Текст книги "Неруда"

Автор книги: Володя Тейтельбойм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 52 страниц)

117. Радости и печали птицы софре́

Американский конгресс культуры в Сантьяго не мог не породить подобные начинания в других странах континента. Вскоре бразильцы пригласили на свой I конгресс культуры чилийскую делегацию во главе с Пабло Нерудой. Конгресс проходил не в Рио-де-Жанейро, не в Сан-Паулу, а в Гойании. Это было сделано для того, чтобы подчеркнуть значение географического центра страны и покончить с представлением, будто Бразилия – прибрежное государство. Такое решение побудило одного из устроителей конгресса, архитектора Оскара Нимейера, взяться за воплощение грандиозной мечты – построить в штате Гойаз новую столицу, которая получит название Бразилиа.

До Гойании мы добирались в несколько приемов. В Рио нас встретил Жоржи Амаду, который не давал себе ни минуты отдыха. Он поместил нас в самом роскошном отеле Копакабаны, где останавливаются американские миллионеры и голливудские актрисы. Черт побери! Мы все время старались избежать встреч с прислугой, которая привыкла получать королевские чаевые за каждый чих. Скоро мы покинули этот весьма для нас обременительный кров. Путешествие в Гойанию вернуло нас к полным приключений временам детства авиации. Мы летели в грузовом самолете, где, помимо нас, пассажирами были лошади. Самолет приземлялся в каждой деревушке, летел низко, сквозь грозовые облака.

Только к концу дня со вздохом облегчения спустились мы с опасных высот на твердую землю. Гойания – провинциальный городок внутренних районов Бразилии, на нем лежит явный отпечаток португальского колониального стиля, чувствуется свежее, спокойное дыхание тропиков. В Гойании собрались деятели бразильской культуры. Там был режиссер Альберто Кавальканти, президент бразильского института архитектуры Мильтон Роберто, писатель Ориженес Лесса, участвовавший в чилийском конгрессе, писатель Афонсо Шмидт, художник Вернек, композитор Эдино Кригер и другие.

В чилийскую делегацию, кроме Пабло и Делии, входили чилийский политик и писатель Бальтасар Кастро, романист Хоакин Гутьеррес, родившийся в Коста-Рике, автор этой книги и фольклористка Маргот Лойола, которая имела сногсшибательный успех благодаря своей кокетливости и песенкам под гитару. Публика окончательно обезумела, когда Маргот объявила, что споет «куэку». У бразильцев это слово означает не название чилийского народного танца, а женские штанишки.

Девицы так и вились вокруг звезд, особенно вокруг Неруды, от которого ни на шаг не отходила Делия, пожирая его тоскливым взглядом.

Неруду, уроженца сумрачного Юга, очаровал блеск тропиков, яркое оперение птиц. На обратном пути он решил взять с собой в Чили пару туканов с сильными, изогнутыми, как шпоры, клювами. В Рио в доме, где он остановился, той же ночью произошло наводнение: пока жильцы спали, туканы выбрались из клетки, клювами пробили водопроводные трубы и затопили квартиру. Пришлось вызывать пожарных.

Из Бразилии Неруде прислали в Чили птицу софре. Поэт восхищался ее живым нравом и необычным оперением с желтыми полосками. Она взбиралась ему на плечо, сидела на ладони. Вся она была как искорка. У себя на родине эта птичка, конечно, взвивалась над горами, летала высоко и вольно, там, где летают орлы, но в холодной южной стране ее огонь затухал. Вдали от родных краев, она с печалью смотрела в тусклое небо. Бедняжка скучала по жарким странам и чахла в своей клетке.

Настал день, когда Неруде пришлось выкопать маленькую могилку в своем саду в Исла-Негра; там, в этой песчаной могилке, он похоронил угасшее тело солнечной птички. Терзаясь угрызениями совести, он ушел к себе и излил свою печаль в «Оде птице софре».

118. Рассказы и расчеты

В декабре 1953 года мы сопровождали Неруду на II съезд советских писателей, который проходил в Кремле. Минуло двадцать лет после I съезда, где главной фигурой был Максим Горький. Между этими двумя писательскими встречами пролег кровавый ров, который советские люди называют Великой Отечественной войной. В кулуарах мы постоянно наблюдали горячие встречи, мужчины обнимали друг друга, целовались – это были писатели, вместе сражавшиеся на войне и с тех пор не видавшиеся. Они победили смерть. У входа все останавливались перед списком павших. Казалось, у древа литературы обрубили самые плодоносные ветви.

Неруда знал всех и сам вызывал всеобщее внимание. Он говорил от имени чилийской делегации. В основе его выступления лежала тема ответственности писателя в те бурные дни, исполненные мрачных предчувствий. Как всегда, он был рупором своего народа. На съезд прибыли еще несколько латиноамериканских писателей – участников американского конгресса культуры в Сантьяго.

За окнами все было покрыто снегом. Неруда плохо себя чувствовал, его лихорадило. Врачи выписали ему антибиотики. Однако он упорно настаивал на немедленном возвращении домой, потому что хотел попасть в Сантьяго до рождества. Делия говорила мне с горечью: «Я не знаю, как он в таком состоянии перенесет дорогу. Это просто опасно. Почему он так торопится?» И она смотрела на меня вопросительно, как будто я знал, в чем дело.

Все это происходило в помпезных апартаментах гостиницы «Метрополь», убранных с роскошью девятисотых годов, где когда-то устраивались и деловые встречи, и раблезианские попойки, и декадентские действа, окрашенные тягостным надрывом русской дореволюционной литературы.

Неруда, больной, не имевший возможности выйти на улицу, упорно твердил мне, что обязательно должен вернуться в Чили. Его ждала Косо лапка. Они давно условились о встрече, и он хочет видеть ее. Да, у него тридцать восемь, но он уедет во что бы то ни стало.

По случаю своего отъезда Неруда в тот же вечер устроил прием, который проходил в нарушение всех правил. В большой столовой собрались его друзья. Поэт никогда не заботился о соблюдении протокола. Если и знал его, то лишь для того, чтобы нарушать. На самые почетные места он усадил ближайших друзей. Он ухаживал за красивой советской теннисисткой, женой одного из самых любимых своих поэтов, и рассказывал ей сказки о фантастическом, нищем и безумном крае, именуемом Южной Америкой. Благодаря этой антипротокольной свободе мне посчастливилось сидеть рядом с молодой очаровательной женщиной, которая оказалась блистательной, гениальной балериной Большого театра – Майей Плисецкой.

По возвращении в Сантьяго мы решили дать публичный отчет о II съезде советских писателей. Для этой цели был арендован на воскресное утро Театр имени 18 сентября. Неруда все еще неважно себя чувствовал и жил на побережье, но был в курсе всех событий. Связь мы поддерживали по почте.

В марте 1954 года я получил от него письмо:

«Вторник, 21 марта,

Исла-Негра.

Дорогой Володя,

очень сожалею, что не смогу повидаться с тобой завтра. В воскресенье я ездил на виллу „Алемана“, на вечер, посвященный защите мира, и чуть было не потерял сознание на сцене, когда читал стихи, как это было со мной на вечере памяти Сталина. Но теперь я чувствую себя хорошо и думаю, что, если отдохну как следует, все будет в порядке. Тряска в автомобиле и всякие заседания изнуряют меня.

Как бы то ни было, я готовлю сценарий для воскресной встречи, конечно, только в той его части, которая касается русской поэзии. Она не мала, я сам взялся перевести с английского Пушкина и Маяковского. Все будет готово к первому числу. Надо поговорить с актерами. Их должно быть шесть-семь человек, чтобы сцена не выглядела пустой. Костюмы мужчин и женщин должны быть выдержаны в одном стиле, но не быть совершенно одинаковыми. Думаю, что женщины в шалях одного цвета (красного?) произведут нужное впечатление. Не обязательно, чтобы это были шали, можно взять просто куски любой ткани.

Я приеду в четверг, 29-го, и привезу сценарий. Приеду прямо к тебе.

Пишу каждые два дня. В марте я должен отдать книгу Лосаде, и по расчету выходит, что в неделю мне надо писать по три стихотворения.

 
Здесь пасмурно.
      Обнимаю тебя,
 

Пабло».

Пабло приложил много усилий, чтобы рассказ о московских встречах стал маленьким произведением искусства. Свое выступление он назвал «Светильники съезда».

119. Вокруг премий

Неруда ездит по свету. Он всегда в самом центре дискуссий. С каким удовольствием он иной раз дразнит зарвавшегося в пылу спора противника! Он никогда не сдавался в бою. Если противник стремился положить его на лопатки, он тотчас переходил в наступление. Неруда и не пытался скрывать, что занимается политической деятельностью, и не делал вид, будто она не имеет ничего общего с его поэзией. Издательству «Аустраль» он предоставил право на издание двух томов «Политической поэзии». Когда в 1953 году ему присудили Сталинскую (впоследствии Ленинскую) премию мира, он выразил особое удовлетворение. И объяснил, почему именно эта премия так дорога ему. Дело в том, что Нобелевскую премию мира незадолго до того присудили генералу Маршаллу, стороннику войны. И Неруда был счастлив получить совсем иную премию мира вместе с итальянским священником, шведской исследовательницей, индийским работником здравоохранения, с писателями из США и Польши, бельгийской социалисткой Изабеллой Блюм, французским экс-министром Пьером Котом и английским ученым Берналом.

18 сентября 1951 года на торжественной церемонии в Пекине Неруда вручал эту премию госпоже Сун Цинлин, супруге основателя Китайской республики; и вот, премия присуждена ему самому, а чтобы вручить ее, в Сантьяго, преодолев горы затруднений, столь же неприступные, как Анды, прибыл друг, которого так недоставало Неруде на конгрессе культуры. Лавровый венок привез Неруде Илья Эренбург.

Сам Шерлок Холмс был бы в восторге, повествуя о приключениях Эренбурга в пути, так как политическая полиция приложила все усилия, чтобы помешать ему добраться до Чили. В аэропорту у него отобрали развязавшийся в самолете пакет, заявив, что обнаружили в нем шифровки. Эренбург, страстно увлекавшийся ботаникой, хотел приобрести семена чилийской араукарии и записал название для памяти, а мудрые эксперты решили, будто это призыв к восстанию, обращенный к индейцам арауканам. Потом они призвали чиновника ad hoc[156]156
  Зд.: соответствующего (лат.).


[Закрыть], чтобы тот сделал перевод на испанский стихов Неруды, переведенных Эренбургом на русский. Скептик и вольтерьянец, Эренбург посмеивался над этой манией во всем подозревать революционную пропаганду. Столкновение с полицией напомнило ему прошлое – киевскую тюрьму, где он сидел в годы царизма, и в теперешнем инциденте готов был видеть нечто романтическое.

Власти не разрешили арендовать театральный зал для вручения премии, и 12 августа 1954 года церемония состоялась в отеле «Савой». Зал был декорирован занавесом, который расписал Менесио Антуньес по мотивам чилийской керамики. Эренбурга, прибывшего вместе с женой Любой, сопровождали три китайских писателя первой величины – Эми Сяо, Ай Цин, Чжао Имин. Председательствовал на церемонии лауреат чилийской Национальной премии по литературе Фернандо Сантиван. Полиция, нарочито не скрываясь, оцепила отель, и в этой накаленной атмосфере событие приобрело характер вызова правительству, превратилось в своего рода демонстрацию. Речь Эренбурга, с одной стороны, напоминала его страстные статьи против фашизма, а с другой – была пронизана любовью к поэту, которому он вручал награду, присужденную в далеком Советском Союзе.

Лауреат в ответной речи сравнил, как власти встретили Эренбурга и как они встречают сторонников войны и провозвестников атомной катастрофы, которых в странах Латинской Америки принимают со всеми почестями, положенными официальным гостям, и никто не отбирает у них бумаги с латинскими названиями растений, не требует обратного перевода на язык оригинала их произведений.

Эренбург с женой жили у Неруды в «Лос Гиндосе», доме, построенном из камня и дерева, где гости постоянно мерзли от холодного дыхания близких гор. Эренбург, кисло улыбаясь и держа сигару с длинным пеплом в углу рта, говорил нам, что никогда в жизни, ни в Москве, ни в Сибири, он так не дрожал от холода. Но по вечерам в доме становилось тепло от разведенного в каминах огня, хорошего вина и доброго расположения духа.

120. Дар, фонд и ошибки

Неруда не отмечал своих именин ни в день святого Рикардо, ни в день святого Элиесера, ни в день святого Нефтали, ни даже в день апостола Павла. Зато он праздновал день рождения. И как праздновал! Из-за своего пятидесятилетия он чуть не разорился. Событие это отмечалось не день, не месяц, а практически весь год. В конце концов, не каждый день и не каждый год исполняется полвека!

Шум начался еще за полгода до юбилея, когда Неруда подарил Чилийскому университету «библиотеку стоимостью пятнадцать миллионов», как гласил заголовок в «Эрсилье». Он и в самом деле в конце декабря минувшего года подарил книги, находившиеся в его доме на улице Линча, 164. Дарственную оформил законным порядком, через нотариат. Все, что имелось в его библиотеке, включая карты, рукописи и коллекцию раковин, переходило в собственность Чилийского университета.

Это была необыкновенная библиотека. В ней насчитывалось пять тысяч томов, среди которых множество уникальных рукописей и прижизненных изданий; там были «Цветы зла» Бодлера, все сочинения Гонгоры 1664 года издания, «Труженики моря» Виктора Гюго с поправками и заметками автора, сделанными в 1886 году; «У Германтов» Марселя Пруста с картой, выполненной им собственноручно; прижизненные издания Верлена, Кеведо, графа Вильямедианы, Лопе де Веги и Александра Пушкина. Кроме того, там была «Проза и лирические стихотворения» Данте Алигьери, напечатанные по особому заказу русской императрицы Елизаветы Петровны. Неруда подарил университету также рукописи Людовика XIV, Виктора Гюго, Шарля Орлеанского, Гюстава Флобера, Поля Верлена, Рембо, Леконта де Лилля, Руже де Лилля, Френсиса Джеймса и Марселя Пруста.

Он передал университету экземпляры всех изданий своих произведений на испанском языке и в переводах, распорядившись, чтобы и впредь экземпляры всех изданий, которые выйдут как при его жизни, так и после его смерти, поступали в университетскую библиотеку.

Трудно было даже оценить стоимость этого дара, содержавшего столько библиографических редкостей. Сколько стоят, к примеру, два издания Альдуса, изобретателя шрифта «курсив»? А «Стихотворения» Лоренцо Медичи? Как оценить инкунабулу со стихотворениями Петрарки, изданную через шесть лет после открытия Америки? Какова ценность в денежном выражении «Сезона в аду» Рембо или одного из восьми существующих роскошных изданий «Желтой любви» Тристана Корбьера? Или первого издания «Отелло»? А сколько стоят тридцать документов, касающихся Жана Артюра Рембо, в том числе два письма его сестры Изабеллы к матери, отправленные ею из Марселя, в которых она рассказывает о смерти поэта в больнице? А ведь для Неруды эти документы имели и дополнительную ценность: он получил их в подарок от Поля Элюара.

Неруда долго думал, какому учреждению подарить свое собрание. Сначала хотел передать его Национальной библиотеке, но решил, что среди миллионов книг пять тысяч его томов просто затеряются. И тогда остановился на университете, веря, что он сумеет сохранить их «для будущих поэтов Америки», как писал Неруда во «Всеобщей песни».

Мысль сделать этот дар возникла у Неруды, когда он возвратился на родину и увидел, что книги его заколочены в ящики, онемели и почти умерли. Поэт понял, что им, бедняжкам, плохо пришлось, что они страдали в его отсутствие. Сыграло роль и восторженное отношение к его идее ректора университета Хуана Гомеса Мильяса, который тут же загорелся и стал строить планы, как лучше распорядиться сокровищем. Он решил создать в университете отдел изучения и исследования чилийской и зарубежной поэзии, в задачу которого будет входить пополнение дара Неруды оригиналами, биографиями и иконографией других поэтов.

Через несколько месяцев в «Лос Гиндосе» состоялась торжественная передача библиотеки Неруды и открытие «Фонда Пабло Неруды для изучения поэзии».

Я очень хорошо помню полдень 20 июня, когда мы под бледными лучами зимнего солнца слушали речи ректора и Неруды. Ректор говорил о неразрывной связи поэта с народом, и поэт был счастлив, что эта связь не осталась незамеченной. Он выполнил свой долг. Именно тогда он сказал: «Поэт – не сорвавшийся с горы камень. У него есть две священные обязанности: уходить и возвращаться».

Он ушел собирать по свету книги и раковины и вернулся, нагруженный ими, чтобы передать их университету и тем самым хоть в малой степени отблагодарить народ за все, что сам получил от него. В этих книгах не только жизнь, но и смерть тех, кто их написал. Он вручил ректору «Цыганский романсеро», который убитый поэт надписал Неруде; раскрыв книгу на дарственной надписи, Пабло почтил память Федерико.

Потом он припомнил свой шутливый спор с Рафаэлем Альберти и их общее восхищение творческой зрелостью писателей-толстяков. Они провозгласили лозунг: «Быть толстыми, как Бальзак, а не тщедушными, как Беккер». Они мерились, кто толще, перед витриной книжного магазина. «Я дотягиваю уже до „Тружеников моря“». – «А я только до „Собора Парижской богоматери“».

Щедрым даром университету Неруда и начал праздновать свое пятидесятилетие, ставшее неотъемлемой частью национальной истории. Он-то не принадлежал к тем «семьям, которые клянутся кастовой честью, гордясь четырьмя поколениями предков, а потом продают свое прошлое с торгов».

Неруда припомнил свою молодость и сравнил себя тогдашнего с нынешним.

«Мое поколение было антилитературным, антикнижным, оно восставало против декадентской изощренности литературы того времени. Мы были заклятыми врагами всякого вампиризма, ночных озарений, духовного опьянения. Мы были естественны, как сама жизнь».

Время заставило его понять многое, чего раньше он не понимал. Поэт дарит университету те книги, которые в большей мере, чем научные исследования и высокоумные труды, отражают жизнь и стремление к прекрасному. «Они исполнят свое предназначение – отражать и впитывать свет», когда в них будут вглядываться молодые глаза.

Совершил ли Неруда ошибку, сделав этот дар?

В 1969 году он с горечью вспоминал:

«Чтобы собрания, о которых идет речь, не пропали, я принял решение подарить их одному из крупнейших наших университетов. Ректор горячо благодарил меня за этот, по его выражению, великолепный дар. Я исполнил свой долг, внес свою коллекцию в общую сокровищницу. Прошло пятнадцать лет, и никто их с тех пор не видел. Ни следа не осталось от книг и раковин, словно они вернулись обратно в книжные лавки и океаны. Несколько лет назад я спросил об их судьбе, и мне ответили: „Они здесь так и лежат, запакованные в ящики“.

Иногда я думаю: не ошибся ли я университетом? Не ошибся ли страной?»

VII
НЕРУДА РАССКАЗЫВАЕТ О СЕБЕ

121. Пятьдесят поздравлений и два проклятия

Первого числа ровно в семь часов вечера в актовом зале Чилийского университета начался праздник. О его открытии громовым голосом возвестил Роберто Парада – так в «золотом веке» объявляли начало спектакля. Неруда заговорил сразу об озере Ранко, где, по его мнению, находилась грубо сколоченная колыбель его поэзии. Характерной чертой его поэзии было то, что она одновременно восставала против природы и была ей послушна. Поэзия – вовсе не спокойное занятие, хотя иной раз ее лицо кажется таким невозмутимо прекрасным. Она – само противоречие. Она умеет и говорить, и молчать. Все – небо, воздух, горделивые стрелы кипариса – представляется недвижным, но полно ожиданием, будто ждет ветра, под которым затрепещет бескрайняя сельва. И вот – началось, все приходит в движение. Таинство рождения грядет непреложно.

Поэт не мог не видеть, как рождается река: поначалу ток ее вод слаб и безгласен, но она ищет свой путь среди буреломов и валунов-великанов. Мириады опавших листьев закрывают источник, но вода пропитывает все, что лежит на ее пути. Поэту внятно это иносказание природы. Так же рождается и поэзия. Корни ее таинственны, они прячутся от чужого взгляда, поэзия одинока и благоуханна. Поэзия, подобно реке, становится поэзией, лишь обретя русло, проложив свою дорогу среди гор. И еще есть между ними общее: «Она напоит поля и даст хлеб голодному… Она будет петь для людей, когда они отдыхают и когда они борются». Она будет петь, чтобы объединять народы. Поэзия полезна. Больше того, она несет весть, которую может получить любой человек, где бы он ни находился.

Однажды во Флоренции Неруду пригласили на завод. И он, разумеется, охваченный смущением, какое испытывает поэт молодого континента в столице Возрождения, прочитал несколько своих стихотворений рабочим. Собравшиеся подарили ему Петрарку издания 1500 года. Поэзия во Флоренции пронизала века, и Петрарка, изысканнейший поэт, оказался теперь у рабочих.

Праздновать пятидесятилетие поэта – значит праздновать пятитысячелетие поэзии. В сущности, поэзия знаменует собой победу человека. А нашей, Южной, Америке она еще придает чувство единства. Из тропиков в холодные края, где жил Неруда, приехал уроженец Буэнос-Айреса Рубен Дарио, чтобы «заново создать испаноязычную поэзию». Накануне праздника Лаура Родиг преподнесла Неруде самые первые, карандашные, со множеством поправок, черновики «Сонетов смерти», которые Габриэла Мистраль написала сорок лет назад.

На юбилее Неруда говорил о долге, который лежит на тех, кто звездами сияет на небосклоне поэзии. Их кредиторы – и природа, и география. Но главный их учитель – Время. Поэт и в пятьдесят лет не забывает тяжкого начала, прекрасного и печального дождя, нищеты и бесприютности, одиночества и горького отчаяния, которые были уделом не только самого Неруды, но и его народа, и он у этого народа в неоплатном долгу. «Я хотел оплатить этот долг своими песнями».

Неруда признает и выделяет еще один извечный долг: «Я в долгу у любви… Любовь заполнила мою поэзию целиком». Зачем же ему отметать ту силу, с которой дыхание жизни ворвалось в его дом. Если сначала он воспевал любовь мужчины к женщине, то теперь он поет и любовь ко всему человечеству. И ту, и другую. Любовь вообще.

Жизнь Неруды проходила в сплошных разъездах, он то и дело выезжал из Чили и имел возможность сравнивать народы и политические системы. В день подведения итогов и обдумывания будущего он особо подчеркнул то, о чем уже не раз говорил: «Я желаю перемен в общественном устройстве и ускоренного развития моей родины».

В день полувекового юбилея Неруда хочет, чтобы его голос продолжал нести чилийскому народу, как и другим народам, «любовь, мир, достоинство и радость».

С глубоким вниманием слушали Неруду писатели, прибывшие из разных стран. Человек двадцать приехало из Аргентины. Были на его чествовании старые друзья Оливерио Хирондо и Нора Ланге, его крестник Родольфо Араос Альфаро и чилийская писательница Маргарита Агирре, товарищ по Испании поэт Рауль Гонсалес Туньон, писательница Мария Роса Оливер в кресле на колесиках и Пабло Рохас Пас. Неруда очень сожалел, что не смогли приехать Рафаэль Альберти и Мария Тереса Леон, которые из-за постоянных осложнений с документами долгие годы жили как пленники в необъятных аргентинских просторах.

Советские писатели тоже не были на юбилее: им не дали въездных виз. Удалось приехать чехам – шумному председателю Союза писателей Яну Дрде, автору «Немой баррикады», «Городка на ладони» и «Живой воды», поэту Яну Костре и Ярославу Кухвалеку, испанисту, профессору Карловского университета. В Исла-Негра чехи решили испытать, что такое Тихий океан и так ли уж он опасен. В полночь они затеяли соревнование по плаванию, от чего у юбиляра волосы встали дыбом.

Болгарские гости – Димитр Димов, автор романов «Лейтенант Бенц», «Проклятые души» и «Табак» (самое известное его произведение), и поэт Никола Фурнанджиев, автор «Великих дней», – были спокойнее. В аэропорту «Лос Серрильос» болгары и чехи удостоились особой чести: целая армия сыщиков не выпускала их из виду, а таможенники перерыли весь багаж – искали двойное дно в чемоданах, где, без сомнения, хранилась подрывная коммунистическая литература.

Чествование Неруды началось еще до торжественного заседания банкетом на сто шестьдесят человек в ресторане «Ла Байя», и почти все приглашенные произносили тосты, а многие выступили даже с речами, более или менее удачными.

Строго говоря, юбилейная неделя должна была начаться 11 августа, в воскресенье, но ее открытие перенесли на понедельник, чтобы оно не совпало с последним днем конференции зарубежных парламентариев.

Однако не стоит думать, будто решительно все радовались юбилею поэта. Сначала для чествования хотели снять Муниципальный театр. Но совет театра, боясь воображаемых последствий, отказался сдать его, «так как можно ожидать контрвыступлений». Поэтому первое заседание состоялось в актовом зале университета. Остальные проходили в Aula Magna[157]157
  Большой аудитории (лат.).


[Закрыть] Школы правоведения и в зале Валентина Летелье. В первый день открылась выставка книг юбиляра и документальных материалов, рассказывающих о его жизни.

Закрытие юбилейной недели проходило в театре «Кауполикан»; в этой программе воплотилась мечта поэта – собрать воедино все, чем богато искусство его родины. Там пели Маргот Лойола и Виолета Парра. Исполнялись индейские народные танцы, в честь Неруды импровизированные стихи читали удивительные чинос^{135}, потомки негров и индейцев из Валье-Эрмосо-де-ля-Вирхен-де-Росарио в Лигуа. Тогда же состоялось первое публичное чтение его «Оды ветру», которую декламировали Роберто Парада и Мария Малуэнда.

Чествование прошло хорошо, но, как я уже говорил, за Неруду радовались далеко не все. Критик Алоне, в свое время ссудивший некую толику денег восемнадцатилетнему поэту, чтобы тот напечатал свою первую книгу, опубликовал в «Зиг-Заг» статью под названием «Чем опасен Неруда». Алоне хотел заглянуть на выставку, организованную Чилийским университетом, чтобы посмотреть на книжечку 1923 года, в финансировании которой он принимал участие. Его спутник воспылал негодованием.

«Как, неужели вы не понимаете, что эта выставка, эти чествования – попросту ширма, резонатор, который применяет коммунистическая партия, используя талант Неруды и при этом нанося ему удар ниже пояса? Разве в Чили когда-либо уделяли столько внимания поэзии и поэтам? Педро Антонио Гонсалес умер в больнице, Песоа Велис умер в больнице, никто не знает, живы ли Эрнесто Гусман и Макс Хара. Все это фарс…»

Распространялись оскорбительные стишки в адрес юбиляра.

В литературной хронике другой газеты, «Меркурио», от 28 марта того же года Алоне бросает Неруде упрек в том, будто он пишет массовые песни, и пишет настолько просто, что «его понимают те, кто вообще ничего не понимает». Алоне утверждает, что Некто (Вроде deux ex machina[158]158
  Бог из машины (лат.).


[Закрыть] в духе романа «1984» Оруэлла^{136}) попенял поэту за постоянную беспричинную грусть и заявил ему, будто это оскорбительно для нового общества. Конечно, Неруде никто ничего подобного не говорил, но поэт и в самом деле дал себе твердое обещание больше не поддаваться унынию.

Как бы то ни было, но пятидесятилетие Неруды отмечалось широко во всех отношениях. Его и поздравляли и ругали от души.