Текст книги "Будни и праздники"

Автор книги: Юрий Слащинин

Соавторы: Николай Бондаренко,Р. Гришин,Георгий Вогман,Валерий Нечипоренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)

– Ты у нас молодец, – пробурчал Хайрулла, и Сергей не понял, хвалил он Ларису или ругал. Наверное, все-таки хвалил.

Николай так и не нашел других туш. Достал из кабины сетку, под светом фар нашарил в ней бутылку. Блеснули в улыбке его крепкие зубы.

– Налетай, примем по маленькой!

Когда закусывали, Лариса мечтательно сказала, что хорошо бы развести костер и на палках поджарить печенку. Вкуснотища! Но разводить костер не стали, так как пламя мог увидеть кто-нибудь со стороны. Егеря и общественные инспекторы в эту пору так и шастают по здешним местам. Окот, видите ли, у сайгаков! Ну и что? Много ли их набьешь, если они, подлые, такие увертливые? Вон сколько в них палили, а свалили сущий пустяк.

Сергей все хуже улавливал, о чем идет речь: устал, должно быть, от впечатлений, ко сну отчего-то клонило, – и все меньше мучили его отвращение и жалость. Становилось не то чтобы безразлично, а как-то бездумно, и уже не выглядела Лариса чудищем, и мысль о том, что самок грешно отстреливать весной, больше не бередила душу. Он только спросил Николая, когда закончили есть:

– А зачем все-таки сайгаку такой нос?

– Чтоб воздух согревать! Зимой в степях – под сорок градусов, воздух аж режет, особенно на бегу, запросто легкие заледенеют. Вот сайгак и греет его, пропуская через нос! Природа – ушлая, Серега, все предусмотрела…

Потом Хайрулла снова вел грузовик по бездорожью, звериным чутьем угадывая, куда подались животные. Николай стрелял и спрыгивал с машины, чтобы добить и подобрать очередного сайгака. Лариса без устали свежевала и засовывала в мешки то, что еще десять минут назад было живым существом… Сергея все это будто не касалось. Он сидел теперь в кабине, потому что в кузове, по словам Николая, только мешал делу, и сосредоточенно следил лишь за тем, чтобы на ухабах и буграх не стукнуться головой о переднее стекло или потолок.

Вернулись в Алангу под утро, когда небо подернулось бледной голубизной. Сгрузили мешки в доме Ларисы, жившей с матерью на дальней окраине поселка. Говорили о каких-то клиентах, о том, кому сколько продать, а кому и подарить мясо, поскольку свои люди всюду нужны. Сергей не вникал в их счеты-подсчеты. Умылся под краном во дворе и с разрешения матери Ларисы, суетливой, вовсе не сонной с ночи женщины, прилег на топчане в углу боковой комнатушки. Думал полежать несколько минут, да закружилась голова, и он словно провалился куда-то, где было душно и тяжко.

Проснулся от ощущения, что с него стаскивают сапоги. Сел и ошарашенно уставился на Ларису, которая стояла перед ним и приглушенно смеялась.

– Ты – зачем?..

– Кто же так спит? Раздевайся. Вот тебе подушка, одеяло.

– Я домой пойду… Где Николай?

– Ушел давно. Отдыхай!

Он посидел, подумал, не обращая внимания на Ларису, разделся и нырнул под одеяло.

Сон только начал снова кружить голову – и вдруг пропал. Должно быть, от того, что Сергей почувствовал, как плотное прохладное тело привалилось к его спине, а ног настороженно коснулись мягкие колени.

Он понял все сразу, и от пронзительного стыда и волнения обдало жаром. Он замер, не оборачиваясь к Ларисе.

Она дышала неслышно, не шевелилась. Но вот его ухо защекотали приятно горячие пальцы. Сергей, не выдержав, спросил сердито:

– Ты чего? Не мешай спать.

Сильная рука обхватила его и вынудила лечь на спину. На него пахнуло густыми духами, и он очень близко увидел перед собою лицо Ларисы. Тонкие бровки поднялись полукругом, взгляд не то жалостливый, не то удивленный. Она проговорила медленно:

– А в машине показался ой каким бойким!..

– Да пусти ты меня.

Оттолкнуть Ларису он, однако, даже не пытался. Она навалилась на его плечо податливой грудью, и освободиться – значило прежде всего коснуться этой белой кожи, а на такое ему еще не приходилось решаться.

– Ах, ты, бедненький. – Лариса погладила его по щеке, по взмокшему лбу. – Совсем наивный…

Руки его сами обняли Ларису, а губы коснулись ее губ. Где-то в памяти вихрем пронеслись обрывки фраз, которых Сергей вдосталь наслушался от парней, опытных в любви. Промелькнули потому, что в сладком испуге ему хотелось быть готовым к тому, что случится дальше. Но эти обрывки тут же сгинули, развеянные никогда прежде не испытанными ощущениями. Он блаженно растворился в них, чтобы очнуться лишь через целую вечность, когда Лариса села на топчане и принялась приглаживать свои растрепанные кудряшки.

Произнесла низким голосом:

– Топай, Сережа, на работу, время к десяти подходит.

Сергей суматошно вскочил, вспоминая, что и вправду давно пора на стройплощадку. Мигом оделся, натянул сапоги, но вместо того, чтобы кинуться к двери, замер около Ларисы. Пробормотал:

– Можно, я завтра приду?

Она понимающе глянула на него, усмехнулась, ответила уклончиво:

– Я сама тебя найду, ладно? Как выпадет свободный вечерок, так и отыщу.

И чтобы он не огорчался, ласково сжала его руку. От вида ее ногтей, багровых, с серебряными точками, как и положено по последней моде, Сергей непроизвольно вздрогнул: их цвет напомнил ему о вспоротом брюхе сайгачихи.

– Ты долго собираешься отмываться? – донеслось до него из вагончика.

Сергей подставил под теплую струю и голову и шею. Ему непременно надо было смыть с себя запах духов, которыми душилась Лариса.

4

Когда закончили крышу, у Турсынгуль высвободилось с полчаса времени – вполне достаточно, чтобы вместе с подругами взять Сергея в оборот, или, как говаривал дядя Костя, устроить молодцу профилактику. Однако все ее планы спутал Назырбай.

Заглянув в вагончик, он понаблюдал, как Шура и Катерина располагались за столом, готовясь к встрече с Сергеем, и внезапно произнес:

– Девчата, выйдите на пять минут. Мы кое-что обсудим, – кивнул он на Турсынгуль.

Очень уж необычным был у него голос – тихим и деликатным. На просьбу, высказанную таким голосом, трудно ответить отказом, и женщины, переглянувшись с Турсынгуль, оставили их одних. Даже дверь за собой прикрыли, многозначительно вздохнув на прощанье. Не то пожалели Назырбая, не то посочувствовали бригадирше, обреченной в который раз выслушивать его признания.

Лицо у Турсынгуль стало надменным, взгляд – рассеянным.

– Ну, что? – нетерпеливо бросила она.

Коричневые, с желтыми белками глаза Назырбая потемнели оскорбленно. Открыв рот, чтоб кожа на щеках натянулась, он принялся с вызывающей бесцеремонностью скрести отросшую за день щетину черными от гудрона пальцами. Проговорил, как о чем-то решенном:

– Когда от Краснова избавимся?

– А почему нужно избавляться?

То, что Назырбай заговорил совсем не о том, о чем она думала, и обрадовало Турсынгуль, и насторожило.

– Он Сергея с толку сбивает.

– Каким образом?

– Твой Краснов шабашкой занялся! И парня втянул. К концу дня машина приезжает и увозит их в лесхоз…

Слушала, не перебивая, не удивляясь тому, что Назырбай так подробно и точно знает, чем заняты Николай с Сергеем. Если уж поселку известно, что происходит чуть ли не в каждой семье, то скрыть поездки на кошару и вовсе невозможно. Тем более, что, по словам Назырбая, кто-то из шабашников уже хвастал у магазина, сколько заработает «левой ногой».

Покачала головой, удивляясь не самой «шабашке»: кому из строителей она не известна? – а тому, как у Николая сил достает после полной рабочей смены еще ездить куда-то и там надрываться, и потом, далеко за полночь, стучаться в окно ее дома и просить выйти на минуту, чтоб поболтать на сон грядущий. Уж сколько раз, накинув старенькую, матерью когда-то присланную безрукавку, она сидела с ним на крыльце и по часу, а то и больше разговаривала о жизни, о разных случаях, о друзьях и знакомых, и не приходило ей в голову, что Николай только что фактически отработал вторую смену и устал. Железный человек! Его хватало и на то, чтобы на прощанье обнять ее. Отбиваться от него приходилось всерьез, а он все укорял, что она не любит его.

Словно наяву чувствовала сейчас Турсынгуль его сильные цепкие руки и отворачивалась от Назырбая, чтобы он ненароком не заметил, как она краснеет от собственных воспоминаний.

И еще слышала Турсынгуль голос Николая, приглушенный, звучавший немного даже загадочно. Для нее одной шелестели слова о том, до какой степени надоело Николаю одиночество. За Бузулуком, в лесном поселке, живет его мать. Зимой стережет дом, а летом сдает комнаты «дикарям», которым непременно нужно подышать свежим сосновым духом. Под Одессой, рядом с катакомбами, – хата сестренки. Растит младшенькая двух хлопчиков и торгует с мужем-куркулем на базаре, который называется Привозом. Другой родни у Николая нет, да и с этой он почти что не связан. Два-три письма в год, вот и все контакты.

Женщин, в отличие от родственников, у него насчитывалось много. Но опять-таки каких?.. Испокон веков в народе говорят, что человек за все платит, рассуждал Николай. Это правильно! За желание ни от кого не зависеть, он расплачивается домашним уютом, ребятишками, которые могли бы родиться у него с женой, и, если уж считать до конца, то и любовью. Ведь то, что до сих пор случалось, любовью не назовешь, признавался Николай. Так, провождение времени. И после очередного расставания с очередной женщиной все внутри будто обугливается. Бывает такое в лесу: дерево изнутри выгорает. Стоит с виду здоровое, а сердцевины нет.

Турсынгуль, конечно, понимала, к чему он клонит, и нередко смущало ее сомнение, не лукавит ли Николай, не бьет ли, что называется, на жалость. Есть такой прием у ловких мужчин, о чем она слышала немало. Но Турсынгуль понимала и то, что ей самой хотелось его утешить. Хотелось приласкать. Перед ней действительно одинокий и не слишком счастливый парень, и ее тянет к нему непреодолимо.

Но если он так ценит свободу, зачем ему «шабашка»? Она закабаляет шальными деньгами… Турсынгуль подошла к зарешеченному окну вагончика, беспокойно оглядела площадку.

Николай с Сергеем сидел на железобетонной плите, поодаль от товарищей, и что-то обсуждали.

Турсынгуль спросила отрывисто:

– Что предлагаешь?

Назырбай хлопнул толстой ладонью по столу.

– Выдернем из нашего здорового коллектива.

– Закона нет, чтобы выдергивать! На работу он ходит, не ленится, не прогуливает…

– Э-э, не надо защищать. Шабашник – как больная собака, всех заразит.

– И тебя – тоже?

– И меня, и тебя. Дурные деньги кого хочешь с толку собьют. Собирай собрание, проголосуем и выгоним!

– Ну, как же, дай тебе волю!.. – Турсынгуль искоса глянула на него, приказала: – Позови ко мне Николая, наедине поговорю.

От злого и в то же время радостного возбуждения Назырбаю не стоялось на месте. Он потопал сапожищами по вагончику, тоже глянул в окно, хмыкнул с издевкой.

– Отдыхают перед шабашкой!.. Но ничего, разберемся.

Оглянувшись, нет ли кого поблизости, Николай достал из кармана пачку десятирублевок и сунул Сергею в руку.

– Держи аванс. Хайрулла передал, пока ты спал у Ларисы.

Смуглые щеки Сергея стали еще темнее от румянца. Он не знал, куда глаза девать от смущения. Усмиряя себя, сосредоточился на мыслях о деньгах:

– Здесь сколько?

– Три сотни.

– Много получается…

– Мало, – энергично поправил Николай. – Привыкай к хорошим деньгам, Серега! Остальные – когда кошару кончим.

Сергей осторожно положил пачку между собой и Николаем.

– Столько не возьму…

Ветер попробовал шевельнуть красные плотные бумажки и, точно из уважения к ним, притих.

– А сколько возьмешь? – ровно спросил Николай.

– На три сотни я не наработал.

Сергею почудилось, что наступила тишина. На самом же деле ее не было. В воздухе висел всегдашний гул компрессорных станций, похожий на ровный шум водопада. Но, как и все на головных, Сергей давно уж его не замечал.

– Что случилось?

– Да пойми, не из-за денег я пошел… и вообще… Конечно, глупо отказываться. Давай разделим? – обрадовался он такому замечательному выходу из положения. – Возьми для себя и Турсынгуль. Вам нужнее!

Николай задрал голову, всем своим видом показывая, как устал от этого детского лепета, и вдруг ткнул пальцем в небо:

– Смотри!

В золотистой от солнца глубине густой россыпью чернели живые точки. Они невпопад перемещались вверх и вниз и стремительно уплывали к облакам на горизонте. Стая неведомо каких птиц летела в холод и слякоть северной весны, прочь от южной теплыни.

Пока, сбитый с толку, Сергей рассматривал ее, Николай сунул деньги ему за пазуху, схватил за руку, чтобы и не пытался вытащить пачку, и успокаивающе проговорил:

– Не зли меня, Серега, очень прошу. Взрослый человек, а несешь непотребное… Да ты потом хоть сожги их, меня не касается. Но вручить я обязан!

– Не нуждаюсь я…

– Ну и выкинь, если лишние! Или нет, придумал! – Николай хлопнул себя по колену, довольный собой. – У тебя, говоришь, был благодетель в детдоме?

– Да, а что?

Как-то он рассказал Николаю, почему зовется Джураевым. Эту фамилию дал ему детдомовский завхоз, Касым Джураев, важный, тучный, с большим животом, из-за которого он, казалось, толком и не видел детвору, толкущуюся под ногами. Однако всех примечал Касым-ота, особенно мальчишек. Жена дарила ему только дочек, и не мог он пройти мимо какого-нибудь пацаненка, чтобы не поговорить с ним о жизни или не потрогать за плечо.

Его душило от гнева, когда обижали детей. Стоило какой-нибудь мамаше прийти и начать подвывать над своим чадом, вгоняя его в истерику, как Джураев немедленно вмешивался, хотя и не обязан был по должности. Он уводил ребенка, рявкнув на посетительницу.

Из-за представительного вида его принимали за директора и потому не прекословили. А Касым-ота где-нибудь в углу клал пухлую руку на макушку икающего от слез мальчишки, и тот, странное дело, удивительно быстро затихал.

Но куда больший гнев у него вызывали мамаши, которые никогда не приходили к детям, поскольку еще в родильных отделениях написали заявления, что отказываются от своих младенцев. Узнав о прибытии такого ребенка, Касым-ота не успокаивался до тех пор, пока не обласкивал его, не задаривал всякой всячиной. И сколько лет жил в детдоме такой воспитанник, столько Джураев водил его к себе домой, прикупал одежонку, подкармливал.

Так он заботился и о Сергее.

– Ты когда-нибудь благодарил его за внимание и доброту? – с ехидцей спросил Николай.

– «Спасибо» говорил, конечно…

– Ты пошли перевод на крупную сумму, дурашка! Солидно… Дельная мысль?

Дельная. Но от нее Сергею муторно.

Он вытащил десятирублевки из-под рубашки, скомкал, но класть на плитку больше не стал.

– Ладно, найду, на что потратить.

Николай вздохнул облегченно и, едва его позвал Назырбай, поторопился уйти, опасаясь, что паренек, чего доброго, опять раздумает брать аванс, с него станет дурить до вечера.

Сергей долго сидел на прогретой за день железобетонной плите и, задумавшись, свертывал деньги в тугой упругий комок. Он уже видел в своем воображении, как едет в город за сто километров и там, в ювелирном магазине, покупает золотое кольцо, или сережки, или браслет и потом вручает подарок Ларисе. Она радуется украшению и больше не говорит, что сама найдет Сергея, когда выпадет свободный вечерок.

Без надобности Турсынгуль переставляла на столе кружки, миски, ложки, вымытые женщинами после обеда и оставленные обсушиться. Движения ее рук, размеренные, плавные, приковывали к себе внимание, но оттого что в них не угадывалось никакого смысла, Николаю становилось все неуютнее. Он вглядывался в лицо Турсынгуль, стараясь определить, почему она так отрешенно молчит.

Обманутый безлюдьем, на порог, тускло блестевший под солнцем, коричневым камешком упал тощий воробей. Бесстрашно глянул круглым оком внутрь, хрипло чирикнул, будто обругал людей, затаившихся в помещении, и упорхнул, оповещая округу, что сидят там какие-то бездельники, неизвестно зачем и почему.

– Что молчишь? – спросил Николай.

Турсынгуль только изогнула бровь, продолжая переставлять посуду, и сразу же стало видно, что она чем-то расстроена. Еще ни разу Николай не видел ее такой. Одним махом он сдвинул миски и кружки на край стола, подальше от Турсынгуль, и требовательно проговорил:

– Чем недовольна?

Она спросила прямо, без подготовки, как, очевидно, привыкла спрашивать в самые серьезные минуты:

– Зачем тебе шабашка?

Если и овладела Николаем оторопь, то не больше чем на несколько секунд. Вся в ожидании ответа, Турсынгуль не успела проследить, как он оказался рядом с ней на скамейке, как обнял. Она успела только упереться локтями в его грудь и откинуть голову назад, чтобы избежать ненужных, нежеланных поцелуев.

Голубые глаза Николая повлажнели от ласкового лукавства, губы шевельнулись в напевной фразе:

– Ах ты, господи, переживаешь, да?

– Пусти.

– Выходит, огорчилась, что я – шабашник? Но это же здорово!..

– Почему? – спросила Турсынгуль, перестав сопротивляться. Силы ушли куда-то, и стало безразлично, что кто-нибудь войдет и застанет их сидящими в обнимку.

– Если за тебя переживают, значит, ты хотя бы немножко дорог! – Он коснулся щекой ее уха. – А шабашка – пустяк, просто интересная штука.

– Особенно интересная тем, что платят много…

– Само собой! Но и азарта много, проверяешь, на что годишься. Там вкалываешь на пределе.

– А зачем Сережку втянул? – Руки Турсынгуль сами собой устроились поудобнее на груди Николая. Пальцы коснулись загорелой кожи у ворота рубашки и замерли. – Парня портишь! Дурные деньги – как болезнь для человека, особенно для молодого. – Турсынгуль заметила, что из неумело пришитой пуговицы на рубашке Николая торчит белая нитка. Наклонилась, откусила ее у основания и проделала все это так естественно, словно заметила непорядок в одежде мужа. – Ты должен его воспитывать, а не приучать к шабашке.

– Само собой. – Николай поводил губами по ее смоляным волосам, вдыхая их слабый, чуть терпкий запах. – Ладно, больше не видать ему кошары.

Прошло немало времени, прежде чем он снова услышал голос Турсынгуль:

– И сам… Бросишь?

– Что бросать?

– Эту самую кошару.

– Бог ты мой, – глубоко вздохнул Николай и покрепче прижал ее к себе, чтобы чувствовать всю разом, такую маленькую, такую невыразимо приятную. – Для тебя – что угодно, начальник!

– И не жалко заработка?

– Жалко, конечно, но все пять пальцев в рот не засунешь… – Он поцеловал ее в макушку. – И всех денег не заработаешь.

Руки Турсынгуль обвились вокруг его шеи. Она приникла к нему лицом, всем телом, и в этом движении было столько благодарной горячей нежности, что у Николая округлились ноздри, и он быстро посмотрел на дверь, прикидывая, нельзя ли ее закрыть.

Взял в руки голову Турсынгуль, заставил ее поднять лицо. Она заморгала, точно из темноты попала на свет.

– Я к тебе перееду?

– Если хочешь…

Он с силой зажмурился, чтобы прийти в себя, хмельно улыбнулся, проговорил:

– Стоп, стоп! Надо себя в руках держать… – Осторожно коснулся губами носика Турсынгуль, расслабленный, будто уставший, спросил: – Завтра, ладно? Сегодня выспаться надо, до утра колесили по пустыне… Завтра.

– Как хочешь, – прошептала Турсынгуль.

Расслабленность не отпускала Николая до самой ночи. И он потом все удивлялся, как в таком безобразно беспечном состоянии ухитрился избежать двух опаснейших скандалов.

Первый из них попытался затеять Назырбай. Едва бригада вошла в корпус новой компрессорной станции – там предстояло доделывать внутренние перегородки, – как в громадном гулком помещении раскатился его голос:

– Эй, Краснов, не отставай! Здесь тебе – не шабашка.

– Какая шабашка? – игриво всполошилась Шура.

Остальные тоже оживились. Похоже было, что, на потеху бригаде, Назырбай опять сцепится с Николаем по какому-нибудь мелкому поводу. Однако потехи не было. Налитый холодной угрозой, Назырбай поманил Николая к себе:

– Иди сюда, расскажи, как позоришь коллектив.

Долго молчал Николай. Осунувшийся, небритый, так как утром не успел забежать в общежитие, он выглядел заметно хуже, чем обычно, и кое-кому из женщин мельком подумалось, что, как ни крути, а, видать, поистрепался парень в своих странствиях по земле. Лоск вот сошел немного, и оказалось, что внешность-то потертая.

– Ты кино не устраивай, дядя, – наконец, сказал Николай. Слова вроде бы неприязненные, но, что удивило всех, в них не слышалось ни злости, ни обиды. Он словно подтрунивал над Назырбаем с усталой ленцой. – Что было, то минуло, и нечего надсаживаться…

– А что минуло? – перебил дядя Костя, любивший все выяснять до конца.

– Мы с Сережкой слегка подхалтурили в свободное время. На кошаре в лесхозе!.. Но уже завязали, потому что тяжеловато два воза тянуть разом.

Катерину, женщину практичную, всегда интересовало, кто сколько зарабатывает:

– И много получили?

– На вино хватит к Первому мая.

– На всю бригаду? – оживился Михаил.

– Ну!

– Тогда – лады, – одобрил он от всего сердца предстоящее мероприятие. – Считай, коллектив простил временное ваше заблуждение. – Повернулся к Назырбаю. – Простил или как?

Тот кивнул неопределенно, не в силах скрыть растерянность.

Турсынгуль и Николай вышли из вагончика порознь, сторонясь друг друга. Как встретятся глазами, так отворачиваются! Тут и сомнения быть не могло, что они расстались врагами. А оказывается, Николай уступил… Назырбай ушел в дальний конец корпуса, чтобы никого не видеть и не слышать.

Второй скандал чудом минул Николая уже вечером, когда Сергей спросил, в самом ли деле с кошарой покончено.

Николай, искупавшийся под краном, блаженно лежал на кровати, сомкнув веки. Он прислушивался к тому, как отдыхали мускулы, как сходила потихоньку усталость, что накопилась за суматошные сутки, и в легком забытьи ответил:

– Хайрулла намекает, что в лесхозе назревает проверка. Сейчас лучше держаться подальше от кошары. Да и Гуля сердится. – Потянулся с удовлетворенным вздохом, так что кровать одышливо заскрипела. – Скоро один в комнате останешься, Серега! Мы с Турсынгуль, как говорится, сходимся.

– Ну и молодцы, – ничуть не удивился Сергей. – Она – человек душевный, верный…

– Черствые нам ни к чему!.. Ты вот скажи: что нужно, чтобы сносно жить в Аланге? Деньги, жилье, продукты? Нет, Серега, прежде всего надобна заботливая баба. Она-то и найдет, что пожевать, и постирает, и постель приготовит. Прачечной у вас не будет еще сто лет, полгода походишь в столовку – катар заработаешь… Да и обнимать случайных девок тоже, я скажу, не перспектива!

Поскольку Сергей никак не отзывался, Николай открыл глаза. Паренек сидел, как в гамаке, на своей кровати с отвисшей до пола сеткой и, не мигая, смотрел на него. Еще влажные после купания жесткие волосы торчали в разные стороны, и оттого у Сергея был нелепый испуганный вид.

– Ты чего?

Тот заговорил с усилием, преодолевая что-то в себе:

– О ком ты говоришь? Это же Гуля.

– Ну! – подтвердил Николай, ничего еще не понимая.

– Значит, охмуряешь ради обедов и чистых штанов? – Сергей громко сглотнул слюну, набежавшую из-за спазма в горле, и, бледнея, спросил: – Но ты представляешь, что с ней будет, когда она догадается? За что ты ее так?

– Остынь-ка, браток. – Только сейчас Николай начал сознавать, что наговорил в последние минуты. Закинул длинные руки за голову, старательно зевнул. – Не принимай все за чистую монету, Серега.

– А за какую принимать? Нечестно, Коля!

Вскочил, пружинисто шагнул к Николаю, встал над ним. Тот с невольной опаской наблюдал, как от возмущенья посерели скулы Сергея. Прежде Николай не очень-то верил, что паренек, бывало, и на танцплощадке дрался, и хулиганил помаленьку. С тех пор, как они познакомились, с Сережкиного лица редко сходила улыбка и вел он себя покладисто. Но вот теперь в нем неожиданно проглянуло то, что доставляло столько хлопот женщинам в бригаде: когда его сильно задевали, он лез напролом. Николаю встречались такие: ни перед чем не останавливаются, прут на рожон, хоть лупи их до бесчувствия.

Он кивнул Сергею на стул:

– Не торчи, ради бога, столбом.

– Коля, притворись, что разлюбил.

– Чего-чего?

– Нельзя, Коля!.. Дури кого хочешь, но только не Гулю.

– Влюблен в нее, что ли? – прищурился Николай. – А то смотри, ревновать буду…

– При чем тут… Ну, нельзя ее обманывать!

– Но кто обманывает? – с нажимом произнес Николай, показывая, что и обидеться может на глупые обвинения. – Послушай, ты что ожидал от меня? Что я начну говорить: вот, мол, люблю, жить без нее не могу!.. Но как-то неловко, Серега. Ты учти: среди мужиков не принято в чувствах распинаться. Каждый, наоборот, прикидывается, будто ему все нипочем. Иной несет свою жену последними словами, а сам ведь любит! Так что запомни на будущее: не всему, что слышишь, надо верить.

– Юлишь, Коля, – определил Сергей. Однако серая бледность понемногу таяла на его скулах.

– Зачем же? – произнес Николай по-прежнему сдержанно. – Перед тобой – глупо…

– Поклянись!

– Ну, это уж совсем по-детски.

– А ты все же поклянись.

– Да отстань ты от меня, господи!.. Связался с младенцем… Люблю я ее, люблю, доволен? И давай спать! – начал он сердиться. – Намотался за сутки, а тут еще… Свет выключай.

Заснуть, однако, ему не удалось еще долго. Вероятно, от переутомления.

За тонкой стенкой пело радио, включенное комендантшей-полуночницей. Сергей спал неслышно, укрывшись с головой одеялом. Поначалу он ворочался, да так резко, будто вызов бросал Николаю каждым своим движением. А потом все-таки притих… В поселке коротко взлаивали собаки, как бы перекликаясь между собой.

Хотелось Николаю полной тишины, спокойствия. Досадно было, что ушло беспечное настроение, вспугнутое Сергеем, и думалось о том, какая все-таки жизнь однообразная. Везде одно и то же: и женщины, и дураки, и проблемы, которые нужно решать.

Уже засыпая, он вздрогнул от лая. Невесть отчего все больше беспокоились собаки.