Текст книги "От красного террора к мафиозному государству: спецслужбы России в борьбе за мировое господство"
Автор книги: Юрий Фельштинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 56 страниц)
Дело в том, что с 21 по 24 февраля в Москве работал пленум ЦК РКП(б). Видимо, это было одной из причин отсутствия записей: Ленин интересовался работой пленума, так как
пленум рассмотрел тезисы по национальному и организационному вопросам, постановил не публиковать их до предварительного ознакомления с ними (с разрешения врачей) В. И. Ленина, и если Владимир Ильич потребует пересмотра тезисов, то созвать экстренный пленум. Пленум признал целесообразным создать на съезде секцию по национальному вопросу с привлечением всех делегатов из национальных республик и областей и с приглашением до 20 коммунистов не делегатов съезда178.
Иными словами, тезисы Сталина пленум отправил на доработку Ленину, предлагая для обсуждения национального вопроса в случае необходимости созвать еще одно экстренное заседание.
Не исключено, что такое решение приняли на основании написанного Лениным письма к пленуму, возможно и не одного письма, поскольку пленум продолжался необычно долго – четыре дня. Что же могло и должно было содержаться в этом письме или письмах Ленина?
Здесь нам помогает Троцкий, в архиве которого есть документ, датированный 22 февраля 1923 года. Из него следует, что, во-первых, Троцкий вступил в конфликт с большинством пленума (то есть со сталинцами), во-вторых, что на пленуме 21 и 22 февраля обсуждалась опубликованная статья Ленина, письмо Ленина и проект (предложение) Ленина. Похоже, что речь шла о статье Ленина «Как нам реорганизовать Рабкрин», так как это был единственный документ Ленина, опубликованный в те дни в «Правде», 25 января 1923 года, причем изначально предполагали напечатать этот номер «Правды» в одном экземпляре, специально для Ленина (утаив статью от всех остальных).
Под «письмом» Троцкий, очевидно, имел в виду обсуждавшееся в Политбюро «Письмо к съезду». «Проектом» или «предложением» Ленина мог быть отдельный документ, но мог быть и составленный самим пленумом документ, основанный на статье Ленина «Как нам реорганизовать Рабкрин»179.
Тезисы, которые пленум передал на изучение и для правок Ленину, назывались «Национальные моменты в партийном и государственном строительстве»: «Объединение национальных республик в Союз Советских Социалистических Республик является заключительным этапом развития форм сотрудничества, принявшим на этот раз характер военно-хозяйственного и политического объединения народов в единое многонациональное Советское государство».
Факт передачи этих тезисов Ленину означал, что Ленин вернул себе политический контроль над Сталиным, потребовал пересмотра тезисов, и этим объявил о созыве нового экстренного пленума.
5 марта можно считать роковым днем в жизни Ленина. В этот день, около 12.00, он вызвал Володичеву и просил записать два письма. Обратим внимание на то, что Ленин, очевидно, работоспособен и указаний на плохое его самочувствие нет. Главное, однако, то, что нет указаний на какие-либо ограничения, введенные против Ленина: он диктует, что хочет, кому хочет и сколько хочет. Похоже, что в это время, начиная с победы Ленина на февральском пленуме, тюремный режим, введенный против Ленина Политбюро по инициативе Сталина, снят.
Первое письмо было написано Троцкому:
Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если Вы почему-нибудь не согласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком Вашего несогласия180.
Вместе с этим письмом Троцкому передали еще и записку Володичевой:
Товарищу Троцкому. К письму, переданному вам по телефону, Владимир Ильич просил добавить для вашего сведения, что тов. Каменев едет в Грузию в среду и Вл. Ил. просит узнать, не желаете ли вы послать туда что-либо от себя181.
Само «дело» Ленин тоже передал Троцкому. И Троцкий его не вернул, чем продемонстрировал Ленину свою поддержку. Об этом становится известно 16 апреля из письма Троцкого «Всем членам ЦК РКП» с грифом «С. секретно»:
Мною получена сегодня прилагаемая при сем копия письма личного секретаря тов. Ленина, тов. Л. Фотиевой, к тов. Каменеву по поводу статьи тов. Ленина по национальному вопросу [...]. Статья, как сказано, имеет первостепенное принципиальное значение. С другой стороны, она заключает в себе резкое осуждение по адресу трех членов ЦК182.
Ленин, теперь уже хорошо информированный, знает, что, несмотря на решение пленума, поддержавшего Ленина, грузинское дело, вопреки постановлениям ЦК, все еще находится под преследованием Сталина и Дзержинского. Ленин понимает, что на стороне Сталина еще и большинство Политбюро. В такой ситуации Ленину, уже прошедшему через тюремный режим под надсмотром Сталина, терять уже нечего и нужно играть ва-банк. На конфликт со Сталиным в тот день идет сам Ленин, причем использует свой старый, не использованный ранее козырь: телефонный разговор Сталина с Крупской от 22 декабря 1922 года.
5 марта Ленин пишет Сталину ультимативное письмо и предлагает либо извиниться, признав поражение, либо пойти на открытую войну, делая вид, что конфликт не политический, а личный. Отметим, что Троцкого об этом письме Ленин даже не ставит в известность, хотя именно на помощь Троцкого собирается опираться в схватке со Сталиным по важнейшим политическим вопросам. Из этого можно сделать вывод, что Ленин готов принять капитуляцию Сталина конфиденциально, не унижая его перед партийным активом, сохраняя возможность последующей совместной работы и подчеркнуто сделав вид, что личный конфликт к политическим разногласиям не имеет отношения:
Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения. С уважением Ленин183.
Володичева в «Дневнике дежурных секретарей» указывает, что второе письмо Ленин «пока просил отложить, сказав, что сегодня у него что-то плохо выходит»184.
Что именно вышло «плохо», Володичева не указывает. Никаких исправлений в письмо на следующий день внесено не было. 6 марта Ленин запросил ответ Троцкого на написанное им 5 марта письмо. «Ответ по телефону застенографирован», – отметила в «Дневнике» Володичева 6 марта, но содержание ответа Троцкого в «Дневнике» не записала.
Понятно, что этот ответ был не выгоден Сталину, иначе бы его, вне всякого сомнения, записали в «Дневник».
Ленин перечитал второе письмо, адресованное Сталину, «и просил передать лично из рук в руки [и] получить ответ». Таким образом, письмо, датированное 5 марта, оставалось неотправленным до 6 марта.
В тот же день Ленин надиктовал «письмо группе Мдивани» (копии: Троцкому и Каменеву), также направленное против Сталина. И это были последние строчки, зарегистрированные официальной советской ленинианой:
Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь185.
Очевидно, что Сталин узнает и об этом тексте, что он немедленно предпринимает некие действия, и записки и речь Ленина по этому вопросу до нас уже не доходят. Хотя есть все основания считать, что Ленин их по крайней мере начал, а может быть – и продиктовал до конца.
Если «письмо группе Мдивани» отправили адресату, то письмо Сталину в течение 6 марта снова пролежало без движения. Володичева сообщает, что в задержке была виновата Крупская: «Надежда Константиновна просила этого письма Сталину не посылать»186.
В это очень трудно поверить, так как Володичева, как и все прочие секретари, не подчинялись Крупской, а подчинялись секретариату ЦК, Политбюро и Сталину. Не уведомляя Крупскую, Володичева, безусловно, о письме Ленина проинформировала Сталина. Если верить Володичевой, это было сделано только 7 марта: после предварительных переговоров Крупской с Каменевым. Тогда письмо передали Сталину, Каменеву, а затем и Зиновьеву. Володичева вспоминает:
Передавала письмо из рук в руки. Я просила Сталина написать письмо Владимиру Ильичу, так как тот ожидает ответа, беспокоится. Сталин прочел письмо стоя, тут же при мне, лицо его оставалось спокойным. Помолчал, подумал и произнес медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, делая паузы между ними: «Это говорит не Ленин, это говорит его болезнь». И продолжал: «Я не медик, я – политик. Я Сталин. Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело. А Крупская – член партии. Но раз Владимир Ильич настаивает, я готов извиниться перед Крупской за грубость».
Со слов Володичевой, письмо не было передано 6 марта по настоянию Крупской. Согласно Фотиевой, – его задержала Володичева, побоявшаяся идти с таким резким письмом к Сталину. Эта версия выглядит более правдоподобной.
Фотиева вспоминала, что Ленин «ждал ответа. Ждал по минутам. А Володичева не решилась отнести письмо Сталину, такое оно было резкое. И только на следующее утро я узнала, что письмо еще лежит у нас. Велела Володичевой отнести»187.
Кто из них говорит правду – понять трудно.
После того как адресат получил письмо, Володичева «записала коротенький ответ Сталина Владимиру Ильичу, и так волновалась», что с ее почерком случилось что-то неузнаваемое. Ответ Сталина, в свою очередь, Володичева не понесла Ленину – она отправилась на квартиру к Каменеву:
Мне посоветовали это мои товарищи, в частности Мария Игнатьевна Гляссер. [...] Она сказала, что обязательно нужно зайти и показать это письмо Каменеву, потому что Сталин может написать такое, что вызовет беспокойство Владимира Ильича. Каменев его прочитал и вернул мне со словами, что письмо можно передать. После посещения Каменева я вернулась к себе в секретариат. Но письмо не было передано, потому что уже было поздно: Владимиру Ильичу уже было плохо.
«Плохо» – не совсем точное определение. 5–7 марта произошли события, за кулисами которых стояли Сталин, Дзержинский и их подчиненные, события, окутанные тайной. Похоже, что уже 6–7 марта Ленина арестовали:
Официально стало известно, – вспоминает Володичева, – что Владимир Ильич 6 марта или даже уже 5-го был не в состоянии ни читать, ни работать, ни кого-то принимать, ни что-то предпринимать. С ним нельзя было связаться.
«Официально было известно...», «с ним нельзя было связаться...» – это и есть указание на арест Ленина. Значит, уже 5–6 марта Володичева сообщила Сталину о написанном письме Ленина, равно как и о письме Ленина Троцкому.
«И как было с Надеждой Константиновной – это тоже неизвестно», – продолжала Володичева. Из этого мы обязаны сделать вывод, что одновременно, 5–7 марта арестовали и Крупскую.
М. И. Ульянова, очевидно, тоже арестованная, получила разрешение на телефонный звонок Сталину. Содержание их разговора неизвестно, но из обрывков раздававшегося в телефон крика можно было понять, что она требует немедленного освобождения и угрожает, что в противном случае обратится от имени Ленина с призывом о помощи к рабочим Москвы. На Сталина, похоже, эта угроза не подействовала188.
6 марта Володичева записала в «Дневнике»: «Письмо Владимиру Ильичу еще не передано, т.к. он заболел». Это была последняя фраза «Дневника дежурных секретарей Ленина» (расшифрованная Володичевой в 1956 году).
«Нельзя сказать, знал ли Ленин об ответе Сталина, с точной достоверностью. Да, впоследствии, когда мы были на даче, когда ему стало лучше, это было возможно. Но возможно, а не точно!» – так завершила Володичева свой рассказ о последней схватке189.
Узнал ли после 6 марта бессильный Ленин об ответной записке Сталина, продиктованной или сказанной Володичевой и одобренной Каменевым, – не столь уж важно. В ночь на 10 марта 1923 года в Горках что-то происходит, у Ленина случается очередное ухудшение здоровья, и он теряет речь. Это то, что нам официально сообщается о здоровье Ленина. Через неделю Сталин, со ссылкой на Крупскую, представил в Политбюро извилисто составленное предложение отравить Ленина:
В субботу, 17/III т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном «просьбу Вл[адимира] Ильича Сталину» о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл[адимиру] Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мною Н[адежда] К[онстантиновна] говорила, между прочим, что «В[ладимир] Ильич переживает неимоверные страдания», что «дальше жить так немыслимо», упорно настаивала «не отказывать Ильичу в его просьбе». Ввиду особой настойчивости Н[адежды] К[онстантиновны] и ввиду того, что В[ладимир] Ильич требовал моего согласия [...] я не счел возможным ответить отказом, заявив: «прошу В[ладимира] Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование». Вл[адимир] Ильич действительно успокоился. Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В[ладимира] Ильича и [я] вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о том и довожу до сведения членов П[олит]бюро ЦК190.
Это первое и единственное указание на то, что к общему хору доброжелателей, предлагавших отравить Ленина, оказывается, присоединилась еще и Крупская. Но узнаем мы об этом почему-то из уст Сталина (а не из письма Крупской, что было бы логичнее, так как все-таки речь шла об умерщвлении ее супруга).
17 апреля, уже без Ленина, открылся XІІ съезд партии. «Владимир Ильич не мог знать и не знает ни порядка дня нашего съезда, ни резолюций, подготовленных ЦК», – сообщил делегатам Каменев.
За день до открытия съезда Фотиева официально передала в его президиум (состоящий из членов Политбюро) текст статьи Ленина «К вопросу о национальностях или об “автономизации”». Поскольку эта работа Ленина уже ходила по рукам в верхах партии (ее размножала грузинская делегация), решено было зачитать ее по секциям без права цитирования. Зиновьев и Каменев выступили против статьи Ленина и поддержали Сталина. Все остальные поступили так же. Грузинские «уклонисты» – Махарадзе, Мдивани и другие – были осуждены, причем их обвинителем выступил оскорбивший их ранее Орджоникидзе. Бухарин призвал голосовать за «превосходные тезисы ЦК и т. Сталина»191.
Победитель был в этот день снисходительным: «Да будет мне разрешено сказать несколько слов по этому надоевшему всем вопросу...».
22 апреля 1923 года, в день рождения Ленина, Сталин преподнес ему подарок: наградил Демьяна Бедного орденом Красного Знамени – за его роль в гражданской войне. И так как это награждение, в то время беспрецедентное само по себе, поскольку наградили поэта-агитатора не в день Красной армии – 23 февраля, и даже не в год окончания гражданской войны, а позже, то в отношении человека никогда не воевавшего приходится предположить, что мстительный иезуит Сталин имел в виду совсем другую гражданскую войну и совсем другую победу – победу в гражданской войне внутри большевистской партии над Лениным.
В период с 7 марта 1923 по 21 января 1924 года как политический деятель Ленин уже не функционировал, а задача Крупской и Ульяновой состояла лишь в том, чтобы предотвратить убийство арестованного в Горках Ленина и продлить сколь возможно его жизнь. Крупская в те месяцы очень осторожничала. Только после смерти Ленина, 29 января 1924 года, она отважилась написать записку Троцкому, которая, по существу, оказалась прощальной:
Дорогой Лев Давыдович, [...] то отношение, которое сложилось у В. И. к Вам тогда, когда Вы приехали к нам в Лондон из Сибири, не изменилось у него до самой смерти. Я желаю Вам, Лев Давыдович, сил и здоровья и крепко обнимаю192.
После смерти Ленина Крупская опасалась и за свою жизнь. Кроме этого, она могла предположить, что теперь наступила очередь Троцкого, чьи позиции в абсолютно мафиозной по нравам партии большевиков гарантировались исключительно личной унией между Троцким и Лениным, заключенной в октябре 1917 года.
И действительно, в январе 1924 года, еще до смерти Ленина, Сталин с Дзержинским предприняли попытку отравить и Троцкого. Сам Троцкий описывает покушение более чем скромно, одной фразой:
Во второй половине января 1924 года я выехал на Кавказ в Сухум, чтобы попытаться избавиться от преследовавшей меня таинственной инфекции, характер которой врачи не разгадали до сих пор. Весть о смерти Ленина застала меня в пути193.
Как здесь не вспомнить еще раз показания чекиста Семенова: «подослать к нему врача, который привьет ему опасную болезнь»194.
Перед самым отъездом из Москвы, 18 января, Троцкий дважды посетил кремлевского врача Гетье. 21 января, через три дня после его отъезда из столицы, Ленина не стало, а оправившийся от болезни Троцкий так и не смог вернуть себе былой политический вес. Но поскольку «таинственный» характер болезни, неразгаданной врачами, самому Троцкому был понятен, он с тех пор перестал покупать в кремлевской аптеке лекарства, выписанные на его имя195.
Ответственными за операцию по отравлению Ленина были люди из ведомства Дзержинского, в частности будущий нарком внутренних дел «фармацевт Ягода» (как называл его Троцкий)196, и не случайно. Именно Ягода был инициатором создания при ВЧК в 1920–1921 годах токсикологической лаборатории, известной затем как «специальный кабинет» или Лаборатория № 12197.
Со ссылкой на свидетельство секретаря Сталина Григория Каннера есть описание отравления Ленина 20 января 1924 года:
Каннер видел, как в кабинет Сталина вошел Ягода в сопровождении двух врачей, которые лечили Ленина.
– Федор Александрович [Гетье], – обратился Сталин к одному из этих врачей, – вы должны немедленно отправиться в Горки и срочно осмотреть Владимира Ильича. Генрих Григорьевич [Ягода] будет вас сопровождать. [...]
21 января 1924 года случился очередной приступ. Он был крайне болезненным, но продолжался недолго. Крупская на минуту вышла из комнаты, чтобы позвонить по телефону. А когда вернулась, Ленин был уже мертв. На прикроватном столике стояли несколько пузырьков – все пустые. В четверть восьмого в кабинете Сталина зазвонил телефон. Ягода доложил, что Ленин умер198.
22 января в одиннадцать утра, то есть через 16 часов после смерти, что непростительно поздно, состоялось вскрытие тела. На нем присутствовали девять врачей, и завершилось оно в четыре часа дня. В медицинском заключении констатировалось, что смерть наступила от «рассеянного склероза». Неделю спустя доктор Б. С. Вейсброд, который присутствовал на вскрытии, писал в «Правде», что врачи пока еще не в состоянии собрать воедино все детали и создать общую картину о болезни Ленина. Вейсброд, по-видимому, намекал на то, что не удовлетворен заключением, последовавшим за вскрытием.
Действительно, не был осуществлен токсикологический анализ, не было описания содержимого желудка; указывалось лишь, что желудок пустой и стенки его сократились, хотя было известно, что в день смерти Ленин дважды ел. Не вдаваясь в подробности, упоминалось об отклонениях от норм в селезенке и печени. В целом врачи обошли обсуждение тех органов, где могли быть найдены следы отравления. Анализ крови тоже не сделали199.
Незадолго до смерти Ленин попросил Крупскую прочесть ему его любимый рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни». Сюжет рассказа таков: два путника переходили реку с холодной как лед водой. Один подвернул ногу и не смог идти дальше. Напарник, не оборачиваясь, ушел вперед. Раненый человек шел, сколько мог, затем упал от слабости и утомления. Чтобы не умереть с голоду, он питался сырой рыбой. Он сразился с напавшим на него волком и перегрыз ему горло. В конце концов, рыбаки заметили на берегу умирающего человека, подобрали его и выходили.
До последней минуты Ленин надеялся, что выживет, что сможет одолеть напавшего на него врага, что перегрызет ему горло, что будет спасен товарищами. Мог ли такой человек покончить самоубийством или просить у Сталина яд?
Когда я спрашивал врачей в Москве о непосредственных причинах смерти, которой они не ждали, – вспоминал Троцкий, – они неопределенно разводили руками. Вскрытие тела, разумеется, было произведено с соблюдением всех необходимых обрядностей: об этом Сталин в качестве генерального секретаря позаботился прежде всего! Но яду врачи не искали, даже если более проницательные допускали возможность самоубийства. Чего-либо другого они, наверное, не подозревали. Во всяком случае, у них не могло быть побуждений слишком утончать вопрос. Они понимали, что политика стоит над медициной.
С Крупской, Зиновьевым, Каменевым и Бухариным Троцкий формально не обсуждал вопрос о смерти Ленина даже позже:
Я не беспокоил [Крупскую] расспросами на эту тему. С Зиновьевым и Каменевым я возобновил личные отношения только через два года, когда они порвали со Сталиным. Они явно избегали разговоров об обстоятельствах смерти Ленина, отвечали односложно, отводя глаза в сторону. Знали ли они что-нибудь или только подозревали? Во всяком случае, они были слишком тесно связаны со Сталиным в предшествующие три года и не могли не опасаться, что тень подозрения ляжет и на них. Точно свинцовая туча окутывала историю смерти Ленина. Все избегали разговора о ней, как если б боялись прислушаться к собственной тревоге. Только экспансивный и разговорчивый Бухарин делал иногда с глазу на глаз неожиданные и странные намеки: «О, вы не знаете Кобы200, – говорил он со своей испуганной улыбкой. – Коба на все способен».
На похороны Ленина Троцкий тоже не поехал именно потому, что опасался за свою жизнь. А может быть, ему открыто сказали, что убьют, если он там появится. Сталин «мог бояться, – вспоминал Троцкий, – что я свяжу смерть Ленина с прошлогодней беседой о яде, поставлю перед врачами вопрос, не было ли отравления, потребую специального анализа. Во всех отношениях было безопаснее удержать меня подалее до того дня, когда оболочка тела будет бальзамирована, внутренности сожжены, и никакая экспертиза не будет более возможна»201.
Эти меры предосторожности все равно не спасли Троцкого. Большевистская мафия выгнала его из своих рядов вскоре после смерти Ленина, сослала в отдаленные районы страны в январе 1928-го, выслала из СССР в январе 1929-го и убила в августе 1940-го, предварительно умертвив всех его четверых детей. Избежать участи Ленина, в конечном итоге, Троцкий не смог.
Долгий экскурс в события декабря 1922 – марта 1923 года нам понадобился, чтобы понять, мог ли Ленин, как утверждали Сталин и Фотиева, в разгар острой политической борьбы, начавшейся еще в 1922 году, просить Сталина о яде. Ответ на этот вопрос очевиден: не мог. Сведения о том, что Ленин просил у Сталина яд в декабре 1922 года, фабриковались самим Сталиным в разное время и с поразительным упорством, будто кто-то обвинял его в отравлении Ленина (хотя сделал это только Троцкий в 1939–1940 году).
Тем не менее так совпало, что в октябре 1932 года, может быть из-за одного случайного пьяного разговора, Сталин приступил к фабрикации алиби в вопросе об отравлении Ленина на случай, если эти обвинения будут ему предъявлены.
В октябре 1932 года М. И. Ульянова неожиданно решила написать мемуары, причем не просто мемуары, а воспоминания о том, как именно болел и умирал Ленин. Поскольку Мария Ильинична была послушным партийным работником, она писала свои мемуары с привлечением неопубликованных архивных документов, то есть ее допустили к засекреченным партийным бумагам. В то же время Ульянова не настаивала на публикации этих мемуаров, на основании чего можно предположить, что она выполняла чей-то заказ. И очевидно, что заказ был от генерального секретаря ЦК РКП(б) Сталина. А так как его, прежде всего, интересовал вопрос об отравлении, он предоставил в распоряжение Ульяновой один очень важный, сфабрикованный задним числом, документ, подписанный еще одним «бесстрастным» очевидцем событий – Фотиевой, – причем заставил Ульянову этот документ процитировать в заготовленных для Сталина на всякий случай мемуарах. Фотиева заявила:
22 декабря [1922 года] Владимир Ильич вызвал меня в 6 часов вечера и продиктовал следующее: «Не забыть принять все меры достать и доставить [...] в случае, если паралич перейдет на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргу».
Поль Лафарг покончил с собой в 1911 году, приняв цианистый калий202.
Теперь нужно было объяснить, почему этой записи не оказалось в «Дневнике дежурных секретарей». Фотиева сообщила, что Ленин об этом попросил доверительно (и во всем подчинявшаяся все это время исключительно Сталину Фотиева почему-то на этот раз решила сделать так, как просит Ленин, и именно этот текст в «Дневник» не включить):
Он прибавил при этом: «Эта записка вне дневника. Ведь Вы понимаете? Понимаете? И я надеюсь, что Вы это исполните».
Но почему же тогда Фотиева не сообщила о записке позже, в отдельной докладной, например, 23 декабря 1922 года? Вообще, где же эта записка? Записки нет. А в «Дневник дежурных секретарей» запись не внесена по банальной причине:
Пропущенную фразу в начале не могла припомнить.
А в конце?
В конце – я не разобрала, так как [Ленин] говорил очень тихо. Когда переспросила – не ответил. Велел хранить в абсолютной тайне203.
В этом документе что ни слово, то ложь и подделка. Ульянова не указывает, откуда взята запись Фотиевой от 22 декабря и когда она была составлена. Несмотря на важность свидетельства, Фотиева «забывает» упомянуть его в «Дневнике дежурных секретарей». Вторую фразу документа она не записывает не потому, что забывает, а потому, что 22 декабря ее не расслышала (а в 1932 году расслышала?).
Стилистически записка составлена фальшиво. Ленин не мог продиктовать фразу: «Не забыть принять все меры достать и доставить...». Ленин не мог в тот период ничего «достать», а уж тем более «доставить». Такое мог продиктовать Фотиевой только Сталин. Сказать Фотиевой, что Ленин собирается принять яд «как меру гуманности и как подражание Лафаргу» Ленин тоже не мог, поскольку «мера гуманности» может быть только по отношению к кому-то, а не к себе. К тому же, 22 декабря, за день до начала работы над «Завещанием», Ленин вряд ли думал о том, чтобы подражать Лафаргу в самоубийстве. В революционном движении он, безусловно, ставил себя выше Лафарга и как теоретик, и как практик. Наконец, Лафарг покончил с собой одновременно со своей женой, дочерью Карла Маркса, Лаурой. Должна ли была кончать с собой, по такой логике, еще и Крупская?
Указание на то, что «записка вне дневника», – еще одна очевидная фальсификация, поскольку Ленин не знал о том, что его секретарями ведется «Дневник». Не мог он под «дневником» 22 декабря иметь в виду и свои собственные записи, так как впервые они могли быть так названы только 23 декабря, когда Ленин начал диктовать «Завещание» (дневником, во всех случаях, не являвшееся).
Не исключено, что проект с написанием мемуаров М. И. Ульяновой возник из-за истории, много лет спустя описанной журналистом, редактором и партийным функционером И. М. Гронским (1894–1985). В 1932–1933 годах Гронский был председателем Оргкомитета Союза советских писателей; в 1928–1934 – ответственным редактором «Известий ВЦИК», а в 1932–1937 годах – главным редактором «Нового мира». Кроме этого, он состоял кем-то вроде комиссара по делам литературы при Сталине204.
В 1937 году Гронского арестовали и осудили: он провел 16 лет в тюрьмах и лагерях. В 1953-м он был освобожден, реабилитирован, и в подмосковном санатории «Поречье» встретился со своей старой знакомой, реабилитированным товарищем по несчастью Лидией Шатуновской, приговоренной к двадцати годам «за намерение эмигрировать в Израиль», отсидевшей семь лет в одиночной камере Владимирской тюрьмы и выпущенной на свободу вскоре после смерти Сталина.
Во время одной из прогулок, – вспоминала Шатуновская, – Гронский, человек очень умный и очень осторожный, поделился со мной, беспартийной женщиной, своими предположениями о смерти Ленина и о той загадочной роли, которую сыграл Сталин в ускорении этой смерти. [...] Он прямо поделился со мной своей уверенностью в том, что Сталин активно и сознательно ускорил смерть Ленина, ибо, как бы тяжело ни болел Ленин, пока он был жив, дорога к абсолютной диктатуре была для Сталина закрыта205.
Что же такое рассказал Шатуновской Гронский?
В 1932-м (и этот год совпадает со временем работы Ульяновой над ее мемуарами о болезни и смерти Ленина), во время одной из встреч с писателями, Сталин и его гости изрядно выпили. Сталина «совсем развезло», и он, «к ужасу Гронского, начал рассказывать присутствующим о Ленине и об обстоятельствах его смерти [...] Он бормотал что-то о том, что он один знает, как и от чего умер Ленин».
День и месяц встречи с писателями, к сожалению, неизвестен. Но как будет показано ниже, описываемые события произошли ранее 19 октября 1932 года.
Гронский на руках вынес пьяного Сталина в соседний кабинет и уложил его на диван, где тот сейчас же и заснул. [...] Проснувшись, он долго, с мучительным трудом вспоминал, что же произошло ночью, а вспомнив, вскочил в ужасе и бешенстве и набросился на Гронского. Он тряс его за плечи и исступленно кричал: «Иван! Скажи мне правду. Что я вчера говорил о смерти Ленина? Скажи мне правду, Иван!» Гронский пытался успокоить его, говоря: «Иосиф Виссарионович! Вы вчера ничего не сказали. Я просто увидел, что вам нехорошо, увел вас в кабинет и уложил спать. Да к тому же все писатели были настолько пьяны, что никто ничего ни слышать, ни понять не мог».
Постепенно Сталин начал успокаиваться, но тут ему в голову пришла другая мысль:
«Иван! – закричал он. – Но ведь ты-то не был пьян. Что ты слышал?»
Гронский, конечно же, всячески пытался убедить Сталина в том, что ничего о смерти Ленина сказано не было и он, Гронский, ничего не слышал. Но с этого дня отношение Сталина к Гронскому совершенно изменилось, а в 1937 году Гронский был арестован206.
Несмотря на заверения Гронского, что об отравлении Ленина пьяный Сталин ничего не рассказывал, осторожный и недоверчивый генсек решил подстраховаться. 19 октября 1932 года, на встрече у Горького с писателями-коммунистами, он «повторил» свой рассказ о Ленине и яде, но уже в отредактированном виде, в том, который не страшно было тиражировать207. Как вспоминал литературный критик Корнелий Зелинский, «Сталин тогда говорил замечательно. Он рассказывал редкие, интимные вещи из жизни Ленина, о которых никто не знает»:
