Текст книги "Неруда"
Автор книги: Володя Тейтельбойм
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 52 страниц)
Неруда видит свое призвание в писательском труде. Ему необходимо писать, создавать новые книги, новые стихи. Но он понимает, что при такой жизни, когда каждый день нужно думать о куске хлеба, он не многого добьется как поэт, что бы там ни проповедовалось во всех романтических и идиллических теориях. Неруда убежден, что мало печься только о самом себе, необходимо озаботиться и драматической судьбой всех чилийских писателей, которые страдают от бедности, от того, что их не хотят понимать, что к ним подозрительно, с неприязнью относятся власть имущие. Писатель, по мысли Неруды, должен обладать чувством гражданской ответственности и профессиональной солидарности. В нем самом эти чувства были развиты очень сильно. Есть немало публикаций, свидетельствующих о гражданских позициях раннего Неруды. 8 октября 1921 года он выступил со статьей под заголовком «Об интеллектуальной жизни в Чили», где подверг суровой критике одного писателя, который не пожелал встать на защиту университетского преподавателя Карлоса Викуньи Фуэнтеса, смещенного с должности за свои политические убеждения.
Неруде была чужда зависть к успеху собратьев по перу. В отличие от многих писателей, он всегда был готов к искреннему участию, к деятельной помощи и не скупился на похвалу. Но его острый глаз подмечал любую погрешность, любой промах. В сентябре 1921 года Неруда поместил в журнале «Хувентуд» обращение «К поэтам Чили», где призывал своих коллег к борьбе за освобождение Хоакина Сифуэнтеса Сепульведы, заключенного в городскую тюрьму города Тальки: «…Друзья! По приговору суда его держат в тюремной камере, он лишен солнца, воздуха и света за преступление, которого не совершал. А если б и совершил, на нем нет вины, ибо он – Поэт». Семнадцатилетний Неруда наивно пытается обойти закон, твердо веря, что поэт вообще не должен привлекаться к судебной ответственности…
Неруда всячески поощрял труд писателей, поэтов. Он высказал немало хвалебных слов и о тех, кто впоследствии без зазрения совести чернил его имя.
В том же номере журнала «Хувентуд» Неруда вовсю хвалит «Стоны» – том огромного формата Пабло де Роки, того осатанелого Вараввы{60}, который со временем откроет по нему беглый огонь и не поленится написать книгу, где на каждой странице будет поливать его грязью. В июне 1924 года Неруда опубликует статью «В защиту Висенте Уйдобро», а тот через десять лет станет поносить его на всех перекрестках…
Когда Неруда вернулся из Испании, у нас состоялся долгий разговор. Он сказал тогда – я это хорошо помню, – что необходимо покончить с эгоцентризмом тех писателей, которые тщатся утвердить свой авторитет, уничтожая всех соперников. По их милости в чилийской литературе царит закон джунглей. Литературная жизнь не должна походить на борьбу динозавров с глиптодонтами или жирафов с канарейками. Литературная жизнь не может превращаться в собачью свару или в скачки с препятствиями. Долой литературное ячество! Долой агрессивных монополистов поэзии! Коль скоро все люди имеют право жить на земле, значит, и мы, поэты, должны стремиться к мирному сосуществованию. Последуем лучше примеру слонов! Они – такие огромные, а им всем хватает места в лесу. Пабло призывал поэтов к дружбе, к солидарности, но кто-то потом съязвил, что он заделался «слонофилом».
В ответ Неруда с самым серьезным видом принялся развивать свою мысль.
41. На острова!«Писатель, загнанный в угол жестоким обществом той эпохи, где царствует дух наживы, писатель, которого не хотят услышать, нередко устремляется на рыночную площадь и там, чтобы привлечь внимание к своему товару, бьет на эффект, запускает голубей под восторженные вопли толпы… Но однажды на исходе безмолвной ночи, перед кроваво-красной утренней зарей, его поверг в отчаяние одинокий лучик света. И он решил сорвать гнетущую тишину… „Я – первый!“ – воскликнул этот себялюбец. „Я – единственный!“ – кричал и кричал он, исходя восторгом. И остался совсем один. Людям надоело слушать его крики».
На смену ранней молодости, бурной и греховной, пришла пора прислушаться к голосу рассудка. Перед глазами Неруды страшными призраками встают погибшие друзья: Альберто Рохас Хименес и Хоакин Сифуэнтес – Хитрый Крот… Совсем иной характер у Рубена Асокара. Он тоже весельчак, острослов и может вдруг сыграть на тарелке, воображая, что это гитара. Но у него есть чувство ответственности за свою судьбу. В 1922 году Рубен успешно сдал выпускные экзамены и получил диплом преподавателя испанского языка и философии.
Вскоре он добился назначения в Лицей города Анкуд, на острове Чилоэ. И позвал с собой Неруду. «На острова! – мы сказали…»{61} В марте 1923 года Рубен уехал в Мексику по вызову Хосе Васконселоса{62}, который незадолго до этого подписал контракт о работе с Габриэлой Мистраль… Перед самым отъездом Рубена, само собой, устраивается шумная вечеринка на улице Генерала Макенны, в таверне, где всегда пахло жареным мясом. Денег, разумеется, не хватило, чтобы расплатиться за все, что ели и пили. Пришлось оставить в залог жилеты… В мае 1925 года Рубен Асокар вернулся в Чили. Но с приключениями. В порту Кальяо перуанская полиция взяла его под арест, заподозрив в связях с «левыми крамольниками». Три недели он просидел в самой мрачной тюрьме Лимы – жители столицы прозвали ее «Паноптикум». В Вальпараисо Рубен прибыл на японском пароходе «Сею Мару». Сердобольные пассажиры, те, что узнали о его нелепом аресте, собрали ему солидную сумму денег. В Сантьяго разбогатевший Рубен попал около двенадцати ночи. Прямо с вокзала Мапочо он направился в бар «Венеция», который стоит на улице Бандера. Рубену до смерти хотелось увидеть своих друзей. Но не повезло – никого не застал. Тогда он направился в бар «Эль Хоте». Тоже впустую. Он обошел все знакомые бары и рестораны в бесплодных поисках. Как ни печально, но его план отпраздновать свое возвращение в кругу друзей явно провалился. Рухнули надежды на горячий прием… Огорченный Рубен плелся по улице Бандера. И вдруг у церкви видит: прямо на него идет… Неруда. Обрадованные встрече, оба двинулись в свой любимый бар «Венеция». Это была прекрасная встреча настоящих друзей после двухлетней разлуки. Из бара они вдвоем зашагали в Лесной парк – хотелось найти на счастье четырехлистный клевер. А в девять утра направились в Педагогический институт…
Неруда, несмотря на неслыханную популярность книги «Двадцать стихотворений о любви», по-прежнему беден, он еле-еле перебивается. На душе тяжко – не помогает ни громкий успех, ни дифирамбы критики. Его приводит в уныние мысль о том, что жизнь растрачивается попусту. Ему совершенно ясно: или он все круто изменит, или – верная гибель. Поэт сознает, что один этап его жизни завершен и пора одуматься, стать серьезнее во всех отношениях… Не все ладится и в сердечных делах. А что до творчества, то и тут Неруду раздирают сомнения. Новая книга пользуется шумным успехом, это бесспорно. И все же он чувствует, что еще не обрел себя.
И вот в разгар всех этих переживаний поэт соглашается уехать вместе с Рубеном в Анкуд. По пути на остров они останавливаются в Консепсьоне. Рубен решил воспользоваться случаем и повидать своих, а Пабло – встретиться с Альбертиной. В Консепсьоне в это время был и Хоакин Сифуэнтес Сепульведа, автор поэтического сборника «Башня». Он закатил друзьям такой обед, будто один из них – Гаргантюа, а другой – Пантагрюэль… Неруда решил побывать в Темуко. Там произошло шумное объяснение с отцом. «Почему ты бросил университет?» Отца возмущает искренний ответ Пабло. Что это за профессия – писать стихи? Нет, такое в голове не укладывается!
Неруда приезжает в Анкуд вслед за Рубеном. Оба живут в гостинице «Нилсон». Полная перемена декораций! Из нищих они, точно по мановению руки, превращаются в крезов. Еда отменная, сколько хочешь! Они не забывают о голодной братии в Сантьяго и время от времени шлют им целые мешки марисков. «…Не скупясь, во все стороны света, / друзьям посылали мы устриц». В Анкуде поэт писал книгу «Житель и его надежды» и превратился в безупречного секретаря Рубена – он усердно правил контрольные работы учеников лицея, проверял домашние задания… А ближе к ночи оба друга выходили на Гербовую площадь Анкуда и с двух противоположных концов громкими голосами выкрикивали стихи. Один – за бакалавра, другой – за капитана:
Алиса, смуглая девушка с большими глазами, по уши влюбилась в Пабло… В один из дней поэт сказал, задумчиво глядя на Рубена: «Вот бы здесь сшить брюки последнего фасона – „Оксфорд“ и заявиться в них в Сантьяго». Поскольку на острове Чилоэ никто еще не знал об этом крике моды, Неруде пришлось нарисовать брюки для портного: широкие, как у моряков, отвороты – вот что самое главное…
Перед отъездом Неруда устроил прощальный вечер, и к нему в гостиницу пожаловало ни много ни мало – человек сто пятьдесят. Весь цвет города. И вот на глазах de tout-Ancud[55]55
Всего Анкуда (фр.).
[Закрыть] произошла история, которая свидетельствует о том, что и поэтам порой изменяет чутье. Иной раз и они не замечают счастливого для них расположения созвездий. Один из приглашенных, по фамилии Охеда, – он занимался парикмахерским делом и заодно распространял билеты городской лотереи – настойчиво уговаривал Рубена купить последний оставшийся билет. Зная уступчивый характер своего друга, Пабло делал ему всяческие знаки, мол, не бросай впустую деньги. Но Охеда не отступался, он подошел к Рубену снова, и в третий раз, и в четвертый. Когда Рубен полез было за бумажником, Неруда остановил его, сумел отговорить от напрасной траты денег. Дело кончилось тем, что этот билет купили два их приятеля.
На другой день в восемь утра Неруда сел на пароходик «Кауполикан», который доставил его на материк. В полдень Рубен получил от друга телеграмму из Пуэрто-Монта. В ней говорилось, что на тот последний билет, который Охеда сбыл лишь к полуночи, выпал главный выигрыш – целое состояние, которое обеспечит счастливчиков (если они – с головой) на всю жизнь. Неруда сдобрил текст такими бранными словечками в свой адрес, что диву даешься, как это вытерпел благопристойный телеграф. С той поры друзья на протяжении сорока лет вспоминали об этой истории в любом разговоре. Каждый раз они упоенно фантазировали, как бы повернулась их жизнь, купи Рубен счастливый билет против воли Неруды. Оба, забывая обо всем, предавались игре воображения, строили догадки, придумывали все новые и новые варианты… И сыпались вопросы. Вся наша жизнь пошла бы по-другому? Мы изменили бы самим себе? Из нас получились бы настоящие миллионеры? Ты представляешь себя самодовольным буржуа? Неужели бы мы выставили за дверь поэзию? И не было конца самым неожиданным предположениям по поводу того выигрыша, который им не достался. Но друзья, люди жизнерадостные, отнюдь не сокрушались об упущенных возможностях, наоборот – считали, что им повезло. Еще бы нет! Страшно, даже противно думать, что бы с ними стало, приобрети они этот билет. Они были совершенно убеждены в собственной правоте еще и потому, что хорошо знали о печальной участи тех двух «счастливчиков», которые купили лотерейный билет на прощальном вечере Неруды в гостинице «Нилсон». Один в скором времени наложил на себя руки, а другой разорился дотла, вкладывая деньги в различные предприятия, заведомо обреченные на провал, и в конце концов попал в долговую яму. А всему виной, убежденно говорили друзья, этот злосчастный выигрыш!
42. ОтъездВ прежние годы Неруда, случалось, испытывал глубокое удовлетворение от литературного труда. В двадцать лет он опубликовал книгу, и его захлестнула радость от ощущения творческой удачи. Правда, ненадолго. Говоря об этой книге, поэт утверждал, что ему удалось вернуть высокий смысл забытому слову «искренность».
«Искренность… Пожалуй, все мое творчество определяется этим словом, таким скромным, вышедшим из моды. Его отвергла, затоптала пышно разряженная свита, что покорно следует по пятам горделивой Эстетики и бросает на нее вожделенные взоры».
Неруда публикует в газете «Насьон» статью «Экзегеза{63} и одиночество», где поясняет ополчившимся на него учителям и чинушам, что он без труда мог бы стать преуспевающим учеником на отделении французского языка, но дерзнул избрать поприще литературы, чтобы в словах засиял свет. Он посвятил этому высокому делу, где человек всегда одинок, ровно половину своей жизни, и первые десять лет ушли на мучительные поиски самого себя. В результате этих поисков родились «Двадцать стихотворений о любви». Книга написана с болью в сердце. В ее песнях заключена его собственная жизнь, его любовные муки. Поэт безо всякого хвастовства говорит, что эта книга – творческая победа. Он одержал победу благодаря искренности и вере в поэзию. Неруда не станет хвастать своей собранностью – чего нет, того нет. Зато назовет себя «вдумчивым наблюдателем», но таким, который пишет лишь о том, что волнует его по-настоящему… День ото дня радостное чувство угасает. Неруда готов сжечь все корабли, разрушить все мосты. Ни одна книга не должна быть повторением пройденного. Он порвет со своей прежней поэзией. Он устремится на поиски новых континентов и на земле, и в мире поэзии.
Все, решительно все, побуждало его покинуть Чили.
Завершалась определенная пора его жизни. Ему, он понимает, нужно бежать от самого себя, уплыть за три моря, очутиться вдали от всего пережитого. Вот тут на горизонте Неруды возникает еще один друг его юности – Альваро Инохоса, который просто бредил путешествиями. В 1924 году он вернулся из Соединенных Штатов, но уже мечтал податься куда-нибудь еще. Альваро и познакомил нашего поэта со своей сестрой – Сильвией Тауэр. Двадцатилетний Неруда показался Сильвии болезненно бледным, до странности невозмутимым, чуть ли не равнодушным ко всему на свете, и на редкость молчаливым. Однажды при ней поэт обронил: «Кто это придумал, что люди должны разговаривать?» Сильвия была весьма романтичной особой и тоже не слишком словоохотливой. Заметив, что поэт очень мало ест, она простодушно решила, что он ведет аскетический образ жизни. Ей и в голову не приходило, что у Неруды нет денег ни на еду, ни на что вообще.
Семья Альваро Инохосы безвыездно жила в Вальпараисо, на улице Деформес. В период между 1925 и 1927 годами Неруда довольно часто посещал их дом. Его властно тянуло к морю. Они с Альваро заглядывали на все рынки Вальпараисо, обходили все его пристани, лазили по холмам и отважно знакомились с ночной жизнью порта. Перед первым приездом Пабло к Альваро тот, шутки ради, наказал всем домашним ни в коем случае не вступать в беседу с молодым поэтом. Для него, мол, это – нож острый. А Пабло чуть не сразу завел долгий, часа на два, разговор с хозяйкой дома – матерью Альваро. Сильвия, сгорая от любопытства, еле дождалась удобного момента, чтобы узнать, о чем они беседовали. «Да о делах, о коммерции… Очаровательный молодой человек!» Она ничего не выдумала. В те времена оба приятеля без конца строили самые невероятные «прожекты», которые должны были вырвать их из беспросветной нужды и сделать… Рокфеллерами, ну хотя бы в скромных масштабах Латинской Америки. Как только у них будет верный доход, они сумеют посвятить себя одной поэзии.
В июне 1927 года Пабло и Альваро выйдут из дома, пройдут по улице Деформес, доедут на поезде до станции, где пересядут на другой поезд и прибудут в Буэнос-Айрес. А потом поплывут на пароходе «Баден» в Европу, чтобы оттуда добраться до Рангуна… Какое-то время после их отъезда в дом Инохосы приходили письма и телеграммы от разных девушек; они с тревогой допытывались, куда подевался Пабло. Поэт почти никого не известил о том, что уезжает в Азию. Вскрывала письма и телеграммы Сильвия, но отвечала «лишь из жалости» только на те, что трогали ее сердце.
Альваро пробыл на Востоке очень недолго и вернулся в Соединенные Штаты. Там в 1938 году я и познакомился с ним и с его женой – американской балериной. Едва увидев его, я тотчас вспомнил те удивительные истории, которые рассказывал о нем Неруда. Поэт утверждал, что ему не случалось встречать более самоуверенного и дерзкого донжуана, чем Альваро. Я спрашивал Неруду, как, собственно, вел себя этот донжуан. Да просто не терял времени даром. Перед отъездом в Бирму они с Пабло много гуляли по парижским улицам. Как только Альваро замечал женщину в своем вкусе, он подбегал к ней и на чудовищном французском языке предлагал… заняться любовью. В девяносто девяти случаях он терпел неудачу, порой получал и пощечину, но «сотая» по его статистике, не подлежащей проверке, соглашалась. Я встретился с Альваро через десять лет после всех его похождений. Теперь этот остроносый человек с густыми лохматыми бровями, из-под которых смотрели светлые, блеклые глаза, прочно «стоял на якоре» в небольшой нью-йоркской квартире. Этому «вольному стрелку» лишь изредка, с большим трудом удавалось пристроить рассказ в каком-нибудь журнале. На жизнь Альваро зарабатывал уроками испанского языка.
Я несколько растерянно разглядывал друга Неруды, силясь обнаружить в нем черты этакого Казановы. Но ничто в его облике не говорило о его амурных похождениях в Европе и Азии. В глаза мне бросилась какая-то настороженная сдержанность, будто за ней что-то пряталось, скрывалось.
Когда Неруда вернулся в Чили из Испании, я пришел к нему в дом на проспекте Викунья Макенны и взял интервью, которое через несколько дней было опубликовано в «Новостях недели». В то время этим еженедельником руководил добрый друг поэта – благороднейший Луис Энрике Делано. Квартира, где временно остановились Неруда и Делия дель Карриль, принадлежала все той же Сильвии Тауэр. Когда-то из ее дома в Вальпараисо он отправился на Восток.
В 1958 году после тридцатилетней разлуки Пабло встретился с Альваро в Сантьяго у художника Немесио Антуньеса. Они кинулись друг другу в объятия и несколько минут не могли произнести ни слова.
В том же году Сильвия Тауэр познакомила Неруду с пуэрториканцем Антонио Сантаэльей; тот разъезжал по странам Латинской Америки, призывая всячески поддерживать борцов за свободу его родины. После встречи с ним Пабло решил написать книгу стихов в защиту независимости Пуэрто-Рико, он даже думал назвать эту книгу «Бедный порт». Первые стихи книги стали как бы прологом, предтечей его знаменитой «Песни о подвиге». В кратком предисловии к «Песне о подвиге», впервые опубликованной в Гаване в 1960 году, Неруда пишет:
«Сначала я задумал книгу о Пуэрто-Рико, о страдальческой судьбе этой страны-колонии, о борьбе, которую ведут сегодня ее самоотверженные патриоты. Но после знаменательных событий на Кубе эта книга разрослась и объяла все пространство Карибского региона».
Альваро Инохоса перепробовал тысячу разных профессий, но потом, спрятавшись под странным хитроумным псевдонимом, который скорее был бы к лицу какому-нибудь персонажу Александра Дюма, стал торговать картинами. Этому новоявленному маршану удалось таким образом вернуться в Париж. Он хотел остаться до конца дней в городе своих мечтаний, безумств и любовных побед – в Париже 1927 года. Однако возникла одна маленькая загвоздка – прошло более сорока лет. Париж стал старше, но сохранил молодость. Альваро был моложе Парижа, но успел состариться. И потому сделал скоропалительный вывод: Париж уже совсем не тот, здесь все пришло в упадок. И, рассердившись, уехал…
III
ВОСТОК, ТОСКА И ТВОРЧЕСТВО
43. Настойчивые просьбы издалекаНаконец-то поэт добивается назначения почетным консулом… в Рангун. Позже он будет консулом в Коломбо (в те годы – Цейлон), потом в Батавии (остров Ява) и в Сингапуре (Малайзия).
Из всех этих мест он продолжал писать Альбертине. Однако сохранились лишь письма, отправленные с Цейлона. 17 декабря 1929 года Неруда шлет письмо своей «маленькой Неточке». Все как бы повторяется сначала: «Я не хотел тебе писать, пока ты не ответишь на мои прежние письма. Но сейчас – глубокая ночь, страшная духота и сна – никакого». И здесь, как в его комнатушке на улице Эчауррен, ночной столик украшает фотография Альбертины. Поэт всегда питал слабость к изделиям из ценных пород дерева и вставил фотографию в рамку из тамаринда. Глаза Альбертины смотрят на него днем и ночью. Выходит, зря он думал, что никогда не встретится с ними… В письме сквозит определенная настойчивость. Неруда знает о планах Альбертины и требует одного: приехать к нему.
«Ведь это последняя возможность соединить наши жизни! Я так устал от одиночества, что возьму и женюсь на другой, если ты не приедешь! По-твоему, это дикая нелепость, дурь? Нет, дорогая, дико будет, если ты откажешься от меня. Знаешь, я ведь теперь „сеньор консул“ и на виду в здешнем обществе. Мамаши смотрят на меня выжидающе (заметь: у многих премиленькие дочки). Но пойми, послушай! Кроме тебя, я никого никогда не любил».
После окончания университета в городе Консепсьон Альбертина стала работать в экспериментальной школе. Однажды ее вызвал к себе директор и предложил поехать в Брюссель для освоения аудиовизуального метода обучения иностранным языкам, который разработал профессор Декроли. В скором времени Альбертина уехала в Бельгию. Туда и приходили письма от Неруды. Наш влюбленный консул разъясняет своей подруге все: и каким пароходом приехать, и в какое агентство обратиться.
«Обратись в агентство Брэнч Сервис, у него есть отделения в Париже и в Марселе, и приобрети там билет. Он стоит тысячу чилийских песо… Каждый день, каждый час я задаю себе один и тот же вопрос – приедет? О Чили я совершенно ничего не знаю, представляешь?»
На другой день Неруда шлет письмо авиапочтой: «Ни один самолет в мире не привезет столько поцелуев сразу». Поэт настроен решительно. Преступно губить их счастье, откладывать, медлить, придумывать какие-то препятствия. Он ни за что не позволит ей вернуться в Сантьяго. Она должна сделать все, чтобы быть с ним. Хорошо бы ей использовать обратный билет в Чили, обменять его в том же агентстве. Разве он склоняет ее на что-то дурное? Ему понятны ее опасения, но как только они поженятся, он обо всем напишет Рикардо Молине, ректору Чилийского университета в Консепсьоне и непременно оплатит ее билет в Чили, да и все расходы до последнего сентаво. Но при всем том Неруда осмотрителен. Альбертина – если она согласна – должна сделать все разом, немедля. И никому ни слова о нем, это может помешать его продвижению по службе… Он верит, надеется, что любимая приедет к нему и они наконец поженятся. Он велит ей «слушаться его тысячу и один раз». Но Альбертина упорствует…
Послав Альбертине стихотворение из книги «Местожительство – Земля», Неруда спрашивает: «Ты, наверно, поняла, что стихи по-прежнему о тебе?» Чуть ниже: «Почти все». А в конце письма с полной уверенностью: «Но лучшие из них посвящены тебе!»
Поэт, раздираемый сомнениями, приходит к местному факиру.
«Он сказал, что может угадать имя той женщины, которую я люблю и которая любит меня. И представляешь, взял и написал это имя!»
Однажды было послано сразу несколько писем. Письмо от 19 декабря – два уже отправлены – значительно отличается от всех предыдущих.
«Пишу тебе потому, что меня терзает одна мысль. Вдруг ты по моей вине нарушишь какие-то свои обязательства. Прости меня за то, что я опять тревожу тебя. В общем, я с радостью, поверь, предоставляю тебе полную свободу. Поступай по своему усмотрению, как считаешь нужным. Ни за какие блага я не хотел бы, чтоб ты приехала ко мне против своей воли. Грешно принуждать тебя. Я не могу „войти в твое положение“ и, перечитав письмо в сотый раз, понял, что тебе, видимо, хочется уехать в Чили. Ну что ж, говоря откровенно, здесь, так или иначе, ты разделила бы со мной невзгоды и лишения, которые выпали мне в большей мере, чем другим. Живи, как знаешь».
Из писем Неруды с Востока даже по отдельным фразам можно представить, как он страдал от одиночества. Целыми днями не с кем перемолвиться словом. Разве что со слугой. Не на кого излить досаду, злость. «Ты же знаешь, характер у меня не самый лучший…» Настоящий взрыв последует, когда ему вернут заказное письмо из Бельгии со штампом: Parti sans laisser adresse[56]56
Выбыл без указания адреса (фр.).
[Закрыть]. «Где человечность? Где хоть какое-то чувство ответственности? Сеньорита даже не удосужилась написать ответ!» Неруда вне себя от гнева, от обиды. Тон его письма категоричен. «Как можно порушить все планы, извести понапрасну столько времени! Все должно решиться сейчас, немедленно или никогда!»
Когда Альбертина вернулась в Консепсьон, к ней пришло прощальное письмо поэта. Тон этого письма необычен:
«Я хотел, чтоб ты стала моей женой, в память о нашей любви… И пожалуйста, уничтожь все мои письма, все, что я тебе посылал. И верни мои фотографии. Им незачем попадать в руки твоих новых приятелей в Консепсьоне (я наслышан порядком!). А главное, вышли почтой фотографию, которую я дважды отправлял на твой брюссельский адрес заказными письмами. Ту, где я в бенгальском наряде. Мне она срочно нужна. Верни ее как можно скорей. Окажи мне эту великую последнюю милость.
Прощай навсегда, Альбертина. Забудь меня и верь, что я желал тебе только счастья!»
Это и в самом деле разрыв. Однако поэт напишет Альбертине еще несколько раз по возвращении в Сантьяго, в 1932 году. В одном из писем – они написаны на бланках Министерства иностранных дел, где Неруда тогда работал, – он известит Альбертину о том, что ей уже успели рассказать.
«Должно быть, ты знаешь, что в декабре 1931 года я женился. Тебе не захотелось избавить меня от страшного одиночества, которое день ото дня становилось невыносимее. Ты поймешь, если вникнешь душой в то, что такое долгие годы на далекой чужбине».
В следующих строках – как бы желание вернуться к прошлому: Неруда говорит, что чувство к ней не поблекло, не угасло.
«Мне хочется поцеловать тебя в лоб, погладить твои руки, которые я так любил, рассказать, что в моем сердце все еще живет нежное дружеское чувство к тебе».
Третья строка свидетельствует о его осторожности:
«Не показывай никому это письмо. И пусть никто не знает, что ты мне пишешь».
А в четвертой строке – вопрос, скорее просьба:
«Может, ты сумеешь приехать в Сантьяго, хоть на денек?»
15 мая 1932 года Неруда снова пишет письмо на официальном бланке Министерства иностранных дел. Он хочет понять, в чем причина их разрыва.
«Я не стану причинять тебе боль, но, по-моему, ты совершила роковую ошибку. В телеграммах и в письмах я говорил, что женюсь на тебе, как только ты приедешь в Коломбо. У меня уже было официальное разрешение оформить брак с тобой, Альбертина, мне даже выписали денежное пособие… А теперь моя сестра вдруг говорит, будто я звал тебя к себе, не собираясь узаконить наши отношения, и ты, мол, потому и отказалась. Зачем такая неправда? Мне и без того невыносимо горько, что ты так и не поняла меня, а тут еще и эта напраслина. Ужасно!.. Ну да ладно… Забудем то зло, что причинили друг другу, и останемся друзьями, пусть все-таки в нас живет надежда».
Есть и последнее письмо, от 11 июля 1932 года. Оно послано Альбертине из Сантьяго. В сердце поэта полная сумятица. Как часто люди не понимают, что возврата к прошлому – нет!..
«Я думаю о тебе постоянно… но ты такая же неблагодарная, как и прежде. До сих пор не пойму, что с тобой было в Европе, не в силах понять, почему ты не приехала ко мне».
Спустя полвека Альбертина вспоминает обо всем без тени волнения, пожалуй, даже нехотя:
«Пабло писал мне из Рангуна. Звал к себе, чтоб мы там поженились. А я уехала в Париж. Рождество мы провели с подругой в Лондоне. Некоторые письма Пабло я получила с большим опозданием, а другие вернулись к нему, и он страшно рассердился».
Возвратившись в Консепсьон, Альбертина стала преподавать французский язык по методу профессора Декроли. Письма в Консепсьон Пабло отправлял на университетский адрес.
«Однажды наш директор, строгий моралист, правда лишь на словах, вскрыл письмо Неруды и выговорил мне за его содержание. Ну а я с возмущением сказала ему, что он не имел права читать чужое письмо. В общем, хлопнув дверью, я ушла из университета. И вскоре уехала к Рубену, он уже был женат, и у него в доме познакомилась с Анхелем Кручагой».
