Текст книги "Неруда"

Автор книги: Володя Тейтельбойм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 52 страниц)

141. Запись актов гражданского состояния

26 апреля 1964 года, когда в Исла-Негра состоялось торжественное открытие бара «Альберто Рохас Хименес», Неруда велел вписать имя Альберто Санчеса железным острием на деревянной балке рядом с именами других умерших друзей.

Но Неруда не хотел, чтобы эта часть его дома, предназначенная для дружеских тостов, связывалась только с печальной мыслью о том, что жизнь проходит. Ему необходимо было, чтобы там присутствовала идея рождения. И потому день открытия бара совпал с крещением сына Рубена Асокара и Пракседес Уррутиа. Неруда взял на себя обязанности Иоанна Крестителя, но великий чилийский креститель погружал ребенка не в воды реки Иордан, а в величайшую купель планеты – Тихий океан. Дитя было окрещено святой водой, хотя и соленой. Поэт приготовил черновик свидетельства о крещении в стиле старинных писцов, записывавших в приходских книгах даты крещения младенцев мужского пола, а секретарь Омеро Арсе переписал его каллиграфическим почерком. Родители хотели назвать сына Висенте, но ученый Алехандро Липшуц, специалист по индейскому фольклору, настоял, чтобы новорожденному дали второе имя Лиентур. Пабло вспомнил свою «Всеобщую песнь» и поддержал это предложение.

С важным видом поэт закончил составлять свидетельство о рождении «нового человека Лиентура, сына Асокара и Уррутиа, соседей Королевы, проживающих на землях касика Тобалабы. Соль воды Великого океана придаст молодому Лиентуру мужество и красоту, сделает его достойным закаленного в боях отца».

Страсть Неруды устраивать браки вошла в поговорку. Он вмешивался в сердечные дела, хотя никто его об этом не просил. Ему доставляло удовольствие проникать в тайны одиноких душ и играть роль Купидона. Он сводил пары и бывал счастлив, если они соединялись. Такие молодожены могли твердо рассчитывать на бесплатный медовый месяц в на редкость романтическом и возвышенном приюте – в башне дома в Исла-Негра. Новобрачные начинали совместную жизнь в этом средневековом замке, под плеск океанских волн, в атмосфере приключений, окруженные картинами, изображавшими корабли и рыб, с неисчислимым количеством книг, которые могли читать, если, конечно, у них оставалось на это время.

По большей части влюбленные не подозревали, что попали в сети, расставленные поэтом. Приятельница Неруды в своих откровенных, написанных sans façon[194]194
  Без претензий (фр.).


[Закрыть] воспоминаниях «Неруда в Вальпараисо» рассказывает, что однажды Пабло решил выдать ее замуж за автора этих строк. Он изложил Саре Виаль все преимущества такого брака и составил план действий. Он от души хотел, чтобы друзья его были счастливы. Но Сарита, видимо, заупрямилась. Я-то узнал об этом лишь двадцать лет спустя, прочитав ее искреннюю и, без сомнения, правдивую книгу.

Но бывали случаи, когда Неруде удавалось устраивать свадьбы. Иной раз это оказывались настоящие, прочные браки, другие же распадались моментально, как только молодожены начинали совместную жизнь.

142. Свинцовый груз славы

Смерти, крещения, свадьбы, болезни…

Знаменитый человек болеет не совсем так, как другие. Однажды вечером мы сидели у Неруды и лишь время от времени перебрасывались словами, потому что у Пабло был жар и от слабости он с трудом открывал глаза. Однако он не отпускал нас. Мы, не сговариваясь, старались не шуметь, но и уйти пока не могли, так как знали: ему не хочется оставаться одному.

Вдруг вместе с писателем Висенте Херваси, тогда работавшим советником по культуре в Венесуэльском посольстве, входит молодая пара. Она хороша собой, как античная статуя. Оба специально приехали из Венесуэлы, чтобы познакомиться с Нерудой. А их божество лежит в постели, едва открывает глаза и с трудом шевелит губами. Его почитательница становится возле софы и начинает высказывать то, что, видимо, долго обдумывала. Она говорит о том, как восторгается его творчеством, как глубоко понимает его поэтические образы, как жаждет когда-нибудь почитать ему свои стихи и узнать его мнение. По ее голосу ясно, что она переживает самый значительный момент своей жизни. Говорит она со страстью, ее пылкий монолог до сих пор звучит у меня в ушах. Пабло по-прежнему лежит с полуприкрытыми глазами, как Будда. Наверное, ее голос доходит до него словно издалека, и он не в состоянии отвечать ей. Красавица продолжает свою речь, но, не получая никакого ответа, начинает сникать.

Мы понимаем, что происходит. В конце концов я решаюсь подойти к ней и прошептать на ухо: «Пабло болен». Я боюсь, что она, никогда прежде не видавшая Пабло, подумает, будто он всегда такой, иди истолкует его поведение как полнейшее к ней безразличие, или отнесет такой прием за счет его плохого воспитания либо недовольства появлением незваных гостей.

Но она, видимо, меня не слышит. Ни на кого, кроме Неруды, она не обращает внимания. И продолжает без умолку говорить, рассказывает, что первая же прочтенная ею книга Пабло указала ей «путь в Дамаск»; в подробностях излагает, как фанатично следит за его творчеством, сообщает, что все его статьи и стихотворения, опубликованные в каракасском «Диарио», она вырезает и хранит. Вероятно, она хотела таким образом победить его недоверие, внушить ему, что она истинная его почитательница и досконально знает его произведения. Она начинает декламировать стихи Пабло. Но тот по-прежнему отсутствующе молчит. Мы, его друзья, прекрасно понимали, что происходит. Муж красавицы держался несколько поодаль и на вид был сдержаннее. Мы сказали ему, что у Неруды жар. Он сумел объяснить это жене. Она с видом беспредельного разочарования ответила: «Никогда не думала, что поэт может быть таким».

Высказав это, она сделала единственное, что ей оставалось, – ушла.

Мы были в замешательстве. Оказывается, на Пабло лежал свинцовый груз славы, а знаменитость не имеет права болеть. Он обязан быть «рыцарем без страха и упрека», легендарной личностью, что казалось Пабло невероятно смешным. А в этом случае он только и мог, что давиться от смеха. Happy end[195]195
  Счастливый конец (англ.).


[Закрыть]: несколько лет спустя Неруда в полном здравии поехал в Венесуэлу и очень подружился с супружеской четой поэтов, которая некогда явилась без предупреждения в дом на улице Маркес-де-ла-Плата, откуда жена вышла до смерти разочарованная. В Каракасе они проводили время в приятных беседах. Все были веселы и уплетали куропаток.

143. Итоги и самокритика

Неруда первым стал праздновать свои дни рождения – к этому он привык с детства. На его шестидесятилетие в Чили съехалось полмира, но, по правде говоря, того шумного торжества при стечении знаменитостей всего света, с каким отмечалось его пятидесятилетие, не вышло. На сей раз юбилей проходил с большей серьезностью. Много внимания было уделено анализу его творчества. Три журнала – «Мапочо», «Аурора» и «Алерсе» – целиком посвятили этому событию юбилейные номера. 12 июля 1964 года Неруда ответил на двадцать три вопроса газеты «Сигло» и сказал Раулю Мельядо: «Писать стихи для меня то же, что смотреть и слушать». Эрнан Лойола посвятил статью «Мемориалу Исла-Негра». Скрупулезный Хорхе Сануэса вручил юбиляру «Полную библиографию сочинений Пабло Неруды и материалов о нем».

Вместе с Пабло я бывал на нескольких вечерах в Национальной библиотеке, посвященных его творчеству. Я слышал, как свободно, без всяких записей, он говорил, словно размышляя вслух или, точнее, разговаривая с одним-единственным собеседником. Я боялся, что никто не стенографирует его выступления, но кто-то все-таки сохранил его слова, казалось бы, непередаваемые на бумаге, которые поэт произносил так, будто искал выход из трудного положения. Позднее эти стенограммы опубликовал журнал «Мапочо» под названием «Некоторые импровизированные раздумья по поводу моих книг», которые полностью соответствовали и теме, и манере изложения. Это размышления человека, подводящего итоги, познавшего, что жизнь – это бесконечная спираль, каждая точка которой соотнесена с другими и со всей спиралью в целом. Шестидесятилетний поэт вспоминает поэта, еще не достигшего двадцати лет. В книге, которую он написал в девятнадцатилетнем возрасте или даже раньше, «очень много общего, – говорит Неруда, – с моими более зрелыми книгами». Он опять высказывает свою главную мысль: его поэзия – это своего рода дневник всего, что происходит во внешнем мире и во внутренней жизни поэта, но этими событиями ему просто необходимо делиться с окружающими. Различие между его юношеским творчеством и зрелой поэзией состоит в том, что в молодые годы он писал без определенной цели. Позже его поэзия стала целенаправленной, как и его жизнь.

Когда Неруда писал «Собранье сумерек и закатов», он переживал прилив чувства протеста. Он хотел писать стихи целыми циклами, которые охватывали бы все и вся, исходя при этом из единого центра; он претендовал на невероятную тематическую широту, которая заключала бы в себе его видение мира, хотя оно во многом проистекало из ослеплявшего его чувства пола, только что открывшегося ему во всей полноте. Первая попытка охватить жизнь, исходя из некоего изначального ядра, оказалась, по словам Неруды, его первой неудачей. Эта неудача называется «Восторженный пращник». Потому он и не публиковал эту книгу в течение десяти лет. Неруда признавался, что писал ее словно в бреду.

Я помню, как ошеломлены были слушатели в Национальной библиотеке, узнав, что «Восторженного пращника» он написал за одну на редкость спокойную ночь в то лето, когда жил у родителей в Темуко.

«В этом доме я занимал почти весь второй этаж. Прямо перед окном была река и множество звезд, которые, казалось, двигались. Я писал это стихотворение словно в бреду, как бы – что бывало со мною в жизни очень редко – ощущая себя во власти некоего космического опьянения. Я верил, что добился одной из поставленных целей»[196]196
  Перевод Л. Синянской.


[Закрыть].

На слушателей произвело огромное впечатление, что зрелый человек так критически говорил о себе самом – юноше семнадцати-восемнадцати лет. В переписке, которую он вел тогда с уругвайским поэтом Сабатом Эркасти, Неруда говорил, что полностью распростился с юношескими иллюзиями.

Эркасти ответил ему, что заметил в «Пращнике» свое влияние.

«Для моего безмерного тщеславия этот ответ был как камень с неба»[197]197
  Перевод Л. Синянской.


[Закрыть].

Неруда был совершенно растерян, так как по своей юношеской неопытности не понимал тогда, что главное не оригинальность, а самовыражение, которое достигается не без различных влияний.

Усвоив урок, Неруда возвратится к лично им пережитому, результатом чего станут «Двадцать стихотворений о любви и одна песня отчаяния». Это самое известное произведение Неруды, согласно статистике, его прочитало наибольшее количество людей. Однако его создатель радовался меньше, чем читатель, потому что эта книга не отвечала тревожившим его представлениям о великой поэзии.

Он снова старается воплотить свою мечту в жизнь. На сей раз это «Порыв стать бесконечным». И – второй провал за два года. Название, которое недовольный автор считает претенциозным, говорит о величии его стремлений. Книга эта и не могла получиться такой, какой он хотел. Во всяком случае, к этому произведению, которое, как он считает, оценено меньше других, Неруда относится благожелательнее, чем к «Двадцати стихотворениям». По его мнению, у «Порыва» есть уже то достоинство, что она ясно показывает, какой путь он избрал в поэзии.

Неруда вспоминает, что в эти самые дни у него в руках оказалась рукопись уругвайского критика Эмира Родригеса Монегаля, которая впоследствии выйдет под названием «Недвижный странник». Неруда отверг приведенное критиком суждение чилийского писателя Хорхе Эллиота о том, что в «Порыве» чувствуется влияние книги Висенте Уйдобро «Высоколенок». Неруда, незнакомый досконально с творчеством Уйдобро, в то время вообще не знал о существовании «Высоколенка». И кроме всего прочего, Уйдобро никак не мог влиять на него потому, что оба поэта очень непохожи друг на друга и придерживаются противоположных воззрений на поэзию. Неруда тогда не мог, да и не хотел писать в игровом стиле Уйдобро.

«Высоты Мачу-Пикчу» – это триумф упорства, здесь Неруда возвращается к идее цикличности, которая еще полнее реализовалась во «Всеобщей песни», где он решил использовать все технические возможности и даже ту, что приводила в ужас некоторых пуристов – самому превратиться в летописца современности. Эстетам это казалось какой-то пропыленной хроникой. А зачем пугаться пыли, ведь она такая же неотъемлемая часть земли и атмосферы, как дождь. Неруда расскажет о том, что сегодня происходит с человеком. Он не гнушается ролью репортера и временами прибегает к прямому поэтическому документу.

За сорок лет поэтической работы ему не раз приходилось встречать враждебное отношение. Естественные для поэта изменения стиля наталкивались на полное непонимание. Сначала саркастически отвергали его «Порыв», потом заклеймили «Местожительство» как темную и трудную для восприятия книгу, затем издевались над «Всеобщей песнью» за прозаичность. Еще позже подверглись нападкам «Виноградники и ветер», и не столько за географическую всеохватность, сколько за политическую направленность. Поэт понимает, что «неистребимая политическая идея затруднила восприятие этой книги многим читателям. Но я был счастлив, когда писал ее».

И каждый раз, когда он ломал свою форму, он наталкивался на непонимание, вновь и вновь его поэзию предавали анафеме.

«Мемориал Исла-Негра» – это возвращение к поэзии разнородной и чувственной, возвращение, которое никогда не повторяет уже пройденного пути, ибо не возвращается вспять само время. Неруда всегда двигается в одном направлении – к будущему. Только память и сердце могут помочь вернуться назад. К их помощи и прибегает Неруда. Однако это уже нечто иное, воссоздание, а не создание. Человек, которому исполнилось шестьдесят, может вспомнить себя восемнадцатилетним юношей, но стать таким же не может.

Кто упрекнет его товарищей-коммунистов, которые привыкли отмечать его дни рождения почти ритуально? Когда Неруде исполнилось шестьдесят, в его честь был дан обед, на котором с речью выступил Генеральный секретарь компартии Луис Корвалан. Он рассказал о поэте как о члене Центрального Комитета. Вспомнил, как бывал на популярных поэтических вечерах Неруды.

«Каждый раз, когда я слышал, как он читает свои стихи народу: шахтерам Лоты, ткачам Томе, крестьянам Ньюбле, индейцам Понотро, Трауко и других селений, – я видел в их глазах блеск радости и понимания, рожденный его поэзией в людях, которых не озарил ни единый луч культуры».

Конечно, для тех, кто считает поэзию уделом избранного меньшинства, а народ – далеким от поэзии по самой своей природе, эти слова звучат профанацией искусства.

144. Товарищ Уильям

В том же 1964 году Неруда подарит нам перевод поэта, которого считает непревзойденным. 1964 год был не только годом Неруды, но и годом Шекспира. Чтобы почтить одного из своих кумиров, Неруда взялся за рискованное дело – перевод «Ромео и Джульетты». Когда Экспериментальный театр предложил ему эту работу, он сразу же загорелся. Он говорил, что берется за нее с полнейшим смирением. Ему хотелось склонить голову в знак почтения к своему товарищу по перу. Эта работа измучила его. Позже он сказал мне: «Никогда больше не возьмусь за такой труд».

Он вникал в зазоры между словами, и новым светом озарилась для него любовь несчастных молодых людей. Но он разглядел и то, что скрывалось за сияющим ликом их любви, за всесокрушающей страстью и беспримерным самопожертвованием, – «проклятие бессмысленной вражды». «Ромео и Джульетта» – это проклятие войне и мольба о мире. Тибальд отвечает Беневолио: «Не говори мне о мире, я ненавижу это слово». Для Неруды эта фраза ассоциировалась со словами Габриэлы Мистраль: «Мир – это проклятое слово».

Неруда должен был открывать шекспировский год в Чили, произнеся несколько слов перед поднятием занавеса и началом трагической истории любовников из Вероны.

Четыре века спустя он приветствовал своего коллегу-поэта, автора пьесы, и актеров словами, которые равно понятны и прежним, и нынешним зрителям:

«Приветствую тебя, князь света! Привет вам, бродячие гистрионы! Мы унаследовали твои великие мечты и мечтаем о том же. Твое слово – честь всей земли».

И добавил вполголоса, как бы на ухо Шекспиру: «Спасибо, товарищ!»

145. Синие от холода ножки

Когда они приехали в городок, там все были возмущены новостью, что останки Габриэлы Мистраль собираются извлечь из могилы и захоронить на территории детской площадки. Тогда Неруда и предложил перенести останки поэтессы в ее родное селение, где она хотела почить последним сном. Поскольку Неруда был президентом Общества писателей, члены общества приняли участие в исполнении последней воли Мистраль. Место захоронения выбрали удачно – с него открывался вид на всю долину. На могиле был только камень с высеченной надписью и несколько кустов герани. Тогда, 29 июля 1964 года, Неруда вспоминал, что где бы он ни встречал Габриэлу, она рассказывала ему о своем любимом холме, о своих тополях, о реках, бегущих по каменистым руслам на равнине.

«…И когда она умолкла навеки, во исполнение долга мы перенесли ее туда, где начался ее долгий звездный путь. Она призывала нас позаботиться о босых ребятишках, до сих пор разутых».

Об этом рассказал Неруда во время предвыборной кампании 1964 года, когда поддерживаемый им кандидат – Сальвадор Альенде – сделался в Чили объектом неслыханных доселе нападок. Позже стало известно, что здесь не обошлось без вмешательства иностранных сил, владеющих крупным капиталом. Кроме того, Неруда особо подчеркнул необходимость новой культурной политики. Он говорил об этом и в беседе с Сальвадором Альенде, когда они вместе отправились в деревушку на Монте-Гранде посетить могилу Габриэлы. Они вспомнили о ее поэтическом завете: оберегать детей, обучать их и улучшать условия их жизни. И беречь их ножки, «посиневшие от холода». А ведь они все еще мерзнут.

146. Книга счастливого застолья

В этом году он снова едет в Европу. Как член Комитета вручает Ленинскую премию поэту Рафаэлю Альберти. Но еще до этого он был удостоен звания доктора honoris causa философии и литературы Оксфордского университета. Южноамериканцу это звание присуждалось впервые.

Затем, в Будапеште, чтобы подытожить свой гастрономический опыт, он вместе с Мигелем Анхелем Астуриасом пишет одну из самых «аппетитных» книг, какие только приходилось писать в соавторстве выдающимся деятелям литературы. Она была названа ясно и просто – «Венгерская кухня» – и вышла на пяти языках в будапештском издательстве «Корвина». Иван Болдижар, автор предисловия к венгерскому переводу, вспоминает, что идея написать книгу возникла тогда, когда они вместе отправились пообедать в ресторан «Алебардщик». Все, что они перепробовали в этом готического стиля особняке в Замковом квартале Буды, так их вдохновило, что Неруда решил написать стихотворение, а Астуриас – повторить трапезу. На следующий вечер в столовой для моряков на берегу Дуная Астуриасу пришло в голову написать стихотворение, а Неруде вдруг захотелось облечь свой опыт в прозу. Каждый вечер они познавали Венгрию за обеденным столом, восторгаясь своими открытиями.

Так родилась книга о «счастливом застолье», книга со своими персонажами: Серым Монахом, Токаем, Бычьей Кровью. В этой вкуснейшей стране знали толк в индейском перце и паприке. Они отведали хмельной ухи. Перепробовали сногсшибательные блюда. Уютно расположившись в «Подвальчике короля Матяша», вилками выцарапали дату: 17 августа 1965 года. Поднялись в крепость. Напевая песенку, вышли из «Золотого оленя». Чокнулись в винном погребке «Мост». Во время одного из разговоров – не натощак, как двадцать два года назад Пабло беседовал с Федерико в Буэнос-Айресе, а под эскалопы с рисом и грибами – Неруда спрашивает с эпикурейско-ностальгической интонацией: «Помнишь такой же сад, такой же стол под ореховым деревом, дразнящий вальс „На волнах“, старые немецкие кружки, музыку и пиво нашей молодости?» Астуриас отвечает: «Что поделаешь, мне всё здесь – и атмосфера, и люди – напоминает мой старый квартал, где жила испанская знать, в знаменитейшем и достойном Сьюдад-де-Кабальерос». Они поднимают бокалы за жизнь и за тот день, когда всем в мире найдется место за столом.

Эта языческая книга написана прямо за обеденным столом, она рождена прекрасным застольем и дружбой, раблезианскими разговорами о кушаньях и винах, под мелодии цыганских скрипок. Ведь музыка дает свой привкус, звук воспринимается нёбом, приправа вызывает особые чувства, глаза различают запах, и во всем этом – созидание, а литературный эксперимент рождает кулинарное творчество.

Это – разудалое сочинение, сборник прозаических и поэтических рецептов двух Нобелевских лауреатов. Страницы нашего поэта напоминают «Оду бульону из морского угря» или «Оду луковице», они явно принадлежат знатоку яств и напитков, лирику, романтику, материалисту, гурману, ценителю традиций и новатору, страстному кулинару, изобретателю кушаний и десертов, поклоннику секретов народной кухни, который слушает чардаш и поминает короля Матяша, смакует гуляш, не забывая о креольском рагу, красный перец сравнивает с зеленым, а спев вакхическую песню, вспоминает виноград своего детства.

Они пили старые желтовато-зеленые вина, какие, должно быть, подносят молодоженам перед первой брачной ночью. Они перепробовали все, что считается полезным и что врачи рекомендуют принимать при отсутствии аппетита и недомогании. «Бычья кровь» из Эгера и «Голубой стебель» из Бадачони придали им сил, кровь быстрее заструилась по их жилам.

Об этой книге говорили, что в ней чувствуется радость застолья, веселье души и сердца, гусарская бесшабашность, аромат мускатного и бургонского винограда, растущего в Венгрии и в центральных районах Чили, а Мигель Анхель, наверно, привнес в нее ароматы кофейных плантаций Гватемалы.