Текст книги "Неруда"
Автор книги: Володя Тейтельбойм
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 52 страниц)
Нет, Пабло Неруда не был рожден для канцелярской работы! Хотя я видел, как он сидел, согнувшись над официальными бумагами с карандашом в руке. Весь 1932 год поэт нес ярмо однообразной и мучительной для него чиновничьей службы. И не будь у него двух должностей, ему бы не свести концы с концами. Четыреста песо в месяц в Библиотеке Министерства иностранных дел. Да их едва хватало на оплату захудалого пансиона на улице Санто-Доминго! Жалованье в Министерстве труда было чуть больше. Неруда чувствовал себя каторжником, приговоренным к галере. Мыслями он был весь в поэзии… В сумрачном зале «Постоялого двора коррехидора» Неруда проводит еще один поэтический вечер. В тот же год выходит в свет второе издание «Двадцати стихотворений о любви», лишь восемь лет спустя после первого издания. Пока еще поэт не получил настоящего признания у себя на родине. Много позже, когда Неруда из почти безвестного поэта стал знаменитостью, книга «Двадцать стихотворений о любви» преодолела «звуковой барьер». Ее общий тираж превысил миллион экземпляров. Кто-то назвал эту книгу «Песнь песней» испаноязычной поэзии. Да, творец «Песни песней» и творец «Двадцати стихотворений о любви» – поэты милостью божьей. Но наш Неруда не похож на царя Соломона.
В Библии сказано, что царь Соломон сложил три тысячи притч и одну тысячу пять песен. Что ж, наш поэт не отстал от мудрого царя. Царь Соломон описал все деревья, рассказал о ливанском кедре и даже об иссопе{76}, пробившемся к свету из каменной стены. Он поведал о зверях, о птицах, о змеях и рыбах. А Неруда посвятил целые книги птицам, разным яствам и грубой пище, «дому на песке», «бесплодной географии», «камням неба» и «огненному мечу». Посмертно изданная книга «Огненный меч» – новая версия библейской легенды о Мужчине и Женщине, которые пережили Вселенский потоп. Многомудрый и чувственный царь воздвиг храм и воспел женщину. Неруда всегда хотел быть настоящим зодчим и поэтом… Возлюбленная Соломона куда словоохотливее нерудовской Альбертины. Соломон вкладывает в ее уста прекрасные слова, рожденные истинной любовью.
«Доколе царь был за столом, нард мой издавал благовоние свое. Мирровый пучок – возлюбленный мой у меня, у грудей моих пребывает… как кисть кипера, возлюбленный мой у меня в виноградниках Енгедских. Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мной – любовь… Голос возлюбленного моего! Вот он идет… Время пения настало. И голос горлицы слышен в стране нашей…»
Рубен Дарио{77} сказал однажды, что нельзя найти женщины, равной Суламифи, и воспеть ее так, как воспел ее царь Соломон: «Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями». Неруда воспевал Женщину до конца своих дней, всю жизнь. Ни одну из его возлюбленных не звали Суламифью, но каждая была ею… Нет, к чилийскому поэту не приходила царица Савская, но он признался нам, что однажды выбрал в жены дочь владыки царства Мандалай, и не суть важно, что это лишь плод поэтического воображения. Наш поэт, не в пример творцу «Песни песней», не был женат на дочери фараона, но каждую из своих подруг он делал царицей, хотя ни одна из них не была знатного рода, а многие родились в бедных семьях. Царь Соломон обрел всесветную славу, был многоопытен в искусстве любви. Правда, на этот счет Библия весьма противоречива. В одном месте сказано, что у царя Соломона было шестьдесят цариц, восемьдесят наложниц, а девиц – без числа. Но Суламифь – чистая, совершенная голубица – одна-единственная. В другом месте Священного писания говорится, что у него было ни много ни мало – шестьсот жен и триста наложниц… Неруда не мог без смеха слышать слово «наложница». Одна из знакомых поэта состояла в гражданском браке с чилийским коммерсантом Висенте Наранхо. Это был донельзя забавный человек из нерудовского окружения. Во время одного судебного разбирательства ее назвали сожительницей, а потом, видимо для пущего эффекта, – «наложницей». Когда она рассказывала об этом Неруде, она хохотала до слез. Это архаичное слово звучало нелепо, дико, восстав, казалось, из глубины веков, оно пыталось отстоять нравы, предрассудки седой древности, доказать, что в мире ничего не изменилось…
Когда Неруда писал свою «Песнь песней», он был ужасающе беден, а царь Соломон баснословно богат. Ежегодный доход царя равнялся 666 талантам. Талант Неруды был из золота высшей пробы, но при этом в его кармане не было ни одного сентаво. Многомудрый царь властвовал над всеми землями от Евфрата до земель филистимлян, его владения граничили с Египтом. Наш поэт царил лишь в своих мечтах.
57. Речь «al alimón»Неруда теперь не голодает, обедает каждый день, но с деньгами по-прежнему туго, да и будущее весьма туманно.
Летом он уезжает на юг, в Пуэрто-Сааведру, и работает там над второй книгой «Местожительства». Поэт всматривается в море своего детства более зрелым, приметливым взглядом. Он пишет стихи, близкие «Песни отчаяния». Судя по строкам, что-то стронулось в душе поэта, что-то переменилось. Семейная жизнь уже в тягость, с Марукой ничего не ладится. По возвращении в Пуэрто-Сааведру поэт проникается тоской о том, что так полнило его сердце десять лет назад. Теперь это сердце «покрыто пылью».
«О, если б ты вдохнула жизнь в него, / оно б отозвалось глухим неясным гулом, / вагонным перестуком, давним сном у берега морского…». Былая любовь живет в нем, преследует, точно призрак. В Пуэрто-Сааведре поэт пишет «Южные воды», стихотворение, пронизанное мучительным чувством одиночества:
В Сантьяго, после летнего отдыха, отнюдь не безмятежного, Неруду ждет радостное событие: впервые выходит в свет его «Восторженный пращник». Эту книгу поэт не решался издавать целых десять лет. Теперь, за истечением срока давности, ему простятся «грехи молодости» – былые излишества чувственности и те откровенные влияния, о которых он скажет в вводном слове к «Восторженному пращнику».
Затем будет еще одна великая радость – первое издание «Местожительства». Неруда отчаянно боролся за судьбу этой книги еще в бытность консулом на далеких и горестных землях Востока. Мысль о публикации «Местожительства» буквально преследовала поэта. И свидетельство тому – письма к аргентинскому другу Эктору Эанди. Книгу так и не удалось издать ни в Испании, ни в Аргентине, несмотря на все старания и усилия испанского поэта Рафаэля Альберти и самого Неруды.
Эта книга вышла в Сантьяго. Ее издал Карлос Насименто, верный и, пожалуй, единственный издатель раннего Неруды… Т. С. Элиот называет апрель «жестокосердным месяцем» в своей поэме «Опустошенная земля», но здесь, в Чили, это благодатный месяц, отливающий осенним золотом. Для Неруды апрель стал счастливым месяцем, ведь из печати вышла книга, которая вызревала среди его безмерного одиночества в Чили, среди пронзительной тоски в британских и голландских колониях на далеком Востоке.
Для Чили тех времен, когда уровень издательского дела был весьма невысок, книга «Местожительство – Земля» выглядела просто роскошно… Вскоре Неруда снова поступил на дипломатическую службу в Министерство иностранных дел. 25 августа 1933 года он пишет отцу о своем назначении на консульскую должность в Аргентине. Впервые поэт обращается к нему с ласковыми словами: «Дорогой папа», из чего можно заключить, что родитель переменился к Пабло и готов поверить, что его беспутный сын, «ставший по глупости поэтом», сумеет заработать на хлеб и обойдется без отцовской помощи. Неруда уехал из Чили второпях, не успев проститься с отцом как подобает.
Министерство, утвердившее назначение Неруды, не выдало ему по всегдашней безалаберности денег на билеты. И вот тут его выручила Амалия, та самая несговорчивая и желанная вдова, за которой он ухаживал напропалую, упорно добиваясь ее расположения. Недоступная красавица одолжила ему тысячу песо на проезд.
В те годы Буэнос-Айрес – самый большой испаноязычный город – манил поэтов, мечтавших о признании. В Буэнос-Айресе Неруда быстро сводит знакомство со многими литераторами. Но так же быстро он приходит в уныние от настоящего потопа скучнейших деловых бумаг, за составлением которых проводит часто в консульстве все немногие месяцы, что ему довелось пробыть в Аргентине.
Правда, его жизнь скрашивает дружба с генеральным консулом Сократом Агирре, отцом темноволосой девочки по имени Маргарита. Эта девочка с живыми яркими глазами сдружилась с дядей Пабло, который обожал ходить ряженым в дни праздников. Судьба распорядилась так, что позднее Маргарита Агирре стала одним из лучших биографов Пабло Неруды.
Усталость от нудной канцелярской службы скажется с стихах, в настрое стихов, которые поэт напишет в аргентинской столице. «Случается, я устаю быть человеком». Поэт, с детства привыкший к зелени лесов, чувствует себя потерянным среди бесчисленных лавок, удушливых парикмахерских запахов, портняжных мастерских, «обвала товаров», среди лифтов и глаз «под стеклами очков». Он устает и от самого себя. От своих волос, от собственной тени. Вот бы устроить переполох, «прогуляться с острым зеленым ножом в руке». Он устал жить в сплошной тьме, словно «слепой корень». И зачем ему столько бед, одни беды? До чего надоело собственное лицо за тюремной решеткой! «Walking around» рассказывает о тяжелом душевном состоянии поэта. Все стихотворение «Безысходящее»[66]66
Перевод П. Грушко.
[Закрыть] заставляет его проклинать собственную жизнь, рухнувшую в «глубокий бумажный провал», «во мрак конторского распорядка». Ему отвратительны «званья и официальные действа», мерзки «министерства, учреждения и штемпеля…»
Он переводит стихи из сборника Джеймса Джойса «Камерная музыка» и публикует их на страницах журнала «Ревиста интернасиональ де поэсиа» в Буэнос-Айресе в 1933 году.
Отношения с женой вот-вот оборвутся… В их доме какое-то время живет чилийская писательница Мария Луиса Бомбаль, та кокетливая сумасбродка, что дерзко озорничала на главной площади в Темуко. В Буэнос-Айресе она написала два романа: «Последний туман» и «Одетая в саван». В ту пору Неруда увлекся ее сестрой – Лорето… Мария Луиса Бомбаль испытала на своем веку немало горя. Всю жизнь Неруда тянулся к ней… как к писательнице. Это ее он назвал «любимой огненной пчелкой». Спустя полвека поэт встретился с ней в Соединенных Штатах. Она уже не вставала с постели, но по-прежнему пила, чтобы хоть как-то заглушить боль разочарований и обид.
Встреча безмерно удручила Неруду.
Марука Ахенаар молча, с неизбывной печалью в глазах следила за всем, что позволял себе Неруда. Она была ему верной женой, но он все больше отдалялся от нее. Женщины в один голос твердили: Марука ему не пара. Подруги поэта, снисходительно улыбаясь, звали ее «гренадершей».
Неруде всегда хотелось найти в женщине материнское тепло – ведь он остался сиротой в младенчестве. Мария Луиса Бомбаль отказалась от этой «чести»: «Не все из нас годятся ему в матери…»
Настоящим подарком судьбы стало для Неруды знакомство и дружба с Федерико Гарсиа Лоркой, который приехал в Буэнос-Айрес на премьеру своей трагедии «Кровавая свадьба». Неруде, как и всем, приносили огромную радость встречи с испанским поэтом. В то время с Гарсиа Лоркой сблизились Оливерио Хирондо{78} и Нора Ланг, Пабло Рохас с женой – белокурой Ампаро Мон, Рауль Гонсалес Туньон{79}. Пабло Неруда был непременным участником бесшабашных, а порой «святотатственных» увеселений, которые длились до рассветного часа. Они отвлекали его от тусклого прозябания в конторе и от семейного разлада.
Блистательный Федерико затмевал на вечеринках нашего поэта своим остроумием, жизнелюбием, смехом, пеньем, зажигательной пляской. Пабло сам, без тени обиды, отходил на второй план. Гарсиа Лорка нередко садился за рояль и, импровизируя, создавал музыкальные портреты своих друзей. Неруду он «играл» в замедленном темпе. Накануне отъезда в Испанию Лорка сказал: «Мне не хочется возвращаться. Я скоро умру. У меня какое-то странное предчувствие».
Пабло нигде не изменял своей привычке шумно отмечать день рождения. В Буэнос-Айресе среди его гостей были Рамон Гомес де ла Серна{80} и Артуро Капдевилья{81}. В тот знаменательный вечер друзья устроили праздничную прогулку по городу, за ними следовало пустое такси. Это была выдумка Федерико. На вопрос, зачем они взяли такси, он отвечал – «для фасону». Вот так вся развеселая компания добралась до ресторана «Рыбка» в районе Ла-Бока.
Через много лет, 19 октября 1956 года, Неруда, выступая перед студентами в конференц-зале Чилийского университета, сказал, что Федерико Гарсиа Лорка – самый счастливый человек, какого он знал в жизни. И вспомнил, что познакомился с ним в доме аргентинского писателя Рохаса Паса. По странному совпадению Рохас находился при смерти в те самые минуты, когда Пабло говорил о нем в Чилийском университете…
Задним числом Пабло признался, что едва не погубил Федерико, когда они были в гостях у одного из аргентинских миллионеров. В поместье этого латифундиста было все, что полагалось, – и рукотворное озеро, и высоченная башня. Неруда вместе с одной прельстительной красавицей в белом наряде поднялся на самый верх этой башни. Гарсиа Лорка весьма охотно играл роль «сводника». Опьяненный свежим ветром, что вольно гуляет по бескрайней пампе, Неруда смело ринулся в любовную атаку. Ночь была темная, почти беззвездная. Федерико почему-то решил, что настал самый подходящий момент кричать во весь голос: «Да здравствует Поэзия!», «Да здравствуют все противники Ортеги-и-Гасета{82}!» От избытка чувств испанский поэт начал громко звать на башню других гостей. Неруда рассердился на него, а тот, пустившись вниз по лестнице, упал и чуть не сломал ногу. «Я сказал ему: „Господи, что ты за дурень!“» А этот «дурень» был величайшим поэтом Испании, самым обаятельным из друзей Неруды. Их соединяла поэзия, что всегда служила верным мостом между Испанией и Америкой.
Оба поэта считали, что один из главных строителей поэтического моста, переброшенного через Атлантический океан, непростительно, незаслуженно забыт. Забыт человек, который написал эпическую «Песнь во славу Чили» и «Песнь Аргентине».
В 1933 году Пен-клуб Буэнос-Айреса устроил банкет в честь Неруды и Гарсиа Лорки. Когда Федерико сел в одном конце длинного стола, а Пабло Неруда – в другом, устроители банкета, да и все приглашенные, недоуменно переглянулись. Первым взял слово Неруда. Он встал и торжественно произнес: «Дамы…» А с противоположного угла подхватил Гарсиа Лорка: «И господа! Вы, должно быть, знаете, что в корриде есть прием, метко названный „al alimón“[67]67
Детская игра, когда две группы поочередно поют или выкрикивают стихи (исп.).
[Закрыть], когда быка дразнят сразу два тореро, прикрываясь одним плащом…» Вслед за Лоркой чилийский поэт объявил, что они с Федерико будут выступать вдвоем, как бы бросая вызов почтенной публике, и «призовут на трапезу того, кто давно сокрыт мраком самой огромной из смертей… Мы призовем того, кто когда-то был несравненным супругом Жизни и, расставшись с ней, навсегда овдовел… Мы будем повторять его имя, пока оно не восстанет во всем своем могуществе из неправедного забвенья».
Лорка говорит, что стоит лишь назвать это имя, как «вдребезги разобьются бакалы, взлетят над столом вилки… Назовем же имя поэта Америки и Испании! Это – Рубен…» «Дарио», – заканчивает фразу Неруда и обращается к собравшимся с вопросом: «Где у вас в Буэнос-Айресе площадь имени Рубена Дарио?» И Лорка: «Где памятник Рубену Дарио?» И снова Неруда: «Он так любил парки. Где же парк Рубена Дарио?» Затем вопрос Лорки: «Или хотя бы цветочный магазин, где в память о Рубене Дарио продавали бы только розы? Он покоится в „родной земле“ Никарагуа под ужасающим львом из мраморной крошки… Одним-единственным прилагательным этот поэт мог вызвать шум леса… С грустным ироническим сомнением он провел рукой по коринфской колонне, что простояла века». Лорка блистательно сказал о том, какое богатство принес Рубен Дарио своей родине:
«В Испании он, воистину испанский поэт, учил зрелых мастеров и школьников, учил с той удивительной душевной щедростью и всеохватной широтой, какой так недостает нынешним поэтам. Он был учителем Валье Инклана{83}, Хуана Рамона Хименеса{84}, братьев Мачадо{85}. Нива нашего благородного языка впитала живительную влагу и едкую соль его поэтической речи. Со времен Родриго Каро{86}, братьев Архенсола{87} и Хуана де Аргихо{88} испанский язык не знал такого празднества слов, такого дерзкого столкновения согласных, такого неистового сиянья, такой совершенной формы, как у Рубена Дарио. Он прошел по Испании, как по родной земле, и все ему было близким – от полотен Веласкеса, костров Гойи, грусти Кеведо{89} до пышущих румянцем крестьянок Мальорки».
А Неруда скажет, что, коль скоро нет памятника Рубену Дарио на земле, надо создать ему памятник нерукотворный «в воздухе, в горних просторах». И Лорка захочет возложить к его подножию «ветвь алых кораллов – кровь поэта… биение, трепет его нервов, точно сноп лучей, запечатленных на фотографии… его затуманенный, отрешенный взгляд, взгляд поэта, чье богатство – мириады слез. И все его изъяны… мучительное похмелье, завораживающий дурной вкус, бесстыдное многословие, что согревает человеческим теплом лавину его стихов…».
В 1982 году впервые была опубликована «Голубка внутри, или Стеклянная Рука. Вопросник в стихах, составленный в городе Буэнос-Айресе бакалавром доном Пабло Нерудой и иллюстрированный рукою дона Федерико Лорки». Дело в том, что это произведение долгие годы существовало в одном-единственном экземпляре. Он был подарен донье Саре Торни де Рохас Пас. Голубка, вышитая зелеными нитками, украшала переплет из мешковины. Уникальная книга сама по себе является библиографической редкостью, но главное – это творение двух великих поэтов; один написал стихи, а другой сделал рисунки. В этой книге нет ничего веселого, праздничного. Она открывается грозным пророческим стихотворением «Одна лишь смерть». В нем таится предчувствие близкой смерти поэта-художника. Не прошло и двух лет, как погиб Гарсиа Лорка. В книге угадана и смерть, настигшая второго поэта, который написал эти строки: «Я приплыву в тот порт, / где живет Она в мундире адмирала». Или – генерала? Предощущение смерти выразит тот, кто иллюстрировал книгу «Голубка…». На последней странице он сделает грозный рисунок и собственноручно напишет: «Отрубленные головы Федерико Гарсиа Лорки и Пабло Неруды – авторов этой стихотворной книги…»
Федерико возвращается в Испанию, а вскоре туда уедет и Пабло Неруда. 28 марта 1934 года он отправит из Буэнос-Айреса письмо сестре Лаурите:
58. Приезд в дом праматери«…Я не хотел писать тебе до срока, что меня посылают в Испанию, в Барселону. Похоже, я отправлюсь туда в ближайшее время. Как только узнаю о дне отъезда, тут же сообщу».
В мае 1934 года Неруда ступил на испанскую землю. Однако имя поэта приплыло туда на несколько лет раньше – «на борту его книги». Рафаэль Альберти с присущим ему артистизмом и обаянием рассказывает, как все было… Той зимней ночью, когда к Альберти попала рукопись, так восхитившая его, лил проливной дождь. Но давайте обозначим эту историю геометрической фигурой – треугольником, и назовем условно «угол» Рафаэля Альберти «третьим». Ну, а во главу угла, само собой, поставим Неруду, ведь он должен быть «первым», поскольку первый рассказал о книге своему аргентинскому другу Эктору Эанди в письмах – пусть Эанди будет «вторым», – и послал ему рукопись в Буэнос-Айрес. А Рафаэль Альберти – «третий», замыкает эту триаду.
Итак, в один из дней в подвальном баре отеля «Насиональ» эта рукопись легла на стол, заставленный пустыми бутылками! Лишь одну непочатую бутылку должны были торжественно распить в честь рукописи под названием «Местожительство – Земля». Поэта, автора этой рукописи, в Испании почти никто не знал. Рукопись принес секретарь чилийского посольства Альфредо Кондон (впоследствии он напишет статью о Неруде, и наш поэт отнесется к ней весьма благожелательно). Но тогда Альфредо лишь выполнял поручение, вернее, просьбу Карлоса Морлы Линча, министра-советника посольства и близкого друга Федерико Гарсиа Лорки. Сразу же после первого чтения «Местожительства» Альберти пришел в невероятное волнение. Его заворожили, околдовали эти стихи, совершенно непохожие на все, что писали в Испании. Он захотел немедленно узнать об их авторе как можно больше. Это консул Чили на Яве – сказали ему, он пишет не только стихи, пронизанные тоской и одиночеством, но и шлет во все стороны света письма с мольбой о помощи. Больше всего этот поэт тоскует по испанской речи. Месяцами ему не случается сказать ни слова на родном языке… Рафаэля Альберти взволновала не только книга «Местожительство», но и нелегкая участь ее автора, которого забросило на чужбину, в какую-то экзотическую даль, где он томился и чувствовал себя погребенным заживо. Рафаэль Альберти все более восторгался стихами Неруды и носил его рукопись с собой повсюду. Приходил с ней в кафе, в бары, на литературные беседы-тертулии и в упоении читал стихотворение за стихотворением.
Альберти одним из первых вошел в содружество поклонников молодого чилийца, который с какой-то далекой неведомой Явы взывал к сочувствию, к поддержке в надежде, что молодые поэты Испании откликнутся на его слова. Вот имена его первых испанских друзей: Артуро Серрано Плаха, Хосе Эррера Петере, Луис Фелипе Виванко… Они только-только ступили на поприще поэзии. Подобно Диогену, отправились они среди бела дня на поиски издателя стихов молодого чилийца. Но их усилия не увенчались успехом. Рафаэль Альберти обхаживал Педро Салинаса, переводчика Марселя Пруста, надеясь, что тот сумеет пристроить стихи Неруды в журнале «Ревиста де Оксиденте». В ту пору Рафаэлю нужен был влиятельный посредник, поскольку и он, как и его собрат Гарсия Лорка в Аргентине, позволил себе в Мадриде во всеуслышание оскорбительно отозваться о «верховном первосвященнике» журнала – философе Ортеге-и-Гасете. В конечном счете кое-что получилось: журнал опубликовал несколько стихотворений из книги Пабло Неруды… Рафаэль открыл новое литературное имя, которое не могло не привлечь внимания читателей. Время от времени испанский поэт писал письма своему далекому и страждущему другу. Ответные письма не обходились без просьб. Неруда, страшась и стыдясь грамматических и орфографических ошибок, молил как можно скорее прислать хороший словарь испанского языка.
В 1931 году Рафаэль Альберти решил попытать удачи в Париже. Он свел знакомство с одной молодой аргентинкой – это о ней Неруда весьма скептично писал Эктору Эанди, – которая пообещала издать «Местожительство – Земля». Звали ее Эльвира де Альвеар, и она, возможно, была особой влиятельной или с большими деньгами… Не кто иной, как ее секретарь, молодой кубинский писатель Алехо Карпентьер, послал по ее поручению телеграмму Неруде, где говорилось, что он получит аванс в пять тысяч франков. Телеграмма пришла, деньги – нет. Как известно, с парижским изданием «Местожительства» тоже ничего не вышло. После всех неудач с этой рукописью Альберти дал себе клятву: никогда не браться за издание чужих книг. «Я пообещал, а выполнить обещание не сумел».
Много лет спустя на моих глазах Неруда предпринимал все усилия, нажимал на все пружины, чтобы издать «Поэта на улице», книгу стихов своего confrère[68]68
Собрата (фр.).
[Закрыть] – так он называл Рафаэля Альберти.
Я тоже был причастен к судьбе «Поэта на улице» в Латинской Америке… Неруда написал восторженное предисловие и выразил в нем всю свою благодарность испанскому поэту Рафаэлю Альберти, восхищаясь и его жизнью, и его стихами.
Однако в нашем стоячем болоте Неруда наталкивался на те же препятствия, что подстерегали Альберти двадцать лет назад, когда он обивал пороги, чтобы издать в Испании книгу стихотворений чилийского поэта, отторгнутого от мира, поэта, заброшенного судьбой на далекие острова Востока. Неруда сопоставил обе ситуации и, поразмыслив над ними, сделал вывод: даже те поэты, что вышли на улицу, не в силах одолеть твердолобых политиканов и хоть как-то влиять на издательский выбор.
После бесплодных попыток опубликовать «Местожительство – Земля» Альберти долгое время ничего не знал о своем далеком друге… Однажды какой-то человек взбежал по лестнице его дома в Мадриде и, чуть сбившись с дыхания, сказал: «Я – Пабло Неруда. Приехал и сразу – к тебе. Здравствуй. Жена стоит внизу. Не пугайся: она – великанша». Все это было утром 1933 года. Рафаэля несколько покоробили слова Неруды насчет жены, он принял их за неудачную шутку. Но увидев Маруку, поэт едва совладал с собой, чтобы не ахнуть от изумления: женщина и впрямь была непомерно высокой.
Вместе со своей женой Марией Тересой Леон Рафаэль подыскал жилье для Пабло и Маруки, тот самый «дом цветов», который в годы гражданской войны обратился в груды развалин.
Попав в Мадрид, я совершил паломничество к тому месту, где когда-то стоял «дом цветов». Там, видимо, уже не один год высилось безликое многоквартирное здание.
Рафаэль стал одним из первых политических наставников Неруды. Он вспоминал, что Пабло по приезде в Мадрид чистосердечно признался: «Я ничего не смыслю в политике. Мне близки по духу анархисты, потому что я лично могу делать лишь то, что хочу». Его журнал «Зеленый конь», где сотрудничали молодые и самые яркие поэты Испании, отстаивал принципы «нечистой поэзии», открытой всему, что рождает жизнь. Но проблем политических этот журнал не касался.
Херардо Диего, составитель антологии испанской поэзии первых трех десятилетий двадцатого века, познакомил читающую Латинскую Америку с блистательным «поколением 27 года». С Нерудой, как он сам говорил, у него были «весьма любопытные параллели и расхождения». Но при этом Херардо Диего безапелляционно утверждал, что прежде других оценил и осмыслил поэзию Неруды. Ничтоже сумняшеся, он говорит, что нерудовские стихи попали в Испанию, в Европу, проторенной дорожкой – через Францию. В октябре 1926 года в журнале «Фавораблес Пари поэма» – в свет вышли лишь два номера – был опубликован большой отрывок из книги Неруды «Порыв стать бесконечным». Должно быть, по иронии судьбы, по «капризу» истории литературы это произведение заметил и потом опубликовал в Испании один поэт, с которым у Неруды позднее были самые плохие отношения, настолько плохие, что Неруда не убоялся дать ему оскорбительное прозвище – Хуан Тарреа[69]69
Хуан Рогоносец (исп.).
[Закрыть]. А дело было так: Хуан Ларреа случайно обнаружил в редакции кем-то брошенный или забытый журнал с фрагментом «Порыва стать бесконечным» и загорелся желанием опубликовать его в испанской печати. Он даже выслал Неруде один экземпляр журнала с его стихами. А наш поэт написал ему, что, строго говоря, это его первая публикация в Европе. По сути, Хуан Ларреа и его друг Сесар Вальехо{90} уже знали поэзию Неруды по книгам «Собранье сумерек и закатов» и «Двадцать стихотворений о любви». На их взгляд, обе книги были замечательные, но грешили излишней романтичностью, отвлеченностью. По их тогдашним воззрениям, это можно было считать серьезным изъяном.
Зато «Порыв стать бесконечным» вызвал у них особый интерес. Факт сам по себе весьма примечательный, поскольку Неруда неоднократно сокрушался, что эта книга незаслуженно осталась незамеченной критиками и читателями. Поэт считал, что именно «Порыв» являет собой поворот к новой эстетике.
В разных провинциях Испании возникло немало пылких, увлеченных нерудистов. Фернандо де ла Преа, объездивший всю Латинскую Америку и, разумеется, посетивший Чили, открыл в 1927 году книжную лавку. Он обратился к Херардо Диего с просьбой помочь представить Неруду испанским читателям.
Однажды Карлос Морла Линч{91} пригласил к себе в мадридский дом Херардо Диего и показал ему первое издание «Местожительства», ту самую книгу, которая была издана стараниями Карлоса Насименто. Книга была такого большого формата, что не вставала на книжную полку… В доме ждали и Федерико Гарсиа Лорку, но он почему-то не пришел, хотя и обещал. Лорка посетил Морлу Линча двумя-тремя днями позже. Игра чилийского пианиста Клаудио Аррау привела его в полный восторг. Об этом сказано в воспоминаниях Мануэля де Фальи{92}, а уж он лучше других знал, как глубоко понимал и любил музыку Гарсиа Лорка.
Херардо Диего познакомился с Нерудой вскоре после его приезда в Испанию. Именно в это время на Херардо Диего свалилось, точно с неба, путешествие на Филиппины. Неруда, как истинный знаток всего, что касается Востока, дал испанскому поэту немало дельных советов и вдобавок подарил ему свой белый летний костюм, в котором легче переносить жару. Правда, костюм пришлось ушить: Пабло к тому времени располнел – прибавил целых двадцать килограммов… Помимо всего, он снабдил Херардо Диего книгой о путешествии по прибрежным странам Индийского и Тихого океанов. И хотя книга была издана в XIX веке, поэт полагал, что она с успехом заменит ему путеводитель.
5 мая 1934 года Неруда переезжает в Барселону. Его привлекает чеканная, почти металлическая звонкость каталонского языка, острый живой ум тех, кто им владеет. Говоря по-испански, каталонцы как бы вырезают «профиль каждого слова» и наполняют незамутненной прозрачностью каждый звук. В короткое время Пабло сводит тесное знакомство с барселонскими писателями и поэтами. Это уже время жестоких репрессий в Астурии. «Черное двухлетие»{93}, которое густой свинцовой нависью протянулось над бурлящей Испанией…
Неруда сближается со многими левыми каталонцами. Среди его новых знакомых – социалисты, коммунисты. Есть и анархисты, в те времена они играли существенную роль в политической борьбе.
Неруду все больше и больше интересует каталонская поэзия.
