Текст книги "Неруда"

Автор книги: Володя Тейтельбойм

В поэзии Неруды никогда не было никаких фантасмагорий, и она не допускает мистических толкований. В «Вершинах Мачу-Пикчу» Пабло Неруда выступает не как археолог; он – поэт, который внимательно всматривается в историю, в ушедшие века. И ему открываются новые горизонты. Он слышит голоса прошлого обостренным слухом при совершенно иной акустике. Неруда вдыхает таинственные, неведомые запахи, что источают руины. Но у него теперь иное обоняние. Попади он на вершины Мачу-Пикчу в двадцатилетием возрасте, у него, безусловно, родилось бы стихотворение, но – совсем не такое, как эта поэма.

Да, все в ней увидено глазом подлинного поэта, а не кабинетного ученого, академика. В поэме нет ностальгического звучания. Ведь главное желание Неруды – органично войти в плоть, в контекст этого удивительного мира, к которому он причастен, с которым он един. Пабло Неруда не собирался следовать древним эдам и слагать поэму о подвигах избранных правителей, об учителях-амаута, о «посвященных», что одни лишь имели доступ к культуре. Только революция, только социальные перемены, перевороты, утверждает поэт, приведут к признанию прав Хуана Каменотеса и тех, кто ему братья сегодня и вчера.

«Вершины Мачу-Пикчу» не путевой дневник и не гимн во славу древних богов. В этой поэме Неруда пересекает давнюю длинную границу, отделяющую его от доколумбовых времен, к которым, он уверен, восходят его корни, его собственная жизнь.

Эта поэма исключает саму возможность вопросов. Она являет собой цепь утверждений в некоем органическом единстве. И выходит за пределы мистики. Поэт проводит пунктирную линию, которой означен разрыв между двумя цивилизациями, между имущими и неимущими, между правителями и бесправными.

В «Вершинах» Пабло Неруда рвет с традиционным пониманием поэзии и истории. Эта поэма – детище его жизненного опыта. Пристально всматриваясь в каждую деталь Мачу-Пикчу, в нагромождение великих камней, он находит ответы на многие мучительные вопросы. Все внимание поэта сосредоточено на безымянном человеке, сотворившем эту удивительную крепость, что многие столетия была сокрыта от людских глаз. Безвестный строитель станет в поэме символом всех угнетенных, всех подневольных. Неруда мысленно рисует себе жизнь этих людей, которые, скорее всего, даже не ведали, что над ними чинят насилие и произвол.

В те далекие времена процветала устная культура и не было письменности. Поэту удается расслышать слова, что канули в глухую тишину, он стремится воссоздать все, что завещали грядущим векам безмолвные камни. Ведь он – их глашатай! Ему суждено раскрыть тайник их памяти, стать голосом всех смолкших навечно.

Запрятанный в сельве город-крепость молчал на протяжении жизни двадцати поколений. Поэт станет его устами, его дыханьем. Он воскресит тех, кто до сей поры молчал. Кого никогда не видели, не слышали. Неруда наново сотворит Мачу-Пикчу. Сделает город инков своим городом, будет плотью от его плоти. Он превратит Мачу-Пикчу в удивительный по силе выразительности художественный образ, в творение наших дней, и его поэма станет великой страницей литературы и истории. Слово, созданное Нерудой из долгого безмолвия, обретет животворящую силу. Оно воспарит, восстанет из небытия волшебством поэтического воображения. И загадочный город обратит свой взгляд на нас, людей XX века, и обретет вольное дыханье!

Два года, отделяющие восхождение Неруды к вершинам Мачу-Пикчу от создания поэмы, – время сложной работы, составные компоненты которой, корешки, жилки, проступают все отчетливее и отчетливее в живительном переплетении подсознания, революционного видения общественных связей и коллективного исторического опыта.

В этой поэме Пабло Неруда обращается к теме смерти. Но смерть у поэта не есть нечто застывшее, вневременное. Она знаменует собой перемены и последовательное движение. Поэма «Вершины Мачу-Пикчу» приняла на свои плечи всю тяжесть ушедших веков. Город инков умер в далеком прошлом, но в его великом посыле – биение самой жизни. Поэт тонко чувствует ритм, дыхание истории, он знает, что история – всегда движение. Неразгаданный город вовсе не монолит, рухнувший в неведомой людям катастрофе. Зоркий глаз поэта видит линию, которая разделяет общество на классы, видит молчаливую или клокочущую борьбу властителей с бедняками, могучих с нищими духом.

Неруда отправился к высям Мачу-Пикчу не из праздного любопытства. В глубинах истории он искал полноправные обоснования нынешней революционной борьбы, которая стала насущной необходимостью для людских судеб. И поэт находил все новые и новые аргументы в ее защиту. Неруда сумел усмотреть диалектическую связь между великим городом, который возводили час за часом, месяц за месяцем, век за веком, и тем резким поворотом, переломом, который предполагает решительные перемены, полную мутацию. Те самые перемены, что он ощущает в самом себе.

Мачу-Пикчу – революционное событие в творчестве поэта. И оно открывает новый путь для развития всей латиноамериканской поэзии. «Вершины Мачу-Пикчу» – новая веха в литературе всего континента. Неруда отказывается от идиллического священнодействия вокруг «городов Солнца». Постижение прошлого должно служить настоящему и переосмыслению самой истории. «Вершины Мачу-Пикчу» и есть отражение результативного поворота в самом мышлении поэта. Это новая ступень его исторического сознания. Это – Неруда в свои сорок лет.

В исследовательских работах, посвященных творчеству Пабло Неруды, поэма «Вершины Мачу-Пикчу» занимает особое место. Критики проявили к ней повышенный интерес. Поэма была рассмотрена в самых разных аспектах. В круг литературоведческих интересов попали размышления Неруды о смерти, о человеке давних времен и о современном человеке, об общности, родстве Неруды и Инки Гарсиласо^{114}, в разные века вставших на защиту порабощенных индейцев.

Один американский ученый сказал, что для него эта поэма стала решающим импульсом к открытию и великого континента, и великого поэта.

Несомненно, в поэме просматривается авторский вымысел, да и Неруда в самом ее начале говорит о человеке – то есть о самом себе, – который пробирается по улицам «с облака на облако, с ветра на ветер». Кто-то поджидал этого человека «среди поющих скрипок» и тем помог ему увидеть город, мир, погребенный в камне. Иными словами, подтолкнул его к открытию американского генезиса. Так началось сошествие поэта, но не в подземные владения Аида, а в тайны Истории. Неруда сойдет к истокам души американских народов, проникнет в глубь тысячелетий, чтобы «отыскать заповедную жилу вечной жизни». И задаст вопрос вопросов: «Кто есть человек?» В каком потаенном уголке его существа живет «неизбывное, нерушимое, великая жизнь», вопреки тому, что каждого из людей поджидает смерть. Она приходит к нему ежедневно – «маленькая смерть с тяжелым взмахом крыльев». Эта смерть не раз смотрела в лицо поэту и, хитро щурясь, звала его к себе. Он видел ее повсюду. И что-то в нем умирало, когда умирали другие, когда умирали люди, что жили «в гнездах орлов». И тогда он «взошел по тяжелым ступеням земли, / поднялся сквозь дикие заросли гиблой сельвы»[108]108
  Перевод С. Гончаренко.


[Закрыть] к Мачу-Пикчу. «Там на колючем ветру… / качались каменные колыбели / молнии и человека»[109]109
  Перевод С. Гончаренко.


[Закрыть]. Перуанский писатель Мануэль Скорса, тоже искавший корни человека Америки, назвал один из своих романов о восстании индейцев в перуанских Андах «Могила молний».

Город погиб. И, должно быть, потому там не слышно плача. Над всем властвует забвенье и туман. Кажется, что туман венчает здесь и небо и землю. А всепобеждающее время поглотило все и вся.

Поэт видит перед собой «Огромный риф человеческой зари». Но он не погрузился в благоговейное молчание. Не пал ниц перед величием города, перед грандиозной смертью. Затерянный город повелит ему жить и любить жизнь. «Взойди со мной на эти кручи, / любовь Америки. / Поцелуй, как я, эти вещие камни»[110]110
  Перевод С. Гончаренко.


[Закрыть]. Градом посыплются вопросы: о чем говорят эти руины? Что стало с их богами?.. «Вершины Мачу-Пикчу» – поэтический манифест Латиноамериканского континента. Он шире, объемнее концепции индихенизма.

За вопросами следуют поэтические образы: «звездный орел», «виноградник тумана»… Поэт вопрошает о свете, о змее, о лунном коне. Но главный вопрос – о человеке. «Где был человек?» Потому что Мачу-Пикчу – это не «камень на камне». Неруда требует, чтобы вернули обездоленного человека, брата, который возвел, сотворил эту крепость. Он хочет знать, как он жил, о чем мечтал, как складывал величественные стены. Ведь этот безымянный раб – великий сеятель маиса, Древняя Америка, его прошлое. Поэт настаивает, чтобы вырвали из забвенья этого человека-труженика, потому что «человек шире, чем океан и его острова, / в него нужно ринуться, точно в колодец, / а потом подняться со дна / с ветвями тайной воды и затонувшей правды».

В этих строках – ключ к мышлению Неруды того времени. В них не только дано определение сущности человека, но и раскрыты задачи поэтического творчества. Погрузиться в самые глубины, чтобы потом выплыть на поверхность с той правдой, что лежала на недоступном дне.

В поэме нет элегических ноток. Неруда призывает к воскрешению. Уйти в глубины, затонуть, чтобы вернуться к жизни. «Восстань, о брат мой, к рожденью со мной»[111]111
  Перевод М. Зенкевича.


[Закрыть]. Поэт раскрывает ему навстречу объятия, просит протянуть руку, взглянуть на него. «Взгляни на меня со дна земли, / сеятель, ткач, пастух молчаливый, / звездных лам укротитель, / каменщик на лесах дерзновенных…» Поэт хочет, чтобы все эти труженики окунули свои жизни в купели нашего века. Он поведает миру об их страданиях. «Я вашими устами мертвыми заговорю», «говорите моими словами, кровью моею».

Поэма «Вершины Мачу-Пикчу» с ее метафорической емкостью стала, по сути, вторым открытием этого города в горних высях. Причем и в чисто практическом плане. Благодаря этой поэме развернулось строительство дорог и прочих сооружений, которые намного облегчили подъем к легендарному городу инков. Туристы хлынули туда приливной волной, и число их множилось в геометрической прогрессии.

Действительно… В чем только не обнаруживается магическая сила Поэзии!

3 ноября 1943 года Неруда приезжает в Сантьяго. Европа и страны Востока охвачены пламенем войны… Путешествие, которое поэт совершил вдоль тихоокеанского побережья, его восхождение к вершинам Анд вовсе не были для него наглядными уроками географии. Он глубже проник в самого себя. Шире, перспективнее постиг свою «самость», свою сущность. Теперь его видение человека не замыкается в теллурических рамках. Ему открываются новые, высокие смыслы человеческого бытия.

Неруда возвращается в Чили в канун своего сорокалетия. Он очень переменился за время, проведенное в Испании. Гражданская война в Испании, сказал поэт, определила его окончательный выбор.

«Именно там я понял, что коммунисты – великая революционная сила нашего века, сила, способная преобразовать обветшавший капиталистический мир и создать новое, справедливое и светлое общество. С той поры я считаю себя коммунистом».

Неруда сказал эти слова в день своего пятидесятилетия. А когда ему исполнилось шестьдесят, он добавил:

«Для меня быть коммунистом – это совершенно естественная вещь. Странно лишь то, что я упустил столько времени, прежде чем стал коммунистом…»

Призыв, прозвучавший в «Вершинах Мачу-Пикчу», – «Восстань, о брат мой, к рожденью со мной!» – это не поэтическая декларация. Это – жизненная позиция. Но тогда у Пабло Неруды еще не было партийного билета…

Спустя месяц после возвращения в Чили Неруда прочитал в актовом зале Чилийского университета лекцию, которая называлась «Путешествие вокруг моей поэзии». Тем, кто ее слушал, открылось очень многое. Все в ней было выражено с предельной четкостью, все пронизано тем, что, по Гёте, главное в поэзии: она потрясала сердца. Лекция отличалась и еще одной особенностью: в едином потоке шел рассказ о жизни ребенка, о жизни взрослого человека, обнажались заветные тайны, проступала тропа, которая со временем вывела поэта к новому миропониманию.

И это не единственный рассказ Неруды о его путешествии. В ту пору Неруда поведал нам о своих четырех путешествиях. Они высветили все, что было сокрыто полумраком. Первое называется «Путешествие вокруг моей поэзий». Второе – «Путешествие к сердцу Кеведо». Третье – «Путешествие по берегам Земли». Четвертое – «Путешествие на Север». Все четыре составляют единое целое, потому что поэт совершает путешествие, осмысляя самого себя и великую Природу.

В последнее из этих путешествий Неруда отправился одержимый желанием увидеть своими глазами Север Чили. Увидать край песков и одиночества. Поэт родился в центральной части Чили и вырос на Юге, где над всем властвует зеленый цвет. Ему была неведома огромная пустыня Тамаругаль. Путешествие с юга на север можно считать многоплановым. В нем заключено несколько значений. Это путешествие от дождя к солнцу, от одиночества к единению с другими, к товариществу. Оно обрело глубокий политический смысл. Привело к органическому жизнетворному единству поэзию и гражданское сознание Неруды.

Тот, кто хочет вникнуть в процесс духовного развития Неруды – поэта и человека – в годы его зрелости, не может обойти вниманием эти четыре «Путешествия». Ибо там есть множество «дорожных знаков», которые помогут лучше ориентироваться в его поэзии.

В зрелом возрасте Неруда более пристально вглядывается в исторические закономерности. Он устанавливает для себя соотношения, связи, если не новые, то высвеченные более ярким светом. «Земля, народ и поэзия – единое целое, скрепленное подземным таинством. Когда земля цветет, народ дышит свободой, поэты поют и указывают путь. Когда же тирания омрачает землю и тяжкой карой ложится на спину народа, прежде всего ищут голос самый высокий, и падает голова поэта в глубину колодца истории. Тирания отрубает головы тем, кто поет, но голос их со дна колодца потайными подземными родниками возвращается и из потемок поднимается к устам народа»[112]112
  Перевод Л. Синянской.


[Закрыть].

Неруда видит испанского поэта Франсиско Кеведо глазами Хосе Марти: «Он так вникал во все, чего касался, что мы, живущие сегодня, говорим его языком»[113]113
  Перевод Л. Синянской.


[Закрыть]. И Неруде открылась добрая половина его собственных корней. «Я постиг один из источников моего существа, ощутил его скалистое основание, на котором и по сей день трепещет колыбель нашей крови»[114]114
  Перевод Л. Синянской.


[Закрыть]. Это отнюдь не простое признание.

Говоря о нашей забывчивости, Пабло Неруда далек от каких-либо упреков. Испания забыла о том, что завоевала Америку. А наша Америка забыла то, что она сумела завоевать у Испании: ее культурное наследие. В начале века Рубен Дарио попытался связать прерванную нить, веруя, что путь к тому лежит через светоч тогдашней поэзии – Париж. Пабло Неруда, этот южный латиноамериканец, пересек весь континент, всю «неприрученную планету», пока не достиг тех пределов, где ему раскрылся во всем величии, во всей своей широте «отец-наставник и дознатель Испании» – Франсиско Кеведо, который привел его к осмыслению собственных корней. Неруда видит, что мученическую судьбу Кеведо повторил другой поэт, поэт совсем иного плана, воплощавший дух средиземноморской и арабской Испании – Федерико Гарсиа Лорка. Смерть Гарсиа Лорки – это все тот же кеведианский кошмар. Так же, как и смерть Антонио Мачадо и Мигеля Эрнандеса.

«Путешествие по берегам Земли» подтверждает, что поэзия не становится беднее оттого, что ее творец встает на путь политической борьбы.

Путешествуя по разным странам, Неруда вглядывается в человека, в землю, в течение вод. Он погружается, как капитан Немо, в толщи океана, и его ожидают приключения, достойные романов Жюля Верна. Поэта привлекает подводный мир: огромные крабы с длиннющими клешнями, слепые жители морского дна.

Вынырнув из океанских глубин, поэт устремляется к «золотому веку» Испании, а далее к родной земле – Арауко. Неруда испытывает чувство гордости оттого, что родился в том краю, где три столетия подряд шла неравная борьба индейцев против испанских завоевателей. По сути, там был создан первый в истории страны национальный фронт сопротивления… Позднее туда на свой страх и риск приехали первые поселенцы и основали город Темуко. Среди них была и семья Неруды. В городе Темуко пробились к свету первые всходы нерудовской поэзии. Пабло Неруда гордится тем, что принадлежит к славному отряду первопроходцев. «В этом девственном краю холода и ливня мои родители увидели первый паровоз, первые стада, первые посевы… Я родился в 1904 году и еще до 1914 года написал свои самые первые стихи…» Эти даты, вехи – точно кольца могучего дерева, растущего на чилийском Юге. «Путешествие по берегам Земли» – еще одна встреча с Востоком, с Испанией. В «Путешествии» Неруда вспоминает слова, сказанные им в Колумбии. Он говорил тогда о затянутой мраком карте Америки, о военных диктатурах, которые усердно гасят все светильники. После долгих странствий по континенту поэт еще яснее видит, что Красота не враждует с Правдой. В поэзии они должны быть едины, и тогда настанет конец человеческим страданиям…

Неруда назовет своими соотечественниками не только чилийцев, но и другие народы латиноамериканской земли. «Мы должны побороть самих себя и одолеть наших врагов», – говорит он. Ему чужды те, кто следует правилу: «Не выходи за пределы своего дома, своего сада, своей поэзии». Неруде свойственно «уходить и приходить». Он во всем похож на человека, который только что вышел из собственного дома, из своего сада. Ему важнее всего, чтоб его поэзия стала домом и садом, открытым для всех.

Четвертое путешествие – это «путешествие к контрастам». Пабло Неруда, выросший в краю лесов, где мальчиком он срывал алые копиуэ и листья папоротников, осыпанных тяжелой росой, попадает в незнакомый мир, и ему кажется, что он ступил на поверхность безжизненной Луны. Странная, неведомая планета: ни деревца, ни травинки. Более всего поражают Неруду на этой планете люди, их тяжкая доля. Он едет по бескрайней песчаной пустыне вместе с Элиасом Лаферте, вождем чилийских коммунистов. Они оба – «профессиональные агитаторы», так называет и себя, и Элиаса Лаферте Пабло Неруда. Радомир Томич – депутат, выбранный в этом краю от христианских демократов, – говорил ему: «До чего слеп капитализм, если он портит и губит орудия производства, дающие ему жизнь». Долг Неруды – защищать человека, защищать людей. Невероятно, что их надо защищать от других людей! Поэт постигает это в одном из самых заброшенных уголков земного шара, в пустыне, где хрустят под палящими лучами солнца солончаки, в бескрайнем одиночестве ночи. Там он, точно во сне, услышал, как поют глубокие, идущие от сердца голоса: «Это поле, цветами расшитое…»

Почти одновременно в жизни Неруды происходят два события: в Соединенных Штатах впервые на английском языке публикуются его стихи: подборка из «Местожительства» под названием «Selected poems»[115]115
  Избранные стихотворения (англ.).


[Закрыть], а в Сантьяго ему присуждает премию муниципалитет. Запоздалое и более чем скромное признание, но Неруда воспринял его без всякого пренебрежения. Чувствовал, должно быть, что эта первая веточка лавра – предвестие множества лавровых венков, которые ждут его в будущем.

Нет ничего неожиданного в том, что Неруда активно включился в политическую борьбу. Но путь к ней был сложным, извилистым, и он немало времени провел точно «пассажир в залах ожидания». Однажды, подводя итоги прожитого, поэт сказал:

«Еще в четырнадцать лет я проявлял самый живой интерес к борьбе против социального зла… А в пятнадцать уже был корреспондентом студенческого журнала „Кларидад“ и его распространителем среди лицеистов города Темуко. В шестнадцать и семнадцать я принимал непосредственное участие в студенческих волнениях, мощной волной прокатившихся по стране. А позднее стал постоянным автором журнала „Кларидад“, писал для него редакционные статьи. В те времена он был одним из самых боевых печатных органов чилийской молодежи. Решение вступить в коммунистическую партию пришло ко мне в Испании; там я понял, что коммунисты – самые честные, самые организованные и деятельные борцы против фашизма».

Теперь Неруда работает плечо к плечу с чилийскими коммунистами. Руководство партии предлагает ему стать кандидатом в сенаторы от провинций Тарапака и Антофагаста в одном списке с председателем Центрального Комитета – Элиасом Лаферте, который много лет проработал на селитряных рудниках чилийского Севера. Принимая предложение чилийской компартии, Неруда начинает новый этап своей жизни. Отныне он прочно связан с борьбой народа за свои права. Отныне он разделяет все его надежды и чаяния. И может изнутри постичь самую суровую действительность своей родины.

Но перед Нерудой встает весьма серьезный вопрос. Как скажется деятельность в сенате на его поэзии? Не отойдет ли он от поэтического творчества? А вдруг смолкнет голос поэзии на все восемь лет, пока длятся его сенаторские полномочия? Не займет ли она положение «бедной родственницы», о которой он будет вспоминать лишь в редкие свободные минуты, что ему удастся выкроить? Неруда делится своими сомнениями с руководством партии. Но ответ коммунистов успокаивает поэта. Нет, партия не намерена превращать Неруду в профессионального политика… Коммунисты хотят, чтобы он, сенатор, представлял национальную культуру в ее самом ярком выражении и чтобы возникло необходимое единство знаний и, как тогда говорили, «мускульной силы»… Мы верим, что союз Неруды с Рекабарреном станет символом союза умственного и физического труда… Ты будешь произносить речи в сенате и в других местах, будешь говорить о том, что представляет для тебя особый интерес, что волнует твое сердце. А наши товарищи смогут заняться другими делами. Коммунистическая партия вовсе не собирается губить в тебе поэта. А ты всегда должен располагать временем для поэтического творчества… Коммунисты должны всячески способствовать расцвету творческого гения Неруды, чтобы чилийский народ видел, как полыхает в руках их избранника прекрасное знамя Свободы и Красоты. И это вовсе не означает, что партия намерена превратить поэта в некую декоративную фигуру. Все знают, что он человек действия, что он – борец.

Еще одно обстоятельство заботит Неруду: «Как я буду проводить предвыборную кампанию? Ведь мне трудно произносить политические речи. Я не мастер импровизировать. А выступать надо раза три в день, а то и десять!» – «Не беспокойся. Выступай, если хочешь, со своими стихами. А другие пусть говорят прозой».

Неруда принял всерьез этот совет. Его программная речь, которую он произнес как кандидат в сенаторы, – длинная поэма под названием «Я приветствую Север».

Мы, тогда еще совсем молодые, образовали Комитет в поддержку кандидатуры Пабло Неруды. И нам довелось стать свидетелями одного из его выступлений. Это было незабываемое зрелище. На селитряных разработках, в самых неприглядных, обветшалых помещениях собирались все, чтобы в первую очередь услышать своего старого товарища Элиаса Лаферте. Он говорил с ними на понятном языке, знал, когда и как нужно употребить сочное словцо, потому что все здесь было ему привычно с самой ранней молодости. Теперь Элиас Лаферте вернулся к своим товарищам, став политическим вожаком рабочих. Его звали ласково – старик Лаферте. Он был настоящим другом, отцом для всех. Элиас Лаферте обладал прекрасным артистическим даром и в юношеские годы играл в театре. В 1907 году Элиас чудом остался в живых во время кровавой расправы с рабочими в Икике. Он говорил с людьми Севера, как равный с равными, совершенно естественно, но с той приподнятостью, с тем пафосом, который он перенял у Луиса Эмилио Рекабаррена, своего политического наставника. Любопытно, что Рекабаррен тоже выступал на театральных подмостках.

Элиаса Лаферте не назовешь теоретиком, но он был прирожденным оратором, зажигательным, красноречивым, остроумным и точным в слове. И вот однажды, окончив свою речь – а они никогда не были длинными и цветистыми, – он сказал с доброй улыбкой, но не без лукавства: «А теперь вы услышите самую удивительную речь, которая когда-либо звучала в нашей пампе. Я предоставляю слово моему товарищу по предвыборному списку поэту Пабло Неруде».

Новый оратор улыбнулся несколько смущенно. Произнес две-три заранее заготовленные фразы: «Прошу простить меня, я не оратор, но сейчас прочту одну вещь, приготовленную для вас». Тягучий носовой голос сразу набрал силу, зазвучал увереннее:

 
Я прихожу к тебе, о Север мой далекий,
к суровой минеральной тишине.
Хочу услышать голос твой глубокий,
несу тебе не дух мой одинокий,
Несу я все, что так присуще мне[116]116
  Перевод И. Тыняновой.


[Закрыть].
 

Неруда оглядел собравшуюся толпу. На лицах людей застыло изумление. Некоторые смотрели на него недоуменно, даже с недоверием, с опаской. Люди не очень-то понимали, о чем ведет речь этот странный оратор с каким-то унылым, тягучим голосом. Но в этом голосе была какая-то влекущая музыка. Поэт говорил обо всем совершенно по-новому, и все слушали его потрясенно, затаив дыхание.

Неруда читал и читал. Голос его делался все тверже, громче, он покрывал все пространство, хотя на митинге не было ни микрофона, ни обыкновенного рупора. Кому-то из старых рабочих вспомнилось, что в начале века поэт Карлос Велис Песоа тоже воспел в стихах селитряную пампу. Но сейчас перед ними стоял совершенно иной поэт.

 
…и слышать: пеньем звонким,
протяжным пеньем в пампе отзовется
все то, чем сердце раненое бьется.
И грудь стеснится болью и тоской.
И слез поток неслышный заструится,
затем, что в старой песне говорится
о горестях былых судьбы людской[117]117
  Перевод И. Тыняновой.


[Закрыть].
 

В стихах поэт говорит о том, что хочет услышать людей Севера, хочет разделить их судьбу, их боль и готов на любые жертвы во имя торжества справедливости.

 
Пускай далеким колокольным звоном
мой голос отдается в час заката
и разливается в пространстве сонном,
как грозный гром вершин Чукикамата.
Его услышит тот, кто знал страданье,
чьи руки борются с сухой землею,
чей взгляд подернут темной пеленою
и черной пылью стеснено дыханье[118]118
  Перевод И. Тыняновой.


[Закрыть].
 

Над иссохшей землей пампы вместо дождей льются слезы и кровь. У этих странных «дождей» долгая история. Потоки крови смешиваются со слезами, со слезами гнева и бессилия. Это край самых ужасающих злодеяний, какие совершались в Чили… То, что мы видели, происходило на мрачных суровых разработках Сьерра-Овера, где добывали селитру устаревшим способом. Все вокруг было покрыто «серым пеплом ночи, вечера и дня»… Я всматривался в лица рабочих. Через пять минут после начала нерудовской речи на лицах уже не было удивления, они засветились, в них отражался трепет вдохновенных слов поэта. Рабочие приняли его, и он говорил им о своем решении быть с ними.

 
Шахтеры! Я хочу, чтобы раздался
мой голос там, где в шахту спускался
с седыми волосами, с тусклым взглядом
отец ваш Рекабаррен. Вместе с вами
и с ним, не умершим, хочу я рядом
нести в пустыни поднятое знамя[119]119
  Перевод И. Тыняновой.


[Закрыть].
 

Обернувшись к своему товарищу, стоявшему на трибуне, Неруда говорит: «Идет за ним Лаферте, непокорный, / огнем борьбы и правды озаренный»[120]120
  Перевод И. Тыняновой.


[Закрыть].

Поэма была великолепной политической речью. А речь – настоящей поэмой. Каждая ее строка убеждает нас в том, что границы поэзии очень подвижны, условны. Поэзия – это и жаркий шепот, раскрывающий сокровенные тайны души, и полнозвучный голос, летящий набатом по пустынным просторам пампы. В тот раз пустыне выпало услышать то, что не часто доводилось слышать даже в столицах цивилизованного мира. Прозвучал голос Поэта, кандидата в сенаторы, который превратил свои стихи в оружие борьбы; «чистый свет» его поэзии, его поэтического слова падал на благодатную почву, потому что это слово звало к свободе. В какой-то степени это можно было сравнить с тем, как была воспринята рабочими «Новая Марсельеза», которую прочел им тридцать лет тому назад чилийский поэт Виктор Доминго Сильва.

Это было первое публичное политическое выступление Неруды. И оно наполнило его верой в действенную силу поэзии, способной повести за собой людей. А тем простым людям открылось, что поэзия вовсе не разодетая высокомерная Дама. Она может быть верным товарищем, другом.

В тот же день скромные труженики устроили настоящий праздник. Принесли все, что можно было раздобыть в этих пустынных песках. Неруда был растроган до глубины души…

Он побывал везде, где люди добывали селитру. Изъездил вдоль и поперек, с рудника на рудник, всю «южноамериканскую Сахару» – всю пампу Тамаругаль. И встречался с избирателями в любое время дня и ночи. Произносил речи под открытым небом, усеянным огромными звездами, ежась от ночного северного холода, едва различая лица своих слушателей в густом тумане, который здесь называется каманча. А чаще выступал в полдень под отвесными лучами солнца, когда у рабочих обеденный перерыв. Неруда, как и прежде, начинал с приготовленных фраз, но постепенно к ним прибавлялись и другие слова, касающиеся насущных политических проблем. Потом он переходил к чтению своей поэмы. После того как газета «Сигло» издала текст этой поэмы отдельной брошюрой (27 февраля 1945 года), она, по сути, превратилась в настоящий песенник. Стихи из этой поэмы распевали по всему краю.

В поэме названы все города чилийского Севера, все рудники. Перечислены даже прозвища, которые дали этим рудникам местные жители. «Мария-пылинка» – это селитряный рудник «Мария Элена»… География труда, увиденная глазами поэта. Раскаты грома в слове «Чукикамата». Синий цвет в слове «Икике»… В Токопилье, среди чахлой растительности, цветов не найти, там «желтеют, голубеют одни лишь лодки». Антофагаста – «сотворена из света», Тальталь – «покинутая голубка», Ариука – «песчаная роза», она касается своей головкой перуанской земли и, словно «морской светлячок, открывает родине путь к заблудшему сыну»; Чили – «факел зажженный», Юг – «зеленая рукоятка ножа», Север – «твердое лезвие», а Тарапака – «высокое пламя».

Лаферте, в прошлом актер, еще в молодые годы знал на память длинные монологи в стихах. И теперь, разъезжая на автомобиле по растрескавшейся от засухи земле, нередко выступал с этими стихами. К великой радости Неруды, Элиас Лаферте, без конца слышавший «Приветствие Северу», выучил весь текст наизусть и читал его прекрасно – не сравнить с тем, как это делал Неруда, у которого поэма звучала порой под стать церковным псалмам.

Поэма «Приветствие Северу» была одной из самых впечатляющих, самых действенных программных речей в предвыборной кампании чилийских коммунистов. Она положила начало новому направлению в ораторском искусстве. Но у поэмы, само собой, нашлись и недоброжелатели. Хенаро Прието снова взялся за свое. В статье «Завывающий кандидат», которая была опубликована 12 февраля 1945 года, он с натужным ехидством говорит о «досточтимом кабальеро доне Нефтали Рейесе Басоальто, бывшем поэте и нынешнем кандидате в сенат от Тарапаки и Антофагасты».