Текст книги "Раквереский роман. Уход профессора Мартенса
(Романы)"

Автор книги: Яан Кросс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц)

Мы вернулись в салон. Я спросил:

– Смею ли я спросить, на что господа графы держат пари? – Я подумал: если я гожусь им в судьи, так, наверно, гожусь и для того, чтобы знать, чем вызвано их соревнование.

Господин Сиверс сказал:

– Это у нас – как ты, Вильямович, назвал его – джентльменское пари. Если верх одержит Бук, то есть граф Фермор, то я выполню желание графа Фермора. Если верх одержит мой Люцифер, то я выполню желание графа Фермора, но и он выполнит мое. Так?

– Именно так, – сказал граф Фермор и огромным голубым носовым платком вытер потное лицо.

– При этом, как я понимаю, согласованные между графами желания не подлежат оглашению? – Я сам даже точно не знаю, почему я позволил себе эту назойливость. Наверное, в надежде, что все-таки узнаю, на что они держат пари.

– Вообще-то, не подлежат. Однако нашего молодого друга мы в это посвятим. – Господин Сиверс поднял левую руку и этим движением подавил попытку графа Фермора протестовать. Если в эту секунду я еще не понял, почему его жест оказал такое удивительное воздействие, то в следующий момент мне все сразу стало ясно. Ибо господин Сиверс продолжал: – Граф Фермор желает получить у меня в бессрочный и беспроцентный долг двадцать тысяч рублей, – Я заметил, что при оглашении этого обстоятельства в присутствии совсем постороннего человека граф Фермор почти по-мальчишески надул свои пухлые губы. Господин Сиверс продолжал: – А я, со своей стороны, желаю, чтобы граф Фермор как начальник третьего департамента правительствующего сената империи (и тут с игривой усмешкой в мою сторону: видите, господин Фальк, с кем мы имеем дело!) решил бы вопрос, содержащийся в прошении, поданном городом Раквере ее величеству государыне императрице, со всем справедливым тщанием, иначе говоря, в пользу города Раквере.

Должен признаться, что эта неожиданная, искусная простота завзятого игрока, с которой Сиверс поставил на карту дело Раквере, стоившее городу многих лет, а мне – многих месяцев и недель мучений, так меня поразила, что я умолк и не высказал того, что было уже у меня на языке: «Однако, господа, разве вы не видите, что, во всяком случае в одном пункте, ваше пари, мягко говоря, странное?! В результате его господин Фермор получит беспроцентный двадцатитысячный заем совершенно независимо от того, выиграет или проиграет его лошадь!» Да, я сдержался и не сказал этого. Хотя, честное слово, уже набрал в легкие воздуха. Ибо столь ошеломляющей и необычной была наглость, с которой господин Сиверс манипулировал делами… Ясно одно: Фермор попросил у него денег. Очевидно, по случайному совпадению это произошло сразу после моего посещения, когда раквереское прошение в сознании господина Сиверса было еще дразняще свежо. Очевидно, заем, испрошенный у него – бессрочно и беспроцентно, по каким-то мне неизвестным или, может быть, все же предполагаемым причинам возврата не предполагал. Может быть, у Фермера, как бывшего начальника Сиверса, по узусу каких-то кругов, было право на его получение. В том, скажем, случае, если генерал-лейтенантский плюмаж господина Сиверса действительно появился на свет из задницы неуловимой птицы, как на это однажды намекнул Рихман. Может быть, господин Сиверс сейчас, очевидно, более влиятельный человек, чем Фермор (которого во время Семилетней войны и в самой высочайшей инстанции упрекали в пассивности), – может быть, господин Сиверс, ссужая его двадцатью тысячами, тем самым выплачивал какой-то долг (хотя бы, скажем, за сомнительную ценность своего генеральского плюмажа) и, желая подразнить Фермора, подсунул ему раквереское прошение… Однако почему же он не обусловил этот заем, как обычно: я даю тебе в долг, а ты проведешь для меня это дело в сенате? Кто его знает? Возможно, этому господину с причудами, как не без оснований охарактеризовал его Габриэль, – возможно, что капризному господину это казалось недостаточно занятным, слишком простым, слишком пресным.

Господин Сиверс послал своего зеленого камердинера в конюшню и приказал, чтобы обоих наездников – и графа Фермора и его собственного – прислали наверх в павильон. Через несколько минут они явились – ферморовский долговязый парень в облегающей шапке с козырьком и сиверсовский, тот самый веснушчатый конюх с бритой физиономией, который оба раза принимал у меня лошадь у подъезда господского дома.

Граф Сиверс сказал:

– И вам и мне нужно с глазу на глаз дать нашим гонщикам указания. Согласны?

– Само собой разумеется! – ответил граф Фермор, вытирая потное лицо. Я не понимал, почему он так нервничает, если все равно получит свои деньги, независимо от результата состязания.

– Поговорим с ними на веранде, вы по правую сторону салона, я по левую. Согласны? – спросил Сиверс и повернулся ко мне: – Беренд, вы тоже с этим согласны?

– Да-да, почему же нет, – пробормотал Фермор, а я в ответ на комедиантское обращение ко мне кивнул головой.

Господа вышли из салона на веранду, каждый со своим наездником. Я остался один и из окна с правой стороны видел, как граф Фермор сильно размахивал руками, объясняя своему в шапке, как тому следует скакать. Если бы я подошел вплотную к окну, то, наверно, смог бы разобрать и слова. В большом стенном зеркале, висевшем у того же правого окна, я одновременно видел левое и – сквозь него – как граф Сиверс постоял мгновение со своим конюхом на другой стороне веранды, и казалось, что он вообще ничего ему не сказал. За исключением одного слова, которое сопроводил скупым движением руки. Будто сказал:

– Сделай!

Графы вернулись со своими наездниками.

– Но у моего наездника должно быть право до начала состязания проехать по всей вашей конной дорожке, – сказал Фермор. – Чтобы знать, какая она!

– Разумеется, у вас есть на это право, – сразу согласился Сиверс и, в своем комедиантском духе, совершенно серьезно обратился ко мне: – Не правда ли, Беренд, вы тоже считаете, что это естественно?

– Да, разумеется.

– Очень хорошо. Граф Фермор, пошлите своего наездника… как его зовут?

– Пийтер. – Он произнес даже «Пийтё».

– Англичанин?

– Нет. Пеэтер. Но мне так привычнее.

– Совершенно справедливо. Пошлите своего Пийтё ознакомиться с беговой дорожкой. Моему Марту этого не требуется. Однако, Беренд, если вы не возражаете, Март поедет впереди и покажет ее Пийтё и его лошади. Мы подождем их возвращения. Они поедут мелкой рысью. На это Уйдет больше двадцати минут. Потом им потребуется сорок минут на отдых. Чтобы быть совершенно свежими. Сейчас без двенадцати минут двенадцать. Десять минут – дойти и оседлать. В час внизу у триумфальной арки… как вы сказали, граф Фермор, как это называется?

– Старт! – выпалил граф Фермор нетерпеливо.

– Правильно, старт. Понимаете, я стараюсь по мере возможности восполнять свое образование…

Мне показалось, что в последних словах послышалась ирония, которой он наслаждался. И он продолжал:

– Для этого самого старта – чтобы все было в объективных руках – господин Беренд подаст знак пистолетным выстрелом. – И спросил до удивления чистым эстонским языком: – Мальчики, есть вопросы? Нет, – Он жестом показал, что Пеэтер и Март могут идти. – А теперь, мои господа, я предложу вам чашечку кофе. Как принято в этом доме.

Он позвонил в колокольчик. Зеленый камердинер сразу же вошел с перекинутым через локоть свежим накрахмаленным передником и поварским колпаком в руке.

– О-о-о-о, – сказал граф Фермор, – значит, вы окажете нам честь – и сами…

Очевидно, причуда Сиверса была ему знакома.

– Я согласен, это проявление уважения, – игриво согласился Сиверс, – но это и деликатес. И я желаю, чтобы кофе был безупречным. Так. И безупречный кофе сразу будет готов.

С помощью слуги он переоделся.

– Чувствуйте себя как дома.

Когда Сиверс вместе с камердинером ушли, Фермор вытащил из кармана старомодную голландскую трубку, насадил на нее два белых двухвершковых мундштука и набил фарфоровый чубук ароматным батавским табаком. Он высек огонь, сделал первую затяжку и, выпуская дым, спросил:

– Кем вы, молодой человек, служите у графа Сиверса?

Я не имел никакого представления, намеревается ли господин Сиверс раскрыть своему партнеру по пари, что я занимаюсь ракверескими делами. Не исключено, что если я это сделаю, то могу что-нибудь нарушить в его планах. Я осторожно сказал:

– Я гость графа Сиверса.

И подумал, что такой статус в известной мере поднимет мой престиж, который, как мне казалось, господин Сиверс странным образом поддерживает в глазах Фермора… Кроме того, подумал я, мое положение гостя будет свидетельствовать, что я у Сиверса не на жалованье. Что могло бы послужить поводом для исключения меня из игры, и тем самым я лишился бы всякой возможности подтолкнуть раквереское дело в нужном мне направлении… Я сказал:

– Я являюсь, если смею так сказать, для господина графа Сиверса… другом его близких…

И подумал: пусть понимает как хочет. Если будет дальше спрашивать, буду и дальше лавировать. Но граф Фермор прекратил расспросы и только попыхивал трубкой.

К счастью, через несколько минут вернулся граф Сиверс с дымящимся кофейником и тремя золочеными чашками. С помощью камердинера он опять переоделся и собственноручно налил все три чашки. К моему облегчению, я не был вовлечен в беседу за кофе и мог беспрепятственно следить за ней: как любезно по отношению к господину Сиверсу и к а к храбро по отношению к пруссакам вел себя граф Фермор под Цорндорфом (партия Сиверса) и какую исключительную храбрость, симметрично под Куннерсдорфом, граф Сиверс проявил против пруссаков и к а к он был любезен к графу Фермору (партия Фермора).

Без десяти минут час графы поднялись из-за стола. Граф Сиверс сунул мне в руку пистолет, и мы стали спускаться на площадку перед господским домом.

Под триумфальной аркой уже стояли лошади с наездниками в седле. Графы подошли к коням. Каждый потрепал своего по морде или по холке и сказал несколько слов наезднику.

Граф Фермор:

– Ну, несись как сатана! Только смотри, чтобы последний подъем раньше времени не изнурил его! Гляди, чтобы он не споткнулся у тебя на спусках. И чтобы, идя рядом, не стал фордыбачиться. Вначале можешь отстать – я уже говорил тебе, – но не больше чем на десять шагов, помни!

Граф Сиверс, в отличие от Фермора, сказал только одно слово:

– Пошел! – и слегка хлопнул Люцифера по шее.

Смешно, но каждый повел себя так, как я ожидал этого от другого.

Я поднял пистолет и взглянул на графов. Камердинер стоял с карманными часами в руке:

– Господа, время ровно… – он выдержал десять ударов сердца и произнес, – час!

Я нажал курок, кони рванулись и понеслись с горы, разбрызгивая щебень.

Господин Фермор схватил господина Сиверса за плечо и хотел, чтобы тот побежал с ним в гору.

– Зачем?

– Отсюда не видно! Посмотрим сверху! С веранды!

По раскрасневшемуся, потному лицу графа Фермора я видел, как страстно жаждал он победы Бука, своего укороченного Буцефала. И, следовательно, как же ему хотелось избежать необходимости вмешаться в решение сената по поводу раквереского прошения, Я так и не понял, почему он так сильно желал этого избежать. Так же как мне осталось неясным, к чему стремился или чего добивался граф Сиверс. Если не считать ту особую звонкость, которая, мне показалось, прозвучала в его ответе, то я не рискнул бы предположить, что он страстно жаждет победы.

– Нет, нет! Подождем здесь. Если мы начнем следить сверху, то в нужный момент не успеем сюда обратно. Если желаете, идите сами. Я хочу видеть последнее усилие! Вблизи!

– Я тоже. Я тоже! – воскликнул граф Фермор. – Ведь решающим может оказаться один фут!

– Само собой разумеется! – подтвердил Сиверс – и мне показалось, что не без злорадства.

Мы стояли на краю площадки. В мелькании солнечных бликов и тени от деревьев я старался за графскими спинами следить за часами и прислушивался к стуку копыт, но через две минуты после старта все затихло. Мысль, что один фут или даже меньше может оказаться роковым для победителя и побежденного и что я, как судья, должен буду в нужном случае веско высказать решение, меня достаточно смущала, уже хотя бы по причине условия графского пари. У меня даже сжалось от страха сердце, когда я подумал: в сущности, мне, возможно, придется решать не исход графского пари, а судьбу Раквере…

К счастью, через семь минут все решилось, и настолько бесспорно, что им не пришлось меня ни о чем спрашивать. Я точно не помню, что в эти семь минут Сиверс рассказывал Фермору (свидетельство того, насколько я был взволнован). Какую-то дурацкую историю какой-то придворной дамы (имя он не назвал) и какого-то пажа. У дамы был золотой медальон и в нем – миниатюрный портрет этого пажа. Но тут дама стала обманывать своего возлюбленного с прусским послом, паж украл у нее медальон и между золотой крышкой и своим маленьким лицом засунул огромного дохлого прусака. Повесил ли он медальон обратно даме на шею, или послал его прусскому послу, или сделал что-то еще, я так и не узнал, потому что за поворотом дорожки на склоне послышался цокот копыт, господин Сиверс умолк, и, как мне показалось, лицо у него от напряжения окаменело. У господина Фермора слух был, видимо, слабее. Потому что он воскликнул: «Скачут! Скачут!» – когда лошади уже показались в парке между деревьями, и сразу стало видно, что черный конь, то есть Люцифер, иными словами граф Сиверс, был на полтуловища впереди белого – Буцефала, то есть графа Фермора. Будто белый гнался за своей неуловимой, а может быть, все же уловимой тенью. Граф Фермор сплюнул и, несколько пригнувшись и оттопырив зад, чтобы доставали руки, колотя себя по белым коротким штанам, закричал:

– Бук! Бук! Эх, ты, мать твою за ногу! Schnell! Darling![40]40
  Быстрее! (нем.) Милый! (англ.).


[Закрыть] Давай! Давай!

Граф Сиверс молча и неподвижно стоял точно под самой аркой. Только стоял он как-то странно кособоко, вдруг правое плечо стало намного ниже левого. Мне хотелось смотреть на лошадей, но я не мог отвести глаз от него. Чтобы понять, что с ним происходит. И понял: он опирался на трость. И за двадцать – тридцать секунд, пока приближался цокот, он на четверть ввинтил ее в щебенчатый грунт. Я подумал: только ли от азарта состязания с графом Фермором? Только ли от щекочущей радости триумфа над госпожой Тизенхаузен? Или, может быть, все же в надежде на освобождение Раквере?

Кони побежали по прямой на нас, и несколько секунд еще нельзя было понять, сможет ли белый поймать и опередить черного. Потом они пронеслись у нас на глазах сквозь арку. Люцифер сохранил дистанцию. Господин Фермор был побежден на половину лошадиного туловища. И судьба Раквере – если только господин Фермор окажется хоть в какой-то мере джентльменом – была, как мне следовало понимать, решена.

Граф Фермор сопел и раскуривал трубку. Граф Сиверс был само улыбающееся благодушие.

– Господа, после этого великолепного спектакля… – Он сунул обоим спрыгнувшим с лошадей наездникам что-то в руку, если не ошибаюсь, то каждому по золотому империалу, и, отослав их вместе с конями, продолжал: – Я хочу предложить господам отобедать. – А потом столь же шельмовским манером обращаясь ко мне: – Господин Беренд, я надеюсь, окажет нам честь и отобедает с нами. А вы, Вильямович, вы ведь не обидитесь, если мы будем обедать не здесь внизу, – он показал на господский дом, – не правда ли, вы не сочтете это отсутствием уважения к моему достопочтенному старому другу! Здесь так или иначе в вашем распоряжении все правое крыло. Но обедать будем наверху, в моем аистовом гнезде. Там я себя чувствую лучше всего.

На обратном пути к павильону я хотел вернуть господину Сиверсу пистолет.

– О нет! – отказался граф, – Оставьте его себе на память о сегодняшнем дне. Я думаю, что для вас этот день имеет значение?

– Но, господин граф…

– Никакого «но», молодой человек! – И заговорил о том, как вместе со своим другом, начальником тайной канцелярии Ушаковым, ходил когда-то в Подолии охотиться на кабанов.

Через двадцать минут зеленый камердинер пригласил нас к столу все в тот же большой салон с видом на море. Я сказал бы – не вполне изысканному столу. Ибо серебряные тарелки и бокалы, предназначенные для супа из цветной капусты, жареной говядины и красного вина, были, правда, массивные, но неожиданно топорно грубые. Едва только зеленый камердинер, налив нам в тарелки суп, вышел, как граф Фермор, громко втягивая в себя первую ложку, спросил:

– Господин Карл, поскольку вы изволили посвятить этого молодого человека, – он показал подбородком в мою сторону, – в подробности, кхм, нашего пари, то я хочу спросить: будем ли мы говорить о том, что требуется от меня в сенате, в его присутствии или позже?

– Ах, о том, что вам следует сделать? – будто забыв, о чем идет речь, переспросил господин Сиверс. – Да-да, конечно, в его присутствии! Этот молодой человек и есть посол раквереского магистрата (я промолчал, не стал возражать), специально направленный ими ко мне. Что, по существу, то же самое, как если бы он был послан к вам, не правда ли!

– А что это за место, это Раквере? – спросил Фермор с полным ртом супа, – Я это название как будто слышал, но не уверен.

– Господин Фальк все вам расскажет, – сказал хозяин.

И я как сумел объяснил. Граф Фермор слушал, пыхтя и чавкая. И ни разу ни о чем не спросил. Когда я замолчал, он сказал жовиально, даже как-то по-простецки (не знаю, в какой мере это было по-английски, но по-ферморовски наверняка):

– Нда. Тизенхаузены, разумеется, трудный номер. С их связями. Их слитностью. И упорством. Но я обещал. Кхм. Я велю секретарям что-нибудь намалевать и это дело улажу.

Значит, решено!

Меня охватило странное, похожее на тошноту чувство. Мне стало как-то не по себе, пока я не осознал, что это – радость. Радость триумфа, радость дарить, радость достигнутого. В тот момент я не стал углубляться и изучать составные части моей радости, однако в сладости победы язык мой ощутил капельку желчи, капельку стыда, стыда за победу случайную, длиной в половину лошадиного туловища… Может быть, даже стыда от победы над старой, эгоцентричной женщиной, которая с патологическим жаром занималась своими делами и делами своего рода. Однако радость за город и за себя или, вернее, все же – за себя и за город – за Мааде, которая бесспорно станет теперь горожанкой, и не благодаря ее толстому Иохану, а благодаря мне, – была в тот момент слишком сильной, чтобы обращать внимание на эти крупицы стыда. Но тут меня по щиколотку, до колен, до пояса утопили в иронии и в моем собственном позоре. Вот как это произошло.

– Что касается поручения сенатским секретарям выяснить раквереское дело, – сказал я, – так эта работа уже проделана в городе. Если господин граф Сиверс будет так любезен – у него находится проект резолюции сената. Граф Фермор мог бы просмотреть ее здесь. А я смог бы дать нужные пояснения.

– О-о, да-а, – небрежно сказал граф Сиверс, – я найду его. Когда мы кончим обедать.

Еще добрых три четверти часа мы ели под графскую беседу обо всем на свете. Вскользь граф Сиверс задал мне несколько совсем незначительных вопросов. Очевидно, просто для того, чтобы я не чувствовал себя во время их беседы табуреткой или стулом.

Затем граф Сиверс закончил трапезу. Я поблагодарил и встал, намереваясь уйти. Я понимал, что могу уже надоесть обоим господам, но момент был слишком благоприятным, и я еще раз напомнил им о бумагах, то есть о проекте решения сената.

– Правильно, правильно, – сказал господин Сиверс и, как мне показалось, с какой-то снисходительной усмешкой, небрежно, не оборачиваясь, вынул мои бумаги из стоявшей за его спиной шкатулки. – Вильямович, мне думается, что этот текст – каким его составил господин Фальк – вы вполне можете положить в основу.

Граф Фермор взял мой проект. Но не из интереса к нему, а из уважения к Сиверсу. И в свою очередь так же небрежно, не оборачиваясь, отложил на другой конец стола. Даже не заглянув в него. И сказал дружелюбно, но досадливо:

– Если мы решили вопрос решить, то какая важность, что по этому поводу написано.

И я спросил – невольно, автоматически, прежде чем ощущение пропасти, которое неизбежно должно было возникнуть и возникло от его слов, дошло до моего сознания (ощущение пропасти от вдруг понятой мною разницы между нашим уровнем решения, рассуждения и мировосприятия):

– Решения сената принимаются от имени императрицы. Разве ее величество не читает, чем они мотивированы?

Граф Фермор ковырял в зубах серебряной зубочисткой:

– Молодой человек, в империи десять тысяч, быть может, двадцать тысяч захолустий, размером подобных Раквере. Плюс города, монастыри, общества, губернии, провинции. Все они время от времени пишут государыне прошения. Помимо того, еще тысячи и десятки тысяч частных лиц. Подумайте сами, разве государыня в силах?..

Пристыженный, я замолчал, ибо подумал и понял, что до сих пор я действительно считал возможным совершенно невозможное.

Господин Сиверс разрядил обстановку. Если подобает употребить это слово. Он позвонил в колокольчик и подал мой манускрипт вошедшему зеленому камердинеру:

– Отдай эти бумаги для графа Фермора его камердинеру.

Я стоял посреди салона, намереваясь уйти, и больше меня не удерживали. Осознавая свою невероятную победу и бесспорное унижение, я сделал над собой усилие и сказал:

– Господин граф Сиверс! Господин граф Фермор! Разрешите поблагодарить вас от имени города Раквере за то, что вы милостиво соблаговолили подарить городу Раквере будущее!

– Благодарите Фермора, – сказал Сиверс.

– Почему меня, – пробурчал Фермор и рассмеялся: – Хё-хё-хё, поблагодарите Люцифера.

На обратном пути, уже проскакав между полями мызы Сиверсхофа и ощущая спиной тень ельника, я слово в слово повторил про себя, что сказал графам. И подумал: господин граф Сиверс – но какой же он граф, этот крепостной лакей?! Я сказал: господин граф Фермор – но и он никакой не граф, этот сын землемера, мужлан и международный авантюрист, да, с какой стороны он граф, что он за аристократ?! Я сказал: я благодарю вас от имени города Раквере! А где мои полномочия благодарить их от имени города?! Их нет! А моя благодарность, насколько она серьезна, если на самом деле я должен благодарить Люцифера?! И неужели тем самым городу Раквере и впрямь подарено будущее?.. Слава богу, теперь – благодаря Люциферу – оно, кажется, надежно.