Текст книги "Неруда"

Автор книги: Володя Тейтельбойм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 52 страниц)

147. Воздушные змеи

Поэту – неисправимому большому ребенку – нравилось запускать воздушных змеев. В ветреные дни с Исла-Негра он отправлял в небесные выси гигантские цветные кометы, парившие в воздухе, точно орлы с распростертыми крыльями. Утром 18 сентября этим зрелищем начинался национальный праздник.

Но как-то раз он запустил змея и на пасху. На нем он написал:

«Пабло Неруда поздравляет чилийских матерей с рождеством».

А внутрь вложил цветную оберточную бумагу от пасхальных свечей со своими собственными рисунками. И приписал:

«Счастливого рождества и прекрасного 1965 года, но только с Володей на посту сенатора».

Ему все, даже предвыборная кампания, казалось игрой, разве что чуть более серьезной, чем обыкновенный запуск змея. Агитировать за друга он готов был всеми возможными способами. Эту избирательную кампанию возглавлял он сам. Подписываясь, указывал все звания, словно никто не знал, кто такой Неруда: бывший сенатор республики, лауреат Национальной премии по литературе, лауреат Международной премии мира.

Змеев он начинил множеством одинаковых листков с различными текстами:

«Разрешите написать Вам несколько слов… Это – письмо Вам от Пабло Неруды».

Должен сказать, что когда в коммунистической партии обсуждался вопрос о кандидатуре на пост сенатора от Сантьяго, единогласно решили выдвинуть Пабло Неруду. Когда ему об этом сообщили, он расхохотался:

«Да ни за что на свете! Хватит и одного раза! Во второй раз – ни за что! Пусть лучше Володя!»

Начав предвыборную кампанию в пользу друга, он радостно втянулся в работу, принялся распространять с помощью воздушного змея послания, отпечатанные на оберточной бумаге. Но я-то верю, что он играл всерьез.

148. Ряженый

Всю жизнь он скупал всякий хлам, в доме у него скопилось несколько сундуков – их содержимого хватило бы на то, чтобы вырядить целый полк или всех участников маскарада. Обычно он доставал свои сокровища по праздникам. Кое-кто из гостей являлся уже в маскарадных костюмах, другие, более стеснительные, приходили к нему в строгих вечерних костюмах. Неруда стаскивает с них пиджаки и брюки, все, кроме носков и туфель, и наряжает арабскими шейхами, краснокожими индейцами, кокотками начала века, тирольскими певцами, гималайскими бонзами, парижскими апашами.

На его пятидесятилетие его приятельница Тереса Хамель разоделась Золотым петушком. Некий недоверчивый гость выдергивает у нее из хвоста самые красивые перья. Бразилец Тьягу де Мелу с удовольствием наряжается Александром Пушкиным. Из поэтов – да в поэты. Он очень горд успехом своего нового «я». По забавному стечению обстоятельств на балу его сопровождает не законная жена, а Анамария Вергара, которая старательно изображает Наташу Ростову, героиню романа «Война и мир». Кругами ходит граф Дракула, будто подыскивая себе новую жертву. Карлос Васальо играет Супермена, а искрометная Кармен, приняв на себя роль завлекательной Далии, с ним кокетничает.

Главный ряженый повязывает башлык, накидывает на свою тяжеловесную фигуру бурку кавказских всадников с приподнятыми плечами, а на голову водружает каракулевую папаху.

Мы – люди скучные и появляемся без костюмов. Пабло протягивает руку и – вот он, чудесный сундук. Мгновение – и он, словно фокусник, извлекает оттуда накладную бороду и тюрбан. Элиане достается сари и маска. Неруда рисует ей на лбу красную точку. Моя Элиана будто только что из Пенджаба.

149. Гнев «paparazzi»[198]198
  Налетчиков (ит. арг.).


[Закрыть] во время брачной церемонии

В один из тех дней, когда весна кажется почти летом, мы собрались дружеской компанией в Исла-Негра. Казалось, весь дом сверкал. Деревянная богоматерь с младенцем на руках ждала предстоящего события в столовой. Пират Морган, поглядывая на сервант с цветными бокалами, предвкушает свадебный обед. В каменном доме скрываются жених и невеста. Свечи горят, пастушьи подковы блестят среди фигурок из Токонао и африканских масок. Мы в напряженном ожидании сидим за столиками бара.

Дом в Исла-Негра окружен. У некоторых осаждающих в руках фотоаппараты. Эти – самые наглые. Они громко требуют, чтобы их впустили и разрешили делать снимки. Сегодня, 28 октября 1966 года, их интересует не столько дом, всегда так привлекающий фотографов; сегодня они хотят запечатлеть высокие договаривающиеся стороны: Матильду Уррутиа и Пабло Неруду во время брачной церемонии. За оградой – гвалт, там собралась целая толпа, а с появлением служащей из Отдела записей актов гражданского состояния, молодой девушки с двумя черными локонами, закрывающими ей уши и образующими нечто вроде вопросительного знака у нее на щеках, поднимается настоящий рев. С каждой минутой толпа становится все более напористой. Кое-кому удалось протиснуться сквозь прутья ограды; другие перелезают в самом низком месте эту странную конструкцию, представляющую собой архитектурную компиляцию различных эпох, и силой врываются в дом. Неруда просит меня выйти на переговоры к нападающим. Выхожу. «Что вам нужно? – спрашиваю я у них. – Свадьба – дело сугубо личное. Волю молодоженов надо уважать». «Пусть Неруда уважает право свободной информации. И пусть не противится воле и священному праву желающих видеть бракосочетание известного человека».

Некоторые зашли еще дальше. «Он же коммунист». Кто-то добавил: «Поэт, а замашки тоталитарные…»

Кто-то смеется. Я предлагаю им компромисс: «Вам нужны фотографии самого бракосочетания? – Они у вас будут. Приглашен фотограф, он сделает снимки, а вы получите отпечатки».

Кажется, угомонились. Я возвращаюсь в дом.

В этот момент служащая с локонами спрашивает врачующихся, хотят ли они стать мужем и женой. Матильда в белом платье. Неруда в темном костюме с цветком в петлице, уголок носового платка выглядывает из нагрудного кармана пиджака. С обеих сторон стоят купидоны, познакомившие их друг с другом и способствовавшие их первым встречам: Бланка Хаузер, старая подруга Пабло и учительница пения Матильды, и Армандо Карвахаль, создатель Чилийского симфонического оркестра. Великий cacciatore[199]199
  Охотник (ит.).


[Закрыть] Мануэль Солимано нажимает на кнопку. Запечатлевает мгновение. Paparazzi не будут совсем разочарованы.

150. Благородный разбойник

Он пустился в два новых предприятия. Десять воскресений подряд он ведет еженедельную радиопрограмму. Кроме того, не забыв еще, как холодный пот прошибал его во время перевода «Ромео и Джульетты», он берется за еще более рискованную работу – пьесу для театра «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты».

Когда в одном из радиоинтервью его спросили, правда ли, что он пишет пьесу, он подтвердил это, однако тут же занял оборонительную позицию. Он сказал, что раньше покраснел бы, признавшись в авторстве произведения для театра: ему не симпатичны поэты, работающие кое-как и берущиеся за все жанры. Вряд ли они могут преуспеть хоть в одном. «Театр мне чужд: я уверен, что написал наихудшую пьесу». Тогда журналист нанес новый удар: «Наихудшую? Но тогда зачем вы это сделали? И о чем пьеса?»

Неруда ответил:

«Несколько лет тому назад великий французский актер и режиссер Жан Луи Барро попросил меня написать что-нибудь для сцены. Я ему сказал: „Я всего лишь поэт, мне интересно только писать стихи. А кроме того, мне совершенно неизвестно, как нужно писать для театра“. „Вот тут ты и ошибаешься, – ответил мне Барро. – Пиши свои стихи, а я сделаю из них пьесу“».

Этот уроженец холодного Юга, которому всегда нравится выдавать себя за человека с замедленной реакцией, в один прекрасный день проснулся: а почему бы и нет? И принялся писать романтическую поэму о благородном разбойнике, превратившемся в народный миф. Действие происходит во время «золотой лихорадки» в Калифорнии. В середине XIX века Хоакин Мурьета отправился туда вместе с другими чилийцами в поисках золота и нашел там страдания и смерть.

Этого человека, объявленного вне закона, как и героев многих других историй про благородных разбойников, считали своим национальным героем в самых разных странах. Даже чилийский историк Эухенио Перейра предполагает, что Мурьета был мексиканцем. Неруда, кавалер ордена Ацтекского Орла, оспаривает мексиканское происхождение Мурьеты. Он заявляет, что в 1849 году калифорнийский хлеб изготовлялся из чилийской муки, которую доставляли из Вальпараисо. Три тысячи его соотечественников добрались до Сан-Франциско, и в его окрестностях один из чилийских иммигрантов основал городок под названием Вашингтон. Поэт перечисляет факты со скрупулезностью историка. Хоакин Мурьета ищет защиты и добивается уважения прав своих соотечественников во времена разгула злобного расизма, когда к ним относятся как к «цветным», подвергают линчеванию и чилийцев, и мексиканцев. Закончилась эта история так: отрезанную голову Мурьеты выставляют напоказ 12 августа 1853 года в ярмарочном балагане в Сан-Франциско, взимая 25 центов за вход.

Автор утверждает чилийское происхождение своих персонажей. Но самое главное для него – облечь в поэтическую и театральную форму трагический миф о своем соотечественнике – «храбреце и несчастном бродяге», которого он изображает борцом против несправедливости.

Как часто бывает, незначительные жизненные впечатления, простой случай подтолкнули Неруду к творчеству для сцены. Во времена правления режима Габриэля Гонсалеса Виделы, когда Неруда был вынужден скрывать свое местопребывание, ему в руки попал потрепанный экземпляр «National Geografic Magazine»[200]200
  «Нэшнл джиогрэфик мэгэзин» (англ.) – журнал, издающийся Всемирным географическим обществом.


[Закрыть], где была воспроизведена афиша с объявлением о том, что на ярмарке выставлена голова Хоакина Мурьеты, – факт, доселе Неруде неизвестный. Во время путешествия по Калифорнии Неруда посетил места, связанные с Мурьетой, собрал материал.

С другой стороны, на решение Неруды вывести этого героя на подмостки повлияло мнение Матильды. Однажды, читая стихи о Хоакине Мурьете из тогда еще не изданной книги «Баркарола», она воскликнула: «Пабло, но это же готовая пьеса!» «Вот еще, – ответил он. – У меня случайно так вышло». Но все-таки решил написать драматургический вариант, и так появился на свет этот гибрид, который одни называют кантатой, а другие – драматической поэмой.

Незадолго до этого в Сантьяго демонстрировался американский фильм «Мурьета», в чилийском прокате он назывался «Последняя месть» и рекламировался как душераздирающая трагедия: «Человек, потопивший в крови целый городок», «В душе он хранил тайну о причинах хладнокровных убийств», «Изнасиловали и убили его жену!», «В отместку он уничтожит всю Калифорнию».

Вечером 14 сентября 1967 года tout-Santiago[201]201
  Весь Сантьяго (фр.).


[Закрыть] собрался в театре «Антонио Варас». Сгорая от нетерпения, мы сидели в партере и ждали начала грандиозного спектакля в постановке труппы Театрального института при Чилийском университете. Приехали ex profeso[202]202
  Специально по этому случаю (лат.).


[Закрыть] Гонсалес Лосада, буэнос-айресский издатель Неруды, аргентинский кинорежиссер Леопольдо Торре Нильсон, писательница Беатрис Гуидо, верная подруга Маргарита Агирре, певец Леонардо Фавио.

В интермедии Виктор Хара пел песни на слова Неруды и музыку Серхио Ортеги. Сопрано Матильда Бродерз спела традиционную чилийскую «Баркаролу», песню неизвестного автора XIX века, Керри Келлер исполнила спиричуэл.

Режиссер Педро Ортоус и сценограф Гильермо Нуньес сделали именно то, что предложил Жан Луи Барро. Постановка пьесы Неруды стоила Ортоусу большего труда, чем работа над постановками «Фуэнте Овехуны» Лопе де Веги, «Дяди Вани» Чехова, «Двенадцатой ночи» Шекспира, «Соломенной шляпки» Лабиша, «Врага народа» Ибсена, «Святой Иоанны» Бернарда Шоу. Задача перед ним стояла, скажем прямо, титаническая – превратить пьесу в массовое театральное действо, что он уже пытался раньше осуществить в «Фуэнте Овехуне». Он соединил все сценические жанры: и актерскую игру, и танцы, и пение, и пантомиму. В пьесе Неруды он увидел возможность ввести в спектакль любые приемы, способствующие зрелищности. Неруда просил его письменно и устно, чтобы постановка прежде всего будила воображение. Режиссер привнес элементы греческого хора, мюзик-холла и народных празднеств в Ла-Тиране.

Серхио Ортега, автор песен «Когда мы едины, мы непобедимы», «Венсеремос» – самых известных гимнов чилийского народа второй половины XX века, замечательный композитор, написал музыку для «Мурьеты». В финале он появлялся на сцене в темно-фиолетовом артистическом костюме. Опираясь на фольклорные мелодии северных областей, он сочинил песни исторические и драматические, особо бережно относясь к поэтическому тексту.

Хореография спектакля, разработанная Патрисио Банстером, была решена в разных стилях. Он ввел женские хоры, наподобие древнегреческих, и тут же резким контрастом – хоры расистской североамериканской секты «Борзые псы», использовал музыку кабаре, фольклорные мотивы и разработал тему для балетных номеров.

Спектакль шел во многих странах и на разных языках. С горящими глазами Неруда рассказывал мне о польской постановке. Ему понравилась свободная трактовка указаний автора, целиком направленная на то, чтобы достичь максимальной выразительности, выявить основную идею театральными средствами.

Свобода интерпретации зашла так далеко, что появились еще более смелые постановки, превращавшие пьесу в рок-оперу или в своеобразнейший фильм – предприятие, возглавленное авторитетным переводчиком поэзии Неруды на русский язык Павлом Грушко, который, учитывая сделанные нововведения, добавил к названию «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» подзаголовок: «По мотивам Пабло Неруды».

Конечно, автор пьесы не имел бы ничего против, ведь он говорил, что —

«…произведение это – трагическое и отчасти бурлескное. Оно может быть решено как мелодрама, опера, пантомима. Я говорю об этом режиссеру, чтобы он не боялся выдумки, смелее искал образы, костюмы и декорации».

Возбуждающий споры, многоликий образ Мурьеты до сих пор бродит по Калифорнии, кочует из сценария в сценарий. Такая свобода, несомненно, обрадовала бы автора, если бы он мог это видеть.

151. Х. С

В окружении Неруды существует кто-то, кто всегда рядом, но незаметен, скажет иной раз несколько слов, часто загадочных, и исчезнет, будто испарится; кажется, главная его черта – предельная скромность. Маленького роста, со светло-карими ясными глазами, смотрящими застенчиво и вопросительно, он исчезал, чтобы выполнить ряд заметных и незаметных дел. Самыми важными были обязанности секретаря Неруды – работа, которую он взвалил на себя из любви к литературе, преклонения перед поэтом и желания помогать Неруде приводить в порядок бумаги и книги. Когда был основан Фонд Пабло Неруды по изучению поэзии, он разбирал архив, готовил списки инкунабул, составлял хронологические таблицы жизни поэта, составлял библиографию, выписывал материалы из журналов и газет. Иногда он совсем исчезал из виду, и казалось, он часами спит в библиотеке с открытыми глазами. Он влюблялся в красивых и недоступных женщин. Когда они приходили со своими мужьями, он оставался их верным рыцарем. Его тревожило, что из города на реке Потомак велся организованный подкуп латиноамериканской интеллигенции, и он сообщал мне подробные сведения об этой гигантской паутине. Он хотел написать книгу о Неруде. Может быть, он вспоминал об Эккермане, дни напролет беседующем с веймарским поэтом. Но в возрасте сорока трех лет, 17 июля 1968 года, он, Хорхе Сануэса, умер, почти никем не оцененный, на больничной койке. Неруда понимал сдержанность, с какой он жил и умер, и посчитал излишним полностью давать его имя в названии посвященного ему стихотворения, озаглавив стихи только инициалами.

152. Птахи и пташки

В перерывах поэт пишет книги о летающих объектах. Но не о тарелках. Не о самолетах и не о космических кораблях. Он пишет о птицах: об альбатросах, орлах, пеликанах, бандурриях, пустельгах, перепелах, кондорах, бакланах, американских соловьях, чилийских чиригуэс, попугаях, дьюках. Однажды, когда он был ребенком, в кроне вечнозеленого ульма он увидел розовокрылого ангела. То был фламинго. Его поразила цапля, спящая с открытыми глазами. Потом он знавал ласточку, которая, возвращаясь в Исла-Негра каждую весну, приносила ему новости. Перед глазами вечно вились неизменные его подруги – чайки.

Ребенком он любил щегла и чилийского скворца-лойку с окровавленным сердцем. Он вспоминал, что в юности, когда жил в Темуко, его называли «ястребом». Его черный плащ распахивался и захлопывался, как зонтик. Поэта всегда волновали и трудолюбивое «тук-тук» дятла, и разнообразие птичьего полета, и запах куропатки, и трепещущее парение сокола, в любой момент готового упасть камнем вниз. Ему нравились колибри, кельтеуэ, жаворонок с длинным хвостом и лесная арауканская голубка – ее он обожал с детских лет.

Но его интересовали и загадочные, выдуманные им «птицеобразные»: «дуроптица», «птица она» (Matildina Silvestre), «птица я» (Pablo Insulidae Nigra). Поэту казалось, что и сам он – птица. Поэт, воспевающий птиц, поэт народный, поэт деревенский, он воображал себя птицей, летящей высоко над землей. Он чувствовал, что его душа крылата и ничто ее не остановит. Он разглядывал птиц с тех пор, как родился. Стоя у окна своего дома в Исла-Негра, он подолгу смотрел на них.

153. Дом под голубым флагом

Я столько всего видел в Исла-Негра, что одному его описанию должен был бы посвятить целый том. Неруда сочиняет «Дом на песке». Восемьдесят или девяносто процентов этой книги – проза. Из стихов – только «Зуб кашалота» и «Любовь к этой книге». Он всегда вспоминает магазин «Ключ» в Темуко, куда неграмотные индейцы находили дорогу по огромному изображению ключа. Вещи пропадали. Этот ключ стащил он сам. Зато и у него все крадет океан, хотя океан все-таки вернул ему и ключ от дома, и выпачканную в песке шляпу. В этом доме на песке он столько раз спасался от шумихи вокруг Нобелевской премии, которую ему никак не присуждали. А когда наконец присудили, он жил не в своем доме – в мрачном особняке Чилийского посольства во Франции.

Неруда вспоминает, как первый раз увидел дом в Исла-Негра. Они ехали верхом по пустынному берегу. Впереди дон Эладио Собрино пересекал вброд залив Кордова. Приехали под вечер. Дон Эладио вскоре умер. Дом разросся. Неруда написал имя дона Эладио на кирпичном камине. При перестройке дома испанский республиканец Херман Родригес был главным архитектором. Дон. Алехандро Гарсиа – старшим мастером. А Рафита был поэтом плотницкого дела. На деревянных балках бара Рафита почерком Неруды вырезал имена его усопших друзей.

В дом попадали медузы, фигуры с носовой части разбитых кораблей. Одна из них своим торжественным видом и развевающейся по ветру туникой напоминала Неруде Габриэлу Мистраль в Темуко. На крайнем Юге он обнаружил доску с надписью «Сирена из Глазго» с почерневшего от времени корабля, который сошел со стапелей в 1866 году и закончил службу, перевозя уголь в южных водах Чили.

Купленная на Блошином рынке, перед домом стоит «Мария Селесте», деревянная скульптура плачущей женщины. Здесь и «Новия», с изъеденным морскими туманами лицом, и «Ла Цимбелина», глубоко ушедшая в песок, и «Ла Бонита» с ее «отважным лицом, кукольными формами и пустым сердцем». Чуть раньше, в 1964 году, появилась грузная «Микаэла».

Поэт чувствует себя больше чем капитаном. Если он живет в Исла-Негра, дом сияет счастьем, будто дворец, когда в нем обитает король или президент республики. Тогда на мачте реет голубой флаг с рыбкой посредине, обведенной двумя окружностями.

В патио лежит якорь, привезенный из Антофагасты. Не в глубинах моря, не в песках – в знаменитом Исла-Негра покоится он. Понадобились четыре быка, чтобы дотащить его сюда.

Возле якоря отдыхает старый локомобиль, привезенный с родного Юга; он рычал, как паровоз, и старательно пыхтел на урожайных землях, на которые зачарованно смотрел маленький Неруда, проезжая мимо на отцовском поезде. Локомобиль молотил зерно, пилил лес, дымил, испуская огонь из пасти. Неруда говорит, что локомобиль ему нравится – «похож на Уолта Уитмена».

Ограда, через которую лезли охотники за новостями, была первоначально поставлена для того, чтобы два пса Неруды по кличке Панда и Юфу кощунственно не задирали овец – собственность близлежащей семинарии в Пунта-де-Тралка. Ограда – видно с первого взгляда – не похожа на стену средневекового замка. Зато собаки могут быть настроены вполне антиклерикально.

154. Колыхание «Баркаролы»

Неруда публикует «Баркаролу» с посвящением Матильде, «благоуханной чилийке». Книга овеяна любовью. Неруда вспоминает те дни, когда он, капитан, сочинявший стихи, прятался под черной маской. Любовь на Капри, сны, ностальгия изгнания, возвращение, Альберто и Ольга Мантарас – добрые уругвайские друзья, давшие им приют в своем доме на атлантическом побережье…

Затем появляются стихи, вызванные к жизни телеграфными новостями: «Землетрясение в Чили». Чтобы спугнуть кошмары, Неруда выходит на рю-де-Ушет, маленькую, как плод граната.

Приходит еще одна новость, не менее страшная, чем предыдущая: умер Рубен Асокар. В память о нем Неруда пишет поэму «Корона архипелага». В ней столько же нежности к своему духовному брату, родному брату нелюдимой Альбертины, сколько и язвительных выпадов против того негодяя, который «во имя литературы оставил его заложником без денег и одежды в грязной дешевой гостинице».

Неруда, как и другие знакомые мне поэты, слушал музыку редко. Однажды, к своему удивлению, я застал его за прослушиванием обеих сторон long-play[203]203
  Долгоиграющей пластинки (англ.).


[Закрыть]. То была не симфоническая музыка, не Карузо и не Мария Каллас. То были торжественные ростовские звоны. Пластинку прислали издалека. На следующий день он написал «Колокола России». Военный набат, мирный благовест, свадебные колокола. Он был потрясен. Его, казалось, завораживали эти звуки, эти колокольные перезвоны. «Заплачем, набаты, запляшем, набаты, / споемте, набаты, восславим / бессмертье любви, / это солнце, луну, океаны и землю – / осанну споем человеку!»[204]204
  Перевод П. Грушко.


[Закрыть]

В этой же книге будет воспет и лорд Кокрейн, первый адмирал чилийского флота, и Артигас^{147}, который веком раньше произнес ту скорбную фразу, которую любил Неруда: «Горький труд изгнания».

От рассвета минувшего века он перейдет к заре будущего – к астронавту.