Текст книги "Неруда"

Автор книги: Володя Тейтельбойм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 52 страниц)

173. Сестра футуризма

Когда я был в Париже, мы с Нерудой условились встретиться в Милане в марте 1972 года. Нас обоих пригласили на XIII съезд Итальянской коммунистической партии. Я прилетел из Лондона в аэропорт «Линате». В кармане у меня лежит телеграмма Неруды, в которой он сообщает мне, что прилетит с Матильдой на три часа позже. Еще есть время доехать до Консульства Чили и вернуться с его сотрудником, чтобы тот встретил посла. Когда сотрудник консульства говорит пограничникам, что встречает Неруду, у кого-то из них вдруг вырывается: «Д’Аннунцио нашего времени!» Когда Неруде становится известно об этом эпизоде, он не возмущается. Он хорошо понимает, чем отличается от итальянского писателя, однако не забывает о том, что великий себялюбец из Пескары до известной степени повлиял на него в юности.

Обосновавшись в отеле перед Домским собором, Неруда любуется этим необыкновенным творением. Ему нравятся каменные розетки собора. Мы не спеша выходим из отеля (ему трудно передвигаться) и усаживаемся поблизости в кафе Центральной галереи. Рядом, в витринах книжного магазина Академии, большие фотографии поэта и реклама последних новинок: Neruda, le grandi ореге, Tre Residenze sulla Terra, Canto general, Fine del Mondo.

В 7 часов вечера в салоне Академии собираются члены миланского клуба любителей поэзии Неруды, среди которых люди разного возраста. У поэта просят автографы, точно он звезда эстрады.

Затем в ресторане состоялся прием в его честь. Пришел его друг художник Гуттузо. Незнакомая мне женщина подходит к Неруде, я слушаю ее с большим интересом. Она рассказывает Пабло о своем отце, поэте Европы, который вознамерился прикончить литературный романтизм, провозгласил царство скорости и превозносил войну как средство очищения мира. «Бедный папа! – бормочет эта итальянка с большими глазами. – Он пал жертвой войны и своих слов». Это – сестра футуризма. Их отец – неугомонный поэт Маринетти.

174. Страна-буревестник

Чудовище появляется на сцене, угрожая ему современной гарротой^{151}: stand by[214]214
  Наблюдать со стороны (англ.).


[Закрыть]. В апреле 1972 года, приглашенный Пен-клубом Нью-Йорка по случаю пятидесятилетия его основания, Неруда должен произнести речь об Уолте Уитмене. Он делает неожиданное вступление, говоря о «самом странном собрании из всех, на которых я должен был присутствовать или в которых участвовал». Он находится на скамье должников, в окружении самых больших кредиторов мира, которым его страна задолжала огромную сумму. Он ощущает, как в горло ей впиваются острые когти – рука Международного валютного фонда.

Он объясняет американским писателям:

«Тут важно понять, что мы задолжали друг другу. Мы должны постоянно вести переговоры о внутреннем долге, который висит на нас, писателях всех стран. Мы все задолжали, что-то мы брали из интеллектуальной традиции наших стран, а что-то – из сокровищницы всего мира».

Хороший плательщик, Неруда заявляет, что ему скоро семьдесят, но, еще когда ему исполнилось пятнадцать, он открыл для себя самого великого кредитора – Уолта Уитмена. Неруда заметил, что Чили переживает революционные преобразования и многие чувствуют себя обиженными, сбитыми с толку.

На собрании «кредиторов» он процитировал «Балладу о старом моряке». Сэмюэл Тейлор Колридж написал свою поэму, основываясь на эпизоде, который произошел на крайнем юге Чили и о котором рассказал в своих путевых дневниках Шелвок. Очертания Чили напоминают буревестника. Кредиторы, которым причитаются такие астрономические, ростовщические суммы – причем Латинская Америка не в состоянии их выплатить, – должны помнить, что история об убитом буревестнике, рассказанная в «Балладе о старом моряке», заканчивается вечной карой мореплавателю, который приказал повесить за шею птицу – вестника бурь.

Болезнь снова подступает. 27 июня 1972 года он присылает мне несколько строк:

«…я в ожидании своей участи. Завтра утром мне сделают прижигание. Обнимаю вас всех. Пабло».

С болью он добавляет: «Тяжело думать о смерти Чико». Речь идет о нашем общем друге, сделавшем фотографии к книге «Камни Чили», Антонио Кинтане.

175. Планы и возвращение болезни

По прошествии нескольких месяцев новый посланец отправляется навестить Пабло. Это Серхио Инсунса, министр юстиции в правительстве Сальвадора Альенде. Нам стало известно о рецидиве болезни. 5 августа 1972 года Пабло пишет мне из «Ла Манкели» – этим арауканским словом он назвал свой вызвавший столько толков дом в Нормандии:

«Серхио расскажет тебе о том, что я пошел на поправку в „Ла Манкели“. Как замечательно, что он оказался рядом и к тому же не без пользы. Серхио расскажет тебе о моих замыслах и о состоянии моего здоровья. Посылаю тебе свою последнюю, довольно-таки печальную книгу, плод болезни и жизни вдали от родины. Я хочу, чтобы увидело свет хоть одно из этих стихотворений, которые никому не известны».

Это – «Бесплодная география», в которой больной человек просит холод возвратить ему источник энергии, говорит о себе, что выжил чудом, и приветливо машет птицам. В этом же письме Неруда снова сообщает о трудностях и тяготах возвращения.

«Серхио расскажет тебе, почему даже думать невозможно о путешествии до ноября из-за неопределенного состояния моего здоровья, оно должно окрепнуть настолько, чтобы я перенес дорогу и поездку по стране. Отдых в „Ла Манкели“ пошел мне на пользу, однако бывали дни, когда я думал, что вот-вот снова свалюсь». У него одно утешение: «Омеро, точно почтовый голубь, приземлился в „Ла Манкели“. Мы ежедневно работаем над воспоминаниями. Нужно дополнить текст из „Крузейро“ так, чтобы получилась приличная книжка. Мы с Омеро веселимся от души и нахваливаем себя изо всех сил».

Несколько недель спустя Неруда и Матильда решают отправиться в Чили. В письме он по своему обыкновению объясняет все подробно, до мельчайших деталей. Один испанский поэт вспоминал, как одновременно показал свои стихи Гарсиа Лорке и Неруде. Первый сделал структурный анализ содержания и формы. Неруда, напротив, обратил внимание на лексику, в особенности на прилагательные, советуя убрать те из них, которые показались ему недостаточно выразительными, следуя словам Рубена Дарио, который говорил, что, если прилагательное не придает жизни, оно убивает. Письма Неруды всегда именно такими и были: конкретными и предельно подробными. Думаю, он правильно делал. Он не доверял нам из-за нашей неорганизованности. Он писал, как Хуан Сегура^{152}.

«ПОЕЗДКА. Мы с Матильдой назначили дату нашего отъезда, и ты узнаешь ее первый. Мы выезжаем 31 октября на итальянском пароходе „Эудженио К.“. 12 ноября пароход приходит в Буэнос-Айрес, где мы могли бы задержаться дня на два-три. Дату прибытия вы можете уточнить, связавшись со мною через Маргариту. Полагаю, что и дата прибытия, и то, что мне предстоит потом, должны быть продуманы как следует и решение сообщено мне заранее – нам нужно подготовиться. Как я уже сказал, мы подгадали свой приезд к предвыборной кампании. Надо хорошо продумать мое участие в этой кампании, чтобы оно было плодотворным и не слишком утомительным. Мне хотелось бы воспользоваться поездкой на Юг и провести несколько дней в какой-нибудь глуши, чтобы восстановить связь с землей. Вам решать, когда мне приехать, но думаю, что это должно быть до выборов.

Я отказался от поездок в другие страны. По правде сказать, не лежит у меня душа к этой суете и шумихе. Тем не менее я считаю, что моя поездка может оказаться полезной, а результат кампании меня очень тревожит. Хорошо бы ты написал мне обо всем поподробнее, перспективы наши мне не вполне ясны.

Мы с Матильдой обнимаем тебя, Элиану и Марину. Обнимаем также Лучо и всю семью, в том числе товарищей из руководства. До встречи. П.».

Он добавляет еще несколько конкретных указаний относительно переезда в Чили. И нечто более важное: он обязательно хочет повидаться с Сальвадором Альенде. Ему необходимо поговорить с президентом лично. Вот почему с вполне понятной тревогой он пишет мне 15 августа 1972 года письмо, в котором выражает свое беспокойство по поводу того, что они могут разминуться.

«В одной из здешних газет я прочел, что в конце октября Сальвадор Альенде отправляется в поездку за рубеж. Как ты знаешь, тогда мы уже будем на пути в Чили, хотим добраться до Буэнос-Айреса к 12 ноября. С одной стороны, как мне кажется, я должен приехать в Чили, когда президент будет на родине, а с другой, хотелось бы знать, собирается ли он в Париж. Тогда я обязан принять его в посольстве.

Если возможно, сделай одолжение, выясни это и сообщи мне телеграфом Министерства иностранных дел или, лучше, срочным письмом авиапочтой».

Неруда продолжает диктовать свои воспоминания.

Получаю новое письмо, датированное 7 сентября 1972 года, с копией его обращения к Альенде, которого он называет «мой дорогой президент Сальвадор»[215]215
  Salvador – спаситель (исп.).


[Закрыть]. В этом письме он предлагает, чтобы государство взяло на себя издание миллионным тиражом антологии его поэзии. Он заявляет, что и издатель Лосада (владелец авторских прав), и сам поэт отказываются от прибыли и гонорара в том случае, если издание будет целиком и безвозмездно передано в школы, профсоюзы и (о ирония!) вооруженным силам. Он просит президента написать к этой книге предисловие, а если это окажется невозможным, то разрешить напечатать послание, которое Альенде направил Неруде по случаю присуждения ему Нобелевской премии. В письме ко мне Пабло говорит о том же, но предлагает издать еще одну антологию, также массовым тиражом «по цене киоска». Он добавляет, что отказался от приглашений посетить Германию, Бельгию, Югославию и другие страны. Поедет только в Оксфорд, где его поджидает старый друг профессор Принг-Милл, восторженный поклонник и дотошный исследователь творчества Неруды. Он вкладывает также третье письмо, адресованное советнику президента Антонио Бенедикто. Тут страсть поэта к уточнению деталей доходит до англосаксонской пунктуальности. Он вновь повторяет указания, которые должны быть в точности выполнены при подготовке антологии. Он требует строгого соблюдения своих пожеланий, особенно в том, что касается знаков препинания.

«Я настаиваю на этом, потому что по опыту знаю, какие упрямцы корректоры. На обложках не должно быть ни фотографий, ни рисунков. Мне нравится только четкая и безупречная печать».

Однако снова все карты спутаны. В письме от 18 октября 1972 года он сообщает, что отъезд отложен.

«Среди прочих горестей, связанных с чилийской ситуацией и введением эмбарго на медь, я должен сообщить тебе еще одну дурную весть. У меня снова был тяжелый приступ той же болезни: я опять на долгие дни приговорен к зонду, уколам и антибиотикам. По мнению врачей, нужно снова сделать то, что они называют „чисткой“ и что в действительности является операцией под общим наркозом.

Кроме того, врач считает рискованным переезд по морю, потому что могут возникнуть осложнения, и советует мне лететь.

Я не могу лечь в клинику немедленно, поскольку должен участвовать в борьбе за медь и в конференции ЮНЕСКО, где выступлю в четверг 19 октября, хотя бы полумертвый.

26 числа того же месяца я иду на прием к Помпиду, чтобы обрисовать ему наше положение из-за эмбарго на медь.

Завтра днем я потащусь в Трибунал, потому что начинаются слушания защиты.

Итак, в больницу я отправлюсь 27 октября, на следующий день после визита к Помпиду.

Сегодня утром я послал тебе телеграмму с просьбой отложить митинг на стадионе до 2 декабря. Тогда у меня будет время, чтобы оправиться после операции и вылететь на самолете с двухдневной остановкой на отдых в Буэнос-Айресе.

Надеюсь, все это осуществится, и прошу тебя обратить внимание на то, что я хочу прямо из Пудауэля поехать в Исла-Негра и там подготовиться к выступлению с помощью Омеро, который приедет со мной. Само собой, очень важно, чтобы никто не знал о моей болезни. Теперь нужно хранить полную тайну.

Хотя я ничего тебе и не сказал, но понял, что ты имел в виду, когда говорил, что я не подам в отставку. Здешняя пресса, не ссылаясь на источник информации, объявила, что в Чили считают, что я подал в отставку. Это известие дорого обошлось мне при решении сложных ежедневных вопросов даже внутри посольства. Не хочу больше затягивать это письмо, в котором я хотел лишь сообщить то, что сообщил. Говорят, в клинике я пробуду неделю. Обнимаю тебя. Пабло».

176. Арауканский камень

Он, прихрамывая, спускается с самолета. Журналисты не преминули спросить, что с ним. «Подагра, аристократическая болезнь англичан», – отвечает он, пытаясь отделаться шуткой. Его встречает много народу, хотя о приезде Неруды не сообщалось. Но ведь он – знаменитость, он возвращается, увенчанный мировой славой. Поэту не до протокола. Его ждет автомобиль, чтобы отвезти прямо в Исла-Негра, не заезжая в Сантьяго, город, который при таких обстоятельствах его пугает. Встреча была омрачена затаенной печалью.

Мы едем повидать поэта в Исла-Негра. Лежа в постели, он диктует речь, которую произнесет на Национальном стадионе во время всенародного чествования. Альенде находится в поездке по зарубежным странам. От имени правительства, народа и страны Неруду будет приветствовать вице-президент республики и главнокомандующий генерал Карлос Пратс.

В стране идет процесс дестабилизации, процветает черный рынок, идет утечка капиталов, ведется психологическая война. Правые уверены, что парламентские выборы в первое воскресенье марта 1973 года принесут оппозиции две трети голосов, необходимые для того, чтобы, не нарушая конституции, устранить президента Республики. Речь идет о «холодном перевороте», тщательно, как шахматная партия, продуманном в Белом доме, в Овальном кабинете которого президент Ричард Никсон в присутствии Генри Киссинджера отдал приказ Ричарду Хелмсу, генеральному директору ЦРУ, свергнуть Альенде любыми средствами. Многие миллионы долларов направляются на подкуп газет, парламентариев, генералов. Правые уже достигли значительного успеха в сеянии смуты под лозунгом, который ежедневно повторяют газеты из компании Эдвардса, – «Копить ненависть!».

Эта атмосфера сказывается на чествовании Неруды на Национальном стадионе. Ожидалось, что соберутся сотни тысяч людей, а на скамейках видны пустые места. Присутствуют карабинеры, а затем, точно дурное предзнаменование, на арене появляются полицейские ищейки: менее чем через год этот стадион будет превращен в концентрационный лагерь.

Вице-президент обращается к собравшимся с речью, которая обнаруживает не только знакомство с поэтом и его творчеством, но и уважение к человеку, который, как немногие, обогатил культурный и патриотический потенциал нации.

Пабло Неруда произносит речь, оригинал которой, уцелевший от пожара в сентябре 1973 года, находится у меня. Это речь-предупреждение. Поэт пережил трагедию Испании и понимает, что означал бы франкизм в Чили. По возвращении на родину он ощутил атмосферу опасности, которая нависла над страной. Но дуют и свежие ветры. Этим утром его разбудил морской прибой в Исла-Негра. «На этой церемонии, под свист и барабанный бой, я словно вновь обручился с моей Родиной. И не думайте, что это брак по расчету. Речь идет только о любви, великой любви моей жизни».

Это чествование оставило во всех нас тяжелое чувство. Поэт был болен, а в стране копилась страшная зараза, смертельную дозу которой ей привили извне.

Удрученный происходящим, Неруда едет работать в Исла-Негра. Его оружием станет поэзия.

Он присылает мне в конце года открытку, украшенную его экслибрисом – рыбкой между двух армиллярных колец, с неизменным приказом: «31 декабря 1972 года мы вместе встречаем 1 января 1973 года в „Себастьяне“, в Вальпараисо». Когда в полночь, отделяющую один год от другого, завоют портовые сирены, мы вновь сойдемся вместе, в том числе и два гостя из Венесуэлы – Мария Тереса Кастильо и Мигель Отеро Сильва – на просторной плоской крыше, которую Себастьян Кольядо некогда мечтал превратить в вертолетную площадку. Далеко мы не загадывали. Что будет в 1973 году?

Когда занимается заря нового года, Неруда вручает мне только что написанное предисловие к моей книге «Служение обществу». Оно отражает душевное состояние поэта. Неруда полемизирует со статьей, опубликованной в «Меркурио» в воскресенье 17 декабря 1972 года и подписанной Е. Б. Неруда начинает с того, что цитирует целый абзац из этой статьи, показательной для умонастроения тех, кто стремится повернуть историю страны вспять.

«Это было во времена важно выступавших Фордов, господ с тростью и в гетрах и дам в шляпах с перьями. Когда погас огонь войны, которую все считали „последней“, люди вздохнули свободно, преисполненные иллюзий, не отдавая себе отчета в том, что народился новый мир с родимым пятном большевистского рака, которому предназначено было заразить бездельников, неудачников, бездарей, хамов, преступников, обиженных, завистников и насильников. Нигилистское меньшинство рода человеческого, его мертвый груз, должно было восстать с чудовищным намерением править миром».

Неруда отвечает без обиняков:

«Среди этих прокаженных, хамов, преступников, бездарей и неудачников были и сейчас есть коммунисты, такие, как Максим Горький, как Гагарин и другие первые космонавты, такие авиаконструкторы, как Туполев, ученые, как Жолио-Кюри, художники, как Пабло Пикассо, Анри Матисс, Фернан Леже, гениальные мастера гобеленов, как Люрса, такие удивительные артисты, как Поль Робсон, писатели, как Анатоль Франс, Анри Барбюс, Владимир Маяковский, Луи Арагон, Поль Элюар, Бертольт Брехт, Мариатеги, Сесар Вальехо, такие политические деятели, как Ленин, Георгий Димитров, Антонио Грамши, Хо Ши Мин, Луис Эмилио Рекабаррен. Ваш покорный слуга также принадлежит к числу этих заклейменных хроникером из „Меркурио“».

Несколько дней спустя, около одиннадцати утра, мы с Луисом Карваланом стоим в ожидании на посадочной площадке в Исла-Негра, где дети и местные жители обычно играют в футбол. Какое-то фырчание доносится с неба. Снижаясь, вертолет перестает реветь, планирует в воздухе и садится на землю мягко и даже изящно. Из него выходит президент. Мы направляемся к дому Неруды. После беседы, прерываемой взрывами смеха и фотографированием на память, поэт устраивается за небольшим столиком, и начинается самое удивительное в его жизни выступление перед редкостной аудиторией всего из трех человек во главе с Сальвадором Альенде. Неруда читает перед президентом воззвание с призывом убить другого президента. Он с каким-то особым удовольствием произносит каждое слово из длинного заголовка «Призыв к расправе с Никсоном и хвала чилийской революции».

Голос поэта под стать содержанию. Он звучит свободно и размеренно: «Это подстрекательство к доселе невиданному деянию: книга предназначается для того, чтобы мы, старые и новые поэты, уничтоженные и здравствующие, восстали из руин Истории против холодного и безумного убийцы».

Все трое, с волнением слушающие его, сразу же отмечают, что в этом произведении, как и в «Песне о подвиге», которая, по словам поэта, является первой поэтической книгой на испанском языке, посвященной Кубинской революции, «нет ни озабоченности стилем, ни стремления к изяществу выразительных средств, ни брачного герметизма иных моих метафизических книг». Перед нами человек, который время от времени должен «становиться кондуктором, пастухом, каменщиком, пахарем, газовщиком или просто полковым сорвиголовой, готовым сойтись врукопашную или поддать огня так, что станет жарко». Иными словами, он будет бардом на службе общества. У него нет иного выхода, и против врагов своего народа он направляет свою песню, «атакующую и крепкую, как арауканский камень… Теперь, внимание! Я стреляю». Он просит подмоги у Уолта Уитмена в борьбе против убийцы из Белого дома. Неруда будет его судить.

Поэт в данном случае выступает не как оракул, а лишь как бард, и все же предсказатель. Он предвещает то, что будет: impeachment[216]216
  Привлечение к суду за государственное преступление (англ.).


[Закрыть] и происшедшее впервые в истории смещение президента Соединенных Штатов по имени Ричард Никсон, который направлял не только «уотергейтское дело», но и заговор против Чили. Стоит отметить, что «Призыв к расправе с Никсоном…» был услышан, воспринят и по-своему претворен в жизнь самими американцами, уж не знаем, не при тайном ли соучастии старика Уитмена. Никсона не убили, но с позором сместили с поста.

Неруда на этих страницах получает с Никсона по всем неоплаченным счетам: эмбарго на медь, Вьетнам, заговор ЦРУ, хаос, так профессионально организованный в Чили его агентами. «Вульгарная история» позволит поэту вспомнить акцию человека по имени Вио, из тех, что при свете софитов готовили переворот 11 сентября.

Он прощается с убитым генералом Шнейдером, ярко передав атмосферу чрезвычайного положения, которая давит на человека, точно жар расплавленного металла.

Если он начал с призыва к своему старому брату Уитмену, то заканчивает доном Алонсо де Эрсильей, потому что «все та же извечная безудержная борьба возникает из глубины Араукании… Чили, несравненный плодородный край, лежащий в антарктических широтах… не покорившийся пришельцу».

Когда он кончает читать, мы молчим, пораженные страстностью раненого бойца. Первым прерывает молчание Альенде:

– Пабло, это поразительная поэма. В ней то, что мы все, миллионы чилийцев, ощущаем… – Он делает паузу, затем добавляет: —Но я хочу задать тебе один вопрос.

– Какой же?

– Как ты считаешь, Пабло, после опубликования этой поэмы ты сможешь оставаться послом?

– Я как раз хотел поговорить с тобой об этом, Сальвадор. Я прошу освободить меня от этого поста. Я хочу, мне нужно быть в Чили.

По просьбе «Нью-Йорк таймс» 28 июня 1973 года в Исла-Негра он пишет статью под названием «Уотергейт: о каком скандале идет речь?».

«Не могу сказать, что я желаю американцам по 365 уотергейтов в год. Но если они постараются, то получат их».

Во время правления президента Рейгана заговорили о «Дебатгейте», были вытащены на свет или полусвет многие скандальные истории. Чилийский Уотергейт, продемонстрировавший non sancta[217]217
  Неосвященную (лат.).


[Закрыть] ответственность господина президента Соединенных Штатов за попрание прав человека в Чили, происходил при жизни Неруды и продолжает повторяться ежедневно на протяжении многих лет.