Текст книги "Неруда"

Автор книги: Володя Тейтельбойм

Шестьдесят лет отделяет нас от той пылкой любви. Срок более чем достаточный, чтоб лишить юридической силы запреты – рассказывать, говорить… Время открывает любой архив. Почти все главные действующие лица ушли из жизни. Новое поколение родичей Терусы превратило эту любовь в неотъемлемую часть своей фамильной хроники. И пока росла слава, росла популярность поэта, история этой любви становилась все более красочной, зримой, и наконец печать безмолвия была сломлена. О любви тети Тересы заговорили дальние и близкие родственники, заговорили со всей непринужденностью, с гордостью и даже порицая в какой-то мере социальные предрассудки былой поры.

1971 год. Чилийское посольство в Париже. Неруда с какой-то особой улыбкой на чуть дрогнувшем лице – будто пробежали отсветы воспоминаний о далекой сердечной тайне – представил мне человека лет сорока приятной наружности. Я знал, что это наш видный экономист из Центрального банка, что он приехал в составе экономической делегации, посланной президентом Сальвадором Альенде в Парижский клуб^{45} для пересмотра вопроса о внешней задолженности Чили. Неруда как посол возглавлял эту делегацию. Поэту оставалось лишь посмеиваться над собой, памятуя о своих сложных отношениях с цифрами. Он, понятно, не разбирался в финансовых премудростях. Однако политическая сторона этого дела была ему совершенно ясна.

Итак, среди чилийских экспертов, что умело вели свой корабль, минуя все подводные камни и рифы, сложенные из астрономических цифр, оказался человек, которого Неруда представил мне весьма кратко – племянник Тересы Васкес. Тот улыбнулся, видимо удивленный, что Неруда в столь официальной обстановке отметил лишь его родство с Тересой… Из немногого, о чем он со мной поделился, я понял, что любовь Тересы и Неруды стала семейной гордостью, и никто из родных теперь не считал нужным об этом умалчивать.

Спустя время появилась более словоохотливая племянница. 15 августа 1982 года она поместила в приложении «Буэн Доминго» письмо, в котором было много новых подробностей о первой любви Пабло Неруды.

Теперь о том, о чем попутно уже говорилось… Поэт, сменивший свое имя и фамилию на Пабло Неруда, оформил это официальным актом лишь в зрелом возрасте. Новая фамилия возникла и у Тересы, его возлюбленной номер один (по хронологическому принципу). Она – не Тереса Васкес, а Тереса Леон Беттиенс. Нет, это вовсе не литературный псевдоним. Просто ее мать вышла замуж во второй раз и захотела, чтобы ее дети получили фамилию ее нового мужа. Семья Тересы принадлежала, скажем так, к высшему обществу Темуко. Полудикий маленький городок, о котором пишет Неруда, вспоминая годы своего детства, скоропалительно утратил все свои демократические черты.

В городке-лагере на всех парах шло классовое расслоение. Семья Рейес оказалась в низах, стало быть, без права доступа в «благородное общество». Семья Леон попала наверх – в высшие слои. Племянница Тересы – Роса Леон Миллер (она опубликовала свою статью, уже будучи заместителем директора французской школы в районе Сан-Мигель, в Сантьяго) убедительно показала, какую фатальную роль сыграли социальные предрассудки в отношениях Пабло и Тересы.

«Моя тетя много раз мне рассказывала, почему все кончилось разрывом. Да и в моей семье нередко возникали разговоры на эту тему. Причина ясна: родители Тересы открыто воспротивились ее дружбе с молодым человеком из безвестной семьи. Родные поэта не были приняты в их кругу, да и он сам – тоже. Словом, девушке запретили с ним встречаться. Вдобавок ко всему его прозвали Хоте – за темный длинный плащ и широкополую шляпу…»

Хоте, как мы уже знаем, – оскорбительное прозвище, его, как правило, давали железнодорожникам, поэтам, художникам… Некоторые вольнодумцы награждали этим унизительным прозвищем священников… Словом, темукское общество не желало знаться с Нерудой: ведь он поэт и к тому же человек без средств. Открытая неприязнь, выказанная молодому поэту, безусловно, повлияла и на Тересу. Но так или иначе в ее сердце навсегда осталась эта первая любовь, перед которой оказалось бессильным «вероломство безграничного забвенья». Пабло стал неотъемлемой частью жизни Тересы, и она, несомненно, страдала от порушенной любви. От любви, что озарила ярким сияньем «весь мир и сизое детство» поэта и навечно сохранилась в его памяти. Может, ее боль – запоздалое раскаяние, и оно пришло к ней, когда стала восходить звезда нерудовской славы? Как знать… Однако, что ни говори, Тереса бережно хранила каждую записку, письмо, рисунок – словом, все, что возвращало ее во времена, наполненные ароматом цветущих апельсиновых рощ. Она часами листала страницы пухлых альбомов со множеством фотографий и писем, подписанных самыми разными псевдонимами, и в ее огромных глазах, столько раз воспетых поэтом, всплывала печаль. Юный Неруда скрывался под псевдонимом не только от собственного отца, но и от родственников любимой девушки, которые глумились над безродными кавалерами, над презренными «хоте». Племянница Тересы хорошо помнит один альбом, обтянутый светлой кожей, с листами плотного картона – желтого, розового и светло-зеленого цветов. В самом низу одного из листов были те памятные слова, обведенные квадратной рамкой, которые поэт когда-то вычертил на морском берегу в Пуэрто-Сааведре: «А уходя, я написал на влажном песке наши имена – ПАОЛО и ТЕРЕСА».

Но вряд ли Тереса была тихой овечкой, безропотно повиновавшейся законам своей касты! Сохранилась фотография, где девушка стоит в костюме индианки мапуче. Если бы в андалусском – другое дело. Андалусское, цыганское было уже дозволено и воспринималось как некая экзотика в духе Мериме. А вот подражать индейцам – это не просто «полная безвкусица», это уже проступок, нарушающий законы белой расы. Появиться в наряде индианки, надеть на лоб индейские украшения – все равно что перейти в стан извечного врага. Словом, это дерзкая выходка… Да, любовь с поэтом – явный вызов всему темукскому обществу. Решиться на такую любовь и не скрывать ее – куда труднее и опаснее, чем надеть смелый маскарадный костюм…

Душу темукской красавицы, скорее всего, долго жгла незаживающая рана любви, вспыхнувшей в краю, где «вода бежит и бежит из-под дрожащих ресниц неба», любви, которую Неруда сделал достоянием мировой литературы. Ну как по-другому объяснить, почему эта очаровательная, жизнерадостная женщина, окруженная толпой поклонников, оставалась незамужней многие годы?

Лишь четверть века спустя она обвенчалась с человеком на двадцать лет моложе ее! Он был шофером и прекрасно разбирался в пишущих машинках. Ее победительная красота не угасла и в сорок пять лет – Тереса оставалась все такой же прелестной. Она умерла чуть раньше Неруды, в 1972 году, в доме своей племянницы в Сантьяго, на улице Сан-Николас.

«Луна в лабиринте» как бы продолжает традицию ронсаровских сонетов о прекрасной Елене (ностальгия по утраченной красоте), но, хотя Неруда еще более драматичен, это все же не элегические стихи об ушедшей возлюбленной или, скажем, о том, что ее обезобразило всесокрушительное время. Это песнь о порушенной любви, о страждущем неостывшем пепле, который жжет сердце. Страстная любовь не захоронена на кладбище чувств, она – в могиле птицы, в осколке черного кварца, в маленьком обломке дерева, источенного дождем. И такой любви не страшно вступить в единоборство со Временем.

Сорок лет подряд я присматривался к ней и так и эдак, задавая себе один и тот же нелепый вопрос, хотя ответ уже давно содержится в словах: «разум сердца не уразуметь». Да и вообще, оценивать вкусы поэта – занятие малодостойное.

В жизни Неруды настало время Марисомбры – его любви в Сантьяго. Время Альбертины Росы Асокар. Я познакомился с Альбертиной, когда все уже было позади… Неруда вернулся с Востока и привез оттуда свою первую жену – Марию Антониэту Ахенаар. Альбертина встречалась с молодоженами в разных домах Сантьяго и была, как и прежде, молчаливой, отрешенной от всего. Ее задумчивые дремные глаза лишь изредка веселели. Но она, думаю, умела и смотреть и видеть. В долгий период царствования Мураши – все еще блистательной Делии дель Карриль – Альбертина была ее верной и на редкость неразговорчивой подругой. Она оказалась в числе «приближенных» Делии, «при ее дворе». И подумать! Никто словом не обмолвился ни в тридцатые, ни в сороковые годы о долгом любовном романе, который был в прошлом у Альбертины с хозяином дома! Удивительно: в той обстановке, когда говорилось откровенно обо всем и обо всех, а уж о сердечных делах – тем более… В общем, я, вошедший в этот дружеский круг несколько позже других, длительное время, как наивный дурачок, думать не думал, что именно Альбертина, женщина, способная молчать часами, когда-то воспламенила сердце Неруды; что ей – кто мог подозревать! – посвящены те самые стихотворения из книги «Двадцать стихотворений о любви», которые я знал наизусть; что Альбертина, которая тихим голосом, подчеркнуто любезным, нередко говорила со мной о каких-то самых обыденных вещах, была музой Неруды, вдохновила его на такие прекрасные стихи.

Это потом нагрянули всякого рода знатоки, взломщики запертых спален, шпионы, агенты – любители любовных ретроспектив… В общем, я с большим опозданием узнал, что Альбертина, моя молчаливая приятельница, порой соседка по столу, – та самая девушка в сером берете из знаменитого стихотворения, что по памяти читали тысячи и тысячи людей, включая меня, отдаленно не предполагая, ни кто она, ни как ее зовут.

Альбертина была старше Пабло всего на год. А когда они, студенты отделения французского языка Педагогического института, встретились впервые, ни ему, ни ей еще не было и двадцати.

Итак, узнав обо всем, я стал смотреть на Альбертину другими глазами. Выходит – она! Поначалу мне это показалось невероятным, но потом я многое понял и оценил по достоинству. Глядя на Альбертину – признаюсь! – я старался представить, что успело с ней сделать время, наш самый беспощадный враг… В те давние годы Неруду мучило то, что его страсть нередко оставалась неразделенной… Да еще этот проклятый социальный барьер между ним и Марисоль. Для девушки из Темуко любовь, видимо, была еще и сложной, прихотливой игрой: волна накатывает и тут же стремительно отступает. Любовь с девушкой из Сантьяго тоже оказалась нелегкой, но она дарила ощущение полноты жизни… Да, к чему сомнения! Передо мной она – та самая девушка, нежная целительница Альбертина. Я и сейчас могу прочесть наизусть строки о ней:

 
Женское тело, белые дюны, белые бедра,
в своей податливости ты как пашня весной.
Тело мое, как пахарь грубый, в тебя зарылось,
и сын на свет выносится из глуби земной[34]34
  Перевод П. Грушко.


[Закрыть].
 

Лицо Альбертины светилось, «как угасающий закат». Неруда, стало быть, любил не только «закаты на Марури»… В доме Пабло идет общая оживленная беседа. Поэт вроде бы намеренно не смотрит в сторону Альбертины, он словно «повернулся спиной к прошлому». А она – повторюсь, – как всегда, обменивается со мной двумя-тремя фразами и умолкает. Да… Неруда при всем его безудержном воображении, безусловно, строгий реалист. Теперь, зная, что к чему, я сравниваю стихи, посвященные Альбертине, с ней самой. С той, что была «моделью художника». «Подруга моя, ты застыла, молчанье храня… отрешенная». Все сходится.

Один из самых прекрасных гимнов молчанию – это, несомненно, прославленное Пятнадцатое стихотворение – «Люблю, когда ты молчишь…»:

 
Поскольку все вещи в мире полны моею душою, —
ты брезжишь из всех вещей, душою моей полна,
бабочка полусна, ты с душою моею схожа,
схожа со словом «грусть», бабочка полусна[35]35
  Перевод П. Грушко.


[Закрыть].
 

Прекрасный психологический портрет – он отражает глубинную суть его возлюбленной. В стихотворении сначала говорит сам поэт. Но потом он передает слова своей любимой: «Мои слова удаляются, / уже слова мои стали твоими»[36]36
  Перевод П. Грушко.


[Закрыть].

У нее белые руки, нежные, как виноградная кисть… Поэт помечает «огненными крестами… белую карту» ее тела. Он рассказывает своей подруге про лебедя, придумывает разные истории, чтоб развеять ее грусть. Она – пуглива, но страстно отдается его ласкам, и он хочет восславить ее, «петь, пылать, лететь… как набат, творимый рукой безумца…»[37]37
  Перевод П. Грушко.


[Закрыть].

Альбертина приходит в дом Неруды вместе со своим братом – Рубеном. На нерудовских тертулиях, как правило, много гостей, и среди них выделяется Анхель Кручага – всеобщий любимец. Он старше других и всегда ровен, приветлив со всеми. Анхель Кручага – поэт, но его голос слышен лишь тогда, когда рекой течет вино. Нередко он читает стихи, сложенные в честь кого-нибудь из друзей. У него особая манера чтения: голова низко опущена, близорукие глаза прикрыты… и будто из его глубин вырывается клокочущая лава поэзии – пантеистической, религиозной, мирской. Анхель Кручага – крупный чилийский поэт; одно время он писал стихи мистического характера, видимо потому, что, влюбляясь в женщин, он каждый раз творил из них недоступных богинь. Я не раз слышал от Висенте Уйдобро (он одного поколения с Анхелем Кручагой Санта-Мария), что Анхелито – так он его называл – испытывал мистическую любовь к тогдашней своей жене – горделивой Мануэлите Порталес. Прошло время, и он полюбил вполне земной любовью женщину, которую в былые годы любил Неруда. Спустя год-другой Анхель Кручага женился на Альбертине. Странно, но и Марисомбра и Марисоль вышли замуж через много лет после того, как оборвались их любовные отношения с Нерудой. Что за этим стоит? Что заставило обеих женщин так медлить, тянуть время, прежде чем сделать решительный шаг? Неугасшее чувство? Живая рана? Надежды? Неруда, похоже, был рад, что эти две женщины, уже далеко не первой молодости, устроили наконец свою жизнь. Когда наш поэт получил Национальную литературную премию, он отдал часть денежной суммы Анхелю Кручаге.

Анхель Кручага происходил из обедневшей аристократической семьи, где все были ревностными католиками. Обычно малоимущие люди «благородного происхождения» уповают на служебную карьеру. Анхель Кручага довольно долго, но безуспешно занимал разные административные должности, не имевшие ничего общего с его поэтическим призванием. Позже ему все-таки удалось совместить чиновную службу со своими творческими интересами. Он стал директором Дома культуры в городе Нуньоа. Лицом Анхель напоминал доброго епископа, и ему – неисправимому романтику – надлежало родиться веком раньше. Его первый поэтический сборник, «Сложенные руки», по сути – элегическая лирика. Она навеяна смятением и тоской по любимой девушке, которая умерла. К тому же Анхель Кручага – натура стоическая – находил красоту в человеческом страдании. Поэта притягивало и все демоническое, но в следующей книге он обращается к страдающему праведнику Иову: «Святой среди гноища, / святой обезображенный и грозный, / твои стенанья сложены из камня, / они восходят к Вечному, как башня, / которую раскачивает ужас». У Анхеля Кручаги есть стихотворение, которое как бы предрешило его судьбу: «Всевышний, ослепи меня! / Пусть не увижу я земных просторов, / но во владеньях темных моей души / пребудешь – Ты». Бог покарал его, как Иова. Анхель Кручага заболевает тяжелым ретинитом. Из-за диабета болезнь усугубилась, и он стал терять зрение. Поэтические книги Кручаги «Золотые мечты», «Незримый город», «Брошенный костер» – творения поэта, погруженного в свой внутренний мир. В ноябре 1927 года Неруда посылает в Чили из Мадраса статью, где, создавая образ поэта Кручаги, говорит о сумрачных рыбах, о поющих рыбах с бархатным нутром… Неруде думается, что такую рыбину, приплывшую из вод всемирного потопа, проглотил Анхель Кручага… В феврале 1931 года Неруда отправляет с острова Явы, из Батавии – это уже после разрыва с Альбертиной, но еще до начала ее романа с Анхелем, – небольшую статью «Введение в поэтику Анхеля Кручаги», которая потом предварила новую книгу поэта, «Порыв души». Это две страницы проникновенной поэтической прозы, созвучной по духу первым книгам знаменитого цикла «Местожительство – Земля». Неруда начинает статью с утверждения, от которого с годами откажется: «Тот, кто, изрыгая проклятья, подобен разъяренному изгою, кто, поддаваясь чувству, исходит слезами, тот не останется за порогом дома, где обитают музы поэзии. Но двери этого дома навсегда закрыты для того, кто радостно и безмятежно смеется». Нет, сиятельные музы не всегда схожи с дамами, что украшают себя траурными лентами. Позднее в стихах Неруды мы услышим безудержный смех. «Книга сумасбродств» – яркое свидетельство того, что музы распахивают двери своего дома и тем, кто умеет заразительно смеяться. Но та давняя статья, поистине созданная в минуты озаренья, отразила глубинную суть поэзии Анхеля Кручаги: «Героини Анхеля, пока еще живые или уснувшие навеки, обладают титанической готовностью к смерти, их бытие столь безгрешно и чисто, они так истово прижимают к груди сложенные ладони, так верно означены их контуры в сумеречном свете за бесконечным повтором витражей, так томительно замедлен их переход к бестелесности, что они кажутся водорослями, влажными и недвижными цветками под водой».

Есть в тексте предвестие: жизни поэтов будут сплетены. Послание Неруды, похожее на зашифрованный текст, заканчивается совсем таинственной фразой, смысл которой прояснят некоторые события в неблизком будущем. «Погружаясь в мир его поэзии, где повсюду мистические знаки, я ощущаю чьи-то легкие, но долгие прикосновения, я слышу их приближенье. Я – в их власти!»

Это легкие и долгие прикосновения Альбертины… Анхель Кручага и Альбертина были совсем разными, и все же что-то их прочно связывало. Анхель Кручага, как говорил Неруда, был «внеземной и подлунный». Но далеко не всегда! Он общался с кометами, со стихией, жадно вдыхал запахи небес, однако не мог жить без земли. И землю, «траченное временем убранство комнат, густые ковры, желтоватые розы, старые конверты с адресами» ему неизменно дарила Альбертина, «женственно теплая»… Она была сладостной и желанной как для своего возлюбленного, так потом и для своего мужа. Волей судьбы Альбертину полюбили два поэта. Но она сама на всю жизнь осталась удивительно сдержанной и скрытной. Лишь коварству удалось нарушить ее долгое молчание.

В 1975 году Серхио Фернандес Ларраин опубликовал в Испании книгу, где собраны письма Неруды, которые он посылал Альбертине в пору их любви. После выхода книги разразилась целая буря. И не только потому, что к сокровенной тайне, к событиям, которые полвека никто не предавал огласке, прокрались по черной лестнице, но и потому, что сделал это человек, которому вообще не следовало даже дотрагиваться до этих писем. Разве не он, Фернандес Ларраин, опубликовал в 1954 году нечто неудобоваримое и весьма сходное с докладом тайной полиции, в котором Неруда был назван опаснейшим агентом тех, кто опутывает «дьявольской паутиной гибельного коммунизма весь мир»?

Пабло Неруда никогда не был тихой овечкой. И на выпады презренных врагов отвечал впрямую, без дипломатических недомолвок. Ларраин получил от него сполна. 12 октября 1954 года на первой странице газеты «Сигло» появилась обличительная статья Пабло под заголовком: «Сеньору Фернандесу Ларраину не изменить ход истории».

Совершенно иной стиль в сравнении с теми страницами, что посвящены Анхелю Кручаге Санта-Мария. На сей раз проза Неруды – ясная, простая, функциональная, бьющая в цель. Приведем для примера несколько убедительных абзацев:

«Судя по опубликованным отрывкам, речь идет о непомерно длинном и унылом романе. Полная безвкусица в монархическом и фашистском духе, который так близок Фернандесу Ларраину.

Не велика беда, если б все ограничилось лишь его пристрастием к определенным сюжетикам. Но эта насквозь лживая стряпня льет воду на мельницу тех, кто с помощью угроз и клеветы ведет настоящую войну против демократических свобод в Чили, против достоинства всех нас, чилийцев.

Американским монополиям удалось на какой-то срок проглотить Гватемалу. Кровавой акции предшествовала оголтелая антикоммунистическая кампания. Фернандесы ларраины Центральной Америки поначалу использовали в качестве оружия газетные полосы, а уж потом вели стрельбу с самолетов, обагряя кровью лик нашей Америки.

Они остановили выбор на Ларраине, зная наперед, что он распишет все как надо и про катакомбы, и про мрачное средневековье. А еще, видимо, и потому, что у него в прошлом был достойный предшественник.

Вспомним, что в отечественной истории есть один предательский документ, подписанный 9 февраля 1817 года кучкой отступников, торговавших нашей родиной. В этом документе говорится: „Мы признаем единовластным монархом и владетелем Фердинандо VII, в послушании коему обрели благоденствие… и изъявляем готовность, не щадя живота своего, поместий и прочего имущества, защищать законные права короля“. Мало того! Они просили „карать со всею строгостью и справедливостью гордыню и дерзость инсургентов вражеского лагеря“.

„Вражеским лагерем“ они назвали отцов нашей родины: О’Хиггинса{46}, братьев Каррера{47}, Мануэля Родригеса{48}, Камило Энрикеса{49}, Хуана Эганью{50}, которые бесстрашно вынесли и каторгу, и переход через грозные Кордильеры, и тяжкие годы изгнанья в Мендосе.

Имя одного из предателей – маркиз де Ларраин.

Через сто тридцать пять лет еще один Ларраин, правда не маркиз, а обычный Фернандес, требует тюрем, островов-концлагерей, колючей проволоки и кнута для наших патриотов. Стоит ли удивляться?

Сеньор Фернандес Ларраин, ярый сторонник Гитлера, прилежный ученик каудильо Франко, благоговеет теперь перед маленьким временщиком и шакалом по имени Кастильо Армас{51}. Вполне понятно, почему он так ополчился против Чилийского университета и его ректора, против университетских организаций, против поэтических центров, против простых чилийцев, учителей, рабочих – словом, против всех, кто хочет, чтобы в нашей стране было больше свобод, больше уважения к человеку и меньше голодных и оборванных…»

Есть еще одно отягощающее обстоятельство: Фернандес Ларраин воспользовался этими письмами весьма беспардонно… Сама Альбертина все с тем же невозмутимым на первый взгляд выражением лица рассказывает, как все случилось. В свои восемьдесят лет она выглядит женщиной крепкого здоровья (а когда-то Неруда, судя по его письмам, так волновался из-за ее бесконечных болезней). Альбертина хранила письма поэта более пятидесяти лет. Вернее, похоронила их, спрятала от чужого глаза, и прежде всего от собственного мужа. Какая нужна ловкость, уменье, сообразительность, чтобы найти столь надежный тайник, который никто не смог обнаружить годы и годы! Альбертина сумела понять, что значат письма Неруды, и не уничтожила их. А это дорогого стоит! Ведь многие спешат избавиться от бумаг, которые могут подставить их под удар, повредить репутации. Альбертина – честь ей и хвала – хранила письма, как святыню. Выходит, за ее молчанием скрывался истинный талант, особое чувство такта, позволившее так долго хранить свою тайну.

Когда вспыхнуло affaire[38]38
  Дело (фр.).


[Закрыть] в связи с письмами, опубликованными Фернандесом Ларраином, и Альбертина обратилась в суд, ее тотчас осадили толпы журналистов… Она отвечала на все вопросы спокойным тоном. Лицо Альбертины, по-прежнему замкнутое, бесстрастное, иссеченное глубокими морщинами, удивительно похоже теперь, в старости, на лицо брата Рубена. «Лицо мужчины»…

«У нас был небольшой участок земли – „Ла Рейна“, там мы и жили с Анхелем. Но после его смерти я не смогла там жить».

Ей назначили маленькую пенсию и совсем скромное пособие как вдове лауреата Национальной литературной премии. Переехав в Сантьяго, Альбертина, разумеется, перевезла туда и свое имущество. Племянник ее мужа Фернандо де Ластра, наведываясь к ней, всякий раз старался чем-нибудь поживиться. «Ты бы продала эти книги! К чему они тебе?» Он шнырял по дому, заглядывая во все углы. Точно высматривал, вынюхивал что-то такое, о чем предпочитал помалкивать. Несколько книг племянник купил у Альбертины… И вот однажды – эврика! – он наткнулся на ту самую шкатулку, где она хранила письма Неруды. Племянник сетовал, ахал, дескать, шкатулка совсем никуда, вся растрескалась от времени! В общем, он тут же предложил Альбертине привести письма в порядок и найти для них какую-нибудь новую надежную коробку, куда не проникнет ни моль, ни прочая нечисть. Племянник ушел, сунув под мышку драгоценную находку. Вскоре он заглянул к Альбертине, похвастался, что разложил письма по датам, составил хороший каталог. И снова исчез со своим сокровищем. Больше он на глаза не показывался… Как раз в ту пору Альбертина начала работать в цветочном магазине, что держала Делия Солимано – белокурая красавица, сестра Мануэля, хорошего приятеля Неруды, который называл его Cacciatore[39]39
  Охотник (ит.).


[Закрыть]. Мануэль и Делия родились в Лигурии и еще детьми уехали из Италии в Эквадор, а потом перебрались в Чили. Мануэль занимался куплей-продажей автомобилей и однажды подыскал автомобиль для Пабло… В первый раз Делия вышла замуж за коммерсанта итальянского происхождения. Он открыл бар с прохладительными напитками на улице Агустинас. Делия сидела в этом баре за кассой. Висенте Уйдобро – это был 1933 год – таскал меня туда чуть не каждый вечер и тратил там свои скудные деньги, чтобы, подойдя к кассе, в тысячный раз сказать Делии, что она – первая красавица Сантьяго. Делия выслушивала это с полным равнодушием и, не поднимая головы, быстро пересчитывала деньги. От первого мужа у нее была дочь. Со временем она с ним разошлась, вышла замуж за Томаса Лаго и открыла цветочный магазин… В один из дней, когда Альбертина отбирала для покупателей букеты роз и гвоздик, в магазин зашел ее хороший знакомый и чуть ли не с порога задал ей вопрос: «У тебя, говорят, есть письма Пабло Неруды?» «Да», – смешавшись, сказала Альбертина. И тут же в тревоге позвонила Фернандо, чтобы узнать в чем дело. «Ни в чем, – ответил он. – Просто я их показал своему шефу». После телефонного разговора племянник как в воду канул. Зато в цветочный магазин пожаловал Серхио Фернандес Ларраин и в самых любезных выражениях обратился с Альбертине с просьбой переговорить с ним об одном важном деле. Она, полагая, что это коснется Анхеля, пригласила Ларраина к себе домой. К ее великому изумлению, он прибыл с письмами Неруды. Альбертина не могла взять в толк, как они к нему попали. «Ваш племянник обменял их со мной на канделябры», – разъяснил ей гость. «Он не стал ни о чем договариваться, – рассказывает Альбертина, – просто поставил меня в известность, что опубликует их и напишет к ним хорошее предисловие». Напористый Ларраин приходил к ней еще два или три раза и добился ее разрешения на публикацию писем. Позже, в связи с десятилетием со дня смерти Неруды, журналистка Моника Гусман взяла у Альбертины интервью, которое опубликовано в мадридской газете «А-Бэ-Сэ» от 23 сентября 1983 года. На вопрос, получила ли она какой-то процент от гонорара за книгу, старая женщина ответила: «Он подарил мне книгу, вот и все».

Спустя восемь или десять месяцев после выхода книги Альбертина с помощью двух адвокатов возбудила судебное дело против Серхио Ларраина. Решением суда его заставили вернуть письма владелице… но они уже были опубликованы.

Почему Альбертина разрешила опубликовать эти письма? Быть может, не захотела унести в могилу свою тайну? А может, на старости лет поддалась соблазну – пусть ее запомнят двадцатилетней девушкой в сером берете, вдохновившей великого поэта на любовные стихи, пусть имя ее всегда будет окутано романтическим ореолом?!

Фернандес Ларраин – ярый политический враг Неруды, богатый помещик из Мелипильи, принял непосредственное участие в «Ариостасо» – безуспешном мятеже против Народного фронта, который вспыхнул 25 августа 1939 года. Возглавил мятеж генерал Ариосто Эррера. Спустя три года после событий в Африке^{52} он возмечтал стать чилийским Франко и свергнуть конституционное правительство президента Педро Аггире Серды, одного из лидеров радикальной партии. Фернандес Ларраин питал слабость ко всем каудильо на свете. Он исхитрился стать членом всех антикоммунистических лиг, куда его допустили. Этот воитель показал и свое обличье, и свою прыть, будучи депутатом парламента, а потом сенатором от консервативной партии. Позже исполнилась его голубая мечта: он успел стать послом в Испании при жизни Франко. Смерть каудильо была им оплакана такими горючими слезами, будто мир потерял одного из самых великих людей XX века.

Но при всем том как же Ларраин осмелился, преступив закон, нарушив моральные нормы, завладеть чужими письмами и, мало того, опубликовать их, зная, что не миновать громкого скандала? Ведь что ни говори, а это – письма идейного противника, которого он, Ларраин, в свое время пытался опорочить, оклеветать. Ему ли не помнить, что Неруда в резкой, атакующей статье изобличил его нравственное и политическое банкротство?

Тут, очевидно, следует принять в расчет не одно, а несколько соображений, способных прояснить все психологические мотивы, весь сложный механизм страстей, интересов, притязаний Ларраина как человека, готового совершить столь противоречивые с виду поступки.

Может, в нем живет неодолимая тяга именно к тем, кто в его глазах – изверг, исчадие ада? Есть определенный тип людей, которых всегда влечет к тому, кого они ненавидят прилюдно, в открытую. Некая магнетическая сила заставляет такого человеконенавистника погружаться в самые глубины жизни того, кому он же приписывает все смертные грехи.

Быть может, таким изощренным, вернее, извращенным способом он отдает должное своему недругу, который владеет тем, чего у него, при всех деньгах, нет и не будет! А ему неймется заполучить это сокровище.

Именно – неймется. Ведь маленький феодал из Мелипильи дорого бы заплатил, лишь бы его считали писателем, творческой личностью, интеллектуалом! Бесталанный Ларраин льнет к чужим талантам. А чтобы найти к ним ход, он готов на подкуп, а то и на обман. Ну что его связывает, к примеру, с такой яркой фигурой XX века в Испании, как Мигель де Унамуно? Однако Ларраин добывает письма автора «Агонии христианства» и публикует их ни больше ни меньше как со своим предисловием. Дело сделано! В руках у него входной билет в мир литературы, а то, что он проник туда в чужом облачении – ему наплевать…

В 1975 году Фернандес Ларраин издает в Испании отдельной книгой письма Пабло Неруды к Альбертине Росе, а в 1978-м в Сантьяго издательство «Андрес Бельо» выпускает в свет «Любовные письма Габриэлы Мистраль к Альфредо Видела Пинеде и тридцать восемь писем к поэту Мануэлю Магальянесу Моуре». Кто станет отрицать ценность этих писем? А письма к Магальянесу – неожиданно открытая золотоносная жила! – переворачивает наше представление о мире чувств Габриэлы.