Текст книги "Неруда"

Автор книги: Володя Тейтельбойм

Мы приехали в порт Вальпараисо – встречать «Виннипег». На пристани собрались толпы народу. Пассажиры – каким чудом все они уместились?! – услышали с берега родные испанские песни: «Пятый полк», «Куда ты идешь, смуглянка?», «Тамборилеро» и другие. Эти песни, ставшие родными для чилийцев, прозвучали как своеобразное «Добро пожаловать», обращенное к людям, совершившим долгое томительное путешествие по нескольким морям, через Панамский канал, затем по Тихому океану, где их подстерегала грозная опасность. Нет, речь вовсе не об акулах. Испанских беженцев стерегли немецкие подводные лодки… Но испанцы прибыли наконец в Чили, в страну, растянувшуюся на краю географической карты мира, и увидели порт, который казался с палубы огромной многоярусной подковой. Они сразу ощутили чувство родства с людьми, встретившими их песнями, которые они пели в бою.

В Сантьяго, на вокзале Мапочо, забитом до отказа людьми, испанцев ждал такой же сердечный прием. Чилийцы понимали, что к ним приехали люди, прошедшие через страшные испытания и потери, и старались делать все возможное, чтобы беженцы сразу увидели, что смогут начать новую жизнь на чилийской земле. Сложным оказалось размещение испанцев в Сантьяго, где тогда было очень мало гостиниц. На время многие нашли гостеприимный приют в частных домах.

Закончив все свои дела, вернулся в Чили и Пабло Неруда. Он тоже плыл через Панамский канал. По приезде поэт встретился с некоторыми испанцами, прибывшими в Чили на «Виннипеге». Да… Неруда всерьез относился к словам нашего гимна, где поется, что Чили – «кров всех притесненных».

Он мечтал, чтобы его испанские друзья, и в первую очередь поэты, переехали на Юг Чили, в его родной край. Разве что Висенте Алейсандре не мог приехать туда: он заболел, остался в Мадриде и почти не выходил из своего дома на улице Веллингтониа, в квартале, где полно зелени и цветов, между Куатро Каминос и молодым университетским городком. Неруда мечтал, чтобы Рафаэль Альберти поселился в Чили, но тот выбрал Аргентину, где больше издательств, где кипит литературная жизнь.

Свыше девятнадцати лет прожил Рафаэль Альберти в Аргентине – без паспорта, без права передвижения. А всего в изгнании испанский поэт провел сорок лет: двадцать четыре года – в Аргентине и шестнадцать лет – в Италии.

Неруда не терял надежды удержать в Чили поэтов. Он говорил Артуро Серрано Плахе и Висенте Саласу Виу: «Единственные друзья по Испании, по тамошней моей литературной жизни – это вы. Мне так хочется собрать здесь всех! И я не отступлюсь. Сделаю все, чтобы мои друзья из Мексики, из Буэнос-Айреса, из Санто-Доминго, из Испании переехали к нам сюда».

Неруде очень хотелось собрать их всех на чилийской земле… О, если б можно было воскресить мертвых! Только представить: Гарсиа Лорка в Сантьяго!.. А как Пабло горевал по Мигелю Эрнандесу! Ведь казалось, что с его переездом в Чили все устроилось. Мигель Эрнандес был освобожден из тюремного заключения по личному ходатайству кардинала Баудрильярта перед самим Франко. Князь церкви был уже почти слепым. Стихи в честь Святого причастия, которые Эрнандес написал еще юношей, кардиналу читали вслух. Растроганный до глубины души этими стихами, кардинал решился просить за поэта. Мигель Эрнандес жил в Чилийском посольстве в Мадриде и оттуда написал Неруде: «Я собираюсь в Чили. Сейчас еду в Ориуэлу за женой…» Эта поездка оказалась роковой. Поэта снова схватили, снова бросили в тюрьму, и живым он оттуда не вышел.

В статье, написанной для журнала «Ке убо?» (Сантьяго) и опубликованной 20 апреля 1940 года, Неруда рассказывает о том, что для него значила встреча с Испанией.

Совсем недавно завершилась одиссея парохода «Виннипег». Вслед за ним вернулся в Чили и наш поэт. Он понимал, что Испания расширила кругозор его мышления, и верил, что помог испанцам лучше разобраться в сущности того, что названо им «самым сокровенным, самым потаенным, вне времени – и до и после войны…».

«Вы помогли мне намного больше, вы одарили меня, приехавшего из страны, где столько грубой зависти, злопыхательства, веселой, заботливой дружбой. Поначалу я поразился высоким достоинством вашего интеллектуального общения. С того момента, когда вы приняли меня как своего, как близкого вам по духу, я настолько поверил в самого себя, в свою поэзию, что не колеблясь встал в ряды борющегося народа. Ваша дружба, ваше благородство оказали мне куда более действенную помощь, чем все ученые трактаты.

Думаю, что сегодня этот простой путь, что мне открылся, остается единственно верным для всей творческой интеллигенции».

Когда Неруда 2 января 1940 года сошел с парохода на чилийскую землю, я встретился с ним и взял у него интервью для журнала «Ке убо?». Он передал мне для публикации стихотворение «Гимн и возвращение». Это была последняя страница, посвященная эпопее «Виннипега». Перевернув ее, поэт целиком отдался всему, чем жила и дышала его родина. Неруде выпало судьбой искать по всему свету заблудших детей, «поднимать павших». Но теперь настало время вглядеться в то незнаемое, в то загадочное, чем стала для него родина – «капелька света, сияющая на темном американском небе». Сможет ли родина сохранить свет, который он назвал «трудным»?

У поэта был прозорливый глаз, живое биение мысли и настоящая мудрость. Он знал, что в его краях защищать свет – труднейшая задача.

В 1940 году в Буэнос-Айресе выходит книга, которая по праву считается первым основательным и глубоким исследованием творчества Неруды. Она называется «Поэзия и стилистика Пабло Неруды». Ее автор – испанец Амадо Алонсо. Прошло более сорока лет со дня ее появления… В рассуждениях автора есть немало спорного. Но тем не менее его книга положила начало серьезному изучению творчества Неруды. Нерудоведение имеет авторитетных представителей почти во всех странах Америки, Европы и Азии. Нерудоведы, или нерудисты, регулярно проводят семинары и «круглые столы». Неруде и его творчеству посвящаются международные симпозиумы и многочисленные публикации.

Амадо Алонсо сделал предметом своего исследования поэзию раннего Неруды, включая период «Местожительств». По его мысли, Пабло Неруде той поры присуще нарастающее самоуглубление, тоска и раздвоенность «Апокалипсиса без бога». До «Местожительств» Неруда как бы упивается красотой печали, смакует грусть, но «боль неизбывную» он познает до конца лишь в «Местожительстве». Подзаголовок книги Амадо Алонсо говорит сам за себя: «Попытка толкования герметической, закрытой поэзии». Но ведь испанский литературовед публикует свою книгу, когда в поэте уже произошли глубокие перемены. Неруда уже вырывался из заточения к свету, к ясности. В его жизни идет серьезная ломка, он создает иную поэзию.

И толчком, причиной всему – Гражданская война в Испании.

Друзья Неруды смыкают ряды. Почти каждый вечер они собираются у поэта в «Лос Гиндосе». Пьют, едят в свое удовольствие за столом хозяина, который потчует их тем, что есть в доме. В определенный час Неруда отправляется спать, но это вовсе не означает, что гостям пора уходить. Они заняты беседой, и каждый покинет дом, когда ему вздумается. Пабло спит хорошо, его не мучает бессонница. Засыпает почти всегда лежа на спине. Быть может, он и похрапывает во сне, ему это неведомо, да и не суть важно. Сквозь сон Неруда чувствует, как его верная чилийская Кутака лижет руки. Собака всегда это делает в знак великой преданности хозяину.

Но на сей раз Неруда внезапно просыпается оттого, что его руки стали совершенно мокрыми. Да нет, это не Кутака! Над ним склонилась чья-то гривастая голова. Может, лев? Но «лев» плачет, вернее, рыдает и что-то бормочет сквозь слезы вполне человечьим голосом. Что такое? О! У него просят прощенья!

«Пабло, Паблито! Я самый настоящий трус и предатель! Прости меня, умоляю. Я – предатель, и все!» – повторяет плачущий великан, и плечи его вздрагивают от рыданий.

Неруда стряхивает остатки сна. В темноте он узнает, кто этот великан с львиной шевелюрой. Правда, ему не стоило труда узнать его и по прерывающемуся от волнения голосу.

«Я не могу скрыть от тебя, Пабло. Я был у де Роки. Мы выпили. Он стал говорить о тебе бог знает что, а я его не осадил. Промолчал, как последний подонок. Ну а теперь не знаю, куда деться от стыда. И каюсь».

Слушая слова раскаяния, Пабло еще раз подумал, что его друг поистине литературный персонаж Достоевского, но в креольском варианте. Он тут же отпустил грехи другу, весьма склонному к пафосу. Да и к тому же Неруде хотелось выспаться.

Неруда любил уезжать и любил возвращаться. Он уезжал не просто, чтобы уехать, а всегда ставя перед собой определенную цель. И вот теперь его зоркий взгляд устремлен к стране, которая давно пленила его воображение. Это самая многолюдная, самая яркая, красочная испаноязычная страна, где так явственно ощущается мощная индейская подпочва. Неруда и Габриэла Мистраль всем своим существом испытали эту магнетическую притягательность Мексики, страны «в цветах и терниях».

Правительство Народного фронта назначает Неруду генеральным консулом в Мексике. Поэт плывет японским пароходом «Ракуё мару́» вместе со своим другом и старым товарищем по работе Луисом Энрике Делано, которого назначили консулом в город Мехико. Они сошли на берег в порту Мансанильо в августе 1940 года. Провели день в Гвадалахаре и поездом приехали в столицу. Из номера гостиницы «Монтехо» на Пасео-де-ла-Реформа Неруда немедля звонит своим испанским друзьям и зовет их к себе. В Мексике живут поэты: Хосе Эррера Петере, Хуан Рехано, Педро Гарфиас, Лоренсо Варела, кинорежиссер Эдуардо Угарте, художник Мигель Прието.

Довольно быстро Пабло снимает приглянувшуюся ему квартиру на улице Ревильяхихедо. В гостях у него бывают немецкие писатели-антифашисты: Людвиг Ренн, Боде Узе, Анна Зегерс со своим мужем Йоханом Лоренцем Шмидтом (Ласло Радвани). Анна Зегерс и Иохан стали большими друзьями Неруды. На их долю выпали суровые испытания. Им пришлось бежать во Францию, но там был установлен профашистский режим Виши. Потом они решили плыть на Мартинику французским пароходом «Поль Лемерль». Французский пароход поднял якорь в алжирском порту Оран, миновал Касабланку, прошел через Гибралтарский пролив и взял курс на Санто-Доминго, где правил жестокий диктатор Трухильо. Анне Зегерс и ее мужу довелось немало настрадаться с визами. В Мексику летели их тревожные телеграммы. Супруги не могли дождаться часа, когда они попадут в Веракрус…

В разговорах по-прежнему вспоминается эпопея «Виннипега» – корабля Надежды. «Виннипег» еще несколько раз пересекал океан с антифашистами на борту. Плыл, как корабль-призрак, стараясь не попадаться на глаза подводным лодкам третьего рейха.

Неруда с волнением слушал рассказы о новых подвигах теперь уже легендарного корабля, который перевез в Америку столько политических эмигрантов. «Виннипег» останавливался в Порт-оф-Спейне, столице Гаити, и плыл мимо Барбадоса. В одном из рейсов его пассажиры узнали о нападении Гитлера на Советский Союз. Бесноватый фюрер надеялся одержать победу за несколько недель, и немецкое радио непрерывно вещало о его горячечных планах.

«Серпа Пинту» стал в некотором смысле родственником «Виннипега». Именно этот португальский корабль перевез в Америку, точнее, в Мексику, последнюю партию антифашистов. Плавание длилось двадцать девять дней. «Серпа Пинту», отчалив от Касабланки, поплыл к мексиканскому порту Веракрус мимо Азорских островов, Бермудов, Кубы. Возле Санто-Доминго пассажиры «Серпа Пинту» услышали, что разразилась война между Японией и США.

У Неруды есть немало страниц, рассказывающих о том, как глубоко пленила его Мексика. Эта страна не знает пределов, она – неизбывна. Это страна ярких красок, что не тускнеют даже ночью. Неруда прошел ее вдоль и поперек. Проник в ее доколумбово нутро. Поднимался на пирамиды. Покупал яркие амате[94]94
  Рисунки, выполненные на тонком слое коры.


[Закрыть]^{108}. Рассматривал дома колониальной архитектуры. Смотрел и не мог насмотреться на вулканы, горы, пустыни, на птиц и невиданно огромных бабочек.

Его навсегда заворожили Юкатан, Найарит, Нижняя Калифорния. Во всех странах Неруда первым делом направлялся на рынок. Красочные мексиканские рынки поражали его воображение. «Мексиканские рынки – это сама Мексика», – писал поэт. В этой стране Неруда стал настоящим малакологом – собрал коллекцию в 15 тысяч ракушек.

Вскоре Неруда переезжает в более просторный дом – на виллу «Роса Мария». Рядом был бассейн весьма причудливой формы, возле которого тренировался чилийский боксер Рауль Карабантес; он готовился к схватке (она не принесла ему успеха) с Кидом Ацтекой. Боксерская груша трещала, как матрака, под градом ударов этого тяжеловеса. По соседству с бассейном жил когда-то мексиканский поэт Рамон Лопес Веларде. Когда боксер удалялся, приходили испанские поэты, сугубо мирные люди. Леон Фелипе, Венсеслао Росес – он перевел Маркса на испанский язык, – эссеист Санчес Васкес, поэт и художник Морено Вилья; друг Неруды и долголетний редактор журнала «Крус и Райя» Хосе Бергамин, писательница Констансиа де ла Мора, генерал авиации Игнасио Идальго де Сиснерос, мексиканцы Карлос Пельисер, Октавио Пас; гватемалец Луис Кардоса-и-Арагон. И чаще других – немецкая романистка Анна Зегерс. За столом Неруды всегда было много гостей. Да и сам поэт навещал Альфонсо Рейеса, Энрике Гонсалеса Мартинеса, генерала Эриберто Хару и писателя Хосе Мансисидора.

В январе 1939 года, вскоре после победы Народного фронта, в Чильяне произошло страшное землетрясение. И вот тогда мексиканский художник Давид Альфаро Сикейрос – его только что освободили из заключения – обратился к мексиканскому правительству с просьбой о выдаче выездной визы в Чили. В знак солидарности и сочувствия к чилийскому народу мексиканцы решили построить в Чильяне школу, стены которой распишут Сикейрос и другой мексиканский художник – Хавьер Герреро.

Луис Энрике Делано, очевидец этих событий, рассказывает обо всем в очерке «Пабло Неруда в Мексике». Наш поэт лично без всякого запроса, адресованного мексиканским властям, выдал Сикейросу визу. Министерство иностранных дел Чили не замедлило обвинить Неруду, генерального консула, в нарушении «служебной дисциплины» и отстранило его на месяц от консульской работы с лишением жалованья. Однако благодаря «проступку» Неруды в Чильяне была выстроена школа, и на ее стенах появилась знаменитая роспись, названная «Смерть захватчику».

Спустя месяцы – это было ранним утром – мы с вокзала «Аламеда» отправились в специальном вагоне, прицепленном к президентскому поезду, в Чильян на торжественную церемонию открытия школы со стенной росписью Сикейроса. К тому времени Педро Агирре Серда уже умер и на посту президента был Хуан Антонио Риос, высокий человек с ястребиным носом. Необыкновенное творение Давида Альфаро Сикейроса вызвало всеобщий восторг. Кто-то к месту заметил, что Неруда – молодец, знал, что делал, когда, нарушая служебный протокол, поставил штамп в паспорте знаменитого мексиканского художника.

В Мексике поэт решил издавать журнал «Арауканиа». Первый номер журнала вызвал большой переполох. С его обложки смотрело лицо индейской женщины! Ужасное преступление! Министерство иностранных дел снова бьет по рукам Неруду. Не хватало еще, чтобы мексиканцы думали, что Чили – страна индейцев! Словом, журнал, едва родившись, умер. Правители со своими расистскими амбициями разрешили выпустить лишь один номер «Араукании».

Неруда оказался в Мексике в годы президентства Ласаро Карденаса, в годы вторжения немецких нацистов в Советский Союз. Неруда сразу же вступил в Комитет помощи воюющей России, который возглавлял Антонио Кастро Леаль. По сути, Советский Союз один на один бился с гитлеровскими фашистами. Об открытии второго фронта лишь ходили упорные слухи.

Неруда написал об этом в стихотворении, породившем горячие споры. Он создал «Песнь любви Сталинграду». «Вы покинули их? / Что же – придут и за вами! / …Ждете, пока на Востоке станет побольше мертвых? / Пока они не закроют полностью ваше небо?»[95]95
  Перевод П. Грушко.


[Закрыть]

Стихотворение, прочитанное поэтом в Театре синдиката электротехников, было расклеено позднее на улицах Мехико. Газета «Новедадес» с негодованием писала об «этом недозволенном акте». Улица не место для поэзии. И тем более для политической поэзии. Призыв Неруды не получил должного отклика, но поэт не сдается и пишет «Новую песнь любви Сталинграду». Это яростная отповедь всем, кого разъярила его «Первая песнь». Пабло Неруда прочел «Новую песнь любви Сталинграду» на обеде, устроенном мексиканской прогрессивной интеллигенцией в честь героического Советского Союза. Анна Зегерс произнесла на этом обеде проникновенную страстную речь… По ее роману «Седьмой крест» Голливуд поставил фильм, который обошел весь мир. Эта картина – рассказ о героической, самоотверженной борьбе немецких антифашистов против Гитлера. Участники обеда торжественно отметили публикацию романа «Седьмой крест» в испанском переводе Венсеслао Росаса.

«Новая песнь любви Сталинграду» быстро обрела большую популярность. Стихотворение – великолепное сочетание рифмованных четверостиший с поэзией, пронизанной эпическим духом. В «Новой песни» Неруда говорит о глубоких переменах в своем творчестве:

 
Я говорил о времени и небе,
о яблоке, о грусти листопада,
о трауре утрат, дожде и хлебе,
         но эта песнь – о стали Сталинграда[96]96
  Перевод С. Гончаренко.


[Закрыть].
 

За оба этих стихотворения, расклеенных на стенах домов мексиканской столицы, поэт заплатит дорогой ценой… Однажды тихим воскресным вечером Неруда и Делия приехали в Куэрнаваку, в парк Аматлан вместе с Луисом Энрике Делано, его женой Лолой Фалькон и сыном Поли (он станет прекрасным писателем). У них завязался взволнованный разговор о том, что каждый день, каждый час наполняло их умы и души, – о войне, чей далекий грохот как бы слышался за спиной. Друзья громко и открыто говорили о ненависти к фашизму. В какой-то миг они подняли бокалы за Рузвельта и за мексиканского президента Авило Камачо. Но вдруг откуда ни возьмись на них обрушились немецкие нацисты. Оказывается, они пили пиво за соседней перегородкой бара. Разъяренные фашистские молодчики даже не посмотрели, что за столом женщины и ребенок… Завязалась нешуточная драка. В ход пошли кулаки, стулья, бутылки. Рукояткой револьвера Неруде пробили голову, и по лицу потекла струйка крови… Струсившие бандиты тут же удрали на машине. Заместитель прокурора города Роберто Гусман Араухо возбудил судебное дело, но полиция так и не напала на след налетчиков…

Неруду доставили в больницу Куэрнаваки. Рана оказалась серьезной: целых десять сантиметров на передней поверхности черепа. Когда раненого Неруду привезли в Мехико, врачи предписали ему полный покой – боялись сотрясения мозга.

Поэт решил ответить на выпады своих врагов: он написал предисловие к сборнику статей Ильи Эренбурга «Смерть захватчику!».

Неруде довелось напутствовать двух мексиканских студентов, возвращавшихся в 1941 году на родину после окончания Летних курсов при Чилийском университете. Эти два молодых друга – одного звали Луис Эчеверриа, а другого – Хосе Лопес Портильо – со временем были избраны президентами Мексики. Поэт произнес памятное им напутствие в театре «Боливар» при Национальной подготовительной школе на вечере, организованном Революционной Ассоциацией студентов. В этой речи – она опубликована в журнале «Тьерра нуэва» – нет ни красивых тирад, ни плетения пышных словес.

«Недавно сотворенные мифы, – сказал Неруда, – толкают ораторов на бесплодную лесть. Мы полагаем, что весьма заманчиво и лестно говорить в первую очередь о нашем сходстве, нашем родстве. Что касается меня, то готов вас заверить: нет более несхожих между собой братских стран, чем Мексика и Чили… От синего Акапулько до полярного порта Пунта-Аренас пролегли земли, которые разнятся и климатом, и географией, и людьми, живущими на их просторах. Общность, родство чилийцев и мексиканцев кроется в общих основополагающих проблемах их бытия. Это – голод, нехватка жизненных соков, которые питают наши общие корни, это – вечные поиски хлеба насущного и Правды, это наши страдания, наши муки. Но земля, борьба за реальные идеалы, наши истоки сближают нас со всеми рабами, жаждущими хлеба, со всеми бедняками мира…»

Консульская контора Пабло Неруды и его собственный дом – как первый, так и другие, на улицах Эльбы и Варшавской, – похожи на пчелиный рой. Не закрываются двери. Приходят и уходят знакомые, друзья – мексиканские писатели, художники, артисты. Частые гости – эмигранты-антифашисты. Все пространство заполняет взволнованный густой голос Витторио Видали, легендарного команданте Карлоса. Командир Пятого полка и рядом с ним его жена – фотограф Тина Модотти. В свое время она была подругой кубинского революционера Хулио Антонио Мельи. Однажды она шла с ним по улице – это было тоже в Мехико, – и вдруг он упал, изрешеченный пулями наемных убийц, подосланных кубинским диктатором Херардо Мачадо. Вскоре смерть пришла и за Тиной. Неруда написал в ее память стихотворение «Умерла Тина Модотти».

 
В поварнях древней родины твоей
и на дорогах пыльных что-то происходит,
поет, бормочет, пробуждается
и возвращается к огню народа твоего,
что золотом отсвечивает жарким.
 

На тертулиях у Пабло бывал и Марио Монтаньяна – яркая фигура среди итальянских антифашистов, деверь Пальмиро Тольятти. Вся художественная интеллигенция Мексики чувствовала себя у Неруды как дома. Приходил, тогда еще совсем молодой, писатель Фернандо Бенитес, обворожительная Мария Асунсоло, актриса Росарио Ревуэльтас и ее брат композитор Сильвестре Ревуэльтас. Он был молчаливым человеком, но его музыка – красноречивее всяких слов.

По приезде в Мексику Неруда устроил прием для мексиканцев, которые находились в Испании в дни сражений. Среди приглашенных генерального консула Чили – Элена Гарро, Хуан де ла Кабада, Октавио Пас и Сильвестре Ревуэльтас… Через три дня после праздничного приема публика, собравшаяся на концерте во Дворце Института изящных искусств, стоя аплодирует Ревуэльтасу, только что исполнившему новое произведение. Но Ревуэльтас не выходит на сцену, несмотря на горячие аплодисменты… Он внезапно скончался. На другой день в том же Дворце был выставлен гроб с его телом для ночного бдения.

На кладбище у разверстой могилы Неруда прочитал «Малую ораторию на смерть мексиканца Сильвестре Ревуэльтаса»: «Твое имя – сама музыка, / и едва мы коснемся твоей земли, / оно зазвучит, словно колокол…»

Двери нерудовского дома всегда были открыты для его испанских друзей, нашедших приют в Мексике.

Нам еще предстоит осмыслить, в чем был секрет особой притягательности Пабло Неруды. Порой вокруг него образовывалось нечто вроде «двора», «свиты». Бесчисленное множество поклонников видело в нем короля поэзии и воздавало ему самые высокие почести. Но Неруда в глубине души был плебеем, а лучше сказать – человеком из народа. И это сразу, опередив многих, поняла его тогдашняя жена Делия дель Карриль, женщина очень тонкой душевной организации. Неруда был демократичен, прост, что проявлялось и в его поведении, в его привычках. Он видел в людях друзей, а не «придворных».

Жизнь в Мексике казалась Неруде – любознательному и неугомонному ребенку – чем-то вроде нескончаемого воскресного дня. Особенно он любил бывать на огромной барахолке «Лагунилья» и проводил там часы, отыскивая подержанные вещи, старинные почтовые открытки, музыкальные шкатулки, бокалы причудливой формы, пронзительно яркие бутылки, бабочек, ракушки. И конечно – картины народных мексиканских художников. Пабло написал однажды письмо Хуану де ла Кабаде с просьбой: пусть местные рыбаки выловят для него раковины со дна моря, где поглубже. Хуан де ла Кабада так и не ответил на это письмо. А в 1943 году он приехал к Неруде и прожил в его доме около пяти месяцев. Комнаты нерудовского дома постоянно были заполнены словоохотливыми, шумными гачупинами[97]97
  Так мексиканцы называли испанских эмигрантов.


[Закрыть].

На рассвете, в пять-шесть утра, пока Делия еще спала, оба приятеля отправлялись в погребок на улице Шестнадцатого сентября и лакомились там сочным магеем[98]98
  Вид кактуса, листья которого употребляют в пищу.


[Закрыть]. А потом неспешно гуляли по улицам еще пустынного города.

Вскоре у Неруды вышла первая и довольно серьезная размолвка с Октавио Пасом и Хосе Бергамином. Они опубликовали в 1940 году в издательстве «Сенека» антологию испаноамериканской поэзии «Лавр». Но Пабло Неруду не удовлетворил состав антологии. В ней почему-то забыли представить трех видных мастеров: Эрреру-и-Рейсигу, Николаса Гильена и Леона Фелипе. Неруда считал это серьезным упущением.

Словом, и в Мексике, как когда-то в Испании, наш поэт разжег литературные страсти. На одном из банкетов у него произошел публичный разрыв с Октавио Пасом. Снова образовалось два лагеря: нерудисты и антинерудисты. По своей готовности к литературным герильям мексиканские поэты превосходили мексиканских художников. А наш поэт «перебил посуду» не только в доме Октавио Паса, но и многое порушил в большом патио Литературы. Неруда не пожелал худого мира, он поднял меч. И это разгневало Октавио Паса и других-поэтов. Пусть себе позволяет дерзкие выходки эстридентист^{109} Маплес Арсе, но они пока еще стараются соблюдать формальные приличия и воздерживаются от шумных скандалов… Позже, в одном из интервью, Неруда высказался на первый взгляд дипломатично, но вместе с тем весьма откровенно: «У вас, в Мексике, есть большие поэты. Хотелось бы, чтобы и у нас, в Чили, были поэты, которые, подобно вашим, видят в основе поэзии – форму. Лично мне нечего сказать по этому поводу чилийским поэтам, ибо я постоянно разрушаю форму, к которой столь тяготеют в Мексике».

По сути, Пабло Неруда четко провел здесь демаркационную линию. Однако эта линия уходит за чисто литературные пределы. Она обусловлена иным пониманием, иным видением природы поэзии. Поэзия становится масштабнее, значимее, когда в ней больше человечного, когда она глубже сознает, что ее главное предначертание, главная задача – преобразование общества. Пабло Неруда сказал об этом с предельной ясностью и прямотой на торжественном акте в Университете Сан-Николас-де-Идальго, в Морелии, при вручении ему диплома магистра.

Слова Неруды были встречены восторженно. Обращаясь к студентам, поэт сказал:

«Отныне, молодые братья, ваши жизни будут обогащать мое существование. Отныне я знаю твердо, что в моей душе, в моей памяти не будут пустынными, пустотными леса и великолепные монументальные камни, их озарит огонь, молодость, надежда – все, чем вы живете сегодня и будете жить завтра, идеалы, за которые вы сражаетесь уже одним тем, что собрались в этом зале вокруг человека, который хочет стать человечным, а не великим. Шагая с вами в ногу, шагая в ногу с вашими благородными братскими сердцами, я мечтал бы помочь вам пройти от этих благородных камней Морелии по дороге, которая выведет вас к знаниям, к культуре, к окончательному и совершенному братству между всеми людьми».

Европа была охвачена пожаром войны, и ее огонь опалял сердца латиноамериканцев. Нет, Пабло Неруда был не из тех, кто держит нейтралитет. Он всю жизнь напрямик говорил о своих симпатиях и антипатиях. В «Новой песни любви Сталинграду» он со всей откровенностью, без всяких околичностей бросает вызов поэтам, которые ополчились против него.

Неруда обдуманно говорит о лебеде в прекрасном оперении, которому – как того хотел Гонсалес Мартинес – пора свернуть шею:

 
Пусть юный старец, ноющий уныло
о лебедях и о лазурной глади,
разгладит лоб и вновь воспрянет силой,
         услышав эту песнь
         о Сталинграде.
Мой стих не выкормыш чернильной жижи,
не хлюпик, глохнущий при канонаде.
Он этой жалкой долей не унижен:
Я был рожден, чтоб петь о Сталинграде[99]99
  Перевод С. Гончаренко.


[Закрыть].
 

За литературной полемикой последовали и нападки политического толка. А позднее в ход пошли и кулаки… В театре «Боливар» был организован вечер памяти Освободителя. После выступления философа Хоакина Ксирау с докладом «Боливар – патриот Испании» впервые зазвучала «Песнь Боливару», сложенная Нерудой. Внезапно группа фалангистов прервала поэта криками: «Смерть Испанской республике!», «Да здравствует генералиссимус!». Публика оцепенела от неожиданности, но через минуту в чинном, почти чопорном зале все было поднято вверх дном…

В ответ на нанесенное поэту оскорбление университет издал «Песнь Боливару» с иллюстрациями художника Хулио Прието.

В 1943 году Неруда задумал основать журнал, где бы поэзия и политика шли плечо к плечу. После долгих размышлений и споров было решено назвать журнал «Кровь и Слово». Издателем собирался стать сам Неруда. Редакторами – Хосе Итурриага, Андрес Энестроса и Хуан Рехано. Ответственным секретарем – Уильберто Кантон… На Неруду возложили и обязанности казначея. Он хранил деньги, на которые издавался журнал, в «Листьях травы» Уолта Уитмена. И вот однажды, сняв с полки это роскошное иллюстрированное издание, Неруда обнаружил, что деньги исчезли. Он перерыл весь дом, искал повсюду, переворачивал ковры. Кричал, неистовствовал. Его приятель Кантон поднял «Листья травы» с пола и, начав листать книгу страница за страницей, вдруг увидел в самом углу обложки: «Смотри: Берналь Диас дель Кастильо, том 2, стр. 309». На триста девятой странице книги Диаса дель Кастильо было сказано «Смотри Святую Тересу, стр. 120». От Святой Тересы шла отсылка к Милошу, от него к Сесару Вальехо, далее к Элисабет Баррет Браунинг. Потом к Эсхилу, к Данте, к Райнеру Мария Рильке, к Платону, к Рабиндранату Тагору, к Алонсо де Эрсилье, к Гёте, к Достоевскому… После «долгих странствий» по мировой литературе потерянные деньги обнаружились в сокровищнице детской литературы – в «Сказках» Андерсена на 213-й странице. Кто подшутил над Нерудой – узнать так и не удалось… Луис Энрике Делано считал, что автором проделки был Халед Мухаес, геолог, антиквар, а главное – весельчак и большой любитель всяких розыгрышей..

Неруда очень любил сватать и женить своих друзей, а также крестить их детей. В доме «Лос Гиндос» отпраздновали свадьбу Родольфо Араоса Альфаро и Маргариты Агирре. Аргентинский приятель поэта походил на истинного идальго, сошедшего со старинного портрета. А Маргарита, которая была секретарем Неруды, со временем стала одним из лучших его биографов. В Мехико Пабло устроил у себя в доме крестины Сибелес – дочери Андреса Энестросы. В тот памятный день домовладелец разъярился и попросил Неруду съехать с квартиры. И не столько потому, что поэт пригласил к себе… пятьсот человек, сколько потому, что многие, после неумеренных возлияний, полезли на деревья и переломали ветви. Им, видите ли, захотелось «с высоты» смотреть, как Хосе Ревуэльтас и сам Неруда на подмостках, построенных прямо в патио, разыгрывали сцены из древнегреческого театра.