Текст книги "Неруда"

Автор книги: Володя Тейтельбойм

Поначалу были опубликованы лишь отдельные стихи из этой книги, которую предполагалось издать полностью в Мадриде с предисловием Рафаэля Альберти. Но план сорвался. Впервые книга увидела свет в Каталонии. По сути, она родилась на линии огня. В ее судьбе принимали участие солдаты Восточного фронта. Все сложности и перипетии, через которые прошла эта книга, достойны ее содержания, ее накала. Поэт Мануэль Альтольагирре рассказал в письме, написанном уже в 1941 году, как делали «Испанию в сердце», как печатали ее прямо под разрывами артиллерийских снарядов в 1938 году.

«Ее делали в монастыре Монтсеррат. У монахов по тем временам была лучшая типография в Каталонии… Мы узнали, что почти рядом с линией фронта, в Орпи, есть заброшенная бумажная фабрика, и решили пустить ее в ход… В тот день солдаты изготовляли бумагу для книги Пабло не только из сырья, выделенного нам комиссариатом. Они бросали в месиво рваную одежду, солдатские обмотки и даже трофеи – вражеское знамя и бурнус пленного марокканца. Книга была и набрана и напечатана солдатами-республиканцами».

По мнению Рафаэля Альберти, эта книга – самое яркое литературное произведение, рожденное Гражданской войной в Испании.

Поэт сумел передать весь драматизм событий подлинным языком искусства. «Испания в сердце» – книга, которой означен переход Неруды от поэзии интровертной, самоуглубленной, к поэзии гражданской.

Альберти отмечает и другую, не менее значительную книгу, которая написана под влиянием испанской трагедии. Это «Испания, да минует меня чаша сия» перуанского поэта Сесара Вальехо, которого Рафаэль Альберти считал человеком на редкость молчаливым и загадочным.

«Третье местожительство» – общее, как бы родовое название для пяти совершенно самостоятельных, несхожих между собой частей. Первая – «Задушенное небо», вторая – «Ярость и беды», третья – «Воссоединение под новыми знаменами». За ними следует «Испания в сердце» и «Песнь любви к Сталинграду». Словом, «Третье местожительство» – это прорыв, переход из мира в мир, из ситуации в ситуацию, из эпохи в эпоху. И совершает этот переход человек, движимый всем, что ему пришлось пережить, выстрадать и познать. Путешествие сквозь время и пространство длится с 1935 по 1945 год.

В первой части поэт «Зеленого коня» скачет по пустынным землям Азии, устремляясь к иным пределам. Его все еще гнетет чувство неприкаянности, никчемности. «И нет меня, / и я – напрасен, / и никого не знаю в этом мире». Одинокий человек, который готов и впредь быть одиноким: «Нет смысла звать меня, коль в том мое призванье, / нет смысла спрашивать об имени моем, / пусть я пребуду посреди моей луны безлюдной / в моем израненном пространстве».

Начинаются странствия по землям Европы. И его стихотворение «Брюссель» звучит в той же тональности: «Полуживой в ночи… навечно одинокий». Тот же настрой у стихотворения «Покинутый». Обе вещи написаны в канун разразившейся катастрофы.

В 1934 году, отталкиваясь от горькой строки боготворимого им поэта Франсиско Кеведо – «Есть в моем сердце и печаль, и ярость», – Неруда создает стихотворение огромной драматической силы – «Ярость и печаль», – которое становится как бы старшим братом «Восторженного пращника». Этим стихотворением Неруда венчает свою любовную лирику. В нем одним узлом стянуты любовь и ненависть.

 
Я вспоминаю часто день один,
тот день не мне дарован был, наверно.
День без начала, неизбывный,
он звался – четвергом.
Я, отданный на волю слепого случая,
вдруг встретил женщину.
Одежды сами спали с нас,
чтоб нам расцвесть иль отцвести мгновенно.
Зарылись мы друг в друга, и она
меня, точно крылом, закрыла.
Безжалостно разбить ее хотелось,
я, будто в колокол гудящий, ударял,
и ранил он меня глубоким стоном,
и свод его навстречу мне дрожал[83]83
  Перевод Л. Вышеславского.


[Закрыть].
 

«Отбрасывая слоги страха, истомы нежной, / истраченные беспредельно», поэт уверенно идет к «Воссоединению под новыми знаменами». Идет долгим туннелем времени. И в дороге у него рождается мечта: «Выйти из путани волчьих следов, к следам человека. / Пусть шаги одинокого волка сольются с людскими шагами». Незачем услаждать себя собственной печалью! Хватит с него культа разнузданной боли! Он покончит со слезами – в них нет облегченья, ответа. Он не станет больше искать «прибежища в нише плача». На наших глазах в «Третьем местожительстве» вроде бы вдруг – причиной тому испанская трагедия – свершается ломка, скачок… Но на самом деле новые исторические условия раскрыли нам то, что всегда составляло сердцевинную сущность поэта.

«Испания в сердце. Гимн во славу народа, вступившего в бой. 1936–1937 гг.» – пронзительная жизненная правда и великолепная поэзия. Книга построена по канонам старинной эпической поэзии. Возглашение, проклятие, рассказ, толкование разных причинных связей, экзальтация картин прошлого, летопись военных событий, дантовский суд над генералом Франко и его муки в аду, «песнь над руинами», «после битвы». В этом произведении слышится дыхание великой эпопеи.

Неруда, утверждающий, что он «не политик», пишет стихотворение «Испания, бедная по вине богатых», где обличает тех, кто «оделил слезами, а не хлебом родину свою». С отвращением поэт говорит о «слизи омертвелых традиций». Он вершит суд, который непосредственно касается мира политики.

Неруду зачаровывает то строгая, то чувственная мелодика имен испанских селений, объятых пламенем войны. Почти все стихотворение «Какой была Испания» – подробный топонимический перечень испанских деревень. Нет в стихотворении ни одного эпитета – лишь названия. Но то, что у других могло бы превратиться в туристический путеводитель по испанским деревням или справочник по ономастике, у Неруды, обладающего безошибочным поэтическим чутьем, становится поразительным по своей художественности словесным портретом «внутренней географии Испании», в которой выражена ее душа, ее глубинная суть. Со всех склонов Пиренейского полуострова наплывают иберийские, романские, готские, еврейские, арабские звучанья. Они завораживают слух Неруды, и он сердцем угадывает в именах испанских деревень неумирающий посыл былых столетий.

Череда географических названий в стихотворении «Какой была Испания» – нечто вроде трехминутной передышки. Далее поэт снова возвращается к эпике. Ведь ему выпало стать свидетелем великого «Прибытия в Мадрид Интернациональной бригады»: «Сквозь ранний туман Мадрида – я видел глазами, сердцем, / как шли вы, лед разбивая, / бригада гранитная, нежная, / зрелая, светлая, крепкая…»

Сам Неруда не раз говорил о том, что сделало его иным, новым… Испания, испанская трагедия преобразовала в нем поэта и человека. Он, словно та легендарная саламандра, прошел невредимым сквозь огонь, но стал другим. В марте 1939 года во вступительном слове к изданию поэмы «Ярость и беды» Неруда еще раз говорит о том, как пришло к нему просветление, как свершился в нем окончательный переворот.

«Эта поэма написана в 1934 году. Сколько всего произошло с той поры! Испания, где я написал „Ярость и беды“, лежит в руинах. О, если б каплей Поэзии мы могли умалить гнев мира! Но нет. Этот гнев под силу одолеть лишь мужественному сердцу, готовому к борьбе».

Непримиримая борьба и решимость сердца – вот где разгадка той метаморфозы, которой означена новая книга Неруды «Испания в сердце». Неруда сказал, что изменился он сам и изменилась его поэзия. У нас, по сути, состоялась встреча с новым Нерудой.

Сеньор консул держится непозволительным образом. Он напрочь забыл о своей былой осмотрительности. Аурелио Нуньес Моргадо, посол Чили, потерял последнее терпение. Ничего удивительного тут нет. Посол – политик старой закалки. Он член фантасмагорической Радикал-социалистической партии, верный человек президента Артуро Алессандри Пальмы. Нуньес Моргадо сменил свою парламентскую деятельность на дипломатический пост и с особым старанием выполнял указания правительства, проводящего политику правого толка. Чилийское посольство в Испании стало самым настоящим убежищем для «пятой колонны». Посол, конечно, действовал не самостийно, а по указке Министерства иностранных дел. Чилийское правительство не скрывало своих симпатий к мятежникам; когда в Женеве на сессии Лиги Наций подтверждалось решение о частичном членстве Испанской республики, представитель Ла Монеды владелец газеты «Меркурио» Агустин Эдвардс Макклуре голосовал за ее исключение.

Вечерами в Чилийском консульстве работал Луис Энрике Делано. В утренние часы он ходил на лекции по литературе в Мадридский университет. Неруда и Делано, старые друзья и почти ровесники (Делано был моложе всего на три года), подолгу сидели в конторе над официальными бумагами и, разумеется, обсуждали драматические события в Испании. Оба тревожились за ее судьбу, оба не скрывали своих взглядов. Неруда к тому времени приобрел большую известность. Теперь его знали как поэта, воспевающего героическую борьбу испанского народа против фашизма. Да… Неруда перешел Рубикон.

Посол отправлял в Сантьяго тайные донесения о каждом шаге Неруды. Но это был излишний труд. Нашлись и те, кто в обычных телеграммах открытым текстом сообщали о неподобающем поведении консула, демонстративно нарушающего нейтралитет чилийского правительства, которое он представляет. В конечном счете Неруда был лишен звания консула по распоряжению Министерства иностранных дел. Фактически Неруду вышвырнули на улицу… За небольшой отрезок времени это был второй чилийский поэт, которого, как говорится, «за одну ночь» отстранили от консульской службы в Мадриде.

Город беспрерывно бомбили, но мадридцы мужественно отражали натиск врага… Что же, Пабло действительно оказался на улице, без заработка, но теперь его окружали настоящие, хорошие люди. В этом он не сомневался и потому не испытывал никакого страха. Все к лучшему! Теперь он будет бороться в открытую. Ему, в сущности, развязали руки. А на жизнь заработать он сумеет. Главное – отдавать все силы защите Испанской республики.

В 1936 году Неруда вместе с английской писательницей Нэнси Кюнард начинает выпускать журнал «Поэты мира защищают испанский народ». В каждом номере печатались стихи на английском, французском, испанском языках. Этот журнал продавали в Лондоне и Париже, а вырученные деньги шли на помощь Испанской республике. В журнале активно сотрудничали друзья Нэнси Кюнард – Тристан Тцара и Луи Арагон. На страницах журнала публиковали свои стихи Ленгстон Хьюз, Николас Гильен, Бриан Говард и другие широко известные поэты. Испаноязычную поэзию представили Пабло Неруда, Федерико Гарсиа Лорка, Рафаэль Альберти, Рауль Гонсалес Туньон и Висенте Алейсандре. Позднее Неруда по настоянию друзей переехал в Париж, где было легче организовать работу. А потом он отправился в Реанвиль, чтобы вместе с Нэнси наладить ритмичное издание журнала. В Париже было выпущено пять номеров… Антифашисты других стран мира решили использовать их опыт. Даже в Чили, в Сантьяго, сумели издать маленькую, но весьма представительную антологию стихов, посвященных борьбе героического испанского народа.

Нэнси Кюнард – поистине легендарная женщина. Меня с этой femme fatale[84]84
  Роковой женщиной (фр.).


[Закрыть] познакомил в Чили Пабло Неруда. Однажды он предложил мне пойти к ней в гости, в самый дорогой отель Сантьяго, где она поселилась по приезде из Испании, после падения Республики.

С Нэнси Кюнард, наследницы могущественного Лайна Кюнарда, писал образ Люссии Тантемаунт английский романист Олдос Хаксли. Его роман «Контрапункт» – своеобразная месть за долгую безответную любовь к этой женщине. Хаксли был одержим любовью к Нэнси и сделал ее «антигероиней» нескольких романов. Она – прототип сумасбродки из «Порочного круга». Коварная аристократка какое-то время играла в кошки-мышки с Олдосом Хаксли, но в конце концов отвернулась от него. Он – не в ее вкусе. Силясь избавиться от «злого духа», от несчастной любви, Хаксли изливает душу на страницах собственных романов. Она – антипод королевы Виктории. Писатель называет ее – Майра Вивеш. У нее глаза сиамской кошки. Все годы жизни она плывет по волнам или балансирует на острие навахи. В одном из романов Ивлина Во^{103} роковая Нэнси предстает под именем Вирджинии Трой. Да, ничего не скажешь! Эта удивительная женщина прошла по белу свету и по литературным произведениям неким романтичным призраком. Теперь, пожалуй, не встретишь такой изысканнейшей женщины с колдовской притягательной силой, с полусонным, обессиленным голосом, который сводил с ума всех мужчин. Нэнси Кюнард восхищалась Джорджем Мередитом, а позже Марселем Прустом. Она пристрастилась к дурманному абсенту лишь потому, что его пили Бодлер и Оскар Уайльд. Какое-то время Нэнси увлекалась Бернардом Шоу. Потом переключилась на Д. Г. Лоуренса. Ее восхищали скульптурные творения Эпштейна, кубистская живопись, музыка Стравинского и русские балеты, показанные в Париже Дягилевым и Фокиным, и, конечно, американский джаз. Позже Нэнси Кюнард всерьез заинтересовалась сюрреализмом. Луи Арагон делает ее главной героиней романа «Бланш, или Забвенье». Он влюбился в Нэнси без памяти, но при этом хотел переломить ее характер. «В моей жизни была одна женщина необычайной красоты. Я прожил с ней несколько лет, но мы, как выяснилось, не были созданы друг для друга». Однажды в Венеции Луи Арагон пригрозил Нэнси, что покончит с собой. Она, не шевельнув бровью, велела сделать это немедля и небрежно бросила, что, мол, будет удивлена, если он все-таки решится «на такой подвиг». Арагон тут же отправился в отель и там принял огромную дозу снотворного… О своих терзаниях Арагон поведал в «Стихотворении, которое выкрикивают на руинах». Оно вошло в его книгу с неподходящим для него названием – «Великая радость».

Позднее Нэнси Кюнард опубликовала небольшую брошюру под заголовком «Чернокожий мужчина и миледи», в которой со всей откровенностью объявила: «У меня есть близкий друг, он – негр». В первую очередь ей хотелось досадить собственной матери, заносчивой аристократке. Потом Нэнси прибыла в Испанию в качестве репортера газеты «Ассошиэйтед нигро пресс». Вот тогда-то и состоялось ее знакомство с Нерудой. Ему в ту пору было тридцать два года, на восемь лет меньше, чем Нэнси…

Пабло решает освоить профессию наборщика. Он едет к Нэнси на Юг Франции – там у нее собственный дом, – чтобы вместе с ней набрать очередной номер журнала-антологии «Поэты мира защищают испанский народ». Поэт оказался неважным наборщиком. Он спутал литеры и превратил слово «парпадос»[85]85
  Веки (исп.).


[Закрыть] в «дардапос». Вот почему Нэнси в письмах к Неруде из Лондона неизменно начинала с «Mon cher Dardapo»[86]86
  Мой дорогой Дардапо (фр.).


[Закрыть].

В январе 1940 года она приехала в Чили вместе с молодым испанским тореро, вернее, прибыла на пароходе после пятинедельного плавания. Въездную визу ей выхлопотал Неруда. В Сантьяго она взяла в любовники одного поэта – вечно пьяного, беззубого. По ночам он потчевал ее колотушками, и она, чтобы скрыть следы его художеств, ходила в огромных темных очках.

В Чили Нэнси Кюнард пробыла двадцать месяцев. Всю свою жизнь она оставалась верна себе. А 16 марта 1965 хода, вся ссохшаяся, настоящий призрак, умерла в барокамере в общей палате парижской больницы. Газета «Ивнинг стандард» сказала свое последнее прости «королеве двадцатых годов». Жорж Садуль^{104} расцветил ее образ самыми яркими красками. «Она была не только эксцентричной фигурой двадцатых годов. Вокруг ее тени плывут и кружат blues и spirituales, звучат баллады республиканской Испании и откровенно бесстыдные песнопения современной французской поэзии».

А перед моими глазами возникает Нэнси в захудалой гостинице Сантьяго. Рядом с ней ее друг Пабло Неруда, с которым она в незабываемые дни с энтузиазмом трудилась над каждым выпуском периодического издания «Поэты мира защищают испанский народ». Она считала, что этот сборник – самое значительное из всех ее дел в жизни.

Настало время, когда Неруда, отстраненный от дипломатической службы, сумел проявить свой незаурядный организаторский дар. Вместе с перуанским поэтом Сесаром Вальехо он основывает в Париже «Испаноамериканскую группу в помощь Испании». К Неруде обращаются с просьбой французские писатели: сделать все возможное для того, чтобы в работе предстоящего конгресса, который состоится в Испании, приняли участие литераторы латиноамериканского континента. Неруда охотно берется за дело. Ему назначают скромное жалованье. Работа кропотливая, нелегкая. Надо продумать список имен, подготовить приглашения. Он, конечно, лучше многих разбирается в том, кто есть кто в латиноамериканской литературе. Но все же… Пришлось написать гору писем. Ведь в ту пору буквально все крупные художники слова были на стороне сражающейся Испании. Второй международный конгресс писателей начал свою работу в июле 1937 года. Он проходил в Мадриде и в Валенсии. Среди его многочисленных участников – Андре Мальро, Луи Арагон, Илья Эренбург, Уолдо Фрэнк, Эрнест Хемингуэй. Немало писателей приехало из Латинской Америки… Николас Гильен и Хуан Маринельо с Кубы, Октавио Пас из Мексики, Альберто Ромеро и Висенте Уйдобро из Чили.

Перед отъездом Висенте Уйдобро сказал, обращаясь к своим соотечественникам, что под наэлектризованным небосводом Испании взорвалась бомба. Целая орда предателей и отъявленных негодяев взялась за оружие, чтоб заступить дорогу побеждающей демократии, чтоб остановить закономерный ход исторического развития страны и воздвигнуть стену ружейного огня перед человеком, идущим к великой цели.

Слова чилийского поэта шли от самого сердца.

«Мы, – сказал он, – с огромным волнением следим за героической борьбой испанцев и испытываем чувство горечи, оттого что нас нет рядом с ними, когда они отстаивают светлое будущее всего человечества».

Пока Уйдобро был настроен оптимистически.

«Испанский народ нельзя сломить, – утверждал он. – Нельзя воспрепятствовать незримому ходу истории. Само время – за республиканскую Испанию. И, стало быть, оно – за нас!»

По желанию Уйдобро его слова были опубликованы в печати 12 октября 1937 года, «в годовщину великой эпопеи, чьи отзвуки прокатывались по просторам всех континентов и океанов». Заключительный абзац статьи звучит особенно торжественно и вместе с тем лирично.

«Как твой кровный сын, как сын земель, с которых ты сдернула покров тайны, я всем сердцем приветствую тебя, моя страдающая и высокая духом Испания, которая никогда не встанет на колени!»

Уйдобро отправился в Испанию, как только получил приглашение. Он знал, что снова увидит и Францию, Париж, встретится со своей второй родиной, вернее – с первой. Но, увы, все сложится не так, как ему мечталось.

Поэт, писавший стихи по-французски и по-испански, с горечью обнаружит, что в Париже он – «метек», «посторонний». И увидит, что в Испании всем правит война, которая, точно обезумевшая фурия, «пожирает все живое и на каждом перекрестке изрыгает мертвецов». Неужели над Испанией великого Сида – Испанией его Сида – висит страшное проклятье? Ведь отсюда ведет начало его род. Здесь его предку был дан высокий титул – когда-то Уйдобро только посмеивался над этим – маркиза Королевского дома. Разве не он, Висенте Уйдобро, воспел в стихах героя испанского эпоса? Так почему же никто не удосужился хотя бы упомянуть об этом?

Здесь, в Испании, Уйдобро почувствовал, что Франко берет верх… И совсем неожиданный удар: ему стало ясно, что другие писатели куда более известны в республиканской Испании, чем он. Что и говорить – конгресс уязвил болезненное самолюбие «отца новой поэзии». Так Уйдобро именовал самого себя. Его жизнь, его судьба, разумеется единственная в своем роде, неповторимая, никого не трогала. Стихийное распределение мест в «иерархическом ряду» писателей вызвало у него искреннее возмущение. Какой-то Мачадо, какие-то индийские гуру, какой-то Андре Мальро да еще Неруда – это уж явное непотребство! – оттеснили на задний план Артюра Рембо, Малларме, Аполлинера и его, его – Висенте Уйдобро! Совершенно неведомые ему поэты заняли их место, место истинных поэтов. На пьедестале – поэзия кулинарного искусства, а поэты Великих открытий пребывают в тени!

Как тут устоять? Как не пасть духом? Что ж, прежде он пророчил победу испанского народа. Ну а теперь, быть может, разумнее во всеуслышание сказать о его скором поражении? Висенте одолевают сомнения. Он не в силах быть откровенным даже с самим собой…

А как примириться с той славой, которую Неруда обрел в Испании и во Франции? Висенте Уйдобро считает, что здесь идет какая-то нечистая игра. Смешно подумать! Кто, как не он, Уйдобро, самый выдающийся, самый яркий представитель художественной мысли Латиноамериканского континента!

Вдобавок ко всему его преследуют какие-то нелепые неприятности. С ним постоянно что-то случается то в поезде по пути из Парижа в Мадрид, то на сессиях конгресса, то просто на улицах… Уйдобро вернулся домой в полном расстройстве. На все расспросы отвечал неопределенно, уклончиво. Избегал встреч. Хотя вначале сказал несколько проникновенных слов об испанской трагедии: «Сегодня в Испании вершится нечто великое, благородное, жестокое…»

Да, Висенте Уйдобро был низвергнут с прежних высот. Его плохо приняли в Европе. Ему не воздали должное как лучшему поэту Латиноамериканского континента. К чему и зачем он ехал на конгресс? – недоумевал я. Он не мог не поехать. Не мог стоять на приколе в таком «захолустье», как Чили, когда все великие и полувеликие, все «кто есть кто» мировой литературы двинулись в Испанию, точно тибетские мудрецы в Катманду^{105}…

Низвергнутый маэстро пребывал в глубокой печали. Европа не увенчала его лаврами. Он приходит к выводу, что конгресс писателей был каким-то незаконным сборищем, что там образовался этакий микромир, где все были в сговоре против него. Всё заполонили какие-то выскочки с эфемерной славой, от которых шел дурной дух… Это была ходкая торговля фальшивым жемчугом. Никто так и не сумел оценить по достоинству истинного величия его поэзии. Словом, там, в Испании, на некоем замкнутом пространстве воцарились лицемерие, ложь. Глиняные боги были заодно с проститутками и проходимцами от литературы… Уйдобро предпочел улицу. Однако на улицах рвались бомбы и снаряды. Это небезопасно. День и ночь работало разгоряченное воображение Уйдобро, и в душе накапливалась горечь разочарования.

В Неруде он видит теперь нечто дьявольское. Выходит, автор танго («Танго вдовца») – та ласточка, что «делает погоду»! Эта мысль преследовала его, точно ночной кошмар. Подумать – легковесный стихоплет, зарвавшийся провинциал, вампир, сплошная вульгарность и вот…

Как-то пасмурным вечером в воскресенье мы присели с Эдуардо Ангитой за наш столик в кафе «Фуэнте Ирис». Я раскрыл вечернюю газету «Импарсиаль», по духу обскурантистскую, которая из номера в номер взывала к тому, чтобы распять на кресте всех левых чилийцев. Кроме нас, в кафе не было ни единой души… Я сказал Ангите: «Послушай-ка, что здесь говорится в статье „Испания в сердце Неруды“». И прочел ему несколько абзацев.

– Чья подпись?

– «Ревнитель справедливости».

– Кто ж это у нас?

– По стилю – Висенте, – ответил я удрученно.

Это был плохо замаскированный выпад против Неруды. Автор выступал с откровенных франкистских позиций и кипел яростью против республиканцев. «Благодарение богу, что та Испания, которую воспевает Неруда, вскоре уместится в его сердце. Она уменьшается в размерах с каждым часом, потому что ей наносит сокрушительные удары каудильо…» Все выдавало автора этого непотребного пасквиля, несмотря на явные попытки изменить привычный всем стиль. Кругом проступают плохо спрятанные следы его словесных оборотов, его стилистических красот… Этакая пересыпанная нафталином поэзия… Неруда, видите ли, сочинитель танго. А Лорка – обыкновенный куплетист.

Я не мог принять Уйдобро в его новом обличье и сжег все, что прежде почитал в этом поэте. Мне открылась горькая истина – Висенте Уйдобро верил только в самого себя.