Текст книги "Неруда"

Автор книги: Володя Тейтельбойм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 52 страниц)

62. Поэты и их четвероногие друзья

История этих собак еще больше сблизила двух поэтов. Альберти помнит все до мельчайших подробностей. Однажды поздним вечером, когда Мадрид потонул в густом тумане, Пабло нашел на улице израненную собачонку. Он принес ее к себе. Но у него в доме не было террасы. А у Альберти – была. Пабло позвонил своему confrère. «Приноси», – согласился тот. «Она напоминала, – рассказывал Альберти, – серебристую хризантему». «Оставь ее у меня», – сказал он. «Как мы ее назовем?» – «Давай назовем – Ниебла[72]72
  Туман (исп.).


[Закрыть]».

Ниебла прошла с Альберти всю войну и, по его словам, вела себя как храбрый солдат. Она узнала, что такое бомбежки. Во время одной из них в ее тело вонзился осколок стекла. Когда франкисты подошли к Мадриду, эту собачку вместе с семьей Альберти эвакуировали в Левант. А позже, когда Кастельон-де-ла-Плана оказался в окружении, свекровь Рафаэля не смогла оттуда выбраться. Рафаэль твердо верит, что Ниеблу, которая оставалась на попечении его свекрови, взяли в плен и расстреляли.

Оба поэта: истово любили собак. Спустя десять лет в Сантьяго наш поэт восторженно рассказывал Рафаэлю Альберти о Кабулько, огромном псе, которого он привез с вулканических берегов озера Эсмеральда. И о Чуфлае. У этой собаки, по словам Неруды, была странная причуда – она кусала всех англичан подряд. Позднее у него снова появилась собака по кличке Кутака, в память о той, что спасла его от верной гибели под колесами вагона. Они предавались воспоминаниям о своих собаках в тот день – 7 ноября 1936 года, – когда Пабло привез Рафаэлю Альберти в «Альянс интеллигенции» свое стихотворение «Песнь в честь матерей убитых ополченцев-милисиано». Альберти решил опубликовать его в журнале «Моно асуль». Испанский поэт говорил, что это самое проникновенное стихотворение о Гражданской войне в Испании.

А в ту встречу они оба, «сняв шляпы», вспоминали о своих четвероногих друзьях военной поры и мирных дней, «о верных друзьях времен чудесных, грозных…».

63. Доброе гостеприимство

С первых дней Неруда чувствует себя в Испании как в собственном доме. Он неразлучен с испанскими молодыми поэтами. Сначала это Гарсиа Лорка и Альберти, а чуть позже и самый молодой – пастух овечьих отар Мигель Эрнандес. Но жизнь не прямая линия, прочерченная по линейке. Да и в литературе не все воды текут в одном направлении. В Испании бурных тридцатых годов набирает силу поколение поэтов-«отцеубийц», поэтов, готовых жестоко расправиться со своими предшественниками. Однако эта поэтическая молодежь, ополчившаяся против старшего поколения, выделяет особо некоторых «стариков» и готова считать их своими учителями. В полную силу творят великие старики: Мигель де Унамуно, Антонио Мачадо, Хуан Рамон Хименес. Позднее поднимутся во весь свой рост Хорхе Гильен, Херардо Диего, Педро Салинас, Федерико Гарсиа Лорка, Рафаэль Альберти, Висенте Алейсандре – столпы, твердыня самой новой поэзии. Их роднит острота мировосприятия, постоянное общение друг с другом, но это совсем разные поэты, и порой между ними вспыхивают серьезные нелегкие споры.

Неруда попадает в «родительский дом» испанского языка в переломное, смятенное время. На его глазах круто меняется политический календарь страны. Во многих поэтических кругах стрелки часов все еще не переведены. Зато в других – часы явно спешат.

Все отчетливее проступают приметы литературного обновления, расцвета поэзии. Эстетическая революция, что произошла в таком далеком и таком близком Париже, всколыхнула испанскую литературу, дала ей мощный импульс. И даже привела к расколу сюрреалистов. Тем не менее большинство испанских стихотворцев почитает строфу, усердно оберегает рифму, как прежде, стремится сохранить четкий ритм, упорядоченность. Словом, возделывает поэзию-сад.

«Местожительство – Земля» – верительные грамоты, с которыми Неруда высадился на Иберийский полуостров. Стихи этой книги подобны сумрачному накату прибоя, поэтическая мысль подчас прихотливо ускользает, с трудом поддается разгадке.

Пабло верит, знает наперед, что Испания, куда он приехал, непременно обогатит его духовно.

С поражением Республики завершается испанский период жизни нашего поэта. Позднее, в одном из выступлений – оно состоялось в театре «Митре», в Монтевидео, 24 марта 1939 года, – Неруда скажет, чему должны учиться латиноамериканцы у испанской литературы и чем он сам обязан Испании.

«Там я понял, что нашему латиноамериканскому романтизму, нашей вулканической структуре недостает того исходного гармонического единства, которое в Испании до этой страшной войны готово было раскрыть все свои возможности. На моих глазах тайна сближалась с точностью, классицизм со страстью, прошлое – с надеждой».

К испанской публике, к испанцам Неруду привел самый авторитетный, самый известный из поэтов – Федерико Гарсиа Лорка. Мало кто мог бы сделать это с такой душевной щедростью, как Лорка. Он представил Неруду студентам на поэтическом вечере в Мадридском университете

6 декабря 1934 года. И его слова оказались словами удивительного прозорливца. Лорка произнес их в честь Неруды, но, если вдуматься, они определяют суть всего лучшего, что есть в латиноамериканской поэзии и, более того, точно труба герольда, как бы возвещают, пророчат рождение нового латиноамериканского романа, который уже в пятидесятые годы завоюет испанских и европейских читателей.

«И вот я говорю, что вам предстоит услышать истинного поэта, того, кто шлифовал свои чувства и свой слух совсем в ином мире, который нам мало понятен. Этому поэту боль ближе рассудка, смерть ближе философии, а кровь собственного сердца ближе чернил. Его поэзия полна таинственными голосами, которые он, по счастью, еще не разгадал. Этот человек уже постиг, что поистине бессмертны и вечны ласточка и камыш, а не холодная щека каменной статуи. Далеко не у всех таких поэтов подлинный природный голос Америки. Многие вторят испанцам, у других отчетливо слышны чужестранные рулады, большей частью – французские. Но это не относится к великим поэтам. У больших, настоящих поэтов хрустит свет – слепящий, романтичный, жестокий, таинственный, льющийся через край. Свет самой Америки! Глыбы, громады, что вот-вот рухнут, сорвутся; поэтическая строка, висящая на паутинке, свитой пауком над самой пропастью, легкий оскал ягуара в улыбке, мощная волосатая рука, играющая кружевным платочком. Эти поэты вернули безоглядную дерзость, раскованность великому испанскому языку и приблизили его к родникам нашей классики. Эта поэзия, не стыдясь, крушит признанные образцы и каноны, она не боится выглядеть смешной и плачет в голос посреди улицы».

Еще в 1927 году Неруда несколько дней провел в Мадриде. По пути на Восток. Никому, похоже, не было до него дела. Зато спустя семь лет его ждал восторженный прием. Он сам рассказывал, что книга «Местожительство – Земля» быстро получила огромную известность. В Испании Неруда снова обрел веру в себя, в свой поэтический дар. Он убедился, что в его поэзии слышно биение жизни, потому что она сотворена человеком, который трудится без устали, проникая, пробиваясь в недра самого себя, точно чилийские шахтеры, что работают под толщами морского дна и выходят наверх, на вольный воздух с весомой и зримой добычей. Его поэзия была глубоко личной, как его печаль, его слезы.

В Испании Пабло видит, что постепенно на первый план выходит поколение молодых поэтов, которые, по его убеждению, ничуть не уступают поэтам «золотого века». Ему повезло: он попал на испанскую землю вовремя, в чрезвычайный час ее истории.

На глазах этого смятенного латиноамериканца рождалась Республика, рождалась в стране, которая три столетия властвовала почти на всем Латиноамериканском континенте… Нет, Неруду не встречала толпа, когда он сошел с поезда. На перроне мадридского вокзала стоял лишь один человек с букетом цветов – Федерико Гарсиа Лорка. Но это дорогого стоит!

Можно ли сравнить сердечность испанских поэтов, их готовность пойти навстречу с тем предвзятым холодком, с теми препятствиями, которые выматывали ему душу в Чили? Или с летаргической отчужденностью в Рангуне, Коломбо, на Яве? Пабло, не стесняясь, признается – он счастлив. И впрямь, испанские поэты приняли его с удивительным радушием. Едва вышел первый номер журнала «Зеленый конь» – его собственноручно набрал Мануэль Альтолягирре, – все единогласно решили, что руководить журналом должен Неруда. Испанцы проявили такое искреннее расположение к Пабло Неруде, что выпустили отдельным изданием, да еще с посвящением поэту, его «Три песни о материях» из второй книги «Местожительство – Земля». Поистине редкий пример бескорыстия, великодушия и солидарности в литературном мире!

Слова посвящения – чистосердечное и благородное признание поэтического таланта Неруды.

Под словами стоят подписи тех, кто навсегда вошел в историю испаноязычной поэзии. Вот как начинается это посвящение:

«Чилийцы прислали в Испанию огромного поэта – Пабло Неруду. Он наделен такой творческой мощью и так глубоко понимает свое поэтическое предназначение, он пишет с такой горячностью сердца, что созданная им поэзия, самобытная, проникновенная, умножит славу испанского языка. Мы, поэты и поклонники молодого и блистательного таланта Америки, публикуем эти строки – новый плод его творческого гения, – желая лишь показать, какая яркая личность этот поэт и каких высот он уже достиг. Мы, группа испанских поэтов, пользуемся счастливой возможностью еще раз сердечно приветствовать Пабло Неруду и с особым удовольствием выразить публично все свое восхищение его творчеством, которое стало новым, правдивым словом нашей Поэзии. Рафаэль Альберти, Мануэль Альтолягирре, Луис Сернуда, Херардо Диего, Леон Фелипе, Федерико Гарсиа Лорка, Хорхе Гильен, Педро Салинас, Мигель Эрнандес, Хосе А. Муньос Рохас, Леопольдо и Хуан Панеро, Луис Росалес, Артуро Серрано Плаха, Луис Фелипе Виванко».

64. Черты сходства

По мнению многих, приезд Неруды в Испанию сыграл в литературной жизни страны не менее важную роль, чем приезд Рубена Дарио сорока годами раньше. Повлиял ли Пабло Неруда на испанскую поэзию? Да, бесспорно, но при этом он не сделал ее нерудовской поэзией, а лишь дал совершенно новый посыл, новое направление. Почти все испанские поэты стали его друзьями. А учеником, последователем – никто. Одному поэту он протянул в тяжелый момент руку помощи, как настоящий собрат по перу. Это был тридцатилетний Мигель Эрнандес. Неруду тронул, задел за душу молодой деревенский парень, с лицом, похожим на «только что выкопанную картофелину», который явился к нему и принес вольный запах слежавшегося навоза, тлеющего на горном склоне, запах цветения апельсиновых деревьев и «в губах пенье соловья».

Мигель Эрнандес приехал из Ориуэлы. Он был в числе тех, кто объединился вокруг Рамона Сихе, издававшего журнал неокатолического толка – «Гальо крисис». Неруда высказался со всей откровенностью по поводу этого журнала:

«Дорогой Мигель, к сожалению, я должен сказать, что мне не нравится „Гальо крисис“. От него, по-моему, идет слишком густой запах церкви. Все тонет в туманном ладане… Давай, дорогой пастушок, возьмемся лучше за настоящие дела и создадим другой журнал».

Вскоре Мигеля нельзя было узнать. Он рвет с журналом «Гальо крисис» и с его издателем – Сихе… Из письма Мигеля Эрнандеса к одному из приятелей видно, как глубоко он переживает горе нового друга, как сердечно привязался к нему. Испанский поэт доверительно пишет Хуану Герреро, отправляя ему издание «Трех песен» Неруды, что «у Пабло есть дочь. Ей всего десять месяцев, и она очень тяжело больна. Я буду вам бесконечно благодарен, если вы найдете хорошего детского врача…». Он хочет увезти Неруду к себе на родину, пусть тот увидит его родные места, Кабо-де-Палас… Хорошо бы узнать, сможет ли он пожить на острове Табарка или где-нибудь еще. Мигель Эрнандес уже знает, что Неруде по душе море, что там он сумеет вспомнить хоть на миг бескрайний простор океанских вод у Пуэрто-Сааведры.

Никто не испытал такого глубокого потрясения от «Местожительства», как этот молодой поэт, приехавший в столицу из глухой испанской деревни. Вот что он говорит в статье, помещенной в газете «Соль» от 2 января 1936 года:

«Я не могу не рассказать о том невероятном восторге, в который меня привели строки книги „Местожительство – Земля“. Я готов засыпать себе глаза песком, или прищемить пальцы дверью, или вскарабкаться на верхушку сосны – самой высокой и недоступной. Так я лучше сумел бы выразить неистовое шквальное восхищение, которое вызвал во мне этот поэт исполинской мощи. Я страшусь писать о его книге и вряд ли смогу передать словом все, что кипит во мне. Я пишу, но пишу со страхом».

Критика утверждает, что под влиянием Неруды и Алейсандре молодой поэт Мигель Эрнандес полностью отказался от классических форм и его стихи вольно и стремительно потекли по собственному руслу. Что же, если критика права, то это благодатное влияние: Мигель Эрнандес дал простор всему, что сдерживал, что рвалось наружу, и со временем стал великим поэтом Испании и всей испаноязычной поэзии Америки. Именно «Местожительство – Земля» – веское доказательство того, что метрика вовсе не главное условие для Поэзии…

Переполненный восхищением, Мигель Эрнандес слагает вдохновенную «Оду с вином и кровью в честь Пабло Неруды».

Политика все смелее вторгается в нечистую поэзию, все увереннее чувствует себя рядом с «лунным светом», с печалью, с «люблю тебя»… «Кто страшится дурного вкуса, у того кровь становится льдом», – вот нерудовская формула, предостерегающая от опасности, которая таится в холодном поэтическом мраморе.

«В доме поэзии ничто не живет долго, кроме того, что написано кровью сердца и проникает в другие сердца». Вспомните: «Кровь сердца ближе чернил…»

В те годы в Мадриде живет пламенный поэт Аргентины – Рауль Гонсалес Туньон, твердый, убежденный коммунист, которому не страшен «серый волк» политической борьбы. Ему послушна вся поэтическая клавиатура. Друзья собираются на шумные тертулии в «доме цветов» у Пабло Неруды или в пивной у Почтамта, и до рассвета не смолкают их горячие споры о роли поэзии в переломное время.

Вот что сказал Мигель Эрнандес в прологе к книге своих стихов «Ветер народа», которую он посвятил Висенте Алейсандре: «Пабло Неруда и ты подарили мне вечные образцы поэзии».

Мигель Эрнандес навсегда остался для Неруды певцом земли, дающей силы для политической борьбы. «В твоей поэзии / дыханье борозды, / порывы ветра, глина, / волнение хлебов, пески. / Поэзия твоя с кувшином левантийским схожа, / алмазом в ней сверкает серп и молот, / прорезывая мглу родной Испании…»

Неруда не раз говорил о том, какую великую роль сыграл Рафаэль Альберти в его жизни.

«Огромное влияние на становление моих политических и общественных взглядов оказала вся деятельность Рафаэля Альберти, который в те времена был известным поэтом и поборником революционных идей…»

А молодого Эрнандеса пестует уже Неруда, и тот начинает воспринимать мир иначе, что сразу сказывается на его поэзии, драматургии, публицистике. Однако характер, сущность поэзии Мигеля Эрнандеса, как до войны, так и после, определяются не литературными влияниями, а мощью его поразительного и самобытного таланта, его жизненной судьбой. Исторические обстоятельства делают Мигеля Эрнандеса, темпераментного и щедро одаренного человека, не просто народным поэтом, пишущим о войне, а воистину – великим поэтом Испании.

Его духовный наставник и еще недавний друг Рамон Сихе, чувствуя, что проигрывает битву за душу своего ученика, называет имена ненавистных ему врагов: «нерудизм (какой ужас, этот Пабло и сельва, этот безудержный ритуальный нарцисс со звериными промежностями, заросший густой шерстью в срамных местах…), алейсандризм, альбертизм».

У Неруды с Рафаэлем Альберти сложился прочный союз двух confrères, причем поначалу Альберти обладал более зрелым политическим и общественным видением, чем Пабло Неруда, только-только приехавший в Испанию.

К Лорке наш поэт относился как к родному брату. Да разве не Лорка, светоносно улыбаясь, первым распахнул перед Нерудой двери испанского дома, разве не он встретил его как дорогого гостя на солнечной испанской земле, где сам уже был прославленным и всеми любимым поэтом!

К Эрнандесу Неруда испытывал нежность, как к младшему брату, вернее, как к повзрослевшему сыну, который приносит «запах дождем омытого клевера, / запах теплой золы амаранта, / и навоза, дымящегося / по вечерам на склоне горы».

Неруду восхищала, зачаровывала поэзия Мигеля Эрнандеса, «собранная в золотой початок». Как собственное горе, переживал он арест Мигеля, его жизнь за тюремными решетками при Франко и его трагическую гибель. Неруда делал все, чтобы вырвать друга из неволи. Но ничего не получилось. Всю жизнь Неруда казнился тем, что ему не удалось спасти Мигеля Эрнандеса. И лишь вера в силу его поэзии, неподвластную времени, утешала его.

«Из самой земли говорил он, / из самой земли говорить будет вечно».

65. Споры и раздоры

Кое-кто из испанцев считал, что Неруда попал в Испанию в качестве консула волей самого дьявола, вернее, сатаны. Да, да, этот чилиец – дьявол во плоти, и его главная цель – исковеркать, изничтожить испанскую поэзию как таковую. Само собой, что раньше других это открытие сделал несравненный рыцарь «чистой поэзии» Хуан Рамон Хименес.

Битва разгорелась не на жизнь, а на смерть. Искры летели во все стороны. И это столкновение было неотвратимым, неизбежным.

Столкнулись, сшиблись две противоположные, противоборствующие концепции. Концепции поэзии чистой и поэзии нечистой. Тишина, сосредоточенность как нечто извечное, закономерное – против страстности, против прорыва в новые пределы, в новые сопряжения с антилирическим миром обыденных вещей, против нагромождения всего и вся. Упорядоченность и равновесие, изощренная прозрачность стиха, с одной стороны, и утверждение стихии, душевной горячности, вселенского водопада и гомона рынка – с другой. Стремление к совершенной, безукоризненной форме у одних, нагромождение предметов и чувствований, груды каких-то непригодных вещей – у других.

Таким именно и увидел «Местожительство – Земля» испанский поэт Хуан Рамон Хименес. По его мнению, в «Двадцати стихотворениях о любви» куда больше уважения к поэзии. Быть может, потому, что в мелодике стихов этой книги ему захотелось обнаружить свое влияние. После смерти Хуана Рамона Хименеса среди его личных бумаг критик Рикардо Гульон обнаружил страничку с заметками к какой-то статье или конспект-памятку, где означены все его претензии к чилийскому поэту:

«Доводы против Неруды. Мое влияние в „20 стихотворениях о любви“. Мои стихи из „Лабиринта и лета“. Мои стихи из „Поэзии и красоты“. Его стихотворение. Тагор – Х. Р. Х. Тема. Не подписывать. Телефон. Его заметка в „Соль“. Банкет в честь Сернуды. Бергамин. Мой силуэт в „Испанцах“. Мой ответ. Вторая песнь любви к Сталинграду. Чилийский консул прославляет коммунистов».

Строго говоря, здесь не просто несогласие, размолвка двух людей. Хуан Рамон Хименес и прежде обрушивался с критикой на тех молодых поэтов, которые приняли с распростертыми объятиями Пабло Неруду.

Странная, необъяснимая история, происшедшая задолго до этого конфликта на другом континенте, за морями-океанами, стала спичкой, от которой вспыхнул большой пожар. Чилийский журнал «Про» обвинил Неруду в плагиате, увидев сходство Шестнадцатого стихотворения из «Двадцати стихотворений о любви» с Тридцатым стихотворением из «Садовника» Рабиндраната Тагора^{94}, которое перевела на испанский язык Зенобия Кампруби, жена Хуана Рамона Хименеса.

Вдобавок ко всему, редакционная статья первого номера журнала «Зеленый конь» уязвила самолюбие Хуана Рамона Хименеса. Нет, никто не назвал его имени в этой статье, но Хименес совершенно уверен, что это камень в его огород. Это новое Евангелие, это новоиспеченное «Ars poetica», где допустимо все что попало – мешки угольщиков, следы ног, пальцев, пот, дым, запахи мочи и лилий, оживший, точно из плоти, костюм с жирными пятнами, творящий бесстыдство, разнузданное вожделение… Нет, не может быть и спору, статья направлена против него, против Хуана Рамона Хименеса. Он вне себя от ярости.

И не он один. «Литературный листок» в Барселоне публикует гневную статью с нападками на «Зеленого коня», странного обитателя американской фауны, могутного жеребца, который «скачет по испанской литературе, словно по огромному загону, разбрасывая по сторонам горячий и влажный навоз».

Хуан Рамон Хименес не намерен отмалчиваться. Он, как и прежде, публикует афоризмы в газете «Соль», в колонке, название которой говорит само за себя: «С подавляющим меньшинством». Там поэт и вознес свой голос, чтобы дать подобающий ответ в высоком стиле. Он разделил поэзию и поэтов на две категории: «Друзья и поэты, приверженцы бреда и точности. Зеленый конь может нестись с удивительным совершенством, а бриллиант может сверкать в самом неподходящем месте».

23 февраля 1936 года Хуан Рамон Хименес снова идет в атаку. Он публикует в газете «Соль» статью, в которой отстаивает принципы чистой поэзии как единственно органичной, всепроникающей, истинной и жизнеспособной. Только такая поэзия, по мысли Хименеса, имеет право на существование. Сторонников нечистой поэзии он называет «желторотыми поэтическими птенцами». Пока что Хуан Рамон Хименес непреклонен и категоричен. Он считает, что чистая поэзия как бы наделена чувством ответственности. Та ее половина, где правит сознание, разум, держит ответ за вторую половину, где властвует подсознание.

Литературная герилья с перекрестными ударами походила временами на боксерский матч.

На одной из своих лекций – это было в 1936–1937 годах, во время поездки по Кубе и Пуэрто-Рико, когда в Испании уже вспыхнула гражданская война, – Хуан Рамон Хименес снова садится на своего любимого конька. На сей раз под обстрелом творца андалусской элегии «Платеро и я» не один Неруда (хотя он и главная мишень), а еще и те испанские и латиноамериканские поэты, что дерзнули изменить «свое поэтическое русло».

Шквальный огонь обрушивается на Висенте Уйдобро и с особой яростью на Пабло Неруду. Оказывается, это он, Неруда, искалечил Эрреру-и-Рейсига, Сабата Эркасти, Парру де Риего. «Гибельная разрушительная зараза» не миновала тех, кого Хуан Рамон Хименес именует «испанскими уйдобристами» – Хуана Ларреа и Херардо Диего, и, само собой, сюрреалистов – ведь они самые настоящие нерудисты, хотя Неруда назван в этой инвективе «безъязыким странником». Пытаясь найти всему этому какое-то объяснение, Хуан Рамон Хименес говорит, что «текучая, расплывчатая, несфокусированная» экспрессия Неруды много понятнее в «безбородой» Америке, чем в Испании, «насчитывающей тысячелетия». Но потом он перевернет все с ног на голову. Нет, не Пабло Неруда оказывает воздействие на испанскую поэзию, а Испания на Неруду и Уйдобро, ибо такие поэты, как Морено Вилья, а позднее Лорка, Альберти, Алейсандре, прошли по тому же пути, но они в большей степени отличаются и собственным стилем, и собственным поэтическим мышлением. Все это сказано в лекции-докладе, недвусмысленно названном «Духовный кризис в современной испанской поэзии».

Тяжелая артиллерия бьет по разным целям. Хуан Рамон Хименес не щадит и тех, кого он именует «поэтами-профессорами»: Хорхе Гильена, Педро Салинаса, Херардо Диего и Дамасо Алонсо.

Ничего нового тут нет. Давние, застарелые распри. Любопытно читать на страницах «Затерянной рощи» (великолепные, но, к сожалению, незаконченные мемуары Рафаэля Альберти) о том, как постепенно распадались теплые дружеские отношения между этими поэтами. Дело дошло до откровенных раздоров. «Я узнал, что Альберти водит компанию с цыганами, с подозрительными бандерильеро[73]73
  Участник корриды, вонзающий в быка бандерильи – острые пики с флажками.


[Закрыть], со всяким сбродом. В общем, сами понимаете: он – пропащий человек». Куда обиднее Хуан Рамон отзывается о драматургии Гарсиа Лорки. После премьеры «Марианы Пинеды», когда вся пресса в один голос заговорила о «молодом авторе с большим будущим», Хуан Рамон Хименес сокрушался: «Бедный Лорка. Он больше ни на что не годится!» «Кровавая свадьба», которую Хуан Рамон даже не удосужился посмотреть, не «больше чем заурядная сарсуэла[74]74
  Вид музыкальной комедии.


[Закрыть]». Автор «Грустных напевов», допускавший существование только «чистой поэзии, одетой в невинность», которую он «любил, как родное дитя», вдруг увидел, к своему ужасу, что ее «оскверняют какие-то негодяи».

В 1939 году Хуан Рамон Хименес еще более резко и определенно высказывается о Неруде:

«Великий плохой поэт, поэт хаоса… он коряво перелагает самого себя, перепевает других… неумело использует то, что принадлежит ему, и то, что ему не принадлежит, путает зачастую оригинал с переводом… Это невероятно небрежный реалист с неумеренной романтической выспренностью».

Как видим, Хуан Рамон, поборник «чистой поэзии», пускает в ход «нечистые» обвинения. Добавим, что это не последний выпад испанского поэта против Неруды…