Текст книги "От красного террора к мафиозному государству: спецслужбы России в борьбе за мировое господство"
Автор книги: Юрий Фельштинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 56 страниц)
Широкий (Майский) Иван Тарасович, нарком внутренних дел Молдавской АССР. Арестован 27 сентября 1938 г. После объявления ему об окончании следствия покончил жизнь самоубийством в тюрьме.
Шлифенсон Самуил Иосифович, начальник УНКВД Гомельской области. Арестован в ноябре 1938 г. Приговорен 18 мая 1939 г. Расстрелян.
Шнеерсон Моисей Борисович, бригадный интендант, кооперативное управление НКВД СССР, заместитель начальника Сегежстроя ББК НКВД СССР. Арестован 24 октября 1938 г. Приговорен 20 февраля 1939 г. Расстрелян.
Шур Константин Владимирович, начальник Главного управления мер и весов НКВД СССР. Уволен из НКВД 19 мая 1937 г. До ареста работал в Институте экономики Московской области научным сотрудником. Арестован 10 марта 1938 г. Приговорен к расстрелу 30 апреля 1938 г. Расстрелян 17 мая 1938 г. на Бутовском полигоне.
Ю
Южный Семен Григорьевич, начальник ОМЗ УНКВД Ленинградской области. Уволен из НКВД 25 мая 1939 г. Арестован в 1939 г. 14 сентября 1940 г. умер в тюрьме в Ленинграде от избиений и пыток.
Юревич Виктор Иванович, капитан госбезопасности, начальник УНКВД Кировской области. 28 января 1939 г. зачислен в действующий резерв. Осужден 25 января 1940 г. Расстрелян 26 января 1940 г. в Москве.
Я
Ягода Генрих (Енох) Григорьевич (Гершенович), нарком внутренних дел, нарком связи СССР. Арестован 28 марта 1937 г. Приговорен на процессе 2–13 февраля 1938 г. Расстрелян.
Ямницкий Михаил Сергеевич, Второе Управление (особых отделов) НКВД СССР, заместитель начальника Особого отдела НКВД ОКДВА. Арестован 6 ноября 1938 г. Приговорен 26 февраля 1939 г. Расстрелян.
Ярцев Виктор Владимирович, майор госбезопасности, начальник отдела водного транспорта, шоссейных дорог и связи (11-й отдел) НКВД СССР, 1-й заместитель народного комиссара связи СССР, кандидат в члены ЦК ВКП(б). Арестован в июне 1939 г. Приговорен 28 января 1940 г. Расстрелян.
Последние расстрелы относились к 1956 году.
Разумеется, можно считать, что все сотрудники органов советской госбезопасности времен Сталина по нормам и стандартам международного Нюрнбергского процесса 1946 года являлись преступниками и были достойны наказания и даже смерти, независимо от того, кем и когда этот смертный приговор приводился в исполнение: самим Сталиным или его преемниками. Но абстрагироваться от эмоций иногда сложно даже в отношении палачей. Л. Л. Шварцман, заместитель начальника Следственной части по особо важным делам МГБ (ведший дела писателя Исаака Бабеля, писателя и журналиста Михаила Кольцова, режиссера Всеволода Мейерхольда), арестованный в октябре 1951 года вместе с рядом сотрудников госбезопасности еврейского происхождения по обвинению в организации «националистического еврейского заговора» под руководством министра госбезопасности Абакумова, 26 августа 1956 года Военной коллегией Верховного суда СССР был приговорен к расстрелу. В предсмертном письме он написал:
Прошу, однако, если приговор не будет отменен, расстрелять меня выстрелами из огнестрельного оружия пятью разрывными пулями, иначе от одной пули я не умру, от двух или трех – тоже, тем более обычных, а останусь жить и мучиться, а я совсем больной физически, и мук и боли уже не переношу.
Понятно, что эти кровавые качели красного террора в отношении «своих» в разные периоды советской истории перевешивали то одни, то другие. И очень часто первых нельзя было отличить от вторых, а вторых от первых. Но суть заключалась в том, что партия безумно боялась созданного ею монстра – госбезопасности, в которой при этом сильно нуждалась, так как госбезопасность защищала партию от врага, каковым считался весь земной шар. В то же время советская госбезопасность, которой страшилось все человечество, боялась только одной структуры: компартии Советского Союза, потому что хорошо знала, что, перехватывая время от времени инициативу, КПСС прежде всего бралась за очередную чистку ГБ, истребляя и убивая десятки тысяч ее сотрудников.
Так было и в 1953 году, когда, после смерти Сталина, ненадолго растерявшись (но быстро разделавшись с Берией), партия снова перехватила контроль и не выпускала его из своих рук до прихода к власти бывшего председателя КГБ222, ставшего затем генсеком, Юрия Андропова.
Чего именно не предусмотрел Сталин и почему к началу марта 1953 года группа заговорщиков решила его устранить, мы можем только догадываться. Календарные совпадения случаются в истории часто. Отметим одно из них: 30 годами ранее, 5 марта 1923 года, Сталин устранил своего учителя Ленина.
Сталин убирал всех, кто мог представлять теоретическую угрозу его власти. Обладавший криминальным мышлением, он никому никогда не верил. Еще во время войны он приказал оборудовать квартиры всех советских маршалов аппаратурой слухового контроля, чтобы доподлинно знать, что о нем говорят его военачальники. Через год после Парада победы, который принимал маршал Георгий Жуков, в июне 1946 года, Сталин сослал Жукова командовать Одесским военным округом.
В Вооруженных силах СССР к концу войны было три крупных военачальника, имевшие звание главных маршалов родов войск: главный маршал артиллерии Николай Воронов и главные маршалы авиации Александр Новиков и Александр Голованов. По окончании войны всех их Сталин сместил с постов. При этом маршала Новикова по ложному обвинению бросили в тюрьму. В 1947 году также отстранили от должности командовавшего советским флотом адмирала Николая Кузнецова. По сфабрикованному обвинению он был предан суду и разжалован до звания контр-адмирала.
Проливший реки крови Сталин становился все более и более подозрительным. Верных своих прислужников Молотова и Ворошилова он публично начал обвинять в шпионаже; поносил Микояна; по настойчивой рекомендации Берии убрал из Кремля верного ему несмотря на расстрел жены многолетнего своего помощника Александра Поскребышева.
Октябрьский 1952 года пленума ЦК ВКП(б), на котором Сталин подверг уничижительной критике еще не расстрелянных им старых своих соратников, с полной убедительностью показал еще живому ближайшему окружению, что грядет очередная большая чистка. Новый министр госбезопасности Игнатьев активно занимался тогда так называемым «мингрельским делом», получив четкое указание от «хозяина» искать «большого мингрела».
«Большим мингрелом» был Берия. Цель Сталина стала очевидной. 20 февраля 1953 года Сталин вызвал к себе Игнатьева и руководителя советской разведки Судоплатова и поручил им устранить лидера Югославии Иосифа Броз Тито. Во время этой беседы Сталин как бы невзначай упомянул Берию: «Не люблю я Берию, он не умеет подбирать кадры, старается всюду поставить своих людей».
Ставленник Маленкова Игнатьев поспешил пересказать разговор Маленкову. Тот поделился информацией с Берией. Берия понял, что медлить нельзя, что «мингрельское дело» близилось к кровавой развязке. «Он нас всех перестреляет», – ответил Берия Маленкову.
Ощущение грозящей опасности было общим.«Поживи он [Сталин] годик-другой – и я бы не уцелел», – вспоминал Молотов.
Хрущев писал в мемуарах: «Если бы Сталин не умер, не знаю, чем бы все кончилось. [...] Если бы Сталин прожил еще какое-то время, то катастрофой кончилась бы жизнь и Молотова, и Микояна».
Маленков и Берия в это время постепенно заменяли старое окружение Сталина на свое, новое. Считавшегося преданным Сталину Абакумова заменили на кандидатуру Маленкова Игнатьева. В заместители ему Берия, предварительно заручившись согласием Сталина, поставил своего человека Сергея Гоглидзе.
В мае 1952 года сняли с должности начальника охраны Сталина и направили в уральский город Асбест в качестве заместителя начальника Баженовского ИТЛ МВД СССР генерала Николая Власика. Новым начальником охраны Сталина стал полковник Николай Новик.
Уже в начале декабря 1952 года Власика арестовали по делу врачей, поскольку он «обеспечивал лечением членов правительства и отвечал за благонадежность профессуры». 17 января 1953 года Военная коллегия Верховного Суда СССР признала его виновным в злоупотреблении служебным положением при особо отягчающих обстоятельствах и приговорила к десяти годам ссылки, лишению генеральского звания и государственных наград. До 12 марта 1953 года Власика допрашивали почти ежедневно. По амнистии 27 марта 1953 года срок ему сократили до пяти лет, без поражения в правах, и направили его для отбывания ссылки в Красноярск. Постановлением президиума Верховного Совета СССР от 15 декабря 1956 года Власика помиловали со снятием судимости, но в воинском звании и наградах восстановлен он не был223.
Большую часть охраны и персонала так называемой «ближней дачи» Сталина в Кунцево в 1952 году тоже сменили на преданных Берии людей, выходцев из Грузии, что не могло не насторожить Сталина. «В последнее время Сталин стал запирать двери... у него нарастала какая-то боязнь», – вспоминал офицер Главного управления охраны (ГУО) МГБ, входивший в число двадцати четырех так называемых «выездных охранников» или «прикрепленных», Павел Иванович Егоров, 1926 года рождения, закончивший службу в 1961 году офицером охраны председателя КГБ Александра Шелепина.
Есть много свидетельств того, что охрана Сталина и персонал дачи буквально взывали о медицинской помощи Сталину, когда тот умирал, а его ближайшие соратники по партии саботировали оказание этой помощи. И Сталин умер. Версий о его быстрой кончине предостаточно. Но очевидно одно: внешне здоровый человек, не слишком старый, провел вечер в компании Маленкова, Берии, Хрущева и Булганина, пил с ними, как часто до этого, до раннего утра 1 марта 1953 года и наступившего дня уже не увидел. Он валялся без сознания на полу в луже собственной мочи много часов, и никому до него не было дела.
Основными заговорщиками в деле устранения Сталина были Берия, Маленков и Хрущев. В числе вовлеченных в заговор был и министр госбезопасности Игнатьев, являвшийся одновременно начальником ГУО МГБ, и офицеры личной охраны Сталина, так называемые «прикрепленные» – старшие смены Иван Хрусталев, Михаил Старостин и заместитель коменданта «ближней дачи» Сталина Петр Лозгачев.
Спустя много лет после смерти Сталина о событиях роковой для него ночи вспоминали разные люди. Хрущев писал:
Вдруг звонит Маленков: «Cейчас позвонили от Сталина ребята (он назвал фамилии), чекисты, и они тревожно сообщили, что будто бы что-то произошло со Сталиным. Надо будет срочно выехать туда. Я звоню тебе и уже известил Берию и Булганина. Отправляйся прямо туда». Я сейчас же вызвал машину. Она была у меня на даче. Быстро оделся, приехал, все это заняло минут 15. Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным... Зашли туда. Спросили: «В чем дело?». Они: «Обычно товарищ Сталин в такое время, часов в 11 вечера, обязательно звонит, вызывает и просит чаю. Иной раз он и кушает. Сейчас этого не было».
Послали мы на разведку Матрену Петровну, подавальщицу, немолодую женщину, много лет проработавшую у Сталина, ограниченную, но честную и преданную ему женщину. Чекисты сказали нам, что они уже посылали ее посмотреть, что там такое. Она сказала, что товарищ Сталин лежит на полу, спит, а под ним подмочено. Чекисты подняли его, положили на кушетку в малой столовой. Там были малая столовая и большая. Сталин лежал на полу в большой столовой. Следовательно, поднялся с постели, вышел в столовую, там упал и подмочился. Когда нам сказали, что произошел такой случай и теперь он как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении. Мы разъехались по домам.
Вызвать врачей или как-то облегчить состояние Сталина почему-то его соратникам не пришло в голову.
Вот воспоминания одного из охранников «ближней дачи» Сталина Константина Федоровича Козлова, 1924 года рождения, зачисленного в охрану в мае 1947 года:
Все двери на ключ закрывались. И просто так в них никто не войдет. Вспоминая, как мы, охранники, обсуждали случившееся со Сталиным, скажу прямо: приходили мы к одному выводу, что Сталина убили! Не может быть, чтобы просто так, ни с того ни с сего, за какие-то полтора часа человека не стало!
Геннадий Николаевич Коломенцев, 1923 года рождения, в 1950 году был зачислен в 6-й отдел ГУО МГБ (этот отдел обеспечивал обслуживание и питание высшего руководства партии и правительства), на момент смерти Сталина был частью его обслуги, но, правда, не на «ближней даче», вспоминает:
При жизни Сталина я ни разу не был на той даче. А когда он умер, мне как-то позвонил Орлов224, спрашивает: «Геннадий Николаевич, ты на даче у нас никогда не был?» Я говорю: «Нет». «Приезжай, посмотришь, как Сталин жил, какая обстановка»...
У Сталина был такой порядок. Приезжает. Чай попьет или там что... И уходит к себе. Закрывается. Все! Без звонка никто к нему зайти не мог. У него звонок стоял. Если нужно кого-то вызвать, он нажимал звонок. В ту ночь, когда он умер, ни звонка, ничего... Утро. Время подъема подходит: 10, 11... К этому часу Сталин обычно вставал... Охрана забеспокоилась. Позвонили в ГУО. Оттуда приехали. Когда вскрыли дверь, он лежал на полу около тахты, на которой спал.
Так что Хрущев очень многое описывает неточно. Двери в покои Сталина, как всегда, были заперты. Охранники находились на своих постах. За расстановку по постам и их регулярную проверку отвечал старший смены полковник Хрусталев и его сменщик полковник Старостин. Естественно, ни о каком сне во время вахты речи быть не могло.
Cменивший утром 2 марта 1953 года старшего по смене полковника Хрусталева полковник Старостин, наблюдая необычное для Сталина изменение его распорядка, доложил об этом по телефону министру госбезопасности Игнатьеву. По правилам он обязан был сделать именно это – доложить Игнатьеву. Получив подобное сообщение, министр обязан был в кратчайший срок появиться на даче, чтобы на месте выяснить ситуацию и отдать необходимые распоряжения. Вместо этого почему-то Игнатьев дал команду Старостину разыскать по телефону Берию.
Это был очень странный приказ, но он многое проясняет, если предположить, что Берия был движущей силой заговора, о чем не мог не знать Игнатьев. Не желая быть втянутым в заговор в качестве его активного участника, Игнатьев устранился от принятия каких бы то ни было решений и отдал приказ проинформировать Берию, который к охране Cталина отношения не имел, и информация о том, что Сталин спит дольше обычного, не должна была показаться Игнатьеву достойной времени и внимания второго человека в государстве.
За время «болезни» Сталина начальник ГУО, он же министр госбезопасности Игнатьев, ни разу не появился на даче, хотя его прямая обязанность состояла в том, чтобы там обязательно побывать в первую же минуту. Маленков тоже мог послать на дачу «своего» Игнатьева, но вместо этого лично послал (узнать о ходе операции по устранению Сталина) Хрущева. Тот поехал и выяснил, что Сталин еще не умер, но беспокойства и подозрений у охраны все происходящее не вызывает, и можно спокойно ждать, пока он умрет.
Именно по этой причине в своих воспоминаниях о столь важном историческом событии Хрущев уходит от конкретизации того, куда и с кем «они» вошли и с кем затем разговаривали из охраны. Тирана успешно отравили, часы жизни его были сочтены, охрана бездействовала. С этими известиями Хрущев с дачи и отбыл.
Чтобы раньше времени информация о болезненном состоянии Сталина не распространилась за пределы дачи и охрана не начала вызывать к Сталину врачей, офицеры охраны были строго предупреждены Берией о неразглашении сведений о болезни «хозяина».
Следует отметить, что по существовавшим в спецслужбах правилам офицеры личной охраны руководителя страны подчинялись исключительно главе государства и начальнику его охраны. И больше никому. Требования на этот счет всегда и везде были очень жесткие, исключения не допускались. Обусловлено это было необходимостью пресечения попыток заговоров ближайшего окружения в отношении глав государства.
В случае со Сталиным в марте 1953 года ситуация предстала в парадоксальном виде. Начальник ГУО и министр госбезопасности полностью устранился от выяснения причин «болезни» главного охраняемого в стране лица и не принял никаких мер по скорейшему началу его лечения и выяснению причин заболевания. Более того, он вообще не появился возле умирающего Сталина. Именно Игнатьев был обязан в соответствии с должностными инструкциями затребовать от всех офицеров охраны и обслуживающего персонала дачи, находящихся при исполнении служебных обязанностей в роковую для Сталина ночь, подробные рапорты с изложением того, чему они были свидетелями и каковы были их действия в сложившейся обстановке. Помещения дачи должны были опечатать, включая кухню, и тщательно обследовать. Недопитую Сталиным бутылку минеральной воды, например, обязаны были немедленно отправить на экспертизу.
Непонятно также, почему первого человека страны не отвезли в кремлевскую больницу, где врачи могли приступить к нормальному лечению пациента, а оставили умирать на даче без оказания ему необходимой медицинской помощи.
Вполне намеренно ничего этого сделано не было. Появлялись в большом количестве какие-то посторонние люди, к медицине отношения не имевшие, будто лишь ждавшие сообщения о том, что Сталин, наконец-то, умер. Очевидцы, включая дочь Сталина Светлану Аллилуеву, отмечали хозяйничанье уже в эти дни Берии, который беспрепятственно заходил в личные комнаты еще живого Сталина, куда посторонним вход был категорически воспрещен.
В результате, до 5 марта так никто и не смог установить, что же происходит со Сталиным и чем он «болен». Факт преднамеренного отравления «вождя» установили лишь 5 марта после получения результатов анализов, сделанных с опозданием в несколько дней. Патологоанатомические исследования подтвердили версию об отравлении, вызвавшем кровоизлияние в головной мозг, желудок и кишечник, приведшее, в свою очередь, к параличу правых конечностей и утрате речи. Чем-то все это напоминало историю смерти Ленина.
При проведении экспертизы фамилия Сталина врачам не называлась. Указывалось лишь, что результаты экспертизы и анализов должен забрать Хрусталев, полковник госбезопасности и начальник выездной охраны Сталина. Он первым узнал о том, что Сталина отравили. Прожил Хрусталев после этого недолго. Точных сведений о его смерти нет, но в том же году он ушел из жизни. По одной из версий, он покончил с собой.
15 марта 1953 года, через 10 дней после смерти Сталина, был смещен со своего поста Игнатьев, не достаточно активно участвовавший в заговоре. Тем не менее он явился вехой в истории советской госбезопасности, потому как стал первым руководителем ведомства, не расстрелянным после отставки. Он продолжал служить на различных партийно-государственных постах, в 1960 году вышел на пенсию, жил в Москве и тихо умер 27 ноября 1983 года. В отличие от почти всех предшественников, захороненных непонятно где и в общих могилах, Игнатьева похоронили на Новодевичьем кладбище.
9 марта 1953 года состоялись похороны Сталина. Стоявший на мавзолее Берия, указывая на гроб с телом «хозяина», сказал находившемуся рядом Молотову: «Это я его убрал, я всех вас спас». На следующий день Маленков в ходе заседания президиума ЦК партии заявил: «Считаем обязательным прекратить политику культа личности». Так что идея разоблачения культа личности уже мертвого Сталина исходила, видимо, не от Хрущева, а от Маленкова. Хрущев же в тот момент больше всего боялся стать жертвой очередной чистки, проводимой Берией: «Как только Сталин свалился, Берия в открытую стал пылать злобой против него. И ругал, и издевался над ним. Просто невозможно было его слушать!» – вспоминал много позже Хрущев о том, как вел себя Берия по отношению к умирающему Сталину.
Существует много свидетельств того, что Берию «арестовали» без санкции прокуратуры, не предъявив ему обвинений, и убили прямо во время задержания. Генерал-майор в отставке, бывший главный государственный санитарный врач СССР, академик российской Академии медицинских наук Петр Бургасов, с начала 1950-х входивший в состав группы ученых, участвовавших в разработке средств защиты от оружия массового поражения (ОМП) и находившийся в непосредственном подчинении Берии, под руководством которого в СССР велись разработки ОМП, вспоминал о дне ареста Берии:
В 12:30 [26 июня 1953 года] я поднимался из буфета к себе на этаж, и вдруг по лестнице мимо меня, мрачнее тучи проносятся министр боеприпасов СССР Борис Львович Ванников и сын Берии Серго – они меня даже чуть не сбили. Это было невероятно, чтобы Ванников не остановился и бежал по лестнице. Да и сын Берии никогда у нас днем не появлялся. Что-то случилось. Позже Ванников вернулся один, без Серго. Я был с Борисом Львовичем в хороших отношениях, мне хотелось знать, что произошло, и я зашел к нему в кабинет. А он сидит, опустив голову на стол. Потом поднимает голову и говорит мне: «Нашего шефа, Лаврентия Павловича Берии, больше нет. Его сегодня расстреляли в собственной московской квартире. Я только что там был...» И рассказывает, что сыну Берии Серго позвонил один из военных, сообщил, что дом его отца окружен солдатами. Ванников и Серго срочно туда поехали. Возле дома Берии стояли военные машины, по территории ходили вооруженные автоматчики. К Ванникову подошел капитан и сказал, что пятнадцать минут назад из дома были вынесены носилки с мертвым телом, закрытым плащ-палаткой. Стекла в кабинете Берии разбиты автоматными очередями.
Вот что вспоминал сын Лаврентия Берии Серго:
Заседание в Кремле [26 июня 1953 года] почему-то отложили, и отец уехал домой. Обычно он обедал дома. Примерно в полдень в кабинете Бориса Львовича Ванникова, генерал-полковника [...] ближайшего помощника моего отца по атомным делам, раздался звонок. Я находился в кабинете Бориса Львовича – мы готовили доклад правительству о готовности к испытаниям. Звонил летчик-испытатель Амет-Хан Султан, дважды Герой Советского Союза. С ним и с Сергеем Анохиным, тоже Героем Советского Союза, замечательным летчиком-испытателем, мы в те годы вместе работали и сошлись близко.
– Серго! – кричит, – у вас дома перестрелка. Ты все понял? Тебе надо бежать, Серго! Мы поможем...
У нас действительно была эскадрилья и особого труда скрыться, скажем, в Финляндии или Швеции не составляло [...] Я ответил отказом и тут же все рассказал Ванникову.
Из Кремля вместе с ним поехали к нам домой на Мало-Никитскую. Это неподалеку от площади Восстания. Жили мы в одноэтажном особняке еще дореволюционной постройки. Три комнаты занимал отец с матерью, две – я со своей семьей. Когда подъехали, со стороны улицы ничего необычного не заметили, а вот во внутреннем дворе находились два бронетранспортера [...] Сразу же бросились в глаза разбитые стекла в окнах отцовского кабинета. Значит, действительно стреляли [...] Не было, разумеется, и настоящего боя. Все произошло, насколько я понимаю, неожиданно и мгновенно.
С отцом и я, и Ванников должны были встретиться в четыре часа. Не встретились [...] Внутренняя охрана нас не пропустила. Ванников потребовал объяснений, пытался проверить документы у военных, но я уже понял все. Отца дома не было. Арестован? Убит? Когда возвращался к машине, услышал от одного из охранников: «Серго, я видел, как на носилках выносили кого-то, накрытого брезентом».
Серго Берия и его мать Нина Теймуразовна Гегечкори несколько месяцев содержались под домашним арестом на правительственных подмосковных дачах. После домашнего ареста последовало помещение в одиночные камеры Лефортовской, а затем Бутырской тюрем. Официальных сообщений о смерти Берии тогда еще не опубликовали. Труп Берии никто из родственников не видел. Много позже сообщили, что 26 июня Берия был арестован, помещен в тюрьму и застрелен 23 декабря 1953 года прямо в камере маршалом советской армии Павлом Батицким.
Серго Берия вспоминает, как в один из дней к нему на допрос в кабинет следователя в Лефортово приехал Маленков, в тот момент председатель Совета министров СССР:
Говорили мы с глазу на глаз. Хотя уверен, запись велась – все кабинеты тюрьмы были оборудованы соответствующим образом. Маленков сразу сказал, что приехал сюда только из-за меня. Если коротко, разговор состоялся между нами такой. Маленков сказал, что его коллеги считают, что как член партии и полезный член общества, я просто обязан дать те показания, которые от меня требуются. «Это нужно». Такие вещи, сказал, в истории нашего государства уже бывали. Это позволит сохранить мне жизнь и встретиться с моей семьей.
Я поблагодарил его за заботу, но сказал, что не могу выдумать то, чего не было. Вымаливать себе жизнь ценой предательства отца и матери я не могу. Думаю, сказал, Вы, Георгий Максимилианович, должны понять, что это было бы подлостью. Маленков не стал продолжать разговор: «Ты подумай... Я недельки через две-три заеду к тебе, и мы поговорим». [...] Маленков действительно приехал еще раз.
Как и в прежние «добрые» времена, убрав министра внутренних дел Берию и сняв министра госбезопасности Игнатьева, партия приступила к уничтожению ближайшего окружения репрессированных глав советских спецслужб. Были расстреляны в том числе все заместители и ближайшее окружение Берии: Меркулов, Деканозов, Гоглидзе, братья Амаяк и Богдан Кобуловы.
Это стало началом очередной грандиозной чистки госбезопасности, только теперь вычищали верных Сталину и Берии офицеров МГБ и сотрудников правоохранительных органов.
Генеральный прокурор СССР Андрей Вышинский, главный координатор судебных процессов времен Сталина, собственноручно подписывавший смертные приговоры, ответственный за сталинские чистки партийного, государственного и военного аппаратов 1930-х, к тому времени был представителем Советского Союза в Организации Объединенных Наций (ООН) в Нью-Йорке. В конце октября 1954 года его вызвали в Москву для доклада. Понимая, что в Москве его ждет неизбежный арест и расстрел за совершенные преступления, Вышинский тянул с возвращением. Тогда 19 ноября 1954 года из Москвы в Нью-Йорк по дипломатическому паспорту прибыл специальный агент МГБ, отравивший Вышинского.
22 ноября, в 9:15 утра, советская делегация официально сообщила о том, что Вышинский скоропостижно скончался за завтраком от сердечного приступа в помещении советский миссии ООН, расположенной по адресу 680 Парк Авеню. Никого из посторонних – дипломатов, журналистов и полицейских – в помещение миссии не допустили. Акт о смерти Вышинского подписал «доктор Алексей Кассов», официальный врач советского посольства в Вашингтоне и советской делегации ООН в Нью-Йорке.
Между американскими полицейскими властями, не захотевшими признавать акта, составленного «д-ром Кассовым», не имевшим лицензии на медицинскую практику в штате Нью-Йорк, и советской делегацией из-за этого возник конфликт. Тем не менее утром 23 ноября труп Вышинского спецрейсом вывезли в Москву. На том же самолете улетели агент с дипломатическим паспортом, прибывший из Москвы за четыре дня до этого, и посольский «доктор Кассов», больше в Америку не вернувшийся225.
Но, пожалуй, ничто так красноречиво не рассказывает о смертельной схватке партии с госбезопасностью и госбезопасности с партией, как судьбы арестованных, но не расстрелянных или убитых сотрудников НКВД/МГБ «второго ранга», работавших под министром НКВД, затем МГБ Берии. Расскажем о нескольких таких судьбах, но подчеркнем, что их были тысячи, и можно только представить, как ненавидели они компартию, в которой состояли, которой служили в меру своих способностей, возможностей и понимания, и которая только и искала повод их арестовать, унизить, подвергнуть истязаниям и заточить на всю оставшуюся часть их жизни.
Чекист Яков Серебрянский в ноябре 1923 года получил от Якова Блюмкина, назначенного руководством Иностранного отдела (ИНО) ОГПУ резидентом нелегальной советской разведки в Палестине, предложение стать его заместителем. В декабре 1923 года его приняли на должность особоуполномоченного Закордонной части ИНО ОГПУ и вместе с Блюмкиным он выехал в Яффу, чтобы собирать информацию о планах Англии и Франции на Ближнем Востоке и местных революционных движениях. В июне 1924 года Блюмкина отозвали в Москву, и Серебрянский приступил к самостоятельной деятельности. Ему удалось внедриться в подпольное сионистское движение и привлечь к сотрудничеству большую группу эмигрантов из России, составивших ядро боевой группы, впоследствии известной как «группа Яши». В 1924 году к ним присоединилась жена Серебрянского – Полина Натановна Беленькая, офицер госбезопасности, советская разведчица.
В 1925–1926 годах Серебрянский был нелегальным резидентом ИНО ОГПУ в Бельгии. В феврале 1927 года приехал в Москву, где был принят в члены ВКП(б). Из Москвы он отправился служить нелегальным резидентом в Париж, где проработал до марта 1929 года, затем вернулся в Москву и был назначен начальником 1-го отделения ИНО ОГПУ, одновременно продолжая руководить Особой группой («группой Яши»), созданной для глубокого внедрения агентуры на объекты военно-стратегического характера на случай войны и для проведения диверсионных и террористических операций в мирное время. Подчинялась группа непосредственно председателю ОГПУ Менжинскому. За границей Серебрянский лично завербовал более 200 человек.
В 1931 году его арестовали в Румынии, но вскоре освободили, и он продолжил нелегальную деятельность. В 1932 году выезжал в США, в 1934 году – в Париж. В 1935–1936 годах находился в командировке в Китае и Японии. После начала гражданской войны в Испании занимался закупкой и поставкой оружия для республиканцев. Вместе с агентом НКВД Марком Зборовским (кличка Тюльпан), внедренным в окружение сына Троцкого Льва Седова, участвовал в устранении сына Троцкого (умершего в феврале 1938 года в парижской больнице).
Осенью 1938 года Серебрянского отозвали из Франции и 10 ноября вместе с женой арестовали в Москве у трапа самолета на основании ордера, подписанного Берией. До февраля 1939 года содержали под стражей без санкции прокурора. В ходе следствия, которое вел будущий министр МГБ Абакумов, а на более поздней стадии – следователи Соломон Мильштейн и Петр Гудимович, Серебрянского подвергали «интенсивным методам допроса». На протоколе одного из допросов имелась личная резолюция Берии: «Тов. Абакумову! Хорошенько допросить!».
7 июля 1941 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Серебрянского по обвинению в шпионаже в пользу Великобритании и Франции, связях с «заговорщиками» из НКВД во главе с Ягодой и подготовке терактов против советских руководителей к расстрелу, а его жену – к 10 годам лагерей «за недоносительство о враждебной деятельности мужа».
