший о туристической поездке в Японию, вдруг умолк на полуслове. Растерянно оглядываясь, он остановился у калитки с приколоченным к ней голубым почтовым ящиком.

– Здесь! – почему-то охрипшим голосом сказал он.

Прокашлявшись, повторил:

– Здесь все и было…

Лека хотел спросить – что именно, но удержался, поняв: любопытство сейчас не к месту. Раскурив папиросу, Леонид Петрович как о чем-то постороннем сообщил:

– В этой хижине ваш покорный слуга прожил отрезок своей многострадальной жизни с тысяча девятьсот двадцать четвертого года по год тысяча девятьсот сорок второй. До того самого часа, когда в данную калитку кулаком судьбы постучал ничем не примечательный отрок, доставивший повестку из военкомата, каковой упомянутому Леониду Кострецову предписывалось явиться с необходимым барахлишком и питанием на сутки. Именно тогда, перечеркнув юность, он начал путь к ратным подвигам… Впрочем, ничего этого, необстрелянный Лека, вам не понять.

Леонид Петрович пристально посмотрел на безмолвного спутника. И, несмотря на его шутовской тон, тому стало не по себе.

– Припоминаю трогательную подробность!.. Повестка пришла тридцатого декабря, а потому наступивший новый год я встретил на призывном пункте в обществе подобных себе наголо обритых юнцов, – будто даже радуясь, продолжал Леонид Петрович. – Провели время очень мило… Это украшение, – он коснулся шрама, пересекающего губу, – неизгладимая память о том прелестном праздничном вечере…

Скривив рот, уточнил:

– Мое первое и единственное ранение. Хотя почти всю войну находился в армии.

– Почему? – нелепо спросил Лека.

Леонид Петрович снова внимательно глянул на него и во взгляде мелькнуло что-то неприятное.

– Потому, будущий мэтр фармакологии, что одним в книге судеб на роду написано быть героями, совершать великие открытия, создавать гениальные произведения, а другим – морковный чай. Причем, обойденный судьбой может быть во сто крат гениальней того, чье имя восторженно скандируется. Почему? Кто виноват в подобной трагедии?.. Я не отношу себя к великим людям, но киснуть в болоте… пардон, считаю подлой несправедливостью. Кесарю должно быть воздано кесарево, богу – богово!

– Зачем вы так говорите? – запротестовал Лека. – Вы архитектор, замечательные здания проектируете…

– Откуда тебе известно, что замечательные? – зло усмехнулся Леонид Петрович. – Но даже если и так… Может быть, ты где-то читал о творениях зодчего Кострецова? Нет? Вот и ответ на твой вопрос. Впрочем, разве только в зданиях счастье? Какие у тебя отношения с фортуной – вот в чем вопрос!

– Знаете, а я везучий! – простодушно признался Лека. – Даже в мелочах… Просто удивительно!

– Да ну-у? – протянул Леонид Петрович.

Его лицо, оставаясь в прежних объемах, как бы усыхало на глазах.

– Так прямо и везет? Во всем? – с непонятной интонацией переспросил он.

– Почти, – охотно подтвердил Лека.

– Ясно. Не случайно народная пословица гласит, что ду… Пардон! Умным – счастье. А мне, юноша, не везет. Ни в большом, ни в малом. И, признаюсь, вашего брата-счастливчика не люблю. Еще раз пардон!

Несколько раз пососав потухшую папиросу, Леонид Петрович отшвырнул ее к забору, сказал резко вибрирующим голосом:

– Все, что здесь произнесено, считайте размышлениями вслух. Как серьезный собеседник вы меня не устраиваете. Хотя бы потому, что черт знает сколько лет назад, уходя в армию, я был почти в том возрасте, в каковом вы пребываете сейчас. Есть и другие возражения против вашей кандидатуры…

Он приподнял губы в улыбке, но взгляд продолжал оставаться холодным, словно вонзающимся в собеседника.

– Не обижайтесь, неповторимый Лека! Ишь ты – даже бледностью тронулся… Итак – относительно морковного чая. Иллюстрирую несколькими эпизодами из собственного прошлого… Не в пример некоторым, я рвался в бой, что называется, как выпущенная из лука стрела. Но вместо передовой оказываюсь в госпитале – воспаление легких. Затем – курсант пехотного училища в туркменском городишке Чарджоу. Потом – воздушно-десантные войска. Если не изменяет память, восемнадцатая гвардейская бригада. Кажется, вот оно, долгожданное! Ан нет. Наша бригада пребывает под Москвой до весны сорок четвертого года. Наконец, ее направляют на Карельский фронт. А меня – снова в госпиталь: флегмона левой руки… Мечта вроде бы начала сбываться в конце сорок четвертого года, когда я в составе другой гвардейской воздушно-десантной бригады гружусь в эшелон и держу путь на Венгрию. Мы вступаем в сражение у озера Балатон. «Мы», но не я! Потому что Леня Кострецов буквально накануне боя ухитрился сломать ногу и поселился в медсанбате!

Леонид Петрович издал неестественный хохоток.

– Таковы мои ратные подвиги. А пока я подобным образом отличался на воинском поприще, отец и мать покинули этот мир. Она – от пеллагры, он – расстрелянный немцами, как заложник. И я, предоставленный самому себе, пошел по жизни далее – одинокий, как кукиш.

Леке стало нестерпимо жаль этого сильного человека, который явным скоморошничеством пытался прикрыть владеющие им подлинные чувства. А потому он попытался переменить тему первым вопросом, который пришел в голову:

– Леонид Петрович, а как вы оказались в Ташкенте?

– Откликнулся на призыв однополчанина-ташкентца. И приехал. О чем, собственно, не жалею. Сейчас Ташкент мне милее, чем город, в котором я родился. Естественно – столько лет прожито в нем… Ну, присядем перед обратной дорогой…

Он шагнул к покосившейся скамейке у ворот, сел, устало вытянув ноги. Но только Лека послушно уместился рядом, поднялся и скомандовал:

– Вперед! Труба к обеду нас зовет!

– А вы не зайдете? – несмело осведомился Лека.

– Куда?

– Ну… в дом?

– Зачем? Чтобы напугать хозяев, наверняка не симпатизирующих незваным гостям?

– Ведь вы здесь жили! От детства, родителей… словом, от того времени, наверно, осталось что-то?

– Не мучайтесь сантиментами, молодой человек! – оборвал Леонид Петрович. – Мне это не импонирует. Что касается «оставшегося», кое-что перед вами. Например, вот эта скамейка. Ее смастерил мой отец. Неопознанные мерзавцы неоднократно ломали сие изделие – он столько же раз восстанавливал… Да, человека давно нет, а деревяшка живет до сих пор!

Он замолчал и, насвистывая незнакомую Леке мелодию, до самого санатория не проронил более ни слова.

* * *

Неторопливо и скучновато проходили дни, заполненные принятием ванн, завтраками, обедами и ужинами, укрепляющей гимнастикой, чтением книг, которых в здешней библиотеке оказалось немало. А, главное, «круизами» с Леонидом Петровичем.

Как-то, когда они вернулись из кинотеатра, еще не успевший раздеться Лека услыхал знакомую команду:

– В душ! Бегом, марш!

Пока он собирался, Леонид Петрович исчез.

Войдя в душевую, Лека увидел его под шумными струями. Нежась и блаженно отфыркивая воду, Леонид Петрович заговорщицки подморгнул:

– Обрати внимание сюда. Быстро, быстро! А то упустишь…

Его вздернутый подбородок, с которого бежала светлая струйка, указывал на заколоченную дверь в стене душевой – застекленная часть двери была замазана чем-то белым. А в белом темнел чистый кусочек стекла. Ничего не понимая, Лека посмотрел через него и увидел пустую раздевалку – точно такую, как та, в которой находился сам. Пожав плечами, он хотел отойти, но…

В поле зрения вошла нагая девушка, ворошившая полотенцем мокрые волосы. Лека вздрогнул от неожиданности: то была официантка, впервые увиденная им во время «конфликта» по поводу столового ножа. Она прошла так близко, что на мгновение смуглым телом заслонила все. Охваченный трепетным волнением, Лека не мог оторвать взгляда от чистых линий будто из бронзы отлитого тела, по которому еще соскальзывали прозрачные капли…

Неожиданно, словно ей шепнули на ухо, девушка резко повернулась, и взгляд ее, закипая гневом, встретился с глазами Леки. Сильным движением головы отбросив за спину тяжелые от воды волосы, даже не пытаясь прикрыться, она пристально смотрела в его глаза. И Лека, забыв о совершенстве прекрасного тела, видел только ее окаменевшее в презрении некрасивое лицо. Этот миг был долог. Потом Лека отшатнулся.

– Хороша? – с интересом разглядывая его, спросил Леонид Петрович.

Старательно намыливаясь, Лека не ответил.

…Позже, когда они лежали в постелях, неожиданно для Леонида Петровича, он задумчиво произнес:

– Какая красивая! Как олень… Или цветущий кустик весной!

– Из которого фармакологическая промышленность добывает некое лекарство? – уточнил Леонид Петрович. – Браво, прелестный Лека!.. К слову – будь у тебя полная возможность стать тем, кем пожелаешь, какую судьбу определил бы ты себе – покорителя космоса, артиста, министра какой-то промышленности, писателя, полководца?

– Ну, для всего этого нужны выдающиеся способности, которых я за собой не чувствую, – честно признался Лека. – Но не всем же быть выдающимися людьми! С моей профессией тоже можно приносить пользу.

– Та-ак… Иного ответа, доблестный фармаколог, я и не ожидал… Но вернемся к нашему барану. Итак, вместо того, чтобы по-здоровому захотеть привлекательную дамочку, представшую перед тобой во всем естестве, ты узрел в ней представительницу флоры и фауны. Слушай, возможно, ты ненормален… кое в чем?

Леонид Петрович скрипуче рассмеялся.

– Почему вы меня оскорбляете? – звонко спросил Лека. – Я самый обыкновенный, естественный человек…

– Нет, ты не обыкновенный! – возвысил голос Леонид Петрович. – И я это докажу!.. В наш век, когда сложнейшие явления действительности наука раскладывает по полочкам, отношения между людьми предельно ясны. Я подразумеваю физиологию. Все элементарно! Например, при помощи обыкновенных хирургических инструментов из гомо сапиенса вытаскивают его собственное, родное сердце, вместо которого вставляют чужое. Понимаешь ты – чу-жо-е! Не смешны ли в подобной ситуации болтовня о «сердечной любви», намеки на «сердечный трепет ожиданья» и прочий отживший свое слюнявый бред?

– Вы никогда не любили! – почти ненавидя сейчас этого человека, выкрикнул Лека. – Поэтому вам смешно!

– Молокосос! – шелестящим шепотом начал Леонид Петрович, но с каждым новым словом голос его становился громче и как-то зловеще задребезжал. – Если бы ты знал меня в то время, когда мы могли говорить на равных! Но с тех пор прошла вечность…

В комнате было темно, однако Лека увидел, что Леонид Петрович сел в постели. Казалось даже различимым выражение его глаз – расширившихся, нестерпимо блестящих. И Леку охватил страх, потому что он понял: дружбе с Леонидом Петровичем пришел конец…

Оба молчали. Тишина, распухая, заполняла комнату. Не в силах перенести ее нарастающего давления, Лека сказал в темноту:

– Леонид Петрович! Извините, если я… Но ведь и вы неправы! Разве не существует светлых человеческих чувств? Почему вы не верите в них?! Главное, что в людях было, есть и будет – хорошее!

Лека торопился, боясь, что Леонид Петрович вот-вот перебьет его. Однако, замкнутый в необъяснимом молчании, тот даже не шевельнулся. Осознавая, что Леонид Петрович неуязвим, Лека упавшим голосом закончил:

– Если бы основу людей составляло дурное, они давно уничтожили бы друг друга. Но человечество непрерывно совершенствуется, хотя у каждого члена общества есть какие-то недостатки… Ведь жизнь – это… это замечательно! Голубое небо, водопад в горах, любимая работа, цветущие урючины на Чимгане, беседа с настоящим другом – разве не радость?! А настоящая любовь есть. И будет всегда!

– Весьма тронут, уважаемый Лека, вашим стремлением меня перевоспитать, – пробормотал Леонид Петрович. – Урючины, водопад… Вы убедили меня… Как вас по батюшке?

– Дмитриевич.

– Так вот, Лека Дмитриевич. Вы убедили меня в том, что я глупею. Свидетельство тому – непростительно долгие разговоры с вами. Но, коли уж делаешь ошибки, их следует исправлять! Выражаясь любезным вам высоким штилем, скажу так: вы наскучили мне. Точней, надоели. Полагаю, юный кабальеро воспримет это как прогноз наших дальнейших отношений…

Предоставленный самому себе, Лека по-настоящему затосковал. Он настолько привык постоянно находиться под руководством и попечением Леонида Петровича, что первые два дня не знал, чем заполнить время, которое, кажется, замедлило размеренный ход. Побаливало сердце. Врач объяснил: результаты лечения скажутся лишь через несколько месяцев. Но все равно было Леке со всех сторон неважно…

Приближался Новый год. Думая об этом, Лека малодушно сетовал на судьбу, разверзнувшую пропасть между ним и Леонидом Петровичем накануне такого праздника.

* * *

А вечером тридцатого декабря произошло событие, в которое даже за пять минут перед ним Лека не смел бы поверить…

…Он сидел у окна палаты и бездумно смотрел в синюю полутьму парка, перечерченную гирляндами разноцветных огней, когда вошел Леонид Петрович. Он был без шапки, слегка навеселе. Снежинки, осыпавшие его плечи и седину кудрявых волос, придали милому для Леки облику необычно праздничный вид.

– Великолепная погода, дружище! – вешая пальто, с подъемом бросил он. – И жизнь хороша, и жить хорошо!

Лека не успел опомниться от радостного изумления, ибо это было первое обращение к нему за время, прошедшее после печально памятной размолвки. Леонид Петрович присел рядом.

– Каюсь, Лека Дмитриевич, твоя взяла. Будучи посрамленным, торжественно восклицаю: да здравствует любовь, которая, как известно, правит миром! – несмотря на вроде бы шутливый тон, без улыбки сказал он, протягивая Леке белый конверт, на котором крупно и четко было выведено: «Лене Потапову. Лично».

Почему-то волнуясь, Лека внимательно разглядывал конверт. Леонид Петрович тактично отошел.

На вчетверо сложенном листке бумаги, явно выдернутом из ученической тетради в клетку, было написано старательно округленными буквами:

«Леня! Извини, что сама навязываюсь. Но что делать – ведь ты не обращаешь на меня внимания. А завтра – Новый год! У нас в школе состоится вечер. Поэтому, если никуда не договорился, приходи. Встретимся в сквере на Некрасовской. Думаю, это удобно, потому что недалеко от школы. Буду тебя очень, очень, очень ждать! С товарищеским приветом Клара.

P. S. Ох, чуть не забыла – в 10 часов. Обязательно, ладно? Жду!»

Переполненный радостным смущением, Лека дважды перечитал записку. Леонид Петрович, к лицу которого как будто прилипла застывшая улыбка, внимательно наблюдал за ним.

– Кто передал вам письмо? – стараясь не проявить испытываемых им чувств, спросил Лека.

Леонид Петрович охотно сообщил:

– Да только сейчас, на подходе к санаторию, догоняет меня тоненькая этакая синьорита в пальтишке… Погоди, погоди… Точно! В пальтишке с коричневым меховым воротником. Это описание тебе о чем-то говорит?

Он внезапно умолк. Оживление покидало его лицо. Казалось, оно линяет у Леки на глазах. Но через несколько секунд, тряхнув головой, Леонид Петрович снова заулыбался.

– Считаю необходимым уточнить, скромнейший Дон-Жуан – синьорита хорошенькая! Особенно очи… Я не поэт, но скажу: синие и чистые, аки два высокогорных озера… К слову – что она пишет? Пардон за навязчивость. Если нечто интимное, вопрос снимаю.

Леонид Петрович извиняющимся жестом прижал руку к груди. Леке очень не хотелось показывать записку. Но светлое настроение и признательность Леониду Петровичу преодолели мгновенное колебание. Тот пробежал глазами по листку.

– Превосходно! – чуть ли не заискивающе похвалил он. – Если не ошибаюсь, это как раз случай, о котором мечтают романтики?.. Но, извини – когда ты успел?

Лека еще раз посмотрел на записку. И недоумение охватило его, потому что бумага, пожелтевшая словно от дыхания времени, была даже чуть обтрепана по краям…

– Странно… Неужели новую бумагу нельзя было найти? – вслух подумал он.

Леонид Петрович глянул на Леку, потом на записку, пожал плечами.

– Действительно, ребус!.. Впрочем, опять же романтика. Раздобыла листок из тетради, принадлежащей бабушке или дедушке. Не исключено, что другой в этот момент просто не было под рукой. Ей-богу, сам не пойму. Однако факт налицо – конверт-то вполне современный.

– Откуда она меня знает? – опять усомнился Лека.

– Что такое? Вы даже незнакомы?! – в свою очередь поразился Леонид Петрович. – Совсем здорово!.. Но и это объяснимо: мало мы с тобой бродили, что ли? А любовь с первого взгляда… Тебе ли сомневаться в ней, поэтичный мой Лека?

Леонид Петрович приподнял уголки губ, деловито осведомился:

– Где находится пункт свидания – тебе известно?

Лека отрицательно качнул головой.

– Зато я его хорошо помню. И тебе покажу, – заверил Леонид Петрович.

Тогда Лека улыбнулся так широко и счастливо, что засветилось его худое лицо, на щеках и подбородке покрытое рыжеватым пухом.

– Все складывается прекрасно, – удовлетворенно резюмировал Леонид Петрович. – Детали обсудим в рабочем порядке…

В маленьком заснеженном скверике было безлюдно. Лека пришел сюда в половине десятого. Посреди пустынного «пятачка» возвышалась гранитная фигура девушки в солдатской пилотке и с автоматом наперевес в напряженных руках. На ее гимнастерке рельефно выделялась звезда Героя.

Мельчайшим бесплотным крошевом толклись в воздухе снежинки, высверкиваясь в ореоле неонового светильника, под которым притулился Лека. Время тянулось медленно, и он решил как можно дольше не обращать внимания на часы. А когда взглянул, их стрелки показывали пять минут одиннадцатого.

Клары не было.

«Женщины считают обязательным для себя хоть немного опоздать на свидание», – утешил себя Лека где-то вычитанной сентенцией. Но тревожное недоумение нарастало, потому что минуты бежали, а она не появлялась.

«Вдруг вечер отменили?» – пронеслась несуразная мысль. Он понимал, что это чушь, но упорно искал объяснения случившемуся. Ощущение потери сжимало сердце, ибо не сбывалось то светлое, трепетно ожидаемое, без чего немыслима жизнь…

Уже потеряв всякую надежду, Лека не поверил глазам, увидев на белизне примыкающей к скверу улицы торопливую девичью фигурку. Он едва удержался, чтобы не кинуться ей навстречу. Но девушка, совсем близкая, словно привидение исчезла в каком-то проеме…

Снова – в который раз! – он уставился на часы. Было без семи одиннадцать. Последняя искорка надежды погасла. Лека вспомнил: Леонид Петрович сказал, что будет ждать его с Кларой в ресторане «Снежная вершина». Закурив сигарету из специально припасенной пачки «БТ», он повернулся, чтобы направиться туда. Но остановился…

Кажется, ничего сверхъестественного не произошло: ну, кто-то не явился на встречу. В жизни Леки такое уже бывало. Однако все его существо противилось происшедшему! Сознавая, что это ни к чему, он все-таки пошел к школе.

Старое трехэтажное здание обнаружилось сразу же по левую сторону от сквера. Все его окна были темны. Но Лека подергал тяжелую ручку двери, наглухо запертой. Уже сделав шаг назад, он увидел небольшую мраморную доску, прикрепленную рядом с нею. Еще неосознанным движением смахнув влажный снег, сначала бегло, а потом чуть ли не по складам, Лека прочел:

«Здесь с 1933 по 1942 год училась Герой Советского Союза Клара Дмитриевна Морошкина. Погибла, защищая честь и свободу нашей великой Родины от немецко-фашистских захватчиков».

В смятении Лека спустился по ступенькам. Как огонек во мгле, прозрение сверкнуло и озарило сознание тем, что ускользнуло от понимания…

Согласно договоренности, Лека сообщил высокомерному усатому швейцару свою фамилию, и сквозь толпу угнетенных неудачников прошел в ресторан. Еще от дверей он увидел в переполненном зале столик у стены, за которым сидел Леонид Петрович с приятелем-биллиардистом. Возле них пустовали два стула. Как бы пронизав плотность разноголосого говора, шума, звона и смеха, Лека молча уселся на один из них.

– Наконец-то! – воскликнул Леонид Петрович. – Загулял, баловень женщин!

Он отрывисто засмеялся. Приятель, с любопытством воззрившись на Леку, вторил ему добродушным хохотком, астматически присвистывая.

– Где же дама? – отсмеявшись, поинтересовался Леонид Петрович.

Лека без слов смотрел на него.

– Не пришла? Ну и бог с ней, – успокоил Леонид Петрович. – Женщины, мой милый, непостижимый народ… Знаешь что? Мы старый год проводили, а ты нет. Посему опрокинь чарочку – и все вернется на круги своя.

Он до половины наполнил фужер. Лека, давясь спазмом в горле, проглотил остро пахнувшую жидкость.

– Вот это ближе к правде! – одобрил Леонид Петрович. – А теперь закуси…

Лека потыкал вилкой в сыр, затем в какую-то рыбу, начал без вкуса жевать. Его пронизало тепло, голова чуть отяжелела, но разум – странно! – оставался совершенно свежим. И мучила его одна мысль: зачем, с какой стати находится здесь пустой стул, а перед ним, на столе – чистый прибор и рюмка, доверху наполненная коньяком? Поэтому слова Леонида Петровича прозвучали естественным ответом на тяжко недоуменные мысли:

– Дама хоть и не явилась, прибор пусть остается. Он даже кстати… Давным-давно, в незапамятные времена, любила меня чудесная девчонка. И я ее любил. Как выяснилось впоследствии…

Леонид Петрович говорил словно в полузабытьи, смежив глаза, поглаживая скатерть тяжелыми ладонями.

– …она погибла – я жив. В незабвенный день под Новый год она через младшую сестренку прислала мне приглашение встретить праздник вместе! Боже мой! Я получил его уже на призывном пункте. А когда пытался убежать на свидание, был принят за потенциального дезертира…

Леонид Петрович потрогал шрам над губой, помолчал.

– Эта записка – мой талисман. Конечно, счастья он уже не принесет, но хотя бы напоминает, что оно было возможно… С тех пор, где бы я ни находился, в новогодний вечер рюмка той девочки стоит рядом с моей…

Добродушный астматик разлил по фужерам. Отодвинувшись вместе со стулом, Лека бесцветным голосом спросил:

– Леонид Петрович, зачем вы сделали… это?

Тот, не мигая, уставился в лицо Леки налитыми кровью глазами.

– Зачем? О, прелестный отрок, разве не поэтично – прибыть на свидание, назначенное более тридцати лет назад?.. Кроме того – да здравствует справедливость! Тогда я подвел ее, сегодня она – тебя…

Подержав фужер в руке, но не выпив, Леонид Петрович поставил его на стол.

– Кажется, ты чем-то недоволен? Весьма странно… Учитывая твое стремление к романтике, я попытался предоставить тебе возможность от души повеселиться вместе с мальчишками и девчонками, которых уже никто и никогда не встретит на этой земле…

Лицо его начало пугающе бледнеть, быстро-быстро задергалось правое веко.

– …Если б ты знал, до чего вы мне отвратны – бескрылые восторженные букашки, которых удача ведет за ручку в сияющую даль!.. Почему счастье прячется от того, кому обязано принадлежать по праву – умного и сильного человека?!

Он прижал ладони к лицу, глухо потребовал:

– Записку сюда! Довольно. Финита ля комедия…

Испытывая ощущение, будто его голову продувает свежим ветром, Лека одернул пиджак.

– А у меня ее нет, – сказал он, спокойно глядя на Леонида Петровича.

– Чт-то? – на мгновение задохнувшись, переспросил тот.

– Пор-вал, – ровным голосом подтвердил Лека.

– Как… порвал? Всю войну… всю жизнь я… я держу ее… у сердца! – клокочущим голосом проговорил Леонид Петрович. – Ты осознаешь, что будет… если не отдашь?!

Лека стоял неподвижно и с особой ясностью видел на искаженном лице Леонида Петровича панический ужас… Да, эта записка была ему действительно дорога!

Медленно достав из кармана, он бросил на стол белый конверт:

– Возьмите. Я не испугался ваших угроз… Если хотите знать – вас просто жаль!

Лека сидел на скамейке в безлюдном парке, откинув голову на жесткую спинку, припущенную мокрым снегом. В ночной невесомости бестолково роились снежинки. Казалось, что они, ударяясь о гирлянды цветных фонариков, заставляют их раскачиваться…

Он приоткрыл смеженные веки и не сразу понял – слезы или снежинки, осевшие на ресницах, застилают радужно расцвеченную темноту… и резко выпрямился: по аллее, прямо к нему, торопилась девушка! На ней было пальто с меховым коричневым воротником. И даже расстояние не помешало Леке разглядеть ее глаза, синеву которых возможно сравнить разве что с нежной прозрачностью маленьких горных озер…

Нет, она не обманула его! Она спешила к нему, однако шла легко, не оставляя на снегу следов…

А когда исчезла, унесенная снежной завертью, Лека вздохнул – но тяжести на душе уже не было: он знал, что она есть! Потому что иначе – нельзя!