Текст книги "Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы"

Автор книги: Владо Беднар

Соавторы: Любомир Фельдек,Валя Стиблова,Ян Костргун
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 45 страниц)

Товарищ Пандулова проводит в рейдах много времени, долгими часами Рене в редакции один, и работается ему лучше некуда. Правда, иной раз и ему приходится покидать редакцию и отправляться в рейд по заводу – это обычно тогда, когда в редакции заседает ОЗК КПС, или приезжают районные активисты, или помещение занимает милиция для какого-либо опроса, или там идет агитация за кооперативы. Но когда номер сдается в набор, товарищ Пандулова разрешает Рене остаться и работать, несмотря на то что собирается партактив и обсуждает свои первоочередные задачи. Тогда Рене строчит почти без передыху, демонстрируя изо всех сил, что не подслушивает; правда, иной раз приходится сделать паузу, и тогда хочешь не хочешь, а услышишь, как кто-то говорит: «Необходимо убедить товарища Микулу жениться на товарище Фабриовой, руководящему хозяйственнику не к лицу жить в свободном браке», а товарищ Пандулова отвечает: «Как он может жениться на ней, если он еще не развелся со своей первой женой в Пьештянах!» – «Товарищ Микула должен вернуться к своей первой жене!» – возглашает другой голос, женский. А товарищ Пандулова говорит: «Гм-гм». И Рене уже опять стучит на машинке, ничего не слыша и не видя вокруг.

А рядом с машинкой у Рене лежит строкомер! Он кладет его так, чтобы тот бросался в глаза каждому входящему.

– Что это? – спрашивает каждый входящий.

– Строкомер, – говорит Рене, благословляя дарителя. Строкомер сподобился удивления даже товарища Пандуловой. Строкомер – это здесь авторитет Рене. Пропади он – и авторитета как не бывало.

Приходит, к примеру, Фркач, начальник заводской охраны, а по совместительству – комендант в том самом доме, где проживает Рене, муж уже небезызвестной нам белокурой комендантши, приходит и приносит для печати смету заводского клуба – Фркач, кроме всего прочего, еще и кассир местного профсоюза. Он кладет заметку на стол и, конечно, спрашивает:

– Что это?

– Строкомер, – отвечает Рене, даже не утруждая себя попыткой проследить, куда устремлен взор начальника-коменданта-кассира.

А начальник-комендант-кассир, словно зачарованный строкомером, сразу же обрушивает на Рене:

– Этого Клайнайдама надо будет призвать к порядку.

– Почему? – спрашивает Рене, хотя призывать к порядку Клайнайдама отнюдь не входит в его полномочия, Клайнайдам, старый живописец, немец-репатриант, работает штатным художником-оформителем и подчиняется товарищу Пандуловой, ибо товарищ Пандулова не только главный редактор заводской газеты и председатель парткома, она также заведует и сектором пропаганды, а это значит, что, кроме Рене, в ее подчинении еще два художника-оформителя. И Фркач говорит именно об одном из них:

– У него, понимаете, рабочее время нормировано, заступает в четыре утра, потому как по причине какой-то болезни должен обедать дома, да еще точно в двенадцать, но нынче утром нашему дежурному охраннику показалось подозрительным, что в отделе темно, он подошел вплотную к окну и увидел, что Клайнайдам спит!

– Ну бывает, забудьте об этом, – говорит Рене, полагая, что он, как обладатель строкомера, в отсутствие главного редактора-председателя-заведующей может себе это позволить.

Правда, случается и так, что вошедший о строкомере не спрашивает, ему некогда, он срочно разыскивает товарища Пандулову.

– Не знаю, где она, – говорит Рене.

А потом вспоминает, что товарищ Пандулова сказала: «Если меня будут искать, я в кадрах».

И Рене добавляет:

– Сходите в отдел кадров.

А иной посетитель не интересуется ни строкомером, ни товарищем Пандуловой, а, вперив взгляд прямо в машинку, спрашивает:

– Что пишете?

И Рене отвечает:

– Одну статейку.

«Одна статейка» поначалу – просто заметка, заброшенная в редакцию рабкором либо товарищем Пандуловой из ее очередного рейда. Рене выправляет в ней грамматические и стилистические ошибки, сокращает ее или коренным образом перерабатывает, а потом, перепечатав в двух экземплярах, на чистовике от руки пишет «кг 8/14 циц» – эту формулу он перенял у товарища Пандуловой, утаив, конечно, при этом, что он, обладатель строкомера, раньше не имел о ней ни малейшего понятия.

Но время идет, и Рене все больше материалов изыскивает сам. Самую просторную комнату трехкомнатной квартиры, где в одной из двух меньших комнат обитают Рене с Тршиской, завхоз использует как гостевую; там сменяются всевозможные люди, и газетные темы приходят к Рене прямо домой. На какое-то время поселяются там, к примеру, дератизаторы – очищают завод от крыс. И у Рене тотчас готова большая статья об их справедливой борьбе. А то пожалует на гастроли Мартинский театр, сыграет в заводской столовой «Мнимого больного», режиссер переночует – ну Рене тут же рождается статья о театре.

– Гм-гм, – промолвит товарищ Пандулова, просматривая свежий номер многотиражки. Рене сидит в конце стола и ждет дифирамбов. Бывает, товарищ Пандулова похвалит его, а иной раз и нет.

– Гм-гм, – говорит она иной раз. – Опять у вас нет производственной темы.

– Не приносят, – оправдывается Рене.

– Самому нужно позаботиться, – подает совет товарищ Пандулова. И в качестве наглядного пособия предлагает: – Пойдемте пройдемся по заводу.

Они проходят по цеху, в котором работает множество женщин. Рене чувствует на себе их взгляды – смотрело ли на него когда-либо в жизни столько женщин разом? Столько, как сейчас, – никогда. И к тому же еще играет музыка. Они проходят в цех поменьше.

– Это цех ВЧ-блоков^[20], – говорит товарищ Пандулова.

Рене знает, что это цех ВЧ-блоков, но он уже смирился с тем, что никогда не узнает, что, собственно, такое ВЧ-блоки.

В этом цеху работает примерно тридцать женщин. Цех обнесен сеткой, у входа за сетчатым ограждением – столик. За столиком – два мастера, Рене уже знаком с ними – это Замечный и Райнога.

– Надо бы вам и о нас что написать, – говорит Замечный.

– Не можем же обо всем писать одни мы, – справедливо замечает товарищ Пандулова. – У вас тут есть Баникова!

– А разве Баникова опять что-то о нас написала? – спрашивает Райнога.

– Да, написала, но только стихотворение, – говорит товарищ Пандулова.

– То-то и оно, что стихотворение! – смеется Замечный.

– Она здесь? – спрашивает Рене.

Он уже был тут однажды, но тогда работала другая смена, и потому до сих пор так и не удостоился увидеть Баникову.

Райнога: – Ну-ка позови ее!

Замечный: – Ангела, подите сюда!

– Ангела! – подхватывают несколько девушек в один голос, и весь цех прыскает со смеху.

У столика во втором ряду среди девушек возникает движение, и какой-то миг может казаться, что Ангела одна из них – Рене останавливает свой выбор на высокой, довольно красивой девушке, но высокая, довольно красивая девушка лишь уступает дорогу. Из девичьей шеренги выныривает маленькая энергичная фигурка и устремляется к ним.

– Я здесь, товарищ мастер!

Замечный: – Говорят, Ангела, вы написали стихотворение?

Ангела: – Да!

Райнога: – Тут вот с вами хотел познакомиться товарищ редактор!

Ангела: – А, так вы и есть новый товарищ редактор?

Рене: – Рене.

Он подает Ангеле руку, чувствует ее крепкое пожатие. Ничто в ней не привлекает его.

Ангела: – А вы, товарищ Пандулова, теперь уже не работаете редактором?

Товарищ Пандулова: – Работаю. Нас теперь двое.

– Значит, вы помощник редактора?

Рене удивлен, как ловко иные умеют смотреть в корень.

– Я редактировал ваше стихотворение.

Ангела: – Да что вы! А много в нем ошибок?

Рене: – Я поправил лишь отдельные ритмические промахи.

– Знаете, ведь когда так просто, не по науке. – Ангела наклоняется к Рене, потом отстраняется, начинает смеяться, но, вдруг посерьезнев, снова наклоняется:

– Если позволите, я еще что-нибудь принесу, теперь ведь есть возможность попросить совета у знатока!

Замечный: – Вот и получили, что хотели!

Все смеются.

Но разве Рене получил, что хотел? Опять стихотворение – и ни одной статьи о производстве.

А с другой-то стороны, почему обязательно писать о производстве? Рене вычислил и запомнил: в день, когда он приступил к работе, ему было двадцать три года, три месяца и один день, а завод выполнял норму как раз на 101%. План выполняется – а что другое и где Рене еще могут сказать? Возможно, кое-кто из руководящих товарищей и мог бы сказать больше – но руководящих товарищей Рене не решается беспокоить, у них и без того по горло руководящей работы. А люди средней ответственности жалуются только на мелочи. Правда, и в мелочах Рене – сущий профан и потому предпочитает писать хотя бы о том, что ему понятнее. О спектакле. О крысах.

Товарищ Пандулова сидит за письменным столом, наблюдает за Рене-тружеником и нет-нет да и изречет нечто вроде того:

– Не повезло мне в личной жизни!

В десять часов заявляется в редакцию Мишо, шестнадцатилетний верзила, штангист, пэтэушник. Две большие краюхи хлеба уже ждут его в уголке на окне – даже на тот случай, если товарища Пандуловой в редакции не окажется. Мгновение – и их словно не было. Штангист выпивает еще бутылку «малиновки», одаривает улыбкой Рене, Рене – его, и удаляется. Если случаются пироги, товарищ Пандулова угощает и Рене. Он отказывается, но примеры, и не только дурные, заразительны: Рене иной раз тоже запасается вторым завтраком.

Заглядывает в редакцию и почтальонша. Обычно она приходит к товарищу Пандуловой, но кое-когда с иным письмом и к Рене. Она уже знает его и доверяет ему – однажды, принеся товарищу Пандуловой деньги и не застав ее в комнате, вручила деньги Рене. Это восемьдесят крон, на квитанции в графе «отправитель» – какое-то незнакомое мужское имя, а в графе «назначение» – слова: «налог на ребенка». Алименты, смекнул Рене и углубился в работу.

Статья на производственную тему по-прежнему ему не светит – на столе у него некое «предостережение». Написано оно корявым почерком, но в сочной разговорной манере. Автор «предостережения» – товарищ Вигаш, комендант с Малой Оравы. Рене уже известно, что под понятием «Малая Орава» подразумеваются два двухэтажных дома на противоположном берегу реки, называемых «общежитие номер один» и «общежитие номер два», а также несколько прилегающих к ним домушек. Товарищ Вигаш обвиняет обитателей домиков, что они, борясь против замерзания воды, постоянно оставляют водопроводные краны открытыми: по этой причине вода на второй этаж общежития совершенно не поступает. Предостережение: если так будет продолжаться, он, Вигаш, совсем отключит воду. Товарищ Вигаш – член областного водохозяйственного управления, насосный генерал, и к его предостережению следует относиться со всей серьезностью. Вот ведь какая любопытная, пусть и внепроизводственная, но зато понятная проблема! У товарища Вигаша обязательно нужно взять интервью!

Рене отправляется на Малую Ораву под вечер. Ему надо пройти висячий мост, что в нескольких шагах от их общежития, а потом с километр топать вдоль противоположного берега. Рене в первый раз переходит узкий, шаткий мостик на двух тросах, затянутый по сторонам сеткой. Позади него остаются огни «колонии» – так называется квартал новых домов вокруг завода, где обитает и он, впереди – огни Малой Оравы, а вверху, на холме, краснеет огонек ретрансляционной мачты, о которой уже говорил Тршиска. Рене идет по тропинке. Почти сразу же за мостом его нога, нырнув под снег, хлюпает по грязи. Оттепель. Грязи все больше, и она все мягче. Ее буруны перекатываются через края башмаков. В них уже до черта воды. Ноги все тяжелее – грязь налипла и на подошвы. И в довершение всего – Рене ненароком вбегает в огромную лужу. Чувствуя, что проваливается, прыгает в сторону, но попадает в еще большую глубину, прыгает во второй раз, но столь же неудачливо, а так как возвратный путь чреват не меньшей опасностью, устремляется вперед. Выскочив на сушу и оглянувшись, к удивлению своему обнаруживает, что преодолел вброд море. А как же теперь вернуться домой? Этим путем – никоим образом. Но тут вдруг его озаряет, что описание драматического пути будет достойным обрамлением для будущего интервью, и эта мысль его утешает. Преодолев еще несколько метров, убеждается, что он на острове. Со всех сторон море; еще более неоглядное, чем то, которое он перешел вброд. Как же люди ходят здесь на работу? Не иначе как есть окольный путь, через деревню. Что подумает товарищ Вигаш, увидев его таким загвазданным? Что он, редактор заводской газеты, просто олух, ежели отправился на Малую Ораву именно этим путем. Рене решает вернуться. Обратной дороги он уже не выбирает – мчится по морю галопом. Теперь ему вообще все трын-трава: шлепает куда ни попадя. Раза два-три едва не падает. Наконец-то – о блаженство! – где-то поблизости скрипит мостик. Какой-то мужчина шагает по нему, светит себе фонариком и, бодренько пройдя мимо Рене, удаляется в том направлении, откуда наш герой только что воротился. И еще негромко при этом насвистывает.

– Да-а! А иные тут в лакировках топают, и хоть бы хны, – говорит Тршиска, глядя, как Рене вешает на радиатор носки.

На следующий день Рене берет заметку товарища Вигаша и, оставив всякую надежду на встречу с ним, переделывает ее в интервью. Для этого многого и не требуется: пересыпь фразы товарища Вигаша вопросами – и дело с концом! Например: «Товарищ Вигаш, чем вы объясняете нехватку воды на Малой Ораве?»

А про себя думает: благодарю покорно за такую нехватку. Воды там – море разливанное.

Вот так Рене трудится. Борется с препятствиями. А Ван Стипхоута нет как нет.

[11]

ПОЯВЛЯЕТСЯ ВАН СТИПХОУТ

«Что ж, в конце концов пора перейти с Тршиской на «ты»!» – решает в один прекрасный день Рене. Случалось, когда в 5.50 утра они выскакивали из дому – на заводе полагалось быть в 5.55, а до завода было как раз 5 минут рысцой, – Тршиска в ответ на предупредительный жест Рене, уступавшего ему дорогу в подъезде, кричал: «Беги!», но после работы снова возвращался к своему привычному «вы».

В день, выбранный для этого торжественного ритуала, Рене по пути с завода покупает бутылку терновки. Лимоны дома найдутся. Этот эквивалент «чинзано», прозванный знатоками «шумиголова», в те годы на Оравщине был особенно в моде!

Придя в общежитие, Рене застает Тршиску по обыкновению в кухне. Отлично! Пока тот что-то сварганит и поест, Рене успеет приготовить маленький сюрприз. Он моет два стакана из-под горчицы, наливает вина. Разрезает лимон. В каждый стакан бросает по дольке. Неожиданно входит комендантша-кастелянша с бельем, за ней дети.

– Что хорошенького стряпаете, пан Тршиска? – кричит она, входя в переднюю.

– Да ерунду всякую, – доносится из кухни.

А у Рене уже вертится на языке, что, дескать, иной раз и промочить горло святое дело, но комендантша-кастелянша, войдя в комнату, не отягощает его лишними вопросами. Быстро сменяет белье и говорит:

– Ярко, Палько, домой!

Мальчики забиваются в угол. Комендантша предоставляет обитателям комнаты самим избавиться от них и уходит.

Рене сидит у наполненных стаканов и ждет, когда же наконец Тршиска вернется из кухни. Мальчики подлетают к столу.

– Что тут у вас, дядя?

– Лимонад.

– А что вы с ним будете делать, дядя? Пить, да?

– Да, пить.

– Дядя, нарисуйте нам что-нибудь.

– В другой раз, – говорит Рене. Ага, кажется, Тршиска уже идет… – А теперь ступайте домой!

Но мальчики, видать, не из послушных.

Тршиска прохаживается туда-сюда по комнате, наполненных стаканов, должно быть, не замечает. Рене ничего не остается, как обратить на них его внимание.

Тршиска: – Зачем вы это, право, вы же знаете, я не пью.

– Да уж пора нам выпить на брудершафт, – говорит Рене; хоть он и моложе, но сие мероприятие финансирует он.

– Что ж, на «ты», так на «ты», за это я, понимаешь, выпью, это точно! – говорит Тршиска и поднимает стакан. – За твое здоровье!

– И за твое! – поднимает бокал и Рене, они чокаются и отхлебывают по глотку. Глоток Рене немногим больше.

– Скажи, Иван, ты, видать, в Братиславе здорово привык зашибать?

Рене уже давно не слышал своего имени, произносимого кем-то другим, он наслаждается его сочным звучанием и за полученное удовольствие платит Тршиске таким же удовольствием:

– Ну что ты, Мирослав. Так, самую малость.

– Не скажи, среди литераторов закладывать – обычное дело, а то нет, что ли? – не верит ему Тршиска. – Литераторы – они спокон веку богема. Ясное дело. В алкоголе вы вроде вдохновение черпаете, так оно, Иван? Я пью в редких случаях, да и то мало. Литработники до литра охотники, так ведь, Иван?

Смеясь, оба снова отхлебывают.

Рене: – Я тоже пью редко. Не переношу, когда много.

– Ну, это ты брось! Если учесть, как ты питаешься, неудивительно, Иван, неудивительно, – говорит Тршиска. Он чувствует угрызения совести: пьет вино Рене, тогда как сам не попотчевал его своим кулинарным изделием, но что теперь делать – от кулинарного изделия уже и следа не осталось. – Ты, Иван, правда, по воскресеньям всегда дома отъедаешься; скажи, Иван, мамаша-то твоя о тебе заботится, так ведь, Иван?

Рене: – Так-то оно так.

Тршиска: – Тебе-то хорошо, Иван, есть куда съездить. Тебе-то хорошо!

Рене чокается со стаканом Тршиски, как бы заставляя его допить, и допивает сам. На дне кружочки лимона – они высасывают их, а корки бросают в пепельницу. Комендантшины мальчики пожирают их восхищенными взглядами. Рене снова наполняет стаканы, в каждый бросает по новой дольке лимона.

– Что глазеете, ребятки, а? – спрашивает Тршиска и смеется.

И Рене, смеясь, шутливо предлагает:

– А что, если нам подпоить их?

Шутка Рене приводит Тршиску в восторг:

– Ха-ха-ха! Придут домой косые, она сразу потеряет охоту их сюда совать, так ведь, Иван? Преспокойненько оставит их за дверью. Этот ее комендант то и дело закатывается домой подшофе, а потом крик подымает – оглохнуть можно. Небось имел честь познакомиться с Фркачем, Иван, знаешь ведь его, правда?

Рене утвердительно кивает.

Тршиска: – Да и как тебе его не знать, ведь это он доложил, что охранник застукал Клайнайдама, когда тот спал, ты же сам, Иван, мне рассказывал.

– Не похож он на алкаша, – замечает Рене.

Тршиска смеется:

– Ну да, как бы не так! Он к тому же еще и опасный, по роду службы вооруженный. И тебе не мешало бы еще знать, как он однажды за Вавреком гнался по лестнице, хотел его хлопнуть!

Для Рене уже и Ваврек личность известная: это тот паренек с верхнего этажа, что в день приезда Рене боролся с неполадками центрального отопления. Но про опасную для жизни историю он слышит впервые.

– Ваврек тебе ничего не рассказывал? Фркач – это ж такой ревнивец, а Ваврек, дурак дураком, комплименты все отпускал его благоверной. Понимаешь, Иван, Фркач-то на нее не тянет. У бабенки, видать, еще кровь играет, а он мужик точно щепка, ха-ха-ха, Иван, ей-ей точно щепка, – смеется Тршиска своей шутке: ведь по-чешски его имя значит именно «щепка». Может, ему и не в радость собственный каламбур, но что поделаешь, коль он сам собой получился. Рене смеется вместе с ним, а про себя благодарит судьбу, что до комплиментов белокурой комендантше он пока еще не дошел, хотя и был близок к тому. И не дойдет. Нет, его все-таки не подставишь под пулю, как Пушкина.

– А ребятки симпатяги, – говорит Рене, глядя на мальчиков. Интересно, думает он, могут ли малыши передать родителям их разговор? Еще маленькие, но, пожалуй, могли бы.

– Да, ребятки что надо, – соглашается Тршиска. – На, Яроушек, попробуй лимонадика, попробуй, Яроушек! – ласково называет он мальчика на свой чешский лад.

Тршиска дает попить Ярко, Рене – Палько. Палько не хочет, вертит носом. А брат уговаривает его:

– Попробуй лимонадику, Палько, ну попробуй.

И Ярко еще раз отхлебывает из стакана Тршиски. Палько, видя это, отхлебывает из стакана Рене.

– Ну как, понравился лимонадик, ребятки? Вкусный, верно?

Мальчики морщатся, им попался лимон. Рене и Тршиска удовлетворены – этого они как раз и добивались.

– Ага, вкусный лимонадик, – соглашается Ярко.

– Хочешь еще?

– Больше не хочу.

– Ну попробуй еще, – говорит Рене Палько. – Попей еще лимонадику.

– Вот видишь, и ты давай! – уговаривает Тршиска Ярко.

Мальчики пьют, отфыркиваются. Их куда больше тянет побегать по комнате. А Рене с Тршиской довольны. И бутылка-то, гляди, пуста.

Рене мчится в магазин за другой бутылкой. Вернувшись, застает Тршиску в кровати. Он лежит, согнув ноги. На коленях у него сидит Ярко. Тршиска подкидывает его: «По кочкам, по кочкам, гоп – в ямку!» И Ярко, проваливаясь между колен, заливается смехом.

– Ну, твое здоровье!

– Что ж, поехали!

Они, смеясь, чокаются первым бокалом из второй бутылки. Явно, что мальчикам чоканье нравится – они тоже смеются. Стоп, новая идея!

– Ребятки, хотите с нами чокнуться?

Новая идея имеет успех – Ярко хочет.

– А теперь надо выпить, – говорит Рене.

Ярко пьет.

– Ну и с тобой давай чокнемся, Павличек!

Палько чокается, но пить не хочет.

– Чоканье без питья не считается, – замечает Рене.

– Нет, – вставляет Тршиска, – так не годится. Так дядя обидится.

– Ну пей, Палько, – приказывает Ярко, и Палько пьет.

Рене и Тршиска весело гогочут и мало-помалу забывают про мальчиков. Однако – что за оказия? – мальчики заставляют о себе вспомнить. Они все еще носятся по комнате, но уже не так, как раньше, – то и дело брякаются на пол.

Рене пугается. Придут домой – родители сразу обо всем догадаются, это, конечно, нужно было учитывать.

– Опьянели мальчишки, – говорит он.

– Да вроде, их так и мотает туда-сюда, – смеется Тршиска.

Рене тоже смеется, но уже не так бурно.

– Гляди, Иван!

Мальчики, столкнувшись, замертво плюхаются на пол. Рене тоже в подпитии, а Тршиска, по всему видать, совсем захмелел. Хоть Тршиска и сыт, а он, Рене, пьет на пустой желудок – обед в заводской столовой разве что поковырял чуть, – все-таки сказывается его большая натренированность по сравнению с Тршиской. А может, этому парню и вправду все трын-трава?

Ярко выходит на балкон. Палько засыпает на ковре. Во сне его рвет. На Рене снова накатывает страх. Ярко вернется, увидит брата в таком виде, дома нажалуется. Он выходит на балкон к Ярко. Там ботинки и все, что полагается для чистки обуви. Рене соблазняет Ярко новым развлечением – а не почистить ли ему ботинки? Он будет чистить ботинки, думает Рене, а они тем временем приведут Палько в порядок!

– Шляпу долой, Иван, – смеется Тршиска. – Вот ведь умеешь прибрать к рукам мальчика: работает на тебя и даже не сечет, что работает, так ведь, Иван? А удержит он хоть башмак-то?

– Тот, постарше, вроде бы трезвый, – говорит Рене.

– Ну не скажи, Иван, – возражает Тршиска, – тоже окосел малость.

– На балконе из него все выветрится. Давай-ка этого приведем в порядок.

Рене приподнимает спящего мальчика и, насколько возможно, очищает его рубашку.

– Если тот, старший, почти трезвый, – рассуждает он вслух, – как же этот малец умудрился так налакаться? Пили-то они вроде поровну.

– Вот именно, – вторит ему Тршиска, – Глянь-ка на эти кусища! Он дома явно чего-то налопался. Дома натрескаются невесть чего, а потом их выворачивает.

Спящего мальчика Рене укладывает на кровать, очищает ковер.

– Проспится – как огурчик будет, – говорит Тршиска и тут же разражается хохотом: – А ты видел, как они спотыкались?

И Рене после принятых мер становится легче:

– Комендантше скажем, что мальчики пили лимонад.

– Не бойся! Этот их папочка уже поди дал им дома лизнуть. И она тоже хороша: уматывает преспокойненько из дому, а их спихивает, кому придется – авось присмотрят.

– Ее нет дома?

– Нету, конечно.

Рене становится еще легче.

– Пойду поставлю воду для кофе.

Закрывая за собой кухонную дверь, Рене слышит, как кто-то входит в переднюю, затем прямо в комнату. Доносится отдаленный разговор – Рене, узнав голос комендантши, решает подождать в кухне. Лишь заслышав, что комендантша ушла, возвращается в комнату, так и не поставив воду для кофе. Кровать пуста. И Ярко уже нет на балконе.

– Комендантша приходила, – докладывает Тршиска. – Я сказал, что мальчики до смерти навозились и что маленький уснул. Сказал еще, что наверняка дома чем-то объелся, если его так вывернуло. А второго я велел вымыть под душем как следует – весь в ваксе извозился. А мне тоже как-то хреново.

Тршиска ложится, Рене, надев полушубок, выходит на улицу. У железнодорожной ветки встречает парня, который предлагает ему навестить в женском общежитии одну знакомую. В общежитии поднимается переполох. Знакомая выдворяет их, отказываясь даже угостить их кофе. У общежития они прощаются, часть пути идут еще вместе и только потом расходятся в разные стороны, уже, правда, не прощаясь. Рене возвращается домой. Проходя мимо комендантской квартиры, слышит голос хозяина:

– Да, пьяные. Оба ребенка. Можете сами в этом убедиться. Зайдите, пожалуйста, товарищ старший лейтенант. Жду вас немедленно.

Хотя у Рене сегодня уже не раз уходила душа в пятки, все это была ерунда, только сейчас он пугается по-настоящему. Так вот, стало быть, какова эта новая жизнь, которую он собирался начать? Так-то он отрекся от алкоголя? Напрасно утаивал разлад с законом, в котором оказался его отец, теперь он, Рене, с самим собой в разладе. У него нет ни капли сомнений, что комендант вызвал милицию и нажаловался не только на Тршиску, но в той же мере и на него. Но знает ли об этом Тршиска?

– Да он уже был здесь, накинулся на меня как очумелый, а я схватил его и вытурил за дверь, – говорит Тршиска, выслушав Рене. Перевернувшись на другой бок, он снова засыпает.

Немного успокоившись, Рене тоже укладывается. Но сон не берет его. Он лежит с открытыми глазами и, слушая, как посапывает Тршиска, ловит ухом и отдаленные звуки. Во второй маленькой, тоже двухместной, комнате живет уже несколько дней новый инженер. Он спит. В гостевой на четверых пока обитает только один человек, работник «Теслы Рожнов», он здесь в долгосрочной командировке. Однако еще днем куда-то уехал – Рене видел, как он садился в поезд. Все тихо. Промаявшись в бесплодном выжидании битый час, усталый Рене погружается в дрему. Но тут же пробуждается – на лестнице раздаются шаги и голоса. Открывается дверь их квартиры, не запирающейся на ночь, ибо ключ только один, а жильцов всегда несколько, притом меняющихся. Голоса переносятся в переднюю. Кто-то стучит, отворяет дверь.

В освещенной передней двое мужчин. Но в то мгновение, когда Рене со страху почти перестает дышать, один из них, не считаясь с тем, что тут спят, кричит во весь голос:

– Приветствую тебя, царь!

Это Ван Стипхоут.

Второй мужчина – вернувшийся откуда-то рожновчанин. Ван Стипхоут познакомился с ним в поезде.

И хотя у Рене уже не однажды нынче отлегало от сердца, это нейдет ни в какое сравнение с тем, как ему полегчало на сей раз! Поднявшись с кровати, он вместе с Ван Стипхоутом и рожновчанином допивает в четырехместной гостевой то, что еще оставалось в бутылке. Приглушенным голосом рассказывает прибывшим о забавном курьезе, случившемся с ним. Бурная реакция рожновчанина помогает ему понять, что, в общем-то, это чепуха, не заслуживающая внимания.

– Не говори мне об этом, царь! Гвездослав^[21] – и подпаивает! Это же варварство!

Но даже гнев Ван Стипхоута приносит Рене облегчение.

Подменяя товарища завхоза, он подселяет Ван Стипхоута к рожновчанину, и сам отправляется на боковую. Почти сразу, с заново успокоенным сердцем, Рене засыпает. Пятью минутами позже возле его кровати происходит такой разговор:

– Оденьтесь, пойдемте с нами!

– Да, пожалуйста, пожалуйста!

До Рене лишь сквозь сон что-то доходит. Он открывает глаза. Постель Тршиски пуста.

[12]

ВАН СТИПХОУТ – ПСИХОЛОГ

Первое, что Ван Стипхоут отвергает с презрением, – это утренний режим друга.

Как, неужто Рене придерживается будильника Тршиски, поставленного на оптимальное время 5.35? Как, неужто Рене пьет по утрам черный кофе, замешанный на горячей воде прямо из-под крана, потому что приготовить более совершенный напиток – в отличие от Тршиски – ему не хватает времени? Неужто Рене мчится с Тршиской на завод рысью и таким же манером ведут себя вышестоящие, а то и наивышестоящие лица?

– Абсурд! – восклицает Ван Стипхоут в первое же утро, а поскольку этим утром Тршиска отсутствует, Рене, испив добротно приготовленного кофе, весьма неторопливо шагает с Ван Стипхоутом по дороге, которая еще минуту назад гудела как трек, а сейчас напоминает покинутый храм – часы показывают три минуты седьмого. В проходной Рене вручает вахтеру табельный листок, куда заносится точное время его опоздания, – назад он сможет получить его в кадрах. Ван Стипхоуту пока еще вручать вахтеру нечего.

Но даже двумя-тремя днями позже, когда уже и у Ван Стипхоута табельный листок, он лишь показывает его издали и тотчас сует обратно в карман; вахтеры орут на него, а он и в ус не дует – идет себе дальше, тогда как Рене покорно отдает свой листок. А иной раз Ван Стипхоут и пикируется с вахтером: то уверяет его, что часы в проходной спешат, то доказывает, что они с Рене, не пользуясь обеденным перерывом, имеют право на опоздание. Однако в бухгалтерии доводы Ван Стипхоута никакого действия не оказывают – за опоздания и у него, и у Рене удерживают некую сумму из зарплаты, ибо обеденный перерыв на то и придуман, чтобы им пользоваться.

– Одели тебя, царь? В форму влезть приказали? Ты теперь ни дать ни взять белый кит! – воскликнул Ван Стипхоут, в первый раз вступив в редакцию заводской многотиражки, где Рене трудился в белом халате. С того дня белый халат Рене покоится на вешалке в углу редакции. Свой же белый халат Ван Стипхоут решительно отказывается даже взять со склада. Рене и Ван Стипхоут становятся опознаваемыми уже лишь потому, что расхаживают по заводу не облаченными в рабочую форму. Но, разумеется, есть и другие приметы. Ван Стипхоут ведь так и огорошивает народ своими неповторимыми жестами и восклицаниями, а тем более всякими аксессуарами туалета в стиле «шик-модерн».

– Скажите, пожалуйста, что он за человек, этот Ван Стипхоут? Он что, немного того? – спрашивает, к примеру, главный снабженец Пайдушак.

– Почему вы так решили? – удивляется Рене.

– Да так просто. Иду как-то по заводу, навстречу он, людей всюду до черта, а он меня обнимает!

– Ну и что из того, если он вас и обнял? Он психолог, может, он хочет знать, как вы будете реагировать, – вступается за Ван Стипхоута Рене.

А Ван Стипхоут и в самом деле психолог. Ведь он принят – эка важность, что всего на полгода, – на должность заводского психолога Горчички, отбывающего воинскую повинность. В этом плане директор велел соблюсти все надлежащие формальности. И они действительно соблюдаются! Ван Стипхоута усаживают даже за стол, за которым обычно сидит психолог Горчичка, – за нормальный письменный стол. И как же Рене в глубине души завидует Ван Стипхоуту! Лучше б ему не сидеть за этим столом! Да и комната, в которой стоит стол, сама по себе имеет немаловажное значение: Ван Стипхоут сидит напротив товарища Ферьянца, начальника отдела кадров.