Текст книги "Неруда"

Автор книги: Володя Тейтельбойм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 52 страниц)

Изругав на чем свет стоит поэму Неруды, язвительный Прието не успокаивается. 25 февраля 1945 года появляется его «Лирическая прокламация», где, перефразируя знаменитые строки Неруды, он пишет: «Мне по душе любовь избирателей, проголосуют – и с глаз долой». Позднее, избрав для своих новых выпадов нерудовскую «Песнь Боливару», этот злоехидный консерватор сочинил «Болинерудианскую оду».

4 марта 1945 года на парламентских выборах Пабло Неруда и Элиас Лаферте подавляющим большинством голосов были избраны в сенат республики.

91. Первая речь в сенате

Май не принес Неруде весенней радости. Хотя бы потому, что в Южном полушарии – это осенний месяц. Но зато этот май был ознаменован двумя важными событиями в жизни поэта: он становится сенатором и одновременно лауреатом Национальной литературной премии, которая в Чили присуждается не за отдельное произведение, а за все творчество в целом. Национальная литературная премия была учреждена незадолго до этого события по инициативе Союза творческой интеллигенции Чили, который возглавлял Пабло Неруда. До него этой премии были удостоены лишь прозаики: Аугусто Д’Альмар, Хоакин Эдвардо Бельо и Мариано Латорре. Неруда был моложе их всех лет на двадцать, не меньше. В Чили воздали должное поэтическому творчеству Неруды. Помимо всего, литературная награда предполагала небольшую денежную сумму.

Неруда был первым поэтом, первым писателем нового литературного поколения, который получил Национальную литературную премию. К тому же он был человеком, исповедующим коммунизм, членом коммунистической партии. А поскольку в состав жюри входили не только писатели, но и представители университета и правительственных учреждений, премия означала официальное признание политического статуса Пабло Неруды.

Итак, в мае поэт, только что ставший лауреатом, занимает сенаторское кресло… 21 мая в Парадном зале Национального конгресса собравшиеся слушают послание президента Хуана Антонио Риоса о положении нации. Неруда присягает на верность конституции. Через несколько дней его выбирают в Комиссию по международным связям. В инаугурационной речи Неруды нет и следа его флегматичности.

Первые фразы прозвучали громовым раскатом… Председатель сената Артуро Алессандри Пальма – он дважды был президентом республики – торжественно объявляет: «Слово имеет сенатор от Тарапаки и Антофагасты, высокочтимый сеньор Рейес…» И вот высокочтимый сеньор начинает говорить:

«Идеологические, нравственные и юридические требования, которые предъявляются ко всем нам, в моем случае обретают особую остроту…»

Да, Неруда берет на себя огромную ответственность. И дело не только в том, что он решился открыто изобличить в подлоге счетную комиссию, которая при пособничестве секретариата, по сути, незаконно лишила парламентских мандатов целого ряда кандидатов, одержавших победу на выборах. Ситуация усугубляется еще и тем, что в сенате с инаугурационной речью выступает поэт, а люди, принадлежащие цеху литераторов, редко оказывали существенное воздействие на законодательную власть. Но так или иначе Пабло Неруда говорит прежде всего как литератор и от имени всех литераторов.

«В самом деле, – продолжает он, – писатели, чьи памятники, установленные на городских площадях после их смерти, вдохновляют парламентариев на пышные инаугурационные речи или на праздничное застолье, по большей части прожили трудную жизнь, нередко в полной безвестности, как и их нынешние собратья, хотя по праву достойны были прижизненной славы. Главная причина тому – их стихийное, неорганизованное сопротивление неправедному капиталистическому жизнеустройству. За немногим исключением… Приведу в качестве примера Бальдомеро Лильо и Карлоса Песоа Велиса, которые сумели воплотить в своих произведениях боль и надежды народа. Остальные либо принимали с покорством свое жалкое существование, либо вступали в стихийное неорганизованное противоборство со злом…»

Неруда скажет о том, что социальное положение писателя в Чили ничем не отличается от положения тех, кто в поте лица зарабатывает на жизнь, подчиняется жестоким законам найма, терпит нужду, а в это время привилегированное меньшинство купается в роскоши. Развивая свою мысль, Неруда подчеркнет, что обладатели всех земных благ считают незыблемым существующий миропорядок, нимало не задумываясь над тем, что они благоденствуют лишь за счет страшной нищеты «благородных и мужественных тружеников чилийской пампы», которых он представляет в сенате республики. «Они, эти мои соотечественники, брошенные на произвол судьбы, безымянные, полуголодные, полураздетые, суровые от бесконечных тягот и страданий, устоявшие под пулеметными очередями, удостоили меня высокого признания: они наградили меня подлинной национальной премией».

Поэт с открытым забралом идет навстречу тем, для кого он гага avis[121]121
  Редкая птица (лат.).


[Закрыть] в высокочтимом сенате. Он представляет не столько цех поэтов – слишком мал их круг, чтобы выбирать своего депутата, – сколько рабочих, добывающих селитру, медь, золото; жителей прибрежных городов чилийского Севера… Их доверие наполняет его гордостью. Он уверен, что сумеет как писатель принести народу ощутимую пользу, что, приняв на себя такую ответственность, сможет облегчить рабочим их тяжкую долю, высвободить из того жалкого положения, на которое они обречены с далеких времен завоевания независимости. Довольно россказней о прекрасной жизни селитряных рабочих в хоромах, о том, что их оттуда выманили коварные волки, чье имя – «агитаторы», смутьяны.

В первом выступлении Неруды в сенате нет никакого сладкоречия, никакой выспренности и отвлеченных тирад. Он ни к кому не подлаживается, называет все своими именами, говорит подлинную правду, используя собственный жизненный опыт. В Индии ему довелось видеть нищету, которая насчитывает не одно тысячелетие, скажет поэт, но куда страшнее жизнь тех, кто ютится в земляных норах, в хибарах Пучоко-Рохаса, в Коронеле. Их жилища сделаны из всяких отбросов: картона, жести, вывороченных булыжников, железяк, обломков… Порой в комнатенке живет до четырнадцати человек, и правит там закон «теплой постели». Рабочие спят по очереди, когда приходят после тяжелой смены в карьере, и таким образом топчаны с тощими тюфяками не остывают круглый год.

Нет, бог свидетель, он ничего не придумал! Он видел все это собственными глазами. Он дышал тем воздухом. Там, на Севере, ему случалось заходить в «кубрики», где живут несемейные рабочие, – это три квадратных метра! У людей Севера практически нет воды, нет электрического света. В большинстве своем они невысокого роста из-за плохого питания. Поэт приводит в подтверждение своих слов статистические данные, свидетельствующие о чрезвычайно низком уровне жизни и о плохом здоровье людей.

Неруда пытается найти всему этому объяснение. Нет, вовсе не неразвитое мышление привело людей к такому состоянию. Это результат деления общества на враждебные классы, это следствие феодальных пережитков. Из народа тянут все жилы. Людей презрительно именуют «ротос» – «оборванцы», потому что им нечего носить, кроме обносков, рванья…

«Впервые выступая с этой высокой трибуны, я как чилиец, как патриот полагаю своим долгом спросить самого себя, спросить всех вас: может ли далее продолжаться такая вопиющая несправедливость?

Подумать только, какая дикая нелепость! Тот, кто создает вещи, их не имеет. Ими обладает тот, кто не причастен к их созданию. И ко всему еще отказывает в праве обладать хоть самым малым тем, кто гнет на него спину. Крушители веры в справедливость, в гражданскую совесть оскорбляют со страниц газет, на которые идет бумага, сделанная руками рабочих Пуэнте-Альто, наш народ – огромное и деятельное сердце нашей родины, великий источник жизни всех ее сыновей и дочерей. Те, кто засел в комфортабельных апартаментах, построенных из бетона, добытого тяжким трудом рабочих Мелона, – а их не худо бы предоставить всем чилийцам, – те, кто расположился среди всяческих удобств, созданных руками чилийских тружеников, те, кто попивает вино из хрустальных бокалов, изготовленных рабочими Юнгая, унижают и оскорбляют бесчисленных безымянных людей труда – а у нас с ними одни корни, – которые ткут одежды, водят поезда и корабли, отвоевывают у земли селитру, уголь, металлы, поливают посевы и собирают урожаи, чтобы в ночные бессонные часы приготовить нам хлеб насущный…»

В этой речи Неруда сказал и о творчестве поэта, писателя, о его гражданской ответственности. Никто не говорит врачу, чтоб он бросил больного и перестал его лечить, а между тем писателя уговаривают: «Не заботься об участи народа. Пари в облаках. Не падай с луны на землю. Твое царство не от мира сего…»

Но Пабло Неруда не будет стоять в стороне от жизненных проблем чилийского народа.

Как раз тогда закончил свой позорный путь самый ярый антикоммунист тех десятилетий. Именно о нем сказал Неруда в заключение своей первой речи в сенате.

«Еще совсем недавно жил на земле маньяк, бесноватый, который, размахивая знаменем антикоммунизма, уничтожал, растаптывал, бесчестил, осквернял людей, города, села, великие памятники культуры. Этот изверг собрал вокруг себя огромные сокрушительные силы, которые он вышколил, выдрессировал, чтобы превратить в самый яростный поток ненависти и насилия, какой только знала история человечества. Сегодня, превратив в руины собственную страну, сведя в могилу миллионы людей, он валяется обугленный, скрюченный, точно обглоданный скелет, под обломками собственной крепости, над которой в высоте гордо развевается алое полотнище, украшенное звездой, серпом и молотом. Это знамя – символ свободы и одержанной победы – возвращает поруганному человечеству мир и чувство достоинства».

Поэт произносил эти слова 30 мая 1945 года, вскоре после тех исторических событий, что подарили людям надежду на будущее. За несколько недель до выступления Неруды в сенате фюрер покончил с собой в бункере имперской канцелярии. Советская армия вошла в Берлин. В Потсдаме был подписан окончательный приговор третьему рейху… Президент Риос в своем послании конгрессу заявил, что лишь по какому-то недоразумению между Чили и Советским Союзом нет официальных дипломатических отношений. Неруда, слушавший послание президента, решил, как чилийский писатель, воздать должное —

«…великому народу, который совершил беспримерный подвиг в истории, ибо он не только достиг небывалого расцвета своей культуры, но и предпринял огромные усилия, чтобы приобщить к ней самые широкие массы. Не в пример нам, где лишь немногие простые люди могут пробиться в среду привилегированных и пользоваться культурными благами. Я совсем недавно ознакомился с официальной статистической сводкой и нашел в ней данные, которые наполнили мое сердце огромной радостью. Вот они: „За годы войны в Советском Союзе был издан миллиард экземпляров книг, которые составляют пятьдесят семь тысяч названий на разных языках“».

Неруда обращается к сенаторам с вопросом: не пора ли покончить с клеветническими измышлениями в адрес Советского Союза?

На первый взгляд у оратора, говорящего со смелой прямотой, несколько двусмысленное положение. Он – сенатор, избранный от коммунистической партии, пока еще не является ее членом. И вместе с тем, уже в самой первой речи вспоминает о славном пути, пройденном основателем Компартии Чили Луисом Эмилио Рекабарреном.

«Коммунисты, – говорит Пабло Неруда, – вовсе не утверждают, что только они подлинные патриоты, но им бы хотелось несколько убавить риторическое звучание патриотизма, ибо оно исподволь лишает его действенной силы. Надо наполнить чувство любви к родине новым содержанием, которое призовет наш народ к сплоченности, к борьбе за социальную справедливость…»

Корни пустой риторики кроются в далеких временах. Неруда напоминает, что, когда великие отцы латиноамериканских наций с восторгом восприняли прогрессивные идеи, пришедшие из Европы, их тут же окрестили пришельцами, либералами, не вникнув в то, что эти люди, по существу, вовремя подхватили те прогрессивные веяния, которые, по счастью, достигли наших берегов.

Эта речь многих привела в восхищение. Но некоторым она была явно не по душе. Рупор партии консерваторов – Орасио Валькер Ларраин – посетовал, что «уже самые первые слова вдохновенного поэта, который представляет здесь провинции Тарапаку и Антофагасту, были направлены на то, чтобы поколебать великие традиции высокочтимого сената, ибо в них заключался выпад против решения квалификационного суда». По мнению чилийского консерватора, такая речь подрывает конституционный порядок и, по сути, нарушает давнюю практику верхней палаты.

И в самом деле, похоже, что поэт стал сенатором не только для того, чтобы разрушить существующие нормы, но и для того, чтобы поставить под сомнение саму правомочность всей государственной системы.

Для Неруды, поднявшегося на новую ступень политического сознания, настал час, когда он приступил к выполнению своего гражданского долга открыто, без всяких эвфемизмов.

И никто из семи тысяч чилийцев, собравшихся в театре «Кауполикан» 8 июля 1945 года, не удивился тому, что Пабло Неруда официально вступил в ряды Коммунистической партии Чили.

В тот день одновременно с ним коммунистами стали известные писатели, деятели искусства, ученые, выдающиеся представители чилийской культуры и науки. Для них этот день стал кульминацией процесса формирования их революционных взглядов, который шел под воздействием самой жизни и в значительной степени под воздействием Пабло Неруды. Поэт был для них убедительным примером, ибо чувство гражданской и политической ответственности всегда было органичным в его жизни и в его поэзии.

92. Проблема времени

Как, каким образом Неруде найти, выкроить время для поэзии на его новом этапе жизни? Неужели поэт будет обречен на молчание? Неужели все время займут поездки по стране, посещения селитряных рудников, сенаторская деятельность, встречи с избирателями, разговоры с людьми, обращающимися к нему с самыми неожиданными просьбами, даже с чисто личными, требующими особой деликатности? Похоже, что все эти дела сковывают поэта по рукам и ногам!

Время… время! Где его взять? Можно ли вместить в себя все разом? Потом он во всем разберется. Поживет – увидит. Не стоит горевать раньше срока. Он же договорился с руководством партии, что ему сохранят часы для поэтического творчества. Только от него самого и зависит, как распределить время, как ограничить какими-то рамками свою общественную и политическую деятельность.

Мы знаем, что поэт невероятно любил путешествовать… Теперь он отправляется в бескрайние шири зеленой саванны Америки, в страну многоводных рек, буйной флоры и фауны. В страну, куда не мог попасть вот уже добрых двадцать лет, с того памятного дня, когда пароход бросил якорь в порту Сантус и на борт поднялась девушка по имени Маринш, которую он помнит до сих пор… На сей раз Неруда полетит самолетом до Рио-де-Жанейро. 30 июля его тепло и торжественно встретят в Бразильской академии. Поэт Мануэл Бандейра произнесет приветственное слово, в котором восславит Пабло Неруду. Нет, это не дань вежливости в тропическом варианте. Мануэл Бандейра глубоко убежден, что Неруда – великий поэт, оказавший влияние не только на испаноязычную литературу, но и на португалоязычную.

Поначалу Неруда слушает Бандейру с некоторым удивлением. Но дальше он все более утверждается в мысли, что Бразилия не только соседствует географически с другими южноамериканскими странами (за исключением Чили). С испанским языком «соседствует» и португальский язык. Однако о Бразилии так мало знают ее соседи, словно она находится на другом континенте.

На бразильской земле Неруду радует то, что он на каждом шагу встречается с близкими и понятными ему вещами…

Да, его поэзия пересекла важнейшие языковые меридианы! В свое время Неруда убедился, что завоевал славу и признание в Испании, Мексике, Аргентине, Колумбии, Перу. Теперь он видит, какой живой отклик находит его поэзия в сердцах бразильцев, видит, что он им не чужак, а близкий по духу поэт. К Неруде приходит вера, что его творчество обращено ко всей Латинской Америке. А быть может, не только к ней…

На встрече в Бразильской академии все было так, точно в широко распахнутые окна ворвался горячий тропический воздух, в котором поэт угадывал что-то свое, родное. Голос Неруды, раздавшийся в актовом зале Академии, был встречен восторженными аплодисментами духовной элиты, которая отнюдь не отличалась прогрессивными взглядами. Почтенные мужи науки были облачены в одинаковые костюмы, и казалось, что они выполнены по модели какого-то прославленного костюмера при королевском дворе одного из Людовиков или при императорском Доме Брагансы. В стенах этого зала царила словесность тонкого, ювелирного плетения и лишь изредка звучали голоса поэтов, чутких к веяниям авангардизма.

Но как бы там ни было, наш поэт вовсе не ощущал себя «петушком на чужом птичьем дворе». Ведь он обладал счастливым свойством чувствовать себя свободно и раскованно в любой обстановке и при этом никогда не поступался собственными принципами и не прятал своих литературных и политических взглядов.

На другой день после встречи с литературной элитой в бархатных камзолах и треуголках с золотой каймой Неруда попадает в огромную, разгоряченную толпу на стадионе Рио-де-Жанейро… За две недели до этого ему довелось стоять на трибуне для почетных гостей на стадионе Покаэмбу в Сан-Паулу, где чествовали Карлоса Луиса Престеса. Там собралось ни много ни мало – сто тысяч человек… Неруду встретили с таким ликованием, с таким бурным проявлением радости, с каким впоследствии встречали кумиров футбольного поля – Пеле или Гаринчу.

Неруда всем сердцем принимает этот народ, эту землю, где все напоено запахами Америки. Поэт уверен, что простой народ воплощает все лучшее нации, все лучшее американской земли. Могучие, нарастающие волны народных манифестаций вселяют в поэта новый прилив сил, и он с гордостью думает, что его отец – простой железнодорожник, человек из народа.

На обратном пути из Бразилии Неруда выступает в лекциями, читает стихи в Монтевидео и Буэнос-Айресе. И всюду он видит, что его встречают не только как чилийского поэта, но и как певца всей Латинской Америки. Неруда жадно впитывает в себя дух Америки, пристально вглядывается в нее и уже обдумывает все то, что потом станет великим творением, эпической поэмой, которая – так ему думается – встанет в один ряд с «Одой земледелию в тропиках», которую создал двадцать лет тому назад дон Андрес Бельо, его духовный наставник и основатель Чилийского университета, где он учился. Однако Пабло Неруда не следует классическим образцам, а творит в согласии со своим видением, со своим темпераментом.

Все, почти все готово для великого свершения… После обеда, как всегда, священные часы сиесты. Потом придут гости. Поздним вечером за дружеской беседой они с хозяином опустошат бутыль доброго вина. А утром он сядет за письменный стол и на свежую голову примется писать поэму. Слова будут ложиться на бумагу как бы сами собой, словно вырываясь на волю из его глубин… Однажды Неруда заметил, что, когда он пишет, ему гром не гром, снег не снег. А насчет вдохновения, есть оно или нет – не суть важно. Коль скоро аппетит приходит во время еды, то и вдохновение должно приходить во время работы… Он сел за стол в девять утра и начал писать на больших листах нелинованой тетради поэму, которая называется «Вершины Мачу-Пикчу». Сентябрь… Ранняя весна. И поэту кажется, что его восхождение к затерянному городу подобно внезапному приходу новой весны в его творчестве. Нет, не оправдались пророчества тех, кто считал, что поэзии Неруды уже не знать весеннего цветенья, что она навсегда скована ледяными покровами политики.

93. Высокочтимый сеньор Рейес
воздает хвалу Лусиле Годой Алькайяге

Чилийская поэзия вступает в пору весеннего цветенья под лучами нескольких светил сразу… В марте 1945 года председатель чилийского сената предоставляет слово высокочтимому сеньору Рейесу. На сей раз сеньор сенатор будет говорить не о политике, а о поэзии, вернее, о поэте. Он скажет, что его маленькая страна вовсе не самый далекий край света, а «самый близкий». Что верно, то верно: «именно из пределов Чили устремилась ввысь алая огненная стрела, чтобы пронзить небосвод человеческого мышления и зажечь на этом небосводе новую звезду».

Неруда склоняется в низком поклоне перед Лусилой Годой Алькайягой, перед женщиной, чье главенство неоспоримо, перед поэтессой из народных глубин, которая взяла себе псевдоним – Габриэла Мистраль («имя архангела и фамилия-ветер» – так говорила Мария Тереса Леон). Ее, Габриэлу Мистраль, первую среди всех латиноамериканских писателей и поэтов удостоили Нобелевской премии. И Неруда испытывает искреннюю радость. Он видит в этом знаменательном событии коллективную победу и считает, что это «достойное признание великих заслуг простого народа». Поэт говорит, что в Чили и сегодня живут маленькие Габриэлы, чей поэтический талант будет зарыт в землю, загублен, и они останутся в полной безвестности.

Сенат слушал речь Неруды, затаив дыхание. Шутка ли – Неруда и Габриэла Мистраль. Два великих поэта Чили! Слова Неруды возносятся ввысь, ведь Габриэла для него вершина, звезда первой величины. И одновременно эти слова проникают в глубь земли, где потаенно, золотоносной жилой лежит ее поэзия, которая выразила боль и страдания многих и многих чилийцев. Поэзия Габриэлы рождена не только особой обостренной восприимчивостью ее души. Эту поэзию питали все горести и лишения, которые Габриэла видела с самого детства… Нет, сладкозвучный Орфей не заглядывал в ее суровые края… Неруда говорит, что все творчество Габриэлы Мистраль пронизано живительным состраданием, сопереживанием. Ее поэзия не призывает к бунту и не навязывает никаких догматов, никаких нравоучений. «Но сострадание Габриэлы не оборачивается уничижающей жалостью, оно выше этой жалости». Пабло Неруда восхищается талантом поэтессы, однако это не мешает ему провести между ними разграничительную линию. Его поэзия достигла иных пределов. Нет, Неруда вовсе не умаляет заслуг тех, «кто сострадает обездоленному народу, всем униженным и оскорбленным», он глубоко чтит писателей, которые, следуя заветам великих гуманистов, следуя Достоевскому и Горькому, любят свой народ. «Но многие люди, – добавляет Неруда, – читая произведения этих писателей, проникаются не одним лишь чувством сострадания… Да и сам Горький участвует в политической борьбе. Разве он не внес свой весомый вклад в установление справедливого миропорядка, который зиждется на чувстве нежности и любви к человеку?» В своей речи Неруда не сказал собравшимся, что когда-то Габриэла приносила ему, маленькому лицеисту, книги этих великих писателей. Но называя их имена, он помнил, что она была его первой наставницей и ввела в мир этих удивительных книг.

В чем-то сущностном, глубинном Неруда схож, созвучен с Габриэлой. И он сказал об этом в своей знаменитой речи: «Она испытывает великую любовь к неповторимой географии чилийской земли и ко всему чилийскому народу». Ее волнует судьба нации. В поэтическом слове Габриэлы четко просматриваются знак вопроса и одновременно утверждение всего подлинно национального. Габриэла Мистраль воспевает само «существо» своей родины, воспевает народ, цветы, хлеба, камни. Она смотрит прямо в лицо Чили. И увиденное, пережитое переплавляет в поэтическом слове. Все, решительно все свидетельствует, что Габриэла Мистраль – плоть от плоти чилийской земли.

Неруда подчеркнет, что Габриэлу всегда возмущали всяческие потуги на аристократизм, рабское преклонение перед Европой. Она освятила своим талантом все самобытное, органичное чилийской нации, и именно это принесло ей всемирную славу.

Лавровый венок Нобелевской премии – это наказ оберегать, лелеять каждый росток творческой мысли, творческой энергии, который появляется на чилийской земле. Но это неосуществимо, пока будет заброшена, лишена всяческого внимания та великая рудоносная жила – чилийский народ, – что даровала нам поэтический гений Габриэлы Мистраль. Мы должны вызволить наш народ из этого бедственного состояния, чтобы наши дети обрели возможность с предельной полнотой развивать свои творческие способности. Неруда целует «гордое и прекрасное араукано-испанское чело Габриэлы Мистраль».

В речи Неруды чувствовалось его особое, чистое личное отношение к Габриэле Мистраль. Его сближала с ней любовь к родине, к народу, однако они были совершенно разными. Небо и земля! Да. Неруда, как и Габриэла Мистраль, вышел из народа, и его талант мог бы легко пропасть, если б не эта особая целеустремленность, если б не вера в свое призвание, твердая воля – словом, те свойства характера, которые присущи и Габриэле Мистраль…

В те дни, когда вся страна испытывала чувство законной гордости, нашлось немало людей, которые поспешили заявить с известным злорадством, что Неруде во веки веков не видать Нобелевской премии. Он – коммунист, да и вряд ли такую высокую награду получит еще один поэт из маленькой страны, приютившейся на самом краю света.