Текст книги "Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы"

Автор книги: Владо Беднар

Соавторы: Любомир Фельдек,Валя Стиблова,Ян Костргун
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 45 страниц)

Ну можно ли после всего удивляться, что Ван Стипхоут так быстро входит в роль заводского психолога? И сразу же, впервые усевшись после выполнения всех формальностей напротив товарища Ферьянца, недвусмысленно дает ему об этом понять.

– Но вам, насколько мне известно, поручено написать хронику нашего завода, – говорит товарищ Ферьянец.

А Ван Стипхоут грудным голосом, растягивая долгие слоги в три раза дольше положенного^[22], что по обыкновению делает, когда привирает в вопросах особо значимых, отвечает:

– Да-а-а. Так, между прочим. Если останется время, займе-е-емся.

Товарищ Ферьянец глядит на Ван Стипхоута с уважением, удивлением, но и с чувством недоверия и сомнения. Черт его знает, какой у этого человека уговор с директором – на беседу, которая состоялась в машине, Ван Стипхоут настойчиво и при любом разговоре ссылается, всякий раз ввертывая какую-нибудь новую поразительную подробность, а то и чешский оборотик. К примеру, директор якобы сказал:

– Sakra^[23], это же колоссально, у нас будет психолог и летописец в одном лице.

– А вы изучали психологию? – спрашивает начальник отдела кадров товарищ Ферьянец. – В ваших бумагах это не указано.

Ван Стипхоут лишь кивает головой: – На факультете невообразимый кавардак. В бумагах не отражено это, но, разумеется, я владею, углубляю.

И товарищ Ферьянец, да и все остальные, в том числе и Рене, в скором времени начнут убеждаться, что это именно так.

В самом деле, в роль заводского психолога Ван Стипхоут вживается настолько естественно, что, даже оставшись с Рене с глазу на глаз, не шутит по этому поводу.

– Где ты торчал эти три недели? Почему ты не вышел на работу сразу за мной? – спрашивает, к примеру, Рене.

Ван Стипхоут: – Творил, царь, творил. Психологическую повесть дописывал – И при слове «психологическую» даже не улыбается, более того – хмурится, если улыбается Рене.

Что Ван Стипхоут – психолог, убеждаются и в технической библиотеке. Ван Стипхоут отправляется туда на следующий же день после приезда. Встречает его седовласый чех, инженер Кокрмент. Симпатичная личность.

– Товарищ Кокрмент, – деловито обращается к нему Ван Стипхоут, как бы оставляя любезность товарища инженера без внимания. – Как у вас дела с психологической литературой? Располагаете?

– Психологической никакой, – улыбается инженер Кокрмент. – По большей части здесь все из области слаботочной техники.

– Уму-у-у непостижимо! – восклицает Ван Стипхоут без тени улыбки. – Мой предшественник, заводской психолог Горчичка, разве не выписал?

– Нет, ничего, – говорит инженер Кокрмент. – А Горчичка что, он уже не вернется?

– Пока не могу сказать, обсужда-а-ается, – роняет Ван Стипхоут и, наклонившись к инженеру Кокрменту, шепчет: – Но, пожалуй, нет.

А из кармана – что же такое Ван Стипхоут вытаскивает из кармана? И Рене, сопровождающий Ван Стипхоута, совсем ошарашен: перед ним обширный список литературы по психологии. Не-ет, такой список немыслимо сотворить за одну-единую ночь – Ван Стипхоут наверняка заготовил его еще до того, как приехал в Нижнюю.

Ван Стипхоут: – Вот, я составил тут списочек! Закажите, товарищ Кокрмент!

Инженер Кокрмент: – Но не знаю, войдет ли это в бюджет.

Ван Стипхоут пожимает плечами – ничего, мол, не поделаешь, нужно – и баста.

А двумя днями позже идет Рене с Ван Стипхоутом в техническую библиотеку, и книги – ошалеть можно! – тут как тут. Товарищ Кокрмент освободил для психологической литературы даже специальную полочку.

Да, эти книги будут стоять на полочке и тогда, когда Ван Стипхоута здесь и след простынет, и никто никогда их не коснется, думает Рене. Но Ван Стипхоут пока здесь, и он не только касается их, но для порядка еще и прихватывает две-три с собой. И Рене тут же осеняет новая мысль: эти две-три книги на полочку уже никогда не вернутся.

Из одной такой книги Ван Стипхоут списывает текст, который пользуется особой популярностью в трудовой психологии – правда, американской.

На следующий же день Ван Стипхоут становится полным властелином ротаторской – даже приказ директора первостепенной важности откладывается в сторону и размножается тест.

А какой-то часок спустя тест уже на конвейерах! Ван Стипхоут распространяет его среди женщин – он ведь создан специально для них.

…Ваша производительность труда – графы вертикальные: поднимается, снижается, не изменяется; графы горизонтальные: перед самой менструацией, во время менструации, после менструации, в период менопауз…

И многие другие вопросы – еще деликатнее.

Женщины из горных деревень, работающие по восемь часов в платках, чтобы и волоска не было видно, больше всех негодуют. А горожанки знай посмеиваются. К Ван Стипхоуту возвращаются, кажется, только два заполненных теста, и то лишь затем, чтобы он узнал, что «Ван Стипхоут – болван».

Но неудача с тестом Ван Стипхоута не обескураживает. Он и в дальнейшем добросовестно продолжает исполнять обязанности заводского психолога.

– А как там наша хроника? – спрашивает время от времени товарищ Пандулова, когда Ван Стипхоут наведывается в редакцию.

– Хроника? Ах да, хро-о-оника! – восклицает Ван Стипхоут и улыбается с видом замороченного делами сотрудника. – Наблюдаем, записываем!

И товарищ Пандулова глядит на Ван Стипхоута с недоверием и сомнением. Конечно, это незаурядный человек, но ведь и феномены бывают разные. То, что Ван Стипхоут одолевает два дела сразу, в конце-то концов, у нее, как у главного редактора-председателя-заведующей, не вызывает особого удивления.

– А материал у вас есть?

– Материа-а-ал собира-а-а-ется, – привирает Ван Стипхоут. Он еще и не думал приступать к делу.

– Сходите в деревню, ознакомьтесь с деревенской хроникой. Там немало и о заводе найдется, правда лишь до начала прошлого года, потом товарищ, который писал деревенскую хронику, женился, начал строиться и работу над хроникой забросил.

– Это что-то уму-у-у непостижимое! – восклицает Ван Стипхоут. Но затем, из опасения, что сболтнул лишнее, хотя опасение это излишне, молвит: – Я о ней знаю.

Жилье Ван Стипхоут получает в том же общежитии, что и Рене. Завхоз поселяет его даже в той же квартире, в соседней комнате, вместе с новым инженером, низеньким заикающимся человечком по имени Годковицкий.

– А хотите, поменяйтесь с Тршиской, – советует завхоз.

Но с инженером Годковицким в первый же день – он в общежитии еще, верно, и часа не пробыл – приключилась такая история: он чистил ботинки в общей передней, а тут из своей комнаты вылетел Тршиска и выставил его на лестницу! С тех самых пор между ними неприязнь, Рене, зная о ней, чувствует, что переход Годковицкого к Тршиске или Тршиски к Годковицкому – дело нешуточное, надо подойти к нему деликатно, а то и вовсе повременить. В общем-то, Рене с Ван Стипхоутом, разве что за вычетом ночных часов, и так неразлучны. Вместе на работу, вместе с работы, и многие, даже не знающие их имени, уже издали улыбкой привечают вышагивающую по улице шапку-ушанку, а рядом с ней – французский берет. Обеденным перерывом друзья не пользуются – Ван Стипхоут убедил Рене в том, в чем тот уже давно не сомневается: заводская кухня ни к черту не годится. В 14.10 они уходят с завода, по дороге домой покупают консервы, всегда одни и те же – китайскую свинину за 9.20. Рене, открывая их, сразу же чуть отъедает.

– Нечистая работа! – возглашает Ван Стипхоут, поймав Рене на месте преступления, но, если Рене не видит, тоже отъедает малость, а уж потом начинает что-то варганить. – Спокойно, царь, учись, учись! В армии я был поваром!

Рене, конечно, трудно в это поверить. В армии Ван Стипхоут был всего лишь недели две, потом получил белый билет. Однако приготовленные им консервы вполне съедобны; перемешанное с двумя яйцами мясо они едят из одной кастрюли, одной ложкой по очереди: раз один, раз – другой, им обоим это противно, но что поделаешь, коль у них нет больше ни кастрюль, ни ложек.

На заводе Ван Стипхоут занят меньше, чем Рене, – ведь никто никакого дела ему не поручает, каждый лишь с любопытством ждет, на чем же Ван Стипхоут остановит свой выбор. А Ван Стипхоут, в общем-то, ни на чем его не останавливает, предпочитая целыми днями разговаривать с разным народом – а в конце-то концов, чем занимаются психологи? Беседуют. Чаще всего Ван Стипхоут отправляется побеседовать в редакцию, к Рене. У Рене меньше свободного времени, чем у Ван Стипхоута, друг-психолог частенько отрывает его от работы, которая должна быть готова к сроку, и товарищ Пандулова нет-нет да и обронит:

– Ван Стипхоут только мешает вам.

Но Рене любит, когда Ван Стипхоут мешает ему, и обычно ждет его с нетерпением.

И особенно тогда ждет, когда предстоит идти за материалом в цех. Рене до сих пор мало что смыслит в телевизионных делах – в производственных условиях он чувствует себя по-прежнему неуверенно. А Ван Стипхоуту вроде бы все нипочем – рядом с ним ты и сам молодец! Придут они, к примеру, в цех ВЧ-блоков – Рене до сих пор не знает, что такое ВЧ-блоки, Ван Стипхоут и подавно не знает, но вида не показывает. Он психолог.

– Какие у вас проблемы, товарищ? – спрашивает психолог мастера, входя в цех, – нынче здесь один Райнога.

– Мы хотели бы осветить в заводской газете проблемы вашего цеха, – быстро вставляет и Рене.

– Ну, есть проблемы, проблемы можно найти, – говорит Райнога. – Простои, к примеру.

Издалека доносится мягкий шорох – тридцать женщин в цеху хихикают.

– Простои, так-так, – поддакивает Ван Стипхоут, догадываясь, что такое простои.

Райнога: – Не хватает держателей. Нам должны поставлять ежедневно 3000 штук, а мы их и в глаза не видим.

Рене понятия не имеет, что такое держатели, но заносит в блокнот – те, что прочтут, те-то уж будут иметь понятие.

– Держатели? Серье-е-езное дело! – восклицает Ван Стипхоут. Даже он не знает, что такое держатели. – А в чем еще испытываете нужду, товарищ? Попробуем, займемся.

Райнога: – Ну, еще не хватает нам монтажных плат, контактных пружин… А потом еще требуют, чтоб план выполняли.

«Монтажные платы… контактные пружины…» – строчит Рене. Ни он, ни Ван Стипхоут не имеют о том даже отдаленного представления.

– А как на это смотрят товарищи женщины? – спрашивает на сей раз Рене, чтобы хоть о чем-то спросить – ведь рядом с Ван Стипхоутом он чувствует себя круглым дураком.

Райнога: – Пожалуйста, сами спросите! Девушки! Тут товарищи из газеты хотят потолковать с вами. Вам одну или двух позвать? А лучше – ступайте к ним сами.

Наши герои устремляются к столикам девушек. Рене обводит их беглым взглядом – Баниковой нет среди них, это опять не ее смена, – господи, и о чем же их спросить?

Но Ван Стипхоут уже нашелся: – Так как, товарищи девушки, работа кипит?

Девушки ухмыляются. Вопрос без адреса, ни одна не чувствует себя обязанной отвечать.

– Товарищ мастер говорит, что у вас простои, – помогает спасти положение Рене. – Какое на этот счет у вас мнение?

Но и этот вопрос без адреса. К счастью, одна отвечает:

– Пускай нас деталями обеспечивают.

– А то и работать-то не с чем, – добавляет еще чей-то голос.

Рене быстро записывает, ситуация, в которой они очутились, кажется ему совершенно дурацкой.

– Да-а-а, да-а-а, пра-а-авильно, пра-а-а-авильно! – поддакивает Ван Стипхоут и внезапно выкрикивает: – Товарищи женщины! А жизнь ведете культурную?

А это уже предел глупости, думает Рене, краснея за Ван Стипхоута. Но что происходит? Девушек вдруг так и понесло: оказывается, пятеро из этого цеха поют и танцуют в ансамбле «Ораван». Итак, у Рене уже в кармане заметка о простоях – то-то товарищ Пандулова порадуется, что в номере будет нечто о производстве, – да и еще парочка других тем.

– Царь! – Рене дома тоже стал уже частенько говаривать «царь». – Ты, царь, пожалуй, все-таки психолог!

А Ван Стипхоут, в благодарность за признание, наклоняется над консервной банкой китайского мяса и шепчет Рене:

– Хочешь, скажу тебе кое-что, царь? Завод идет к производственной катастрофе. Меня ввели в курс!

Ну это уж позвольте! Теперь не так-то просто подцепить Рене на удочку.

[13]

В ПЕЧАТЬ, НЕПРЕМЕННО В ПЕЧАТЬ!

– Что же натворил этот Тршиска? – спрашивает товарищ Пандулова Рене, когда тот явился в редакцию на следующее утро после истории с детьми.

– Да ничего особенного, – отвечает Рене, тут же смекая, что он пока вне подозрений. – Я тоже с ним был. Ну, была у нас бутылка вина… еще мальчики Фркача там возились, попросили дать попробовать…

– Гм-гм. Фркач сразу изо всего бучу поднимает. И с Вавреком тогда. А потом ходит и поливает людей грязью. Надо будет с ним побеседовать.

Товарищ Пандулова уходит, приходит Ван Стипхоут.

– Абсурд, царь! Фркач расхаживает по заводу и повсюду треплет, что Тршиска его детей развращал? Вчера мальчикам делали анализ крови – нашли в крови алкоголь!

– Кто тебе это сказал? – удивляется Рене.

– Ну кто – сам Фркач, познакомился я с ним у доктора Сикоры, человек симпатичный, вооруженный.

Рене передает Ван Стипхоуту утренний разговор с товарищем Пандуловой, и тот припоминает, что Фркач обвинял только Тршиску. А в общем-то, пожалуй, и для Тршиски лучше, если его одного будут считать причастным к этой истории – тогда Рене мог бы свидетелем выступить.

Приходит Рене с работы – Тршиска уже дома. Он и на заводе был. В милиции составили протокол, разрешили переночевать там, а утром он прямо пошел на завод. Но явился с двухчасовым опозданием.

– Теперь два часа у меня вон из кармана, – сердится Тршиска и на чем свет стоит клянет Фркача.

– Как спалось-то? – спрашивает Рене.

– Конечно, хреново. Дали два одеяла – холод там собачий. Этот болван потребовал, чтоб в мои тридцать восемь загребли меня как преступника!

– А в милиции что? Они-то как? – интересуется Рене подробностями.

– Ясное дело, честили его. Как-никак и их потревожил. Из-за такой ерунды.

– А о чем тебя спрашивали?

– Ну рассказал я им, Иван, все как есть, что ты купил бутылку вина, что мы ее с тобой распили вроде как для сближения, ну и что эта мадамочка вечно подкидывает нам своих мальчиков и преспокойно уходит, а ты возись с ними! Ну разве это не родительская халатность, скажи, Иван? Ну и что мальчики клянчили попить и мы дали каждому попробовать. Он им там намолол еще что-то о растлении малолетних, так я им сказал, что это – чушь собачья. Вот, собственно, и все. Ты, Иван, не в обиде, что я и о тебе чего-то сказал?

– Ну что ты, мы же с тобой в этом деле на равных, – заверяет Тршиску Рене, но без особого энтузиазма.

– Между нами, Иван, я не хочу тебя как-то там обвинять, понимаешь, это так, между нами. Но чтоб дать им клюкнуть, это была твоя идея. Помнишь, Иван, как ты предложил?

– Да, – говорит Рене и смеется. – Но…

– Я понимаю, Иван, ты тогда это в шутку брякнул.

– А он что, говорил, будто ты развращал их? – Как бы в отместку Рене припоминает Тршиске обвинение Фркача.

– Да он ведь чокнутый. Притянуть бы его еще за оскорбление личности, да неохота с ним связываться. А как думаешь, Иван, могут они из этого раздуть историю? Ты говорил, папаша твой судья был, ты все ж таки лучше в этих делах разбираешься.

– Думаю, ерунда, – говорит Рене. – Ведь если учесть, что каждый из нас выпил по меньшей мере граммов по 700 и примерно 600 мы добрали, когда приехал Ван Стипхоут со своим рожновчанином, так, выходит, на долю мальчишек не осталось ни капли.

– Пожалуй, мы выпили меньше, я во всяком случае, Он еще вызвал доктора, понимаешь, Иван? И получил подтверждение, что у мальчишек в крови был какой-то процент алкоголя.

– Неплохо было б тебе зайти к заводскому врачу и поточнее все выяснить. Ты знаешь его?

– Ну, знаю.

Тршиска по совету Рене разыскивает заводского врача, но тот не в курсе событий – анализ крови делал другой врач, из Трстеной.

На следующий день после работы Рене отправляется не домой, а на перекресток, куда подается заводской голубой автобус. Теперь ежедневно ездят по селам – агитировать крестьян вступать в кооперативы, и Рене сегодня один из агитаторов. Только он усаживается в автобусе, как возле него раздается жизнерадостный смех:

– Ха-ха-ха, так вы уже здесь?

Обернувшись, Рене тоже не может удержаться от смеха – возле него сидит «кадровик» Трнкочи, знакомый по братиславскому кабачку «У малых францисканцев»; после той встречи видятся они впервые.

– Не сердитесь, что я тогда пошутил. В действительности-то я мастер заготовительного цеха. Правда, я еще и профсоюзный деятель, так что ваше заявление все-таки имел возможность поддержать, когда его обсуждали на заводском комитете. Что скажешь, Яно?

И мастер Трнкочи поворачивается к парню, сидящему рядом, – а это не кто иной, как начальник-комендант-кассир Фркач. С того дня, как случилась вся эта передряга с детьми, Рене еще ни разу не виделся с ним, да и боялся этой встречи. Но начальник-комендант-кассир дружелюбно улыбается ему и говорит:

– Поддержал, точно поддержал, могу засвидетельствовать.

О случившемся ни звука. Рене теперь уже абсолютно уверен, что Фркач намерен предъявить обвинение только Тршиске. Они явно не любят друг друга. И кроме того, Фркач, несомненно, не питает к Тршиске того уважения, какое он питает к редактору. Рене мысленно благословляет строкомер и тоже улыбается Фркачу. Ему совершенно ясно: не будь он замешан в этой истории, он, пожалуй, и сам бы публично, в печати поддержал справедливый гнев отца и на его месте негодовал бы, возможно, еще больше.

Однако окончательное решение от Фркача уже не зависит – это теперь в компетенции тех, кто расследует дело. Они должны определить, имело ли место преступление, и если имело, совершил ли его один Тршиска или участвовал в нем и Рене. Рене ждет день, два, а когда неделю спустя уже начинает надеяться, что вышел сухим из воды, открывается дверь и в редакцию входит участковый Прно.

– Я хочу еще кое-что уточнить по делу Тршиски, – говорит он, и Рене снова убеждается, что он пока вне подозрений. Обстоятельства выдвигают его на роль свидетеля – и Рене решает принять эту роль. Да, Тршиска дал детям попробовать вина, но каждому по глотку, – дети сами клянчили лимонаду. Время, которое Рене затратил на покупку второй бутылки, конечно, чревато особой опасностью для Тршиски – сколько же минут отвести на это? Никто, по-видимому, не усомнится в правдивости его показаний, если он отведет на это дело только десять минут.

– А десяти минут достаточно? – с осторожностью прощупывает Рене участкового.

В этот момент заявляется в редакцию Ван Стипхоут.

– А, товарищ Прно! – восклицает он. – Благоденствуете? Изловили?

И он заключает милиционера в объятия – поди ж ты, прозаик-психолог успел и с ним побрататься.

– В печать, непременно в печать, – тут же самым деловитым тоном обращается Ван Стипхоут к Рене.

– Что в печать? – Рене в замешательстве.

– Кое-что имеется, не так ли, товарищ Прно?

– Да, конечно, вы правы, – говорит товарищ Прно, – я могу написать заметку о правилах уличного движения, и, если товарищ редактор заинтересуется, у нас есть отличные фотографии автомобильных аварий, даже с трупами.

– Разумеется, – говорит Рене. – Такая статья подошла бы, и фотография тоже. Обязательно принесите. Когда сможете?

– Завтра, наверно. Сегодня уже не получится.

– Непременно! – восклицает Ван Стипхоут и исчезает так же внезапно, как и появился.

– Так на чем мы остановились? – спрашивает товарищ Прно.

– Достаточно ли десяти минут, – подсказывает Рене, теперь уже гораздо смелее.

– Дадим пять, – решает товарищ участковый. И заносит в протокол пять минут.

– Ты – настоящий товарищ, – говорит Тршиска, когда Рене, уже дома, описывает ему ход опроса. Разумеется, Рене излагает не в той последовательности, в какой все происходило, он начинает с конца, чтобы зря не томить Тршиску, а уж потом возвращается к вещам не столь привлекательным. Но когда он выкладывает все, Тршиска вдруг грустнеет и говорит:

– Я знал, что буду один во всем виноват.

Тут снова появляется Ван Стипхоут, выныривает откуда-то из туалета и кричит:

– В печать, непременно в печать!

Но на сей раз Ван Стипхоут попадает впросак. Участковый Прно не приносит ни статьи, ни фотографии. Национальный комитет штрафует Тршиску на сто крон, платит штраф и Рене, и инцидент забывается.

[14]

ВАН СТИПХОУТ И ЖЕНЩИНЫ

В один прекрасный день Рене и Ван Стипхоут, как обычно, направляются с работы домой. Рене, как обычно, нажимает в проходной на рукоятку – ящик молчит, путь свободен. А Ван Стипхоут, как обычно, на рукоятку не нажимает, но тоже проходит.

– Товарищ, подите сюда, покажите портфель! – окликает Ван Стипхоута вахтер.

– Изво-о-о-ольте, товарищ! Вижу, что вы при исполнении, похвально, похвально! – восклицает Ван Стипхоут к, видимо, хочет еще что-то добавить, но уже не получает такой возможности. Вахтер заглядывает к нему в портфель.

– Что у вас тут, товарищ?

В портфеле Ван Стипхоута белеет какая-то тряпка.

– Вы имеете в виду это? – оживленно спрашивает Ван Стипхоут. – Это я взял, чтоб чистить обувь.

– Попрошу это оставить здесь!

– А не изволите ли объяснить, по какой причине?

– Позже узнаете.

Вахтер постепенно вытаскивает из портфеля Ван Стипхоута тряпку, и голос у психолога постепенно начинает меняться – в нем появляются нотки разгневанного начальничка:

– Но-о-о попрошу-у-у объяснить мне это сейчас же, това-а-арищ! Это не более чем тряпка, которую я нашел на заводе и взял для чистки обуви. Не понимаю, почему я не имею на это права? Верните неме-е-е-дленно!

– Это никакая не тряпка.

Тон разгневанного начальничка на вахтера не действует.

– А что же это, по-вашему? – возмущенно спрашивает Ван Стипхоут.

Вахтер разворачивает во всю ширь тряпку, вытянутую из портфеля Ван Стипхоута, и Рене видит, что тряпка может служить не только тряпкой, но и вполне удобным мешком. Ведь это не что иное, как фланелевая «рубашка», в каких привозят кинескопы из «Теслы Рожнов», чтобы не побились дорогой. Как известно Рене понаслышке, цена такой «рубашки» кроны две, но ему известно также и то, что в заводской газете не раз выносилось общественное порицание за попытки хищения даже малых ценностей. Стало быть, дело нешуточное! Ван Стипхоут и сам видит, что тряпка не столько тряпка, сколько мешок, и, конечно, искренне тому удивляется: найденную на заводе тряпку он и впрямь считал не более чем тряпкой.

– А для чего она?

– Для чего – это вы потом узнаете, – отвечает вахтер, оставляя тряпку-мешок у себя.

– А где узнаю?

Голос у вахтера сух до предела.

– Перед лицом дисциплинарной комиссии, – говорит он и с этого момента на Ван Стипхоута уже не обращает никакого внимания. Он не любит людей такого типа. Психолог действует ему на нервы своим вечным прекословием: то, опаздывая, не отдает табельного листка – часы, мол, спешат, а то, уходя с завода, не нажимает на рукоятку. Бравый вахтер на подобные вольности взирал с явным неудовольствием и про себя думал: ничего, придет и мой черед. И вот наконец он пришел. Вахтер обнаружил, что за таинственным названием «психолог» скрывается самый обыкновенный ворюга. Довольство его не имеет границ: такого, пожалуй, он в жизни еще никогда не испытывал. И люди, столпившиеся вокруг, тоже довольны. Еще бы! Психолог, уличенный в краже. Да ведь такое разве что в хорошем фильме увидишь!

Рене жалко Ван Стипхоута, но и он по-своему доволен: видать, передряги с законом ему и Ван Стипхоуту придется по-братски поделить – так уж судьбе угодно. Она каждому отвешивает до последнего грамма.

И лишь один Ван Стипхоут недоволен.

– Это дело я так не оставлю! – возмущенно кричит, он. – Чем мне теперь прикажете чистить ботинки?

К счастью, появляется начальник заводской охраны Фркач и подавляет инцидент в самом зародыше.

Однако с чего бы это Ван Стипхоуту уж так приспичило чистить ботинки? Ведь до сих пор такое и в голову ему не приходило. Но в общежитии все проясняется: у Ван Стипхоута – рандеву. С некой Таней из отдела измерительных приборов. Сперва он о ней только слышал – на вечере в честь Победного Февраля, на котором он и Рене по уважительной причине отсутствовали, эта Таня, дескать, спела потрясающим образом «Ночь в порту». Ван Стипхоут, прослышав об этом, тут же ее разыскал: как-никак, а всенародно поющая работница измерительных приборов – это ведь тоже психологическая проблема. Она угостила его кофе.

– Эта женщина не только краси-и-ива, но и мечтает обрести себя в иску-у-усстве. И я протяну ей руку помощи! Вот увидите, она состоится! – восторженно восклицает Ван Стипхоут в кухне, где, кроме Рене, топчется еще и Тршиска.

– А, Танечка! – догадывается Тршиска. – Еще до недавнего времени, насколько мне известно, она крутила любовь с инженером Панаком.

– Знаю, знаю, – говорит Ван Стипхоут печально, ибо ничего не знает, а узнаёт об этом только сейчас. – Но это великолепная женщина! Вырву, отниму!

Увлечение Ван Стипхоута «автостопом» заражает и Рене. В ружомберкскую типографию или из типографии назад в Нижнюю он попадает на попутке куда быстрее, чем если бы преодолевал этот сложный путь на автобусе в сочетании с поездом. Несколькими днями позже Рене также возвращается на попутке из Ружомберка, поскольку в Нижней в этот вечер спектакль, на который он не хотел бы опаздывать, – Жилинский театр дает «Женитьбу Фигаро». Подбирает Рене порожняя «скорая помощь», и он опережает свой дизелек на добрые полчаса. Дома Тршиска объявляет ему:

– Ван Стипхоут уехал с Танечкой в Трстеную. Поезжай за ним. Пришли вам какие-то гроши из «Люда»^[24] или откуда-то еще. Ван Стипхоут получил их.

Рене абсолютно уверен, что эти деньги его – недавно в «Люде» вышел один его перевод, тогда как у Ван Стипхоута не было там никакой публикации. Да, хотя бы часть гонорара нужно спасти! Времени хватит – спектакль начнется только в восемь, а дизелек, который он опередил на «скорой помощи», должен прийти только сейчас. Расчет Рене точен. Через двадцать минут он уже выходит в Трстеной и видит: в зале ожидания подвыпивший Ван Стипхоут пристально изучает расписание поездов на стене, а стоящая чуть поодаль обесцвеченная блондинка делает вид, что не имеет к нему никакого отношения. Но у Рене нет сомнений: это именно Танечка. Старушка, определяет он. Ван Стипхоут, заметив Рене, издает нечленораздельный возглас.

– Царь, я купил краски, будем рисовать! – кричит он и сует Рене в руку какую-то мелочь – остатки растраченного гонорара. Под мышкой у него большая черная коробка. Он в восторге:

– Чистая случайность, царь! Тут в магазине валяются краски фирмы «Манес». Абсурд! А знаменитые мастера в Братиславе избегались в поисках!

– Лучше подумай, друг, как мы отсюда выберемся! – приблизившись, говорит Танечка. Рене представляется.

– В Нижнюю уже ничего не идет? – касается и он этой животрепещущей темы.

– Ничего, ни единого поезда, товарищи! – восхищенно возвещает Ван Стипхоут. – Пошли, пошли обратно в гостиницу «Рогач», спустим все под завязку!

И хватает блондинку-старушку под руку. Блондинка-старушка вырывается и решительно говорит:

– Мне домой надо! У меня дети одни!

– Пошли на шоссе, – предлагает Рене, который все еще не теряет надежды попасть в театр. – Может, поймаем попутку.

Выйдя из зала ожидания на улицу, они видят стоящий прямо напротив вокзала автобус.

– Скажите, пожалуйста, вы случайно не в Нижнюю? – спрашивает Рене.

Да, в Нижнюю, и, конечно же, они с удовольствием их прихватят.

В Тврдошине автобус останавливается – на площади подсаживается группка улыбчивых девушек.

– Евочка, а мамуля в театр не едет? – спрашивает кто-то в автобусе.

– Подождите минутку, она сейчас придет, – говорит девушка.

Ждут, мамуля прибегает, автобус следует дальше. Выясняется, что это театральный автобус, свозящий зрителей предместья на спектакль. Значит, в театр Рене поспевает. Но Ван Стипхоут с Танечкой интереса к театру не проявляют – они отправляются к Танечке домой, и Рене, провожая их долгим взглядом, немножко завидует.

На следующий день Рене, правда, узнает, что дома Танечку поджидал инженер Панак и что Ван Стипхоут уже настроен влюбиться в кого-то другого.

Но не только мечта о любви – уже немалое время преследует Ван Стипхоута и мечта о чужедальних краях. Он поехал бы в любую командировку, лишь бы представился случай. А уж раз такой не представляется, Ван Стипхоут придумает его сам: ему необходимо посетить Университетскую библиотеку для изучения различных старых газет и журналов, дабы подобрать материалы о «Тесле Орава» за весь период ее существования – без использования подобных публикаций его хроника явно будет неполной. Просьбу Ван Стипхоута поддерживают, и он отбывает.

В Братиславе в Университетскую библиотеку он так и не заглядывает, хотя раза два проходит мимо. Но если в Нижней, пристав с ножом к горлу, попытаются выведать, был ли он в ней, то, конечно, Ван Стипхоут ответит: да! Ну не глупость была бы промотать служебное время где-то в читалке, когда он может шастать по улицам, представая пред светлы очи знакомых совсем в иной роли: в роли прозаика, уехавшего в глубинку, на производство. Целый день Ван Стипхоут рассказывает всем и каждому об ответственнейшей работе психолога, в сумерки его собственные обязанности переплетаются с обязанностями Рене, и он расписывает, как они вместе выпускают многотиражку, а уже поздним вечером двое унылых интеллигентов в кафе «Крым» узнают от него, сколько усилий приходится ему прилагать для выполнения плана по цеху ВЧ-блоков. И как наглядное тому доказательство он демонстрирует свою мозоль. По пути в Горный парк, где Ван Стипхоут рассчитывает переночевать, он забредает к крупному писателю среднего поколения и в деталях живописует ему многокилометровую дорогу, которую они с Рене дважды в день со всякими мучительствами пробегают, стремясь попасть на завод и обратно домой, и берет у него взаймы две тысячи крон на мотоцикл. Уже поздним-поздним вечером он случайно встречает друга-сверстника Мартина Кукучку и, изменив свой план, проводит ночь у него. Мартин Кукучка – ах, какая удача! – редактор молодежной газеты «Смена», и Ван Стипхоут не упускает случая убедить его приехать в Нижнюю, чтобы написать о нем и Рене небольшой репортаж «Молодые художники слова на производстве». Мартин Кукучка соглашается: конечно, ведь и его немалая заслуга в их теперешнем житье-бытье.

В Нижнюю Ван Стипхоут возвращается через Мартин. В кармане две тысячи крон – стало быть, к его услугам все блага мира. В Мартине, например, живет один знакомый портной – заглянув к нему, он заказывает себе пиджак. У портного встречается с другим знакомым – молодым живописцем. И вечер проводит в его мастерской – хоть и с опустевшим карманом, да зато в суете веселой и приятной компании. А нескольку здесь в женщины, Ван Стипхоут снова влюбляемся. Предмет его нынешних воздыханий – крановщица лет восемнадцати. Еще недавняя студентка юридического, она уже с первого курса поняла, что эта наука не для ее души, полной оригинальных порывов. Прочитав в газете, что в Мартине требуются крановщицы, она не долго думая собрала чемоданчик – и в путь! Таким образом, крановщица сродни Ван Стипхоуту – она тоже интеллигентка на производстве. Именно потому Ван Стипхоут и очарован этой женщиной. А женщине, пожалуй, именно поэтому нравится и Ван Стипхоут.