Текст книги "Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы"

Автор книги: Владо Беднар

Соавторы: Любомир Фельдек,Валя Стиблова,Ян Костргун
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 45 страниц)

«Фенцл» строчил как заведенный. Один раз у него затекли пальцы, и он вынужден был потрясти рукой, но теперь уже не казался запаренным, а весь так и сиял. Он записал все о замечательных достижениях нейрохирургии. Именно так, как я себе с ужасом представлял, когда он в первый раз пришел ко мне и я хотел отбояриться от интервью. Теперь дошла очередь до профессора и его личных заслуг в развитии этой области медицины. Он исчеркал еще две страницы размашистым полудетским почерком.

– Уф, – произнесла наконец Итка. – А может, хватит, пан корреспондент?

– Да, безусловно, пани профессорша, – учтиво залопотал он. – Считаю, что этого хватит. Вот разве только две-три строчки о том, какова будущность у нейрохирургии….

Единственное, кажется, чего еще недоставало моему первоначальному представлению о репортаже!

Итка замерла. Карие глаза ее были широко распахнуты и ничего не выражали, точно она спала. Казалось, она вот-вот вскочит и вытолкает несчастного парня взашей. Но вместо этого она взяла в рот кусок сахару и сказала:

– Будущность у нейрохирургии? Прекрасная. Так и пишите!

Владо Беднар

КОЗА

Перевод со словацкого Н. Замошкиной

Vlado Bednár

Koza

Bratislava

«Smena»

1980

© Vlado Bednár, 1979, 1980

ПРЕДИСЛОВИЕ

Подобная история

случиться могла

когда угодно в прошлом.

Скажу вам больше:

история банальная такая

случалась многократно,

но только козы

были всякий раз иные…

Карьеризм, зазнайство, стяжательство, а тем более мещанство – болезни не новые. Но им подвержен и наш современник. Правда, нынешний мещанин настолько модернизировался, что и эти «недуги» былых эпох, так сказать пережитки в сознании, приспосабливает к новой действительности, нещадно эксплуатируя последние достижения техники, искусства, философии. Да еще с каким успехом! Социализм ему чужд, но он живет припеваючи, используя его как дойную корову, а кормят и ухаживают за ней пусть другие. Он же лелеет свою частную козу, всячески ее опекает, обеспечивая разные льготы.

Моя история, конечно, не только о кинематографии или телевидении и уж, ясное дело, ни о ком из реально существующих лиц. Она могла произойти, к примеру, в конструкторском бюро машиностроительного завода или, скажем, в каком-нибудь универмаге.

Но коза совершенно конкретна, мои герои и подталкивают ее наверх, и доят ее.

К сожалению, мы сами предоставляем им такую возможность, создаем подходящие условия. Требуем критики, сатиры, юмора, а между тем смотрим сквозь пальцы на маленькие мошенничества, открывая мещанству, так сказать, оперативный простор. И в то время, как мещанин вовсю процветает, бедняга критик, сатирик греет свой кофеек на спиртовке Бунзена. Зачем наживать себе врагов, рассуждает он, коль мы привыкли обходиться юмором из дедовских календарей?

Бродя по свету, я частенько изумлялся, насколько активны, находчивы, целеустремленны и бескомпромиссны эти нынешние золотоискатели. И вот написал книгу, чтобы хоть частично наметить их контуры и обозначить новые координаты. Ведь подобные случаи обходятся нашему обществу совсем не дешево.

Но может возникнуть вопрос: а где же здесь положительный герой? А у Ильфа с Петровым он был? Положительным героем станет тот читатель, который правильно поймет мою историю и тем самым возвысится над ней. Возвысится над людьми, подобными героям книги, если сумеет разглядеть их в жизни.

Автор

БАНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

1

БУДНИЧНЫЙ, ЗАУРЯД-БЕЗДЕЛЬНЫЙ БЕЛЬМОНДОВСКИЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

Пасмурное утро приносит искусному фотографу Гуштафику подлинное удовлетворение. Вот, полюбуйтесь, действительность снова приспособилась к его художественному ви́дению! Перспектива серых и расплывчатых силуэтов улиц поразительно похожа на технически несовершенные моментальные снимки из периодики, отступающие сумерки и туман играют ту же роль, что и сетка клише. Истый фотограф Гуштафик следит за заграничными журналам и уверен, что с легкостью может добиться того же эффекта: он натирает линзу аппарата разными мазями и эмульсиями, держит негативы в растворах разной температуры. А фотоувеличитель? Он просто над ним колдует. Но, как ни бейся, ему не часто удается с контрастного негатива сделать позитив цвета, так сказать, снежной каши под колесами машин. Такой, что хоть сразу вставляй в паспарту и посылай на конкурс. Но сейчас – вот оно, это утро, оно подтверждает жизненность и правильность его поэтического принципа видения мира. Не хватает только текста под снимком, чтобы каждый знал, с чем имеет дело. А придумать такой текст иногда ох как непросто. Ну, к примеру, не у каждого хватит фантазии назвать это утро «из цикла „Метаморфозы горизонталей IV“». А мы – да, мы можем. Впрочем, как знать, не говорит ли в нас зависть.

Схватка ночи с днем еще не решена, хотя, сдается, день в лучшей форме и незаметно приобретает территориальное преимущество. Это момент неопределенный, которым легко злоупотребить. Им начинаются будничные киноистории из жизни английских безработных и дешевые, но тем более захватывающие авантюры их беспринципных соотечественников-гангстеров из лондонского преступного мира. К счастью, у нас нет ни тех, ни других, но тем больше мук писателю, решившему придумать что-нибудь увлекательное.

Из парков возвращаются первые унылые владельцы выгулянных псов. Они попались на удочку собственным деткам, уступили их мольбам купить вот такого, малюсенького щеночка. Сейчас, окутанные ночным туманом, как баржи на Дунае, они бороздят улицы, тщетно ломая себе голову над проблемой, кому бы подсунуть песика на время отпуска в Болгарии. Даже странно, почему на перекрестке они не дают пронзительного гудка причаливающих кораблей.

Из окна второго этажа им на головы вытряхивает пыль из тряпья цвета плесени гражданка, одна улыбка которой могла бы гарантировать ей почетное членство в Союзе злыдней. Ее котяра, демонстративно умывающийся на подоконнике соседнего окна, служил бы в этом же Союзе по крайней мере на должности секретаря или референта по вопросам культуры. Он только что позавтракал сырой печенкой и презирает нас, презирает все, он нигилист, а попросту – кот.

Первая атака на молочную позади, схлынул поток женщин в бигуди, шелковых халатах и теплых домашних туфлях с помпончиками; теперь, сжимая в потных кулачках смятые бумажки со списком покупок, спешат дети с таким сознанием важности порученного дела, что у них трясутся головенки на тоненьких шейках. Продавщица уже оповестила всех знакомых, что какой-то пьяница снова утащил из ящика перед входом не меньше шести рогаликов. Вскорости начнут появляться запыхавшиеся секретарши: эти просят слойку и йогурт для себя и по счету смолоть кофе.

Не пытайся, глядя на пешеходов главной улицы, быть физиономистом! Если ты, к примеру, убежден, что вот этот – типичный бюрократ, то вскоре тебе придется разувериться в своей проницательности. Все что-то бормочут или насвистывают под аккомпанемент трамвайных звонков и гудков автомобилей. Громадная дыхательная машина под асфальтом города работает вовсю.

Вдоль улицы шеренгой шагают мусорщики, спереди на тележках у них прикреплены букетики живых цветов – вклад их начальника в компанию «За самый красивый город». Их обгоняет грузовик с ракетой – огромной вращающейся мешалкой на хребте, он ставит на дорогу знаки бетонными лепехами: шлеп, шлеп.

Мимо промчалась «Татра-603», из которой выглядывают улыбающиеся физиономии, явно в предчувствии приятной командировки. Но машина дальше перекрестка не доезжает, там ей уже улыбается милиционер в накрахмаленных белых крагах и бодро спрашивает:

– Товарищ водитель, знаете, какое нарушение правил движения вы допустили?

Один из нетерпеливых пассажиров пытается предупредить события:

– Янчи, не бойся, у меня знакомый в «Закруте»!^[49]

К счастью, внимание постового привлекла машина автошколы, беспомощно вставшая посреди перекрестка. Сзади ей все настойчивее гудят, но мотор заводиться не желает. Инструктор бесится, начинающая водительница трясется, такого она себе и представить не могла, наконец, совместными усилиями они столкнули машину с перекрестка, и она пустая сама покатилась вниз по улице, оба пассажира помчались следом, и, как безнадежный аутсайдер, за ними устремился милиционер с книжкой штрафных талонов в руке, поощряя фаворитов цитатами из правил уличного движения. Нам неизвестно, чем кончился этот увлекательный забег; удара мы не слышали, официального коммюнике опубликовано не было.

На трамвайной остановке, возле овощного ларька с увядшим сельдереем, стоят два музыканта в черных двубортных костюмах, с белыми, как у мимов, лицами и искусственными белыми цветами в петлицах. Не иначе они возвращаются со свадьбы.

Аккордеонист открывает чехол аккордеона, набитый жареными шницелями, и угощает контрабасиста и прохожих. Контрабасист пытается вытряхнуть из контрабаса мелочь на трамвайный билет. В конце концов ему это удается, и по тротуару прыскает фонтан монет, освежающий одним своим видом. Оба поют вполголоса старый шлягер:

Красотка сеньорита,

по имени Марита,

на балконе каждый вечер

от глаз чужих укрыта…

Что-то в этой песне их ужасно смешит, контрабасист просто захлебывается от смеха:

– Вот так ветры, вот так ветры, так не суметь и моей бабусе! – выкрикивает он радостно после первого двустишия. А окончив строфу, добавляет: – Вот так бредни, вот так бредни, так не сумел бы и мой дедуся!

Смешно!

Появилась трамвайная контролерша, как ей и положено, в болонье, с большой бляхой, которая прямо-таки тянет ее к земле. Держа в руке блокнот, она дефилирует среди ожидающих и авторитетно бубнит:

– Пятый идет как третий, первый идет в парк, у Мандерле пересаживайтесь на автобус. Второго не ждите! Пятый идет как третий!

– Вот так враки, вот так враки, так не загнуть даже мне! – комментирует контрабасист.

Пассажиры поначалу волнуются, потом успокаиваются и ухмыляются, они знают свое и более или менее терпеливо ждут дальше. Переубедить их невозможно. Только один из так называемых искателей правды, которые всегда найдутся в толпе, считает долгом спросить:

– Как же тогда доехать до Паленера?

Всем неловко.

Взгляды контролерши и ожидающих (знаем, мол, мы таких, вечно недовольных) заставляют его умолкнуть.

Перед газетным киоском стоит длинная очередь, как это ни странно – из одних мужчин. Покупают «Спорт», «Труд», сигареты, трамвайные билеты, никому, боже избави, не приходит в голову выбирать открытки или серии почтовых марок «Весь мир за пять крон». Торопливо разворачивают газеты на последней странице и пожирают глазами центральный заголовок дня:

МЫ ПОКОРИЛИ ГОРДЫЙ АЛЬБИОН!!!

БРИТАНСКИЙ ЛЕВ БЕЗ КОГТЕЙ

ГОСТИ С ОСТРОВОВ НЕ ВЫДЕРЖАЛИ НАШЕГО ОДЗЕМКА!^[50]

Да выиграй мы у Англии какую-нибудь там мировую войну, и тогда никто не смог бы придумать лучше!

Здесь, в этой самой очереди, стоит и главный герой нашей истории, да-да, любезный читатель, это некий Карол Пекар. Хотя перед нами в утреннем обзоре уже не раз мелькал его силуэт, но только сейчас, нарушив стереотип покупок, он привлек к себе внимание. Он согнулся перед окошком в три погибели, чуть ли не присел, и голову прижал к плечу, чтобы продавщица сумела разглядеть его физиономию. Учтиво поздоровался, можно сказать, даже слишком учтиво, судя по обстановке, так, во всяком случае, могло бы кому-то показаться. Последнее, конечно, зависит от того, каковы виды у самого наблюдателя.

– Целую ручки!

– «Спарты» в твердых коробках нет! – так же твердо, как упаковка упомянутых сигарет, звучит ответ.

– По радио передавали: утром туман…

– А! Это вы!

Недоверие устранено, контакт налажен, пароли соответствуют. Киоскерша для верности тоже наклоняется, устанавливая идентичность, и выпрямляется, довольная. Она сует Пекару журнал, сложенный так, чтобы не было видно обложки с названием. Умей бородатые анархисты быть такими конспираторами, их бы вовек не поймали!

Карол Пекар отступает под дерево с мелкими красными ягодками, которые старожилы называют «бодьоло», и нетерпеливо разворачивает журнал.

С кричаще яркой обложки нам ухмыляется сам Бельмондо с толстой сигарой в уголке рта. Над его головой сияет лаконичная надпись:

ФИЛЬМ

Кстати, о красках: если существуют кричащие, то эти вопят опереточной фистулой, от таких и бетонное укрытие не спасет! Бумажные розы в тире, огромный свадебный торт с резиновым пупсом посредине, открытка с Лазурного берега! Пуншевое пирожное, духи «Живые цветы»! Короче – журнал! Уж эти мне журналисты, ох, журналисты! Краски, подобные журнальным, залили все вокруг. Взгляни, сразу настал день, полный света, веселой музыки; надо всем краем, может, до самой Скандинавии, барометр показывает «ясно».

Мы едем в трамвае и улыбаемся вместе с Пекаром, вместе со всеми пассажирами. Стихи просятся на язык:

И мы пошли по свету в поисках опыта,

сияя от любознательности, как диод.

А над нашими головами плещутся парусом

три золотых волоска Деда-Всеведа…

Какие-никакие, а стихи. Мы, конечно, могли бы высказать замечания, впрочем, не принципиального свойства, но время не терпит, так что воздержимся и промолчим.

Сегодня даже пассажир, едущий зайцем, не кажется таким уж мрачным явлением.

Столица, громко выражаясь, жемчужина Дуная, с ее шумом осталась позади, и вот уже Карол Пекар приближается по пустынной дорожке из бетонных плит к миниатюрному романтическому замку, высовывающему от любопытства свои башенки над верхушками тополей. Пекар весело размахивает портфелем, в термосе бодренько плещется кофе с молоком, вторя гомону подрастающего поколения так называемых певчих птиц. Вышепоименованный заглядывает в журнал и пытается скопировать небрежную мину Бельмондо, но сигара – карандаш – не желает держаться в уголке рта, в общем, впечатление неудовлетворительное.

Пекар прыгает с плиты на плиту, словно по крышам вагонов, но сбивается с ноги.

Энергично бьет ботинком по какой-то ржавой консервной банке, валяющейся в траве, но она оказывается концом железной трубы, глубоко вбитой в землю.

Когда боль в большом пальце стихает, он вознамеривается эффектно перепрыгнуть шлагбаум перед входом. Берет разбег отчаянно, прямо как Фанфан Тюльпан, но в последнее мгновение передумывает и совсем не по-спортивному подлезает под шлагбаум. Однако мы вместе с ним верим, что настанет день, когда он возьмет этот барьер лихим самурайским «флопом» и даже обойдется без гимнастического мата.

Сочная зелень английского газона перед замком соблазняет его на попытку сделать хотя бы кувырок. Возможно, что это упражнение гигиенической гимнастики ему бы и удалось, да только вот пиджак задрался на голову, тем самым нарушив у нашего героя ориентацию в пространстве. Несколько следующих секунд он потратил на поиски ключей, трамвайного проездного и мелочи, которые, словно крысы с тонущего корабля, выбрасываются из карманов при любом физкультурном упражнении.

Посредине луга, как пряничный домик изрядно разбогатевшего кондитера, сияет маленький замок, приглашая подняться по мраморной лестнице и заглянуть внутрь. Но не верьте аромату детской наивности: за многими фронтонами в стиле ренессанс прячутся прозаические мастерские по ремонту будильников. Вот, к примеру, в замке, что стоит в Карловой Веси на острове Сихоть, вместо рыцарского зала мы обнаружили небольшую водопроводную станцию, здесь же за пышным фасадом скрывается строгое оборудование небольшой электростанции, старомодно модерной, начала этого века. Ну, а если уж быть совсем точным, то направляющей трансформаторной подстанции.

Не станем делать вид, что знаем автора этой тихой музыки: сей монотонный романтический напев сочинил не какой-нибудь там Дебюсси, а сам Эдисон, и напевают его электрические приборы. Дворецкого заменили контрольные часы. Увы, увы нашей мечте, казенные металлические шкафчики в гардеробной скрывают одни рабочие халаты.

Но почему избранный нами герой преодолевает это расстояние согнувшись, крадущейся трусцой? Его странное поведение имеет и на сей раз вполне понятный мотив – он опаздывает на работу. Так что нам все ясно.

Вместо обычного интерьера дворянского гнезда нас встречает что-то вроде убежища доктора Но^[51]. Непонятные для нас, дилетантов, приборы, вспыхивающие огоньки, двери со знаком черепа и молнии. Но среди всего этого прямо в гардеробной есть и оазис человечности, след личности поэтической. Стены украшены портретами актеров и кадрами из кинофильмов, окна и шкафы заставлены колючими кактусами в цветных горшках, ящичках и банках от консервированной коложварской капусты.

Карол Пекар отрывает титульный лист журнала и прибивает его каблуком ботинка на почетное место; в коробочке из-под гуталина нашлись только коротенькие сапожные гвозди, и, прибивая, Пекар несколько раз попадает себе по пальцам. В результате Ален Делон оказывается на второй ступеньке шкалы популярности.

Пекар снова безуспешно пытается повторить небрежную мину Бельмондо; абсолютно непонятно, как этот парень может держать сигару столь непринужденно – словно родился с ней во рту.

Пекар вынимает из шкафчика эспандер и, поразмыслив немного, снимает с ручек одну из пружин. Но и оставшиеся две устояли перед попытками их растянуть. Казалось уже, вот-вот они уступят силе мускулов, вернее сказать, силе воли, но они, звякнув, стягиваются и больно прищемляют Пекару волосики на запястье.

Однобортный твидовый пиджак нашего героя благодаря нашитым круглым кожаным заплатам на локтях стал практически бессмертным. И пока он не попадет в эпицентр неожиданной катастрофы, Пекара никак нельзя причислять к законодателям моды. Хотя не исключена возможность, что, если спираль моды вернется когда-нибудь к исходной точке, Пекар предвосхитит благодаря этому пиджаку очередные идеи Диоров, но для этого нужно терпение и еще раз терпение. Шведская рубашка, в прошлом коричневая, ныне перекрашенная в черный цвет, вельветовые брюки с отворотами, без комментария, и коричневые полуботинки, «тракторки» на толстенной подошве, пижонски прошитые двухцветным кембриком. Ах ты, боже мой, да это же все принадлежит тому прекрасному времени, когда царило пальто из толстого зеленого губертуса!^[52] Стрижка «под бокс», хотя не слишком свежая, и свалявшийся коричневый берет отмечают Пекара точным колоритом времени. Господи, или кто там еще, столь же компетентный! Да ведь это же мы, это наша молодость, помните? Девушки тогда носили узенькие черные брючки – «трубочки», а мальчики – брюки-трубы с широкими отворотами, оба крика моды одинаково преследовались недремлющим педагогическим оком. Так же, как на танцплощадке Парка культуры и отдыха следили за тем, чтобы пары во время танца не отпускали друг друга и не выделывали упадническое соло. Ах, мама родная, или кто-то, кто ее замещает, это была мода нашего времени, это же мы, только слегка потрепанные и потерявшие упругость, представители лысеющего среднего поколения, впрочем, из крепкого и добротного материала. Правда, немного вышедшие из моды…

Но давайте оставим эмоции критикам, как говорит на телевидении Кунг Фу^[53], ибо из огромного репродуктора, тоже в стиле эпохи, слышится хрип, а вслед за тем и безличный казенный голос:

– Раз, два, три, четыре… Внимание, внимание! Каролу Пекару немедленно явиться в центральный пункт управления! Повторяю! Каролу Пекару немедленно…

Пекар сердито выдергивает провод, но странное дело – вызов продолжает звучать над шкафчиком гардероба.

– …явиться в центральный пункт управления, в противном случае пусть пеняет на себя… Кто там опять балует с радиосетью?

В этом нет никакого чуда, левитации, передачи голосов; сразу за шкафчиком гардеробной находится главный зал, только что гордо поименованный центральным пунктом управления. Встревоженный Пекар проходит через небольшой коридорчик между стеной и разнообразными электрическими приборами и узлами с выключателями и рычагами для регулировки в небольшую нишу, то есть в главный зал, то бишь в сердце подстанции.

Здесь сидит начальник смены Ондращак, дует в микрофон, как сказочный Локтибрада на горячую кашу, и пробует все рычажки своей любимой радиоцентрали из темного красного дерева. С трех сторон нишу ограничивают контрольные приборы, большинство из них даже на первый взгляд не самые новые. У некоторых лопнуло стекло, на иных стрелки движутся лишь тогда, когда по ним стучат пальцем. Окно на заднем плане заставлено кактусами, бутончики на некоторых из них свидетельствуют о намерении цветов вот-вот распуститься. Помещение, гордо именуемое центральным пунктом управления, столь тесно, что вмещает лишь захудалый школьный столик и кухонный стул, уже не раз крашенный грязно-белой краской. Если бы Ондращак соизволил встать, мы могли бы восхититься лежащим на стуле «подзадником», расшитым по образцу, взятому из женского журнала «Дорка» и мастерски воспроизведенному заботливой супругой к некруглой семейной годовщине.

– Опять ты подгадил! – упрекает Пекара Ондращак, похожий на зимнюю снеговую тучу.

– Я из тихого семейства. Орать не надо, уши у меня в порядке, горячая вода вчера была, так что все мы выкупались.

– А если что случится? Кто будет отвечать?

– Так вы же крикнете. Через коридор все слышно.

– Крикнете! Нашелся умник. Нам надо поговорить серьезно, без шуточек. Не считай это придиркой. Что и как, что и как делается и все такое… Не считай, что я строю из себя начальника, выпендриваюсь и все такое…

– Что делается? Чего только не делается, – отвечает Пекар, все еще прекрасно настроенный. – Новости потрясные. Марлон Брандо не принял Оскара, чтобы обратить внимание общественности на тяжелую жизнь индейского племени навахо. Роже Вадим после десятилетнего перерыва опять снимает Брижит Бардо. Кто бы поверил?

– Я бы не поверил! – заявляет начальник решительно, хотя не имел об этом ни малейшего представления.

– Вот видите! Б. Б. играет в фильме «Дон Жуан» роль женщины, которая самоутверждается, соблазняя мужчин. Картина будет, скорее всего, шикарная, но вот будет ли глубокой, это еще вопрос…

– Вот и я спрашиваю. – Ондращак пытается внести в разговор свои мелкие проблемы, но Пекар не позволяет себя перебить.

– …Каскадерша Конни Тильтон из английской телевизионной компании убилась, выпрыгнув из окна, которое находилось на высоте девяти метров. Красота – это еще не все, сказала двадцатидевятилетняя Джекки Лейн, известная в телевидении и кино…

– Не знаю я никаких Джекки Лейн! – решительно сопротивляется начальник. – Хватит, заткнись, не знаю, никого не знаю!

– …Сьюзэн Хэмпшир, Флер из телевизионной многосерийки «Сага о Форсайтах», видится со своим супругом только по выходным дням. В то время как она живет в роскошном особняке в Фулхэме…

Тут уж Ондращак взвыл как степной волк: – А что с работой?! – но ничего этим не добился.

– …ее супруг режиссер Пьер Гранье-Реферре после большого успеха фильма «Август в Париже» живет в обставленной по-спартански холостяцкой квартире в Париже и чертовски занят работой…

– С тобой такого не бывает! – Начальнику смены удается наконец найти правильный полемический тон. – Молодой человек является, когда ему вздумается, и всю смену, как загипнотизированный кролик, глазеет на голых вертихвосток. Отчеты не заполнены…

– У вас здесь что, потерялся мегаватт? Подумаешь, центральный пункт управления, держите меня! Фарадей бы над вами зарыдал и прислал бы вам в подарок эбеновую палочку. Смехота! Я не копаюсь целыми днями вилкой в кактусах и не бормочу по-латыни, как в костеле: «Euphorbia splendes, euphorbia grandicornis»^[54].

Только сейчас Ондращак действительно рассердился, долго собиравшаяся гроза бушует вовсю.

– Grandicornis не трогай, ты, Чаплин ушастый, Бельмондо беззубый!

– По крайности я не вор!

– А кто в таком случае вор? Я?

– Каждый, кто себя им считает. Я не ворую в Ботаническом саду кактусы и их отростки… Aloe mitriformis, семейство Asclepiadacae^[55].

– Семейство Liliaceae^[56], между прочим! Liliaceae! Много себе позволяешь! О тебе-то уж наверняка накрутят многосерийку «Из жизни микробов»! И ты в главной роли.

– Это уж слишком! Никому не позволю сравнивать себя с микробами, амебами и прочими одноклеточными! Только потому, что у некоторых есть диплом! Такого не позволяла себе даже моя собственная мама!

Хотя у Карола Пекара давно нет мамы, в данном или подобном случае ее светлая память приходится кстати. Ага, теперь-то он может воспользоваться благовидным предлогом, гордо хлопнуть дверью и уйти. Тщетно начальник кричит ему вслед, высовываясь в окошко, с риском сбросить несколько сортов и семейств упомянутых растений:

– Подожди, постой, куда ты?

– Пиво пить, куда же еще?

– А я?

– Вы? Что дозволено микробам, то не дозволено начальнику смены…

Ибо такова жизнь, жестокая и бескомпромиссная, как защитники хоккейной команды Торонто «Мейпл Лифз».

2

ДУНАЙСКИЙ ВОЛК И СААНСКАЯ КОЗА

Корчма «У Гря́зного» живет скромной, но почти честной жизнью своей ценностной группы. Это заведение общепита стоит на границе города и деревни, испытывая двустороннее влияние. Несколько ремонтов и реорганизаций не внесли сколько-нибудь принципиальных изменений в его духовную жизнь, поскольку подлинным достоянием заведения всегда была личность заведующего и продавца пива в одном лице.

Так слава о «Грязном» и о его неописуемо наглых манерах не померкнет никогда; тот, кого сей легендарный муж хотя бы раз не вышвырнул из пивной, не может считать себя ее завсегдатаем. Таких завсегдатаев много, по скромным подсчетам, их уже целые поколения. Они могли бы собираться раз в году и устраивать что-то вроде встречи выпускников, если бы это не было излишним и формальным. Ибо завсегдатаи встречаются здесь ежедневно. И поверьте, у них нет склонности к формализму.

Жизнь идет, молодежь беспардонно забывает обычаи отцов; и вот она уже легкомысленно начала называть корчму по прозвищу нового заведующего «У Беккенбауэра», хотя на самом деле его зовут Юлиус Секе. А началось все еще в те времена, когда чемпион мира футбольная команда ФРГ готовилась к дружеской встрече со сборной Югославии. Как только Дюла Секе прослышал об этом из сообщения венского телевидения, он не медля написал самому капитану – «королю футбола» Францу Беккенбауэру. То, мол, и се, не могли бы они по пути в Югославию заглянуть сюда. Дескать, он владелец маленького кафе, с рестораном, так Дюла поименовал корчму «У Грязного», что они, мол, будут его гостями, вся команда вместе с тренером и массажистом, пусть только приедут, уж он угостит их по обычаю древних славян – ешь и пей до отвала, мы добавим, если мало.

Ко всеобщему удивлению, Франц Беккенбауэр письмо заведующего пивной получил, но, к сожалению, отделенный шикарный автобус западногерманской команды так никогда и не остановился перед корчмой, хотя Секе несколько раз начинал готовиться к генеральной уборке. Но его упорство было все же вознаграждено: в один прекрасный день почтальон принес письмо с западногерманской маркой, а в нем фотография самого капитана чемпионов мира с автографом. Сомневающиеся и неверующие смолкли, фотография и посейчас висит на почетном месте прямо над головой Секе, корчму стали называть «У Беккенбауэра». Даже почтовую марку, которую, возможно, лизнул «король футбола», купил на публичных торгах самый главный скептик. И если вы в любое время дня спросите Дюлу Секе про Франца, он высыплет вам пригоршню новостей, о которых узнал из переписки, а в свободное время даже продемонстрирует перед пультом несколько финтов, характерных для неподражаемого короля футбола.

Что потеряли западногерманские футболисты, не заехав сюда, мы, милый читатель, поймем, как только немножко здесь оглядимся.

Уже во дворике перед входом есть – nota bene! – табуретка для любителей посидеть на лоне природы. Сразу, конечно, мы всего комфорта не оценим, ибо сейчас осень, с недалекого Дуная летит комарье, каштаны со старого дерева с чисто человеческой зловредностью норовят шлепнуться на самые неподходящие места, а то и прямехонько в кружки. Зато терпеливому любителю энтомологии раз в сезон посчастливится обнаружить на табуретке редкого жука-богомола. В остальном старый каштан служит опорой для велосипедов посетителей. В глубине дворика мы видим также списанный холодильный пульт и деревянную будку для некоторых надобностей без дискриминационного разделения; в конце концов, никому даже и в голову не придет, что сюда может забрести лицо противоположного пола. Разве что Терка, так ее давным-давно считают за мужика. Постоянным инвентарем является и телега болгарина с лошадью, мудрый взгляд которой устремлен сейчас на пару мопедов на стоянке.

А мы ведь все еще не вошли внутрь! Интерьер тоже не изобилует роскошью. Он скорее строг, целесообразен, но оценить его сможет только подлинный художник и завсегдатай подобных человеколюбивых заведений.

Самое важное и почетное место отведено стойке, чтобы она красовалась у всех на виду, напоминая людям, зачем они сюда пришли. Таким образом и у продавца пива все под контролем, и ему не надобно надрывать голосовых связок, когда требуется направить забаву по другому руслу.

Стеклянная витринка с левой стороны стойки содержит все, на что гость имеет право иметь аппетит: колбасу, рыбу под маринадом, соленые палочки, соевый шоколад «Орион» и медовые конфеты. Правда, безжалостное время наложило свою печать на бутерброды, напоминающие теперь покореженные рыбачьи барки в порту Пирей. Для гурманов всегда наготове банка соленых анчоусов, для заядлых лакомок под стеклянным колоколом настоящие оломоуцкие творожные сырки. Последние так устали от тщетного ожидания этих самых гурманов, что им уже расхотелось даже пахнуть. Многие годы такой ассортимент блюд полностью удовлетворяет основные требования и прихоти посетителей; как мы уже намекнули, здесь посидели бы в свое удовольствие и западногерманские профессионалы. Сами себе навредили, что воротили нос, зато все останется нам.

Выбор сигарет и спиртных напитков на полке за спиной продавца также отвечает разборчивому вкусу посетителей; здесь равноправно, без различия рангов соседствуют дешевые словацкие сигареты «Детва» с дорогими американскими «Пэлл Мэлл», «Старая пшеничная водка» с шампанским. А то, что «Детва» и «Старая пшеничная» пользуются бо́льшим спросом – ну, это только подтверждает мудрость сказок о простоте, честности и конечном торжестве справедливости.

Все столы и стулья в зале почти в порядке, справиться с наплывами посетителей и «мероприятиями» помогает бильярдный стол, который в таких случаях покрывают клеенкой. Столиком для избранных считается первый возле стойки, для постоянных посетителей на полке у продавца имеются даже персональные поллитровые кружки.

Едва громкое шипение возвестит, как вот, к примеру, сейчас, что бочка пива опустела, избранники без всякого приказа отодвинут свой привилегированный столик вбок, чтобы корчмарь мог открыть дверцу в подвал, спуститься по ступенькам вниз и подключить новую бочку.