Текст книги "Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы"

Автор книги: Владо Беднар

Соавторы: Любомир Фельдек,Валя Стиблова,Ян Костргун
сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 45 страниц)

– Я не ломаюсь, нет. Но в этом есть какой-то подвох! А что, если завтра мне приспичит повидать мою дорогую козочку? Тогда мне придется провалиться сквозь землю, ведь я нарушу честное слово… Я же все еще ее люблю, как свою собственную! Надо все взвесить!

– Что вы от меня хотите?

– А вы? Вы-то чего хотите?

– Вы же меня преследуете!

– Я? Вас? Да что вы! Сами суете мне деньги! Я только прохожу мимо, что, мол, у вас, как дела, а вы мне сразу сотню! Нет, это надо еще обдумать. Но пока выдайте мне на пиво, это будет вроде аванса, понимаете?

Дуэль умов завершилась победой Гутфройда. Пекар теперь ясно понял, что потерпел поражение, несколько заключительных колкостей ему, конечно, не могли вернуть лица, поэтому он неторопливо, с наигранным достоинством и как будто небрежно ретировался с поля боя. В конце концов, плевать ему на всю эту перепалку, его ждет весь мир, весь мир голубого экрана.

Эльвира между тем страдала мучительно и сладостно. Благодаря домашним и служебным обязанностям на распределительной станции мучительно-сладостное страдание стало для нее такой же роскошью, как предобеденный сон и возможность понежиться в постели. Поэтому сегодня она предавалась ему интенсивней.

У нее, как в общем-то у любого честного человека из их микрорайона, как у многих почтенных читателей этой книги, никогда не было положительного мнения о людях искусства. Она в своей жизни слыхала немало скандальных историй, отрицательными героями которых были самые известные деятели искусства. Частично получали пощаду только те, у кого, по слухам, был рак, остальные, по мнению стоустой молвы, прелюбодействовали, гребли миллионы, спивались, избивали своих мимолетных шестых или седьмых жен. Человеку оставалось только изумляться, когда же они между всеми этими аморальными поступками находили время для художественного творчества.

В отличие от Пекара, к которому окружающие начали относиться почему-то снисходительно и по-дружески, с Эльвирой в последнее время знакомые едва-едва здоровались, товарки по классу перестали ее приглашать на популярные девичники, дамские вечеринки с ликером «болс» и последними слухами. В ее присутствии они многозначительно и молча улыбались, зато за ее спиной делали замечания вполголоса, но так, чтобы она их услыхала. Совсем как в старых юмористических романах из жизни маленьких городков.

Дескать, вот, мол, зазнается, подумаешь, мол, этот ее теперь артист, в кино работает, и тоже мне, пани артистка. Денег у нее, мол, куры не клюют, и так далее, и тому подобное.

Возможно, Эльвира, или как ее называл муж, Элвис, все это придумала от излишней чувствительности и раздражения. Ведь ее просто грыз червь подозрительности. Вот и сегодня она перерыла у Пекара все карманы, памятуя совет матери, утверждавшей, что, если не обыскать карманов супруга, он начнет обыскивать твои. Она искала компрометирующих писем и, не найдя таковых, жаждала увидеть хотя бы след помады на рубашке. Она удовлетворилась бы и длинным светлым волосом.

– Гнусная правда и та лучше сомнений! Какие же они ловкие, бесстыдники! Готовы не переписываться и даже не целоваться, лишь бы провести меня! Какая изощренность, они готовы даже не встречаться! Это хуже, чем я предполагала! – разочарованно шептала она после безуспешной облавы.

Она верила и не верила. Фантазия ее работала вовсю, ей представлялось уже, как она отчитает эту бесстыдницу, когда та позвонит в двери ее квартиры с плодом грешной любви на руках. Эльвира еще точно не знала, что она наденет для такого случая, но уже точно представляла, как она будет стоять, протянув неумолимый указательный перст.

– Продажная тварь, валютная дамочка, убирайся вместе со своим ублюдком! Пока я ночи напролет работала, замещая мужа, ты не теряла времени даром. Кто тебя такой воспитал? Твой честный отец? Или твоя истомленная горем бедная мать? Иди, откуда пришла, и пусть вместо позорного клейма тебе будет мое проклятие. Жестокое и вечное проклятие…

Она вошла в роль и театрально распахнула дверь прихожей. Но на лестничной клетке вместо блудницы с пышными прелестями сидел на верхней ступеньке Гутфройд и кушал копченую селедку, разложив ее на газете, в которой он ухитрялся читать репортаж корреспондента, высланного из Пакистана.

– Пан супруг ваш еще не вернулся? – спросил он максимально литературным языком; с дирижершами приличных семей он обращался со всей осторожностью, предполагая, что с ними проблем не оберешься. – Я Юлиус Гутфройд, дунайский волк. Гутфройд моя фамилия… Мы с вашим супругом дружки, так сказать, коллеги по телевидению…

Через минуту он уже сидел у Пекаров на кухне и, стыдливо пряча под столом запыленные ботинки, осторожно пил из граненой рюмки на высокой ножке домашнее вино из шиповника и даже приличия ради пробовал яблочный пирог, которым Эльвира неустанно его потчевала.

– Кушайте и пейте на здоровье! Так вы работаете вместе с моим мужем…

– В общем, так сказать, да, – согласно кивал Гутфройд. – На разных складах. Друг друга часто видим, почти, можно сказать, коллеги. Люди его любят, сердце готовы за него отдать. Потеху не испортит, выпивку поставит…

И тут же осекся, поняв, что с выпивкой немного переборщил.

– И что же… женщины с вами работают? Актрисы?

– Все. Мужики, бабы, дети, солдаты. Пожарных и тех двое. Но эти только следят, чтобы кто-нибудь не закурил… Думаю, вас бы приняли, если бы вы попросились…

– А молодые актрисы тоже работают?

– Одни, прямо сказать, молоденькие, девчонки, можно сказать со школьной скамьи, С такими вот патлами, по нынешней моде. Размалеваны, как перекресток перед универмагом.

– Ужас… – вздохнула Пекарова. – А мой-то как? Не того-сего с какой-нибудь этакой? Мне вы можете сказать правду…

– Ваш? – До Гутфройда наконец дошло, куда клонит хозяйка дома. – Ни в жисть! Я его знаю! Этот бы с такой трясогузкой и разговаривать не стал, он такой же, как я!

– Ну-ну-ну… Только не божитесь! – возразила ему уже частично успокоенная Эльвира. – Вы, мужчины, все на один манер. Покрываете друг друга, это нам известно! Руки бы на отсечение не дали, правда?

– У всех свои слабые струнки… – сказал Гутфройд кокетливо и даже осмелился подмигнуть хозяйке.

– Ах вы плутишка… Да я даже мысли такой не выдержу, понимаете? Не выдержу!

– Ничего не бойтесь, – принялся успокаивать ее дунайский волк. – Я бы себе чего такого никогда не позволил. Вот и ваш, он тоже такой… В случае чего вам первой скажу. Я не оратор, у меня в горле пересохло…

– Чувствуйте себя как дома, как дома. Не стесняйтесь, наливайте себе сами…

Так Гутфройд познакомился с Эльвирой, ее страшными сомнениями и предчувствиями, которые он не очень-то старался рассеять. Как ни странно, но эти совершенно противоположные души нашли общий язык, и любезный читатель должен осознать, что их кое-что объединяло. А именно стремление обнаружить Пекара в неведомом им мире искусства.

Эльвира поощряла Гутфройда вином домашнего производства, стимулировала его старания мелкими суммами, оплачивала ему транспортные, а также расходы по потреблению калорий. За это она посылала его следить, сама оставаясь в большинстве случаев на улице, ибо большинство щелей, через которые проникал внутрь Гутфройд, были для ее фигуры и положительного характера не самыми подходящими. У нее были свои принципы и, своя гордость, она дорожила ими, даже выслеживая супруга; принципы и гордость Гутфройда явно были из другого теста. Домашние добавки в виде вина из шиповника и мелкие возмещения разбудили в нем талант детектива и развили чутье следопыта.

Сегодня Эльвира работала во вторую смену, поэтому они вышли на небольшую прогулку. Пани Пекарова в элегантном костюме в серо-белую клеточку, Гутфройд в вечном универсальном одеянии. Они остановились перед знакомым забором киностудии, потому что путь через проходную Гутфройд назвал нонсенсом, конечно, выражаясь своими словами.

– Постарайтесь сделать мне лесенку, сложите вот так вместе руки, милостивая пани, по ним я влезу… Не бойтесь, я не тяжелый… – сказал он Эльвире и перелез с ее помощью через забор. – Я скоро вернусь… Спасибо за лесенку, милостивая пани… – И умчался легкими прыжками агента 007, а Эльвира осталась одна в лесу, залитом солнцем. Она убедилась, что снова пришла весна, а годы убегают незаметно. В растерянности сорвала первую попавшуюся маргаритку и начала обрывать лепестки.

– Любит, не любит, любит, не любит…

А весна и правда в полном разгаре. Зеленая травка пробивается из-под старой листвы, стоит птичий гомон, жужжанье всяких там жучков-мушек. По лесным тропинкам неслышно бегут лыжники на лыжах с колесиками, владельцы садиков и дачек так же неслышно выносят в романтические лесные уголки старые печки и ржавые кастрюли. В общем, весна, невдолге и первенство по хоккею с шайбой.

Но вот у проволочного забора появляется запыхавшийся корреспондент с новостями.

– У них там перерыв, взорвался юпитер и оператор, – Гутфройд перебарщивает, изображая тяжелое дыхание, как актер-любитель, исполняющий роль отрицательного героя. – Пошли в буфет. Он, коза, двое в касках и с мечами, пришлые какие-то. И одна такая, вроде как в разорванной ночной рубашке, спереди и взади кое-что имеется. Фея. Танцует там, а им это вроде бы снится. Что-то этакое, один там зажигает вокруг них цветные дымовые шашки. Африка! Пятеро мертвецов. Мне вас не поднять, а то бы и вы взглянули! Сэкономили бы за билет в кино…

– Как выглядит эта женщина? – прерывает его исчерпывающую рецензию Пекарова.

– Выше меня на полголовы, да еще туфли на каблучищах. В полутяжелом весе, совсем как Юло Торма^[112], волосы до самой этой…

– Волосы черные?

– Черные. Может, и крашеные, нынче от бабы чего угодно можно ждать.

– Это она! Вьется вокруг него, как плющ. Юлко, милый, хорошо, что у меня есть вы. Вы должны узнать, о чем они договариваются в буфете.

– Невозможно, – защищается Гутфройд, намекая пальцами на деньги. – «Карманная чахотка». Если ничего не заказывать, обратят внимание, сообразят, что я не актер. Попадешь под подозрение…

– Так закажите себе чего-нибудь, Юлко, – вздыхает Эльвира и сует через петли забора монету в пять крон. – Кофейку.

– Ноль очков, не имею права, – возражает Гутфройд на уже усвоенном словаре киношников. – От кофе я не засну, у меня высокое давление. Пиво привезут после обеда. Пятьдесят грамм можжевеловой стоит пять шестьдесят. Шикарное заведение, мягкие стулья, официант ворует как сорока, у пульта не обслуживают.

Пекарова со вздохом вынимает еще монету, чтобы в буфете не узнали, что ее сыщик Гутфройд вовсе не актер.

– У меня нет сдачи. Вам чего-нибудь принести? – На мгновение дунайский волк становится галантным. – У них есть соленые палочки по кроне двадцать…

После появления Дуланского жизнь с козой стала для Эльвиры Пекаровой совершенно невыносимой, и тут не помогло даже знакомство с Гутфройдом. Последнего она, конечно, прибрала к рукам финансовыми подачками, но Дуланский – слепой добряк, увлеченный одним искусством, фанатик муз. Эльвира невзлюбила его не только из-за того, что ночью, отправляясь по нужде, в прихожей всегда спотыкалась о его надувной матрас, но главным образом из-за его безграничной преданности и бескорыстной любви к козе, которая граничила с обожанием. Эльвира чувствовала, что стала в доме лишней, и женский инстинкт подсказывал ей любой ценой устранить соперницу – первопричину всех бед.

Все ее предшествующие попытки были половинчатыми, а следовательно, безуспешными. Эльвира отказывалась от перспективы разбогатеть и желала одного – иметь мир в доме, но напрасно она писала анонимки и подписанные жалобы в национальный комитет, «Общество по защите животных», «Союз разведения скота и домашних животных», «Трест молочной промышленности», «Министерство сельского хозяйства», в газету «Вечерник», журналы «Словенка» и «Практичная женщина» и так далее, и тому подобное. Никто ничего, или почти ничего, не предпринимал. Кроме упомянутой «Семейной хроники» газеты «Праце», ей ответил отдел работы с молодыми одного из журналов: «Ваша маленькая повесть талантлива и проливает новый свет на известную тематику, но для публикации в нашем журнале она слишком длинна. Не погружайтесь в личные чувства, работайте над более короткими формами. Развивайте свой талант изучением классиков. Присылайте нам еще».

Работа на маленькой электростанции оставляла ей достаточно времени для экспериментов с более короткими формами и развитием таланта путем изучения классиков. Мастер смены Ондращак, если не считать редких конфликтов с Пекаром, был человеком уравновешенным, снисходительным, стремился ладить с каждым. Даже ссоры с Каролом и те его огорчали. Когда Эльвира начала заменять мужа в обычных и продленных сменах, он закрыл на это глаза. Но странное дело, Эльвира оказалась кладом для трансформаторной подстанции. Она была не только педантична при составлении графиков и отчетов, но очень легко поняла, что в работе с электричеством главное – ничего зря не касаться. Ондращак был настолько доволен ее работой, что именно сейчас, в этот миг, подумал, что, будь она штатным сотрудником, он мог бы выдвинуть ее на премию.

А Карол Пекар в это же самое время наблюдал за работой режиссера-постановщика, «доподлинного словака», который демонстрировал для готовящейся съемки, как у них дома, на хуторе, по народному обычаю прыгали через козу. Конечно, это было давно, но девушки не хотели тогда признавать парня, который не перепрыгнет козу. Сегодня этот обычай воспроизводится лишь в фольклорных ансамблях, что приносит им успех во всем мире.

Исполнитель роли парня в национальном костюме кивком головы показывал, что он, дескать, все понял, все причины, корни, обстоятельства. Остальные: хор певцов, танцоры и статисты, стоявшие на фоне декораций смело разбросанных деревянных изб, заметно скучали. Не скучали только Пекар с козой: вместе с парнем они внимательно слушали режиссерские указания в форме воспоминаний беззаботного детства.

– …Это не физкультурное упражнение, ты должен вложить в него сердце, душу. У тебя что, в жилах кровь или простокваша? Ты прыгаешь как гимнаст или какой-то заполошный кривоногий футболист, а должен делать это раскованно… Ля, гоп, ля-ля-ля, гоп, гоп, ты как мотылек порхаешь над цветами, а потом сразу же переходишь на одземок… – Режиссер инструктирует, поет и показывает одновременно. – «Козочки четыре, козлик пятый, кто их перепрыгнет, будет тот богатый…» – поет он. – Здесь прыжок… «Я бы перепрыгнул…» Здесь разочарование, понимаешь… «да голова кружится…» Тут закружишься…

– А у нас ведь только одна коза, – спохватывается какой-то ассистент.

– Ну и что? Хватит и одной, мы снимаем не «Клеопатру»…

– Но в сценарии-то поется: «Козочки четыре, козлик пятый», буквально. Вот посмотрите!

– У тебя речей как козьих орешков!

Поставив на место педантичного ассистента, режиссер сразу же заглядывает в сценарий и морщится. Но он уже решил столько подобных проблем, что не проходит и минуты, как он обращается к оператору:

– Доденко, мы сделаем счетверенную экспозицию, и вместо козла ты там вмонтируешь деталь ее морды, никто ничего не заметит. – Потом снова оборачивается к парню в национальном костюме: – Патьо, сделаем это вот как… Не ты будешь обходить вокруг козы, а камера сама обойдет вокруг тебя. А вы, девочки, должны поживее, поживее, с огонечком вокруг него, как при выносе Морены…^[113] Я человек добрый, но вы не злоупотребляйте этим, будьте порасторопней.

Вдруг во всем здании потух свет, и сцена ожила голосами, но большей частью веселыми. Тщетно находчивый режиссер пытался решить и такую неожиданную ситуацию:

– Нам это не помешает. Оставайтесь на своих местах, будем продолжать. Только без паники, такое иногда случается!

Паника не началась, но гарантировать, что все остались на своих местах, мы не можем. В темноте раздалось хихиканье и потом типичный шлепок.

– Эй вы, не злоупотребляйте обстановкой!

– Я просто ничего не вижу!

– Вам никто ничего не показывает.

– Этого вы знать не можете.

Снова хихиканье.

– А вы не можете видеть.

– Я и не вижу. Это ты, Соня?

– Наденьте очки!

Постепенно всем стало ясно, что кто-то ответственный был столь безответственным, что забыл даже о такой тривиальной и незаменимой вещи, каковой является аварийное освещение. Во всей киностудии не нашлось ни единой свечки, и, хотя находчивый снабженец своевременно выполнил заявку на средневековые смолистые лучины, оказалось, что склад давно закрыт.

В темноте начали робко вспыхивать спички и зажигалки, кто-то где-то раздобыл бенгальский огонь.

– Разрешите прикурить?

– Здесь курить нельзя! Запрещено!

– У меня свеча.

– У меня тоже.

– Ура, мы спасены.

– Только она в машине.

– А у меня под носом.

– Какая убогая шутка! Ваше счастье, что я вас не вижу.

– Вот это и называется работать от зари до зари.

– Помните ту ночь в Нью-Йорке?

– Нет. Я тогда там не был, в Штурово была ярмарка. А вы что, были тогда в Нью-Йорке?

– Читал об этом. Там тоже выключили свет, и вы бы знали, сколько детей народилось через девять месяцев!

– Почему? Это что, анекдот?

– Так пойдет кто-нибудь раздобыть какой-нибудь свет?

– Склад закрыт. Говорят, что у них нет света, и никого не впускают, чтобы чего не пропало. Мол, несут материальную ответственность.

– Надо было идти раньше, пока еще был свет!

– Кто же мог знать…

– Киношник должен все предвидеть…

Всеми овладело игривое настроение, небывалая активность и жажда света. Некоторые обжигали себе пальцы спичками, другие чиркали бензиновыми и газовыми зажигалками, главный герой принялся зубрить очередную сцену при свете единственного карманного фонаря, который любезно одолжила проходная.

Зазвонил телефон, и звонок его прозвучал при свете импровизированных огоньков как тревожная сирена из другого мира.

– Слушаю… – сказал кто-то в трубку. – Просят какого-то Пекара.

– Я здесь, это я.

Трубка отправилась путешествовать в темноте, пока не попала в руки Пекара. Он отошел с ней в уголок за макет изб и вполголоса, чтобы никто не услышал, сказал:

– Я так и понял, что это ты! Вот уж действительно неуместная шутка!

– Никакая это не шутка! – ответил ему решительный женский голос. – Или коза, или я и свет!

– Немедленно включи, а то я действительно рассержусь! Нас всех уволят с работы… Знаешь, сколько стоит одна минута съемок, знаешь, сколько людей стоит без дела?

– Обещай, что через полчаса придешь домой трезвый, и я сразу включу.

– Не могу, пойми ты, мы еще только на втором кадре. Мы ждали актеров, пока они кончат работу в театрах. Приходится много повторять, этот парень совсем не знает текста. Если не включишь прямо сейчас, мы проторчим здесь до утра.

– Обещай, что починишь штору в гостиной и в пятницу мы пойдем поздравить тетю Юцку! Тогда увидим… Но только без козы и этого противного Дуланского!

– Хочешь оставить их дома? Да я места себе не найду от беспокойства… Ну, ладно, ладно, только включи…

Когда столь же неожиданно засиял свет, все зажмурились, а потом взглянули друг на друга как-то ласковее, сближенные общим приключением. Дамы начали поправлять прически и одежду. Пекар с телефонной трубкой еще прятался за кулисами, но никто не обращал на него внимания. В другом углу свет застиг врасплох Гутфройда как раз в тот момент, когда он начал отпивать пиво прямо из бутылки, позаимствованной у осветителей.

– Патьо, так ты понял… – снова берет инициативу режиссер. – Раскованность, и сразу же в одземок… Остальные радостно, певуче! Черт нас всех возьми, как прекрасны наши горы!

Вопреки бодрому восклицанию режиссера, которое он любил повторять как присказку, активности и энергии присутствующих заметно убыло. Те, кто больше всех острил в темноте, теряли бодрость и веселье, как проткнутый детский шарик. Они грустнели, уголки ртов у них опускались, и только решительные приказы режиссера еще в состоянии были вызвать на их лицах вымученные улыбки.

Дни съемок бегут быстро, как дни отпуска. Пекар в творческом пылу уже потерял им счет, каждая минутка с утра до ночи у него занята. Поэтому он не замечал, что имитатор Дуланский в последнее время начал вести себя как-то странно. Оглядывается, будто страдает манией преследования, перестал ходить обедать в столовую общепита, не ставит печати на обеденные талончики и в буфет тоже не заглядывает. Торопливо сжует где-нибудь на рампе сто граммов диетической колбасы и разговаривает с одной козой. С ней он проводит все свободное и рабочее время, словно помешался. Напрасно над ним подшучивают:

– Вот если бы она еще умела стряпать!

Однажды после обеда, когда над городом повисла свинцовая туча, обещая раннюю летнюю грозу, Дуланский заманил Пекара в лифт под прозрачным предлогом, что хочет показать ему кое-что интересное на восьмом этаже. Как будто Карол не мог сообразить, что у здания бывшего банка нет никакого восьмого этажа.

Между этажами Дуланский вдруг нажал кнопку «Стоп» и многозначительно посмотрел на Пекара. Это было весьма странно, и владельцу козы подумалось, что у имитатора не все дома и, может быть, придется дать ему по башке, чтобы привести в норму. Пекар решил, однако, выждать, пока тот не проявит агрессивности, и беседовать с ним как ни в чем не бывало на самые отвлеченные темы, ну, а если понадобится – защищаться как лев. Он не раз слыхивал про девиц, которые сладкими разговорами спасали от злодеев кое-что.

– Мы здесь одни? – спросил шепотом Дуланский. – Тс-с! У стен тоже есть уши. Вы ничего не заметили?

Карол осмотрел лифт, но, кроме нескольких не совсем пристойных рисунков на стенках, ничего подозрительного не обнаружил. Было, правда, одно интересное признанье:

МАРИЕНКА МОЯ, ПОКА БУДУ ЖИТЬ, БУДУ ТЕБЯ ЛЮБИТЬ!

А рука какого-то грубияна приписала чуть ниже:

И МЫ ВСЕ ТОЖЕ!

– Что такого я должен был заметить? – изумился Пекар.

– Все. Это не случайно!

– Что?

– Абсолютно все. Все взаимно сцеплено, как шестерни. Мы жертвы разветвленного заговора…

– Ну-ну, не пугайте. У вас фантазия разыгралась…

– Не успокаивайте меня, я здесь работаю сто лет, я не слепой.

– Пожалуйста, не делайте из мухи слона!

– Не так громко! – зашипел Дуланский предупреждающе и подмигнул Пекару, который пока ничего не понял. – Вспомните события последних дней, это были не случайности!

– Вы что, с ума сошли?

– Давайте проанализируем события. Помните, на студии три недели назад упала кулиса?

– Ну и что?

– Она должна была упасть на нашу козу! Рискуя получить травму, я сумел эвакуировать бедняжку в безопасное место. Между тем никто из рабочих сцены не был в этом повинен!

– Конечно, так они вам и сознаются в таком разгильдяйстве!

– Ладно, хорошо, продолжим, может быть, у вас под давлением аргументов откроются глаза! Помните несчастный случай на винтовой лестнице?

– Какой еще несчастный случай? Это же была хохма!

– Хороша хохма! Масло на лестнице! Кто-то чертовски точно определил, что ступени, политые маслом, становятся опасными для жизни! К счастью, я тогда галантно пропустил вперед гримершу…

– Но она дама пышная, и падение с лестницы ей не повредило… И это все, что вас так напугало?

– Опомнитесь, пан Пекар, опомнитесь, пока не поздно! Вспомните, как в гардеробе у актеров началась утечка газа именно тогда, когда там не было никого, кроме козы! Мол, кто-то хотел сварить себе кофе, кипяток убежал и потушил газ, ха-ха!

Пекар вспомнил. Имитатор Дуланский тогда учуял газ и, опять же рискуя собой, бесстрашно, прижав носовой платок к губам, ринулся в гардероб, закрыл кран и вынес млекопитающее из зараженного района. Искусственное дыхание по методу «рот в рот» и несколько лечебно-восстановительных упражнений вскорости привели козу в состояние духовного и физического равновесия.

– Тоже мне происшествие, – легкомысленно отмахнулся Пекар.

– Вам и этого мало? Среди нас находится преступник!

– Не пойман – не вор!

– А вы начнете действовать, когда уже будет поздно!

– Нельзя никого подозревать на основании сомнительных улик, – воспользовался Пекар где-то вычитанной фразой. – Просто серия несчастных случайностей.

– А вот это что? – Дуланский торжественно вынул из кармана мешочек и высыпал из него разные предметы: иголки с нитками, самописки и обыкновенные ручки, юбилейные значки, горсть таблеток и еще всякую всячину. – Все это я нашел возле нашей милой козочки.

– Мой карандаш! А я-то думал, что у него выросли ноги! – обрадовался Пекар, пока Дуланский считал пальцем таблетки.

– Алгена, алнагон и суперпирин, пятьдесят таблеток, опасная доза! Я отдам их на исследование в лабораторию на киностудии Баррандов, у меня там знакомые. Будьте мужественны! Я располагаю доказательствами, что ваша супруга недавно была в аптеке и закупила там множество лекарств.

– У подозреваемой есть алиби. Она действительно все время принимает что-то от головной боли, желчного пузыря и пониженного давления. Некоторые предметы мне кажутся знакомыми, но делать выводы было бы преждевременно. Может, этот карандаш даже и не мой, а просто такой же.

В шахте уже грохочет стук нетерпеливых ожидающих. Дуланский побледнел еще больше.

– Слышите – это нам стучат, – сказал Пекар, хотя и так было ясно, кому стучат. – Пусть это пока останется между нами, обратиться в профсоюз никогда не поздно. Каждый из нас по-своему подозрителен!

Дуланский дрожащей рукой нажал кнопку ПЕРВЫЙ ЭТАЖ и, захлебываясь, начал плаксиво клясться:

– Пан Пекар, я от вашей подопечной зависим не только материально, меня связывают с ней глубокие духовные узы дружбы и неизгладимость неповторимых впечатлений! Так будем же начеку!

По всей вероятности, других тоже связывают с козой какие-то узы, во всяком случае, так им кажется, пока Пекар не убедит их в противном. К примеру, следующим утром мы видим его в выходном костюме, энергично гуляющим по коридору Дворца правосудия. Коза ждет его, привязанная к мусорному ящику, и ей этот храм правосудия совсем не по душе.

Неподалеку в ожидании разбирательства расположилась группа красочно одетых сограждан с более темным цветом лица, из тех, которых мы уже видели совершающими незаконные торговые операции с медальонами Кеннеди и Клеопатры. Они коротают время возле портативного телевизора. Когда раздаются позывные смотра шлягеров, все чинно рассаживаются вокруг телевизора, как вокруг костра, и нам, у которых транзисторного телевизора нет, видно из-за их голов, что первую и самую популярную в этом кругу песенку спела какая-то вихляющаяся перед микрофоном певица, рядом с которой стояла наша артистка – козочка.

От группы зрителей отделяется длинноногая и большеглазая девочка с судебной повесткой на имя отца в руке:

– Подпишите мне, дядя, я коллекционирую актеров и певцов…

Такой успех согревает душу Пекара, хотя явился он к нему не совсем кстати. После самой смелой решились и остальные дети, обступили его и суют ему самые разные, но все официальные бумаги, чтобы он дал им автограф. Высвободился он из их круга только после того, как секретарша прокричала на весь коридор:

– Судебное разбирательство: Карол Пекар против эстрадного ансамбля «Заря»!

– Пан Пекар! – обратился к нему председатель суда. – Вы обвиняете эстрадный ансамбль «Заря» в том, что он поставил эстрадную программу «Четыре козы, пятый козел» на низком художественном уровне и, злоупотребляя фотографией вашей козы на своих плакатах, выступал с названной программой в наших деревнях и селах, чем, по вашему мнению, бесстыдно злоупотребил в целях собственного обогащения актерской популярностью и добрым именем вашей козы…

– Да, пан председатель. И мы продолжаем на этом настаивать. Я и моя подопечная. Несомненно и бесспорно, что правда на нашей стороне.

– Но так как после проведенной инвентаризации, – продолжает председатель, – названный ансамбль распался из-за обнаруженных там больших и малых хищений декоративного материала, как-то: занавес, нотная бумага и часть осветительного и акустического оборудования, особенно усилители и микрофоны, ансамбль в настоящее время перестал существовать в качестве юридического субъекта, а отдельные члены ансамбля подвергаются наказанию вследствие разных финансовых злоупотреблений, то иск в таком случае является чисто формальным…

И Каролу Пекару становится предельно ясно, что из этого ансамбля халтурщиков он не выколотит в обозримом будущем ни геллера. Но его интересуют не деньги, бывает так, что при разводе бывшего супруга не волнуют шкафы, тумбочки и прочие материальные ценности, его волнуют ценности иного плана – этического. Так и в данном конкретном случае: на пути в искусстве человека ждет множество препятствий, и только незапятнанная репутация поможет ему их преодолеть. В особенности, если речь идет о козе…

10

В ТВОРЧЕСКОМ БРЕДУ

Будь благословенно лето, страдная пора натурных съемок! Не следует говорить, что снимаем мы, дескать, под песчаным обрывом Сандберг, невдалеке от Девинской Новой Веси, куда лучше будет звучать, если мы небрежно заметим, что снимаем-де на пленэре. Так и быть, забудем геологически интересный литавский известняк и наносы песчаника: мы на пленэре.

Здесь снимают фильм, но в чем там дело, угадать нелегко. Среди статистов мелькают фигуры в исторических и современных, военных и гражданских костюмах, реквизит тоже относится и ко времени, предшествующему изобретению пороха, и к эпохам, близким к современности. В общем, что-то вроде бала-маскарада без объединяющей идеи.

Но идея-то быть должна, как же иначе, а то бы и фильма не снимали. Идею, конечно, знает режиссер-авангардист, который стремится выглядеть энергичным и твердой рукой управляет всем этим муравейником.

– Прошу тишины! Камера!

– Камера!

– Действие! Поехали!

– Тысяча сто пятьдесят четыре повторно!

– Стоп, стоп! Это жестко, как у Станиславского! Добавим малость Бромфильдовича^[114]. Мастер Капсюль-детонатор, на площадку!

Прибежал радостный пиротехник, известный под кличкой «мастер Капсюль-детонатор», и не опозорил своего имени – посеял вокруг себя улыбки, капсюли-детонаторы и дымовые шашки, воспроизведя таким способом Бромфильдовича, иными словами – туман. Его конек – батальные сцены, особенно паника, которую он сам и вызывает своими пиротехническими штучками. О нем ходит масса анекдотов, самый популярный насчет перепуганных лошадей и сброшенных ездоков; тогда от страшного взрыва весь штаб разбежался по Липтову, да так резво, что собирали их потом двое суток. Удовлетворенный Капсюль-детонатор сказал по этому случаю прославленную фразу:

– Это вам не утренняя дымка, так бывает, когда упадет лифт!

Пока легендарный мастер Капсюль-детонатор не задымит всю округу, режиссер обращается к зевакам, толкущимся у него за спиной. Ближе всех, само собой, стоит Пекар и его коза, оба, как всегда, наготове.