Текст книги "Неруда"

Автор книги: Володя Тейтельбойм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 52 страниц)

122. Дома́ и женщины

Однажды, давая интервью, Неруда на вопрос, что он изучал в университете, ответил: «Сначала – архитектуру и французский язык». Архитектуру? Возможно, он и побывал на нескольких лекциях, но потом забросил занятия. Стоит ли жалеть об этом? Пожалуй. Ведь Неруда был прирожденный архитектор. Он всегда затевал какое-нибудь строительство. И это были отнюдь не безумные предприятия, потому что все его дома были доведены до конца и обставлены по его вкусу и желанию, за исключением последнего, на холмах Ло-Курро. Он имел обыкновение советоваться с архитекторами передовых взглядов: с испанским республиканцем Родригесом Ариасом, чилийцами Фернандо Кастильо Веласко, Карлосом Мартинером, Рамиро Инсунсой, Раулем Бульнесом.

Однако общая идея нового дома почти всегда принадлежала самому Неруде. В помощники он обычно брал скромного умельца, мастера из Исла-Негра, чутко угадывавшего все свойства древесины, ясно видевшего ее прожилки и сучки, искушенного в тайнах дикого камня, кирпича и гвоздей. Этот человек с его практической сметкой и большим опытом умудрялся решать любые головоломные задачи, которые возникали по ходу строительства домов весьма прихотливой архитектуры. Замечательное было зрелище, когда мне удавалось наблюдать их вместе – крупного, в толстом свитере и в жокейской шапочке Неруду и низенького, тщедушного, очень опрятного человечка с ясным и строгим взглядом. Слушать их размеренную, исполненную достоинства беседу было истинным наслаждением; Пабло ценил Рафиту, и Рафита, Рафаэль Пласа, тоже высоко ставил товарища по работе, знавшего толк в том, как возводить стены, строить гараж и как укрепить тяжелую фигуру, украшавшую нос корабля, некогда бросившего якорь в Вальпараисо.

Ни единой ноты подчиненности не было в голосе плотника-художника. Ни единого по-хозяйски высокомерного слова не звучало в речах поэта. Они оба испытывали взаимное уважение, высоко ценили присущее обоим мастерство и ни с чем не сравнимое умение понимать друг друга с полуслова во всем, что касалось дела. Отношения Неруды и Рафиты говорят о многом. Видя их вместе, я невольно думал: вот встретились два мастера, знающие свое дело и умеющие работать.

Неруде принадлежало три дома. Один, «Лос Гиндос», был священным очагом Делии. Во втором, в Провиденсии, свила укромное гнездышко Росарио. А в третьем, в Исла-Негра, он бывал с каждой из них.

Делия часто уезжала из Сантьяго одна, и тогда Неруда слегка приоткрывал завесу таинственности над приютом любви. У меня сохранилась записка:

«Дорогой Балалайка, безобразие, что у тебя нет телефона. Если тебе срочно надо будет повидать меня, то сегодня я в Провиденсии, звони по номеру 24–57. Завтра до половины двенадцатого я дома и оттуда поеду в аэропорт встречать Делию, которая прилетает рейсом „SAS“. Хорошо бы ты составил мне компанию. В машине есть место, я бы мог заехать за тобой. Позвони. Для твоей статьи тебе пригодилась бы заметка одного иезуита, напечатанная в „Диарио илюстрадо“, и соображения Шомьо в письме ко мне. Я мог бы завтра передать тебе эти материалы».

Из записки видно, что в те времена он жил на два дома и при этом опасно пренебрегал осторожностью. Такое положение не могло не привести к катастрофе.

123. Разрыв

На деньги, полученные вместе с Ленинской премией, Неруда начал строить дом на улочке Маркес-де-ла-Плата. Он купил участок на склоне холма Сан-Кристобаль, возле зоопарка, откуда доносилось рычание диких зверей. Раньше на этом месте стояла старинная водяная мельница «Сан-Кристобаль», вид был самый живописный, и Неруда сразу же в него влюбился. Да, строить дом надо именно здесь, на поросшем деревьями холме. А в патио будет журчать вода.

Жилье получилось совершенно необычайным, с террасами на разных уровнях, одним словом, в нем было что-то от архитектуры инков. Снизу, где был вход через калитку со стороны тупика, в котором жили скульптор Марта Кольвин и давний друг Неруды фотограф Антонио Кинтана с женой уругвайкой Кетой, строение походило на дома южной Испании. На первом этаже находилась маленькая столовая и несколько крошечных спален. Наверх вела металлическая лесенка, украшенная белыми арабесками. Нечто подобное я видел в итальянском фильме пятидесятых годов, там по такой лесенке герои поднимались и спускались откуда-то, где происходили или должны были происходить основные события. В доме у Неруды она вела в гостиную, где во всем чувствовалось его присутствие и висел портрет женщины с двумя головами. Тут владычествовала рыжая королева, это были владения Косолапки. Из гостиной несколько ступеней вели в спальню с одним широким ложем, на спинке которого сплелись в вензеле выжженные буквы «П» и «М».

Дом Неруды продолжал карабкаться вверх по холму – поэт надстроил еще и студию, где запирался, чтобы работать. Но это было позднее.

Тем временем он жил по-прежнему в «Лос Гиндосе». Туда к обеду приходили друзья. После второго блюда поэт начинал задремывать и без лишних слов отправлялся спать. Но спал не дома. Он уезжал в «Часкону», и рев диких зверей из зоопарка ничуть не мешал его послеобеденному отдыху. В ту пору он отлучался из дому, никого не предупреждая. Уходил каждый день. Все видели, что назревает драма. Однако никто об этом не говорил, во всяком случае с Делией.

Неруда становился все беспечнее. Делия почти не ездила в Исла-Негра. Там подолгу вместе с поэтом жила Росарио. Прислугу не меняли, и она выполняла распоряжения обеих хозяек. Поэт никого ни о чем не просил, но почему-то полагался на сдержанность слуг.

Однажды у Матильды в доме в Исла-Негра возникло недоразумение с одной из служанок, девушка отправилась к Делии и рассказала ей все.

Гордость Делии была уязвлена, и она тут же порвала с Пабло. Знала ли Делия раньше об этой связи? Быть может, и знала, почти наверное, но не имела того последнего подтверждения, какое ей так безжалостно предоставили.

Делия была сражена. Неруда тоже страдал. С самого начала связи с Матильдой при полном ее согласии было решено, что брак с Делией – уже в ту пору чисто номинальное супружество – будет сохранен. Пабло исполнилось пятьдесят, Делии – семьдесят. В общем, победил естественный ход вещей. Пабло хотел жить, любя настоящей любовью и в то же время не разрывая законный брак. Он не хотел причинять страдания Делии. Вовсе не по политическим причинам он так долго сохранял не существовавший на деле брак, он просто считал своим долгом избавить Делию от страданий.

С Матильдой его связывала только любовь. Им не нужен был официальный брак. Матильда сама признавалась, как много значило для нее ежедневное ожидание, она даже боялась утратить эти волнующие переживания. К тому же Матильда не ревновала к Делии. Она говорила, что иначе и быть не могло, ведь она понимала, что Пабло принадлежит ей безраздельно, даже когда он находится у жены. Их тайная любовь продолжалась восемь лет.

В тот вечер, когда Делия узнала все, Пабло позвонил мне и попросил приехать на улицу Маркес-де-ла-Плата. Он был один. Матильда ушла, чтобы дать ему время обдумать все наедине с собой. Когда я приехал, он сказал мне: «Прошу тебя о великом одолжении. Передай Делии мое письмо».

Мне пришлось ждать – письмо еще не было готово. Он сел за длинный столик у входа, под привезенной из Италии картиной, на которой был изображен пустынный пейзаж, и несколько часов подряд зелеными чернилами писал Делии прощальное письмо. Я взял книгу и стал читать. Прочитал, взял другую. Я понимал, что такое письмо быстро и легко не напишешь. Поздно ночью я отвез дописанное письмо другу Делии Луису Куэвасу Маккенне. Думаю, ни он, ни я никогда не узнаем, что было в этом письме. У нас нет на это права. Но наши отношения с Делией изменились и только через несколько лет начали приходить в норму.

Тогда Пабло мне говорил: «Она горда, как настоящая басконка». Если бы не эта гордость, которой, как он считал, Делия была обязана своему рождению на берегах Бискайского залива, то, вполне вероятно, она могла бы по-прежнему жить с Пабло и на много лет пережила бы его, несмотря на состязание с возрастом, которое ей приходилось вести.

Известие о разводе взволновало все окружение Делии и Пабло и раскололо их друзей на два лагеря. Разорвались крепкие связи: так, навсегда отошел от Пабло друживший с ним всю жизнь Томас Лаго. Почувствовали себя оскорбленными и бывшие возлюбленные Неруды, в том числе Альбертина. Эта предшественница Делии, по полному праву входившая в круг близких друзей Пабло, не примирилась с вторжением неизвестной ей женщины, которая при этом была моложе ее.

124. Человек-невидимка становится видимым

Когда в начале 1954 года вышли в свет «Оды изначальным вещам», разразилась буря иного рода, сравнимая лишь с той, что бушевала вокруг «Виноградников и ветра». Поэта упрекали даже за то, что строки в «Одах» – короткие. Некоторые утверждали: он нарочно так пишет, чтобы побыстрее заполнялись страницы.

Католический священник Франсиско Дуссуэль выступил с нападками на оды в «Диарио илюстрадо», называя их материалистическими, марксистскими и антихристианскими. Он обнаружил в этой книге и богохульство. Священник корил поэта за то, что он лишил бедных ореола святости, ведь для Неруды бедность вовсе не была «вечным уделом человека».

Падре Дуссуэль был не единственным, кто предал оды проклятию. Лосада опубликовал книгу в Аргентине, и католический журнал «Критерио», который возглавлял монсеньор Франсесчи, опубликовал статью фрая^{137} Верисимо, где автор, называя Неруду «великим поэтом», тем не менее предостерегает католическую молодежь от «опасного яда», заключенного в этой книге, хотя выражает надежду, что Неруда непременно достигнет «истинной родины», то есть небес в религиозном понимании. В статье нет явных обвинений. Неруда – подлинный, настоящий, а вот последователи его все фальшивы. Фрай Верисимо скорбит, что читателю не хватает картины внутренней, духовной жизни поэта. «Мы не видим его нравственного, теологического лица». На взгляд католического критика, Неруда вторгается в метафизический миропорядок. Провозгласив своим местожительством Землю, поэт отвергает надежду, спасение, свет небесный. Забавно: Неруду, в ту пору безудержного оптимиста, священник рисует неизлечимым пессимистом, низринувшимся в бездны глубочайшего отчаяния. «Ощущаешь леденящее дыхание ужаса, когда пытаешься заглянуть в бездонный мрак этой души, этого человеческого существа, добровольно покинувшего небо, которое, казалось бы, взывает к нему каждым своим проявлением, каждым словом, каждым биением его собственного сердца». Далее автор выражает надежду, что, быть может, поэт уже готов внутренне к духовному перерождению, которое выведет его на дорогу света.

Действительно. «Книга од» – свидетельство перемен в поэзии Неруды. Но не тех, на какие уповал незадачливый пророк фрай Верисимо. Наступал новый период, которому предшествовали резкие переходы и постепенные изменения в поэтическом видении Неруды. Конечно, огромное расстояние разделяет эту книгу и «Местожительство – Земля, I». Они различны и по форме и по сути. Когда поэта спрашивали об «Одах», он говорил, что хотел написать простую книгу о простых вещах, свободно избирая темы. Он страстно желал разрушить представление о себе как о поэте одной тональности. Поэзия XX века почти полностью порвала с эпическим жанром. Он попытался создать что-то в этом роде, написав «Всеобщую песнь». На свете нет ничего, что должно исключить из круга поэзии. Например, сейчас почти не пишут о том, к чему раньше обращались чуть ли не все, – скажем, о луне. Надо и нам вернуться к луне, солнцу, ветру, вернуться ко всему, что есть в мире.

Газета «Насьон», выходящая в Буэнос-Айресе, высказала мнение, будто в «Одах изначальным вещам» Неруда хотел дать перечень всего сущего в мире. Поэт ответил: «Еще очень много дел… Как и всем поэтам, мне осталась вся вселенная и кое-что еще».

Кроме того, Неруда написал эту книгу, чтобы показать молодым поэтам, какой заряд прекрасного заложен в самых простых вещах.

В стихотворении «Человек-невидимка», предваряющем книгу, воплощена его поэтика тех лет. Он любит все, что написано поэтами прошлого, но посмеивается над их преувеличенным вниманием к собственному «я» – ведь это не дает им возможности заметить и другие местоимения. А его желание – быть со всеми: «Эту песню поет человек-невидимка, / он поет ее вместе со всеми людьми»[159]159
  Перевод О. Савича.


[Закрыть]. Книга поражает разнообразием, как восточный базар. В ней есть все – оды Америкам, Анхелю Кручаге, артишоку, атому, буре, Сесару Вальехо, Вальпараисо, весне, взгляду на птиц, вину, воздуху, времени, Гватемале, дождю, жизни, зависти, земле, зданию, зиме, критике, каштану на земле, книге, лаборантке, Ленинграду, лету, луковице, любви, Мальвениде, меди, морю, надежде, народным поэтам, нити, номерам, ночи, огню, одежде, одиночеству, осени, печали, плодородию земли, помидору, простому человеку, простоте, птицам Чили, радости, Рио-де-Жанейро, синему цветку, спокойствию, супу из морского угря, счастливому дню, тревоге, третьему дню, хребту, часам в ночи, шепоту, энергии, ясности. Таков алфавитный перечень тем, как будто позаимствованный из энциклопедического словаря; но эта попытка доказать, что все они обращаются в золото поэзии, если, подобно царю Мидасу, их касается поэт.

Перечень представляется в самом деле исчерпывающим. Но поэт отвечает вызывающей улыбкой: «А я напишу еще одну книгу и назову ее „Новые оды изначальным вещам“». И в 1955 году он выпускает эту книгу в свет. Темы снова самые разные, иногда это вечные темы, иногда же они поражают своей необычностью, противоречат сложившемуся представлению о поэзии, например «Ода колючей проволоке», «Ода носкам», «Ода несчастливому дню», «Ода печени». Казалось бы, в этой второй книге од поэт, которого один критик назовет «вещистом», исчерпал до конца список всех возможных предметов.

Но нет, осталось много вещей, которые Неруда будет по-прежнему воспевать в одах. И то ли из озорства, то ли из полемического задора издаст еще и «Третью книгу од». Это поэзия неутомимого наблюдателя жизни. У себя в Исла-Негра он часто зовет меня побродить по лесу, в котором столько таинственного. Мы садимся. Вековые стволы испещрены шрамами, опутаны паутиной. Тишина. Лес словно замер, такое бывает в кино. Но потом, читая «Оду лесу», я понял: поэту от роду дано видеть то, чего не видят другие.

В своих произведениях Неруда сводит и литературные счеты. В 1956 году он пишет «Оду оскорбленному плуту» в ответ на критические выпады, которые считал безосновательными. В доме, выстроенном из его од, есть место всему, в том числе «Оде вальсу „На волнах“», вальсу, дорогому его сердцу, благоухающему забытым прошлым. Нашлось там место и «Оде счастливому путешествию» – о странствиях поэта по планете и возвращении к его большеглазой любви.

125. Никакая война не длится сто лет

Даже после того, как лютеране откололись от римско-католической церкви, война длилась все же не сто лет; так и страсти, вызванные разрывом Пабло и Делии, постепенно утихли, хотя у Делии, уже на склоне лет, конечно, что-то надломилось в душе. По городу ходили слухи о ссорах и взаимных обвинениях бывших супругов, некоторые из них, как искры из костра, долетали до рассеянных по всему свету друзей, но потихоньку все улеглось.

Делия, которая за двадцать лет жизни с Пабло забросила живопись, снова стала писать своих огромных изломанных лошадей. Атмосфера в «Мичоакане» изменилась, Делия даже перестала упоминать это название, она говорила просто «Лос Гиндос» или улица Линча, 164. Мастерскую она устроила в бывшей застекленной столовой, выходившей в парк и всегда залитой солнцем.

Дом уже не был тем проходным двором, каким он иной раз казался при Неруде. Кончились застолья, за которыми привечали званых и незваных, причем настолько никто не интересовался, какие люди сидят за столом, что однажды, уже за десертом, выяснилось: высокий, похожий на Бориса Карлова^{138} мужчина – не кто иной, как начальник секретной службы правительства, которое в доме Неруды уважением не пользовалось.

Началось тихое царствование покинутой Делии; наконец-то она действительно стала полновластной госпожой изящных бесед, она излучала очарование, плавала, как лебедь, по водам высоких идей и с восхитительным апломбом высказывалась по всем вопросам.

По прошествии нескольких месяцев Пабло, окончательно поселившийся в «Часконе» с Матильдой, но пристально интересовавшийся жизнью Делии, так как очень хотел, чтобы она воспряла духом и стряхнула уныние, охватившее ее после мучительного разрыва, узнал, что в его бывшем доме «Лос Гиндос», теперь принадлежавшем Делии, сложился новый литературно-художественный кружок друзей. И вздохнул с облегчением.

Сам Неруда перенес все это спокойнее. Наконец-то кончилась изматывающая двойная жизнь. Теперь уже не было необходимости бежать куда-то после обеда. И не надо больше притворяться, даже можно открыто признать родное детище, которое сиротой при живом отце бродит по свету, громко крича: «Папа! Папа!», а Неруда упорно отрицает свое отцовство. Детище это – «Стихи Капитана».

Пабло очень хотел детей от Матильды. Хотела и она… Матильда вспоминает:

«Я трижды не донашивала, последний раз потеряла ребенка уже на шестом месяце. Чтобы сохранить его, я почти полгода пролежала в постели. И тогда Пабло решил: хватит, больше рисковать мы не будем. Он сказал: „Я возненавижу ребенка, если с тобой что-нибудь случится…“»

Завершилась предыстория любви, которая вспыхнула в один прекрасный день 1946 года, а позже, в Мехико, когда Неруда болел, связала их прочными узами. С тех пор они долгие годы встречались и расставались в аэропортах разных стран, и, даже окруженные звуками иноплеменной речи, притворялись, что незнакомы друг с другом. Они разлучались, чтобы встретиться вновь то на улицах Парижа, то в Трансильвании, где по ночам горят глаза графа Дракулы^{139}. Лисичка была сотворена из глины Ньюбле, но, побывав с любимой в самых разных точках земли, Неруда видел в ней не только черный керамический кувшин из Кинчамале, но и амфору из Помпеи, города, который ждал две тысячи лет, когда с него снимут тяжелое покрывало лавы, города, расположенного недалеко от Капри, где они впервые зимой 1951 года спокойно делили кров.

Итак, с тайнами было покончено, они открыто жили в «Часконе» и в Исла-Негра. Они были счастливы. «Хоть это никому не интересно, – писал поэт, – но мы счастливы. Мы подолгу живем вдвоем на безлюдном чилийском побережье. Но не летом, когда выжженный солнцем берег становится желтым, как пустыня, а зимой, когда от прохлады и дождей распускается зелень и все покрывается желтыми, синими и пурпурными цветами».

Потекла размеренная жизнь, в которую, естественно, входили и поездки, и ежедневная работа над стихами, и даже болезни, когда Неруде запрещали разговаривать и он общался с людьми посредством писем. 17 января 1958 года я получил из Исла-Негра письмо:

«Валентин, ты уже знаешь, что врач на два месяца запретил мне разговаривать. То-то порадовался бы Хувенсио Валье. Я доволен – думали, что у меня кое-что посерьезнее. У меня есть блокнот, куда я записываю свои великие мысли, например: „Когда мы будем обедать?“ Кошмар! Мы так вас ждали, но из-за моей немоты никак не можем принять вас. Скажи Корреа [Корвалану], что к концу марта мне, вероятно, станет лучше. Вернется ли голос? Через месяц Тельо будет обследовать меня. Обнимаю, П.».

В день, когда в Чили официально начинается осень, он прислал мне письмо.

«Исла-Негра, 21 марта.

Дорогой Володя,

с горлом стало получше благодаря компрессам, которые мне ставит Косолапка. Иветта [Жуа] приезжает из Вальпараисо в воскресенье, мне жаль, что вы ее больше не повидаете. Если можешь, приезжай. Мы здесь до конца страстной недели. Я заканчиваю книгу и доволен ею. Пришла посылка от Хосе. О получении сообщи и передай ее от моего имени нашему другу. Скоро я набросаю план пропагандистской кампании и тот самый манифест.

На побережье – никого. Это чудесно. Погружаешься в нечто серое, влажное – куда лучше, чем яркое солнце. Нет никакого желания возвращаться в цивилизованные места.

Обнимаю, П.».

Однако в уединение Исла-Негра проникают голоса из внешнего мира. 11 августа он присылает мне две написанные от руки странички. «Дорогой Володя, я хорошо потрудился (писал письма), а завтра начинаю работать по-настоящему». Его беспокоят и возмущают постоянные козни против Кубы, происки Организации американских государств. Он пишет: «Относительно письма в ОАГ. Поскольку Фидель не приехал, я останусь здесь до пленума. Но письмо я написал и хочу, чтобы ты показал его Лучо^{140}. Если содержание его удовлетворит, пусть печатают, может быть, даже на листовках, их можно будет вручить каждой делегации. Оригинал, который я тебе посылаю, передайте сеньору Море». И секретарь ОАГ, как и все делегации, получил послание Неруды в защиту Кубы.