Текст книги "Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы"

Автор книги: Владо Беднар

Соавторы: Любомир Фельдек,Валя Стиблова,Ян Костргун
сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 45 страниц)

Мартушка, блестя полными слез глазами, потрусила вниз по коридору и остановилась только у шлагбаума возле проходной.

– Что это вы такая грустная, барышня? Сердечные дела? Не бойтесь, он передумает! – утешает ее вахтер.

– Старик… – Девушке хочется излить душу…

– А все потому, что вы путаетесь с женатыми, – гласит устами вахтера мудрость столетий. – Он же вам в отцы годится…

– Ему, видите ли, козы понадобились. И где мне вот так вдруг их взять?

Вахтер оглядел Мартушку с ног до головы и подумал о чем-то своем. Потом взгляд его устремился на стройку новой гигантской проходной, где отдыхали деревянные козлы для строительных лесов. Когда его глаза опять встретились с глазами Мартушки, он обнаружил в них удивление.

– Он хочет настоящих, с рогами.

– Только что здесь прошла одна такая, – вспомнил вахтер, – да с таким веселым мужиком, все время шутки-прибаутки. Мол, червячка заморить надо, ха-ха-ха! Они только что ушли, она, можно сказать, его тащила, так что у него не было времени даже для стоящего анекдота…

– Вы просто клад, дяденька!

Она поцеловала его так называемым ни к чему не обязывающим деловым поцелуем, который, собственно говоря, даже и не поцелуй вовсе, а нечто вроде того, что принято у эскимосов, – прикосновение щеки к щеке. Ах, если бы у нас было время описать более подробно значение и шкалу всех этих ни к чему не обязывающих деловых поцелуев, которые мы наблюдаем ежедневно при самых разных обстоятельствах, это уже был бы социологический зонд, не так ли? Но мы мчимся вместе с Мартушкой к такси, которое соизволило наконец притащиться к проходной студии.

Герой наш Карол Пекар, конечно, не сдался. В противном случае наша повестушка должна была здесь и закончиться и мы лишились бы нескольких печатных листов, боже избави нас от худшего! Пекар просто на некоторое время потерялся, и когда мы снова встречаем его с козой, он несет под мышкой большую книгу, похожую на семейный фотоальбом.

Кино-то не единственный вид массового искусства, от которого мы зависим, думает он. Не вышло на Колибе, пойдем к конкурентам. Решение Пекара приобщиться к миру искусства было неколебимо, а вера – оружие сильных, твердит он про себя.

Наступление началось с того, что Карол всунул голову в будку вахтера и открыл артподготовку.

– Кажется, я немного опаздываю? Они уже начали, да? Но меня, надеюсь, еще не искали. А если бы уже искали, вы бы знали, где меня найти. И не спите, не спите, что, если вместо меня сюда явится контроль или какой другой незваный гость? Фуражка должна быть на голове…

Хотя вахтер не спал, Пекару удалось привести его в замешательство – ибо кто же на этом свете без греха – и беспрепятственно проникнуть внутрь. Вступление в храм искусства было бы похоже на триумфальное, если бы не патерностер^[78], где у Пекара с козой не обошлось без некоторых затруднений.

– Меня ничто не остановит, – твердит Пекар, подобный грозовой туче, – даже красный свет на дверях, я же не автомобилист, чтобы дожидаться зеленого.

Э-ге-ге, телестудия-то отличается от кино, как небо от земли! Здесь, в помещениях бывшего «Татра-банка», не заскулишь от одиночества, скорее наоборот. Даже в кабине патерностера. В коридорах народ кишмя кишит, а у кассы – тем более. Длинная очередь змеится до крутой лестницы. Ох, и весело же, атмосфера творческая, а отдел можешь выбрать себе по вкусу, каждый полон жизнеспособных, бодрых людей. А этот шум, этот шум, клокотание жизни в самой что ни на есть чистейшей форме. В самой чистой, поистине телевизионной форме.

Пекар заколебался перед таким выбором, но тут же воспрянул и решительно вошел в первую комнату, отмеченную красным светом.

Он оказался в отделе, обставленном со спартанской скромностью и целесообразностью. Ничто из обстановки не помогло бы определить, какой сорт людей тут обитает.

Грубые столы из прессованного дерева много чего могли бы порассказать, их многократно перечеркнутые инвентарные номера принадлежат истории и свидетельствуют о былых реорганизациях и инвентаризациях. Черные канцелярские папки на металлическом шкафу наводят на мрачные мысли, как ботинки покойника, но это действует только на случайного посетителя. Пепел от сигарет здесь стряхивается в металлические коробки из-под пленок, как и в прочих помещениях. Всюду царит дух временности, словно все здесь на пороге переселения, впрочем, так оно и есть. Только ожидают его сотрудники уже не один год. Иногда кто-нибудь из новеньких пытается как-то украсить свое рабочее место, но это жалкие попытки. Вода в вазочке на стене и вьющееся растение «дикий Янко» уже давно высохли, а на окне под слоем пыли с трудом шепелявит «тещин язык». Открытки на стене выцвели от солнца, свернулись и по одной незаметно покидают свои места. Фотографии под стеклами на столах завалены куда более важными графиками передач и прочими графиками.

От плакатика с надписью какого-то остряка-самоучки «не садись, место рискованное» пооторвали уголки те, кому во время телефонного разговора понадобилось записать нужный помер. Под батареей виднеются кипятильник и электроплитка – предметы постоянной войны с электриками, которые утверждают, что от этих электроприборов перегорают пробки, но так говорят в любой канцелярии, будто людям нельзя сварить себе кофе.

Странно, никто не ставит Пекару в вину его своевольного прихода, хотя кто-то неприязненно ворчит:

– Его здесь нет!

А кто-то другой, тоже неприязненно, добавляет:

– Никого здесь нет!

Такое впечатление, что обитатели этой комнаты готовятся к тотальному отступлению, что здесь царит атмосфера пораженчества, может быть, даже покорности, за которым последует беспорядочное бегство.

Вот невысокий кряжистый и сердитый человек равнодушно, словно брезгуя, сидит на стуле и стучит кончиком карандаша по столу, явно портя свое орудие производства, свое оружие.

Из-за следующего стола слышится вздох: это расторопный холерик с тонкой петушиной шеей притянул к себе корзину для бумаг и вытрясает содержимое ящиков – уничтожает компрометирующие и прочие материалы. Пекар не удивился бы, если бы он вдруг начал заглатывать бюллетень «Только для служебного пользования» или сжевал гектографированный протокол. Но среди компрометирующих и прочих материалов вдруг неведомо откуда начали появляться недоеденная булка с маслом, сетка для волос и заляпанные грязью кеды.

Из ванной комнаты, которая служит архивом, выходит очень сердитая секретарша, перебрасывая из руки в руку бумаги, будто тасует карты, – типичное небесное созданье в плохом настроении.

Звонит телефон, но никто не проявляет стремления поднять трубку. Наконец после долгих раздумий ее брезгливо поднимает карандашом тот, заносчивый.

– Сапоги? Конечно, хотели, но триста пар. Как видно, не знаете цифры… Не суть важно, образование можно всегда пополнить… – и, вешая трубку, которая до сих пор отважно балансировала на карандаше, усмехается коллеге: – Совсем как в нехорошем анекдоте – тридцать пар.

– Зачем ты говоришь это мне, – торопливо возражает производящий уборку, засунув голову в ящик стола, откуда он только что выудил капюшон дождевика, – Меня это не касается. Мне все равно, пусть хоть поубивают друг друга…

Ругань и оскорбления – самый подходящий момент, когда человек может незаметно включиться в разговор, и Карол Пекар своевременно использует подвернувшийся случай.

– Человеку приходится самому следить за всем, нельзя положиться ни на кого… – вставляет он убедительно.

– Вечно карауль, каждый пустяк, любую ерундовину! – дополняет его владелец карандаша.

Холерик тоже не отстает.

– Напрасно стараешься сделать доброе дело, эта шайка все равно его саботирует! Принимают одну бездарь, можно подумать, будто они их специально ищут!

– Всюду одно и то же! – убеждает их Пекар.

– Хуже, чем у нас, быть не может, – возражает секретарша. – Такого я даже представить себе не могу. Держу пари на что угодно!

Наблюдая, как она тасует бумаги, Пекар решил, что она профессиональный азартный игрок. Предложенное пари только усилило это подозрение.

С ней пари он не держал бы ни за что на свете.

– Все время чего-то не хватает, что-то срывается. Один раз подведет техника, машина, другой раз люди… – стучит карандашом по столу заносчивый. – Иногда сам удивляешься, что еще не свихнулся!

– Не волнуйся, когда-нибудь все встретимся в сумасшедшем доме, – успокаивает его предусмотрительный холерик и вынимает из ящика что-то вроде пудреницы, а на самом деле это детская игра в футбол, принцип которой состоит в том, что надо загнать маленький шарик в отверстие за спиной вратаря. Если учесть его холерический характер, можно считать, что игра попала не в те руки, – трудно поверить, что ее владелец забил хотя бы один гол.

Когда сотрудники излили жалобы друг другу, на душе у них полегчало, и в отделе воцарилось настроение на несколько децибелов более радостное. Даже тот, с карандашом, для вида открыл ближайшую папку и начал перебирать какие-то статьи, будто хотел убедиться, что еще не забыл, как это делается.

– А сапоги?

– Я везде пробовал. В комиссионке, в ансамбле «Лучница», в конноспортивном клубе «Жижка», в антикварном магазине и Доме просвещения…

– А в обувном? – осторожно спрашивает Пекар.

– В обувном? Таким умником может быть каждый.

– Обычно такие вещи бывают в обувном.

– А ведь это неплохая идея! – догадывается владелец карандаша и начинает листать телефонную книгу. – Обувь – сапоги, в этом есть своя доля косвенной логики…

Внимание присутствующих наконец обратилось на Пекара, но коза пока остается вне поля их зрения – за приоткрытой дверью шкафа.

– А вам, собственно, что?

– Вот видите! – Пекар разводит руками. – Мы снова там, где были вначале. Таковы они все! Гоняют зазря человека, а в результате никто ничего не знает!

– Только спокойно, сейчас что-нибудь придумаем… – успокаивает его холерик, казалось бы, самая неподходящая для этой роли личность.

Настал момент, когда Пекар может произнести свой долго подготавливаемый монолог. Все у него тщательно выучено, рассчитано на эффект, временами это должен быть мюзикл, временами Гамлет, но, как бы там ни было, это должно быть великолепное шоу с убедительной жестикуляцией, актерским выходом и характерной миниатюрой.

Сначала, как будто небрежно, он бросает на стол перед слушателями альбом с гербом кинокомпании «Метро-Голдуин-Мейер» на обложке, но место рыкающего льва занимает улыбающаяся коза. Во вступлении оратор, естественно, обращается к самому благодарному слушателю.

– Милая барышня, – протягивает он руку к секретарше, – вы любите зверюшек? Глупый вопрос, не правда ли? Как всякая женщина, вы, наверно, больше всего любите кошечек. Нет? Да, вы правы, они лицемерны. Но кто не любит зверей, природу, биоритмы, времена года и всякое такое? Вам, профессионалам и специалистам, не надо объяснять, сколько животных уже обрело бессмертие, ведь история кино ваш хлеб насущный… Вот они!

Он постучал пальцем по альбому и небрежно его открыл. Присутствующие с любопытством вытянули шеи.

– Собаки Рин-тин-тин, Лэсси, Шарик, Белла^[79], а это мы еще только говорим о собаках! Дельфин Флиппер, львица Эльза, обезьяна Жуди, да и Тарзан, наконец, не совсем ясного происхождения… А сейчас несколько потрясных сведений! Знаете, какое животное было приручено одним из первых в Европе и Азии, о чем свидетельствуют археологические раскопки периода неолита? Знаете, что показали раскопки под Ашхабадом?

Все трое слушателей отрицательно покачали головами.

– Да, это было парнокопытное жвачное животное, называемое по-латыни Capra hircus! Не стану больше вас мучить, раскопки под Ашхабадом доказали со всей ясностью, что в Средней Азии уже за несколько тысячелетий до нашей эры разводились козы! Козы, повторяю! Фантастично, не правда ли?

– Фантастично… – неопределенно отозвался холерик.

– В круговерти будней мы часто забываем и о такой элементарной вещи, что нынешние породы домашних коз произошли от трех основных видов диких – от безоарового козла, или «пасенга», от винторогих козлов и вымершей Capra hircus. И даже более того…

– Действительно, я как-то почти забыл об этом, – признался холерик.

– Минуточку, сейчас я преподнесу вам маленький сюрприз!

Пекар как хороший «шоумен» или конферансье предоставил им минуту дозреть и победоносно вытянул козу из укрытия за шкафом для хранения бумаг.

– Господи, какая хорошенькая! – воскликнула секретарша, которая с успехом чередует два эмоциональных состояния: то она, выражаясь благопристойно, тотально взбешена, то тотально изумлена. – Не кусается?

– Ни боже мой!

– Ее можно погладить?

– Конечно, она это любит. Не робейте, будьте как дома!

– Какая у нее шерстка! Какие рожки! Какие миленькие…

– Видите, она совсем вас не боится. Чувствует хорошего человека. Но я еще не кончил, – возвращается Пекар к своей лекции. – Козу можно пустить по рукам. Факт, и неопровержимый, что в нашем индустриальном обществе осталось мизерное количество коз, хотя есть возможности их широкого использования. До сих пор мы не уделяли достаточного внимания их разведению. Может быть, потому, что в прошлом их разведением занимались лишь самые низшие социальные слои населения и коза считалась кормилицей бедноты. Но уже во времена первой республики^[80] появилась необходимость в модернизации закона, в соответствии с которым племенное разведение коз было поставлено под современный биологический надзор, и это, прошу учесть, еще при первой ЧСР! Тогда по статистике на тысячу жителей приходилось шестьдесят шесть коз, в том числе тридцать целых и две десятых процента в Словакии. А сегодня? Я не хочу утомлять вас цифрами. Уменьшение поголовья вызывает тревогу, что в скором времени козы могут попасть в число вымерших животных, наподобие бронтозавров. Доживут ли они до 2000-го года? – спрашиваю я вместе с вами. В США, в расистской ЮАР, даже в слаборазвитой Турции разводят ангорских коз и относятся к ним с уважением, в густонаселенной Индии их разводят как молочный скот, в Китае – для производства мяса, молока, и так далее. Только мы все еще равнодушны к судьбе наших скромных козочек-кормилиц, повторяю, равнодушны!

Пекар перевел дух, ибо дальше следовала очередная глава его хорошо обоснованной лекции, и оглядел столы, нет ли на них случайно графина с водой, приготовленного для оратора.

– На протяжении всей нашей истории нас сопровождал запах козьего молока! Легенды, баллады, пословицы, всякого рода народные поверья и рецепты снадобий, мех – источником всего была коза! Наша национальная история, осмеливаюсь утверждать, зиждется на ней! А теперь спрошу, когда в последний раз вы видели обыкновенную козу?

Под его пристальным взглядом заносчивому пришлось опустить взор, он даже чуть заметно покраснел.

– Это факт! Мои дети в жизни не видали живой коровы…

Пекар энергично перевернул несколько страниц альбома, и перед изумленной публикой начали дефилировать фотографии из кинофильмов, в которых участвуют козы и пропагандируются их достоинства. На кадрах, где видно козьи прелести, пририсована звездочка, чтобы было понятно, что детям до 16 лет это произведение смотреть запрещается. Пекар, как опытный психолог и знаток народа, играючи преодолел барьер недоверия между собой и слушателями, легко создал атмосферу взаимопонимания и энтузиазма во имя доброго дела. Сейчас ему стало ясно, какую ошибку он совершил во время своего первого выступления в кино.

– Сегодня всякий недоучившийся режиссер-выдвиженец, который прежде работал осветителем, кидается снимать, ему плевать на традиции, он плюет на дух и характер, облегчает себе работу, ничего не изучая, даже самой основы основ, где уж ему, к примеру, упомнить об обыкновенной козе!

Пекар листает страницы альбома так, чтобы всем было видно.

– Небольшой обзор того, где уже снята моя козочка. «Козье молоко» – наша киноклассика… «Завтрак на траве» – французская киноклассика… «Лаурел и Гарди и коза в гостинице», от смеха лопнешь, но представьте себе, какая была бы скука без козы… Ян Сладки-Козина…^[81] Коза Лапка, существо, способное философски отделять добро от зла… Три умные козочки… Деревянный козел, ужас своего края… и т. д. и т. д. Даже итальянцы, эти огненные итальянцы, говорят «коза ностра», что означает в вольном переводе «наша коза». Красиво, гордо! Жест сицилийской непокорности! Они даже сочинили в честь этого животного оперу, которая в подлиннике называется «Козы фан тутте», иными словами, «Все для коз»^[82]. А у нас? Не стоит и говорить! Мы всегда стреляем в козла, то есть попадаем пальцем в небо, а потом, когда уже поздно, хватаемся за голову… Эх, об этом я мог бы говорить часами…

Секретарша выпрямилась, как будто собиралась спасать детей из горящего дома.

– Мы не дадим такому очаровательному зверьку умереть как сироте, правда? Я позвоню…

– Спасибо вам от имени защитников животных, барышня, браво! Если бы все так! – поощряет ее Пекар, но рассудительный владелец карандаша поставил свое орудие производства на трубку и помешал секретарше ее поднять.

– Никуда не звоните, иначе нам всем так звякнут по носу, что неделю будет звенеть в голове…

– Такое очевидное дело, даже раскопки свидетельствуют… – не понимает секретарша.

– Не развешивай уши! – рассудительно предупреждает «карандашник». – Очевидные дела тоже надо обкатать, как положено.

– Вы имеете в виду… Янко? – останавливается секретарша, вдруг изменив тон, и начинает быстро объяснять Пекару: – Знаете, я думала, я забыла… Мы, собственно говоря, не имеем с этим ничего общего, вы, наверно, хорошо знаете, что это зависит не только от нас, на каждое дело мы должны сначала получить необходимую санкцию, надеюсь, вы понимаете… Может быть, в отделе кадров, там вы могли бы получить более точные справки…

– А этот… Янко, которого вы упомянули? – спрашивает Пекар разочарованно, ибо он считал, что дело на мази.

– Ну, если он возьмет это на себя… – неопределенно тянет успокоившийся холерик и начинает укладывать назад только что выброшенные вещи. Разве он дурак, чтоб выбрасывать приличные, только слегка испачканные кеды. Опять же детская игра с шариком может пригодиться, он не миллионер Онассис, чтобы выбрасывать хорошие вещи…

6

СТРАННЫЙ ЯНКО^[83], МАЛЕНЬКИЙ МУК И ОСТАЛЬНЫЕ

Все в конце концов развивается, как в газетном объявлении с пометкой «Договор гарантирован». Угомонившийся холерик уложил все свои сокровища назад в ящики и пообещал стать проводником Пекара. Они пошли по людным коридорам искать некоего всесильного и, по всей вероятности, странного Янко. Они останавливались перед каждым встречным и, к удивлению Пекара, все не только знали Янко, но видели его минуту назад, но, как выяснилось, в самых разных местах. Еще недавно он был всюду, и вдруг его нет нигде.

В местном буфете сидели, скучая, молодые искатели славы, которым удалось проскользнуть через проходную. Нашу парочку они почти не заметили; терпеливо карауля свой счастливый случай, они коротали время за профессиональным разговором. Последний фильм Годара был ими раскритикован, хотя у нас он еще не шел, и, вероятно, после такого отзыва его уже незачем и показывать; аналогичный разгром ожидал и режиссера Поланского^[84].

Хотя искатели славы ждут своего грандиозного случая, но, пока суд да дело, не отказываются и от маленькой роли статиста – нехотя, но берут. В данный момент некий продюсер как раз явился за человеческим материалом.

– Нужно человек двадцать!

– Для кого? – со знанием дела спрашивает один из искателей.

– «Мы ищем таланты».

– Ага… – недовольно отзывается искатель, и все двадцать его коллег медленно и, как положено, со скучающими лицами спешат за продюсером в студию.

Пекар тоже дрогнул и чуть не побежал за уходящими, чтобы локтями завоевать позицию для себя и козы в передаче «Мы ищем таланты», но вовремя спохватился, так как вспомнил пословицу, в которой дается совет не то не покидать дороги ради тропинки, не то тропинки ради дороги, или что-то в этом роде.

В буфете, кроме них, остался только один посетитель в выцветшей джинсовой спецовке и белоснежной водолазке; с первого взгляда было ясно, что к спецовке он относится бессердечно, а всю его материнскую любовь захватила водолазка. Этот человек делал нечто странное: безо всякого аппетита ел дешевый, бесцветный картофельный салат, не сводя при этом глаз с другой тарелки, на которой возвышалась перед ним большая и на вид куда более аппетитная порция другого салата.

– Чао, Мики! – сказал холерик, и они присели.

– Чао, – ответил Мики, прожевывая картофель, и объяснил принцип своей деятельности: – Понимаете, у меня салатная диета, потрясная штука. Я уже все перепробовал, но вот это – то что надо. Просто, как дважды два. Покупаю малокалорийный картофельный салат, а смотрю вон туда, и у меня впечатление, что я ем салат из крабов. Рационализация, не правда ли? Таким образом, обед теоретически обходится мне в четыре кроны тридцать геллеров. Но, к сожалению, приходится платить и за салат из крабов. Уж я объяснял-объяснял буфетчице, что до него не дотронусь, но она не желает брать его обратно даже за полцены…

– Не знаешь случайно какого-то там Янко? – осмеливается обратиться к нему на «ты» и Пекар, ибо он понял, что здесь так принято.

– Я? Как свои пять пальцев! – кивает Мики. – Старый друг, коллега. Вместе учились в Металлургическом, на факультете цветной металлургии. Он-то и помог мне выбраться из этой дыры…

– Ты металлург? – спрашивает разочарованный Пекар. Такого он не предполагал.

– По образованию, – успокоил его Мики. – Давным-давно уже художественный оформитель сцены. С нашего курса почти все устроились здесь. Только Фрицо пошел на этнографию, работает в Академии…

– А где найти Янко?

– У себя его нет? – Вопрос удивляет бывшего металлурга, но он сразу осознает его обоснованность. – Может, что-то устраивает в городе. Курочка на коммутаторе, наверное, в курсе дела.

Истребитель салатов еще раз оглядывает посетителей и козу и, видимо, остается довольным тем, что с их стороны ему не угрожает опасность конкуренции по части модного готового платья, потом дружески добавляет:

– Передайте ему привет от Мики, того самого, вместе с которым он на горнолыжных курсах поджег газету между пальцами ног у спящего Повразника.

Пекар покинул здание телевидения с чувством обладателя волшебного заклинания, которое он твердил шепотом, чтобы не забыть:

– Мики и Повразник. Горнолыжные курсы. Газета между пальцами, жаль, что не спросил для точности, что за газета…

Через минуту, дрожа от боязни не упустить счастливого случая, он звонил из будки перед главным почтамтом; козу пришлось привязать за ручку двери снаружи, внутрь она не захотела войти ни за какие коврижки, будто страдала боязнью закрытых телефонных будок. Перед тем как набрать помер, он повторил про себя основные пункты заклинания, прорепетировал в уме извинения и весь текст идейно богатых и сжатых фраз. С улыбкой игрока, который начал наконец получать хорошие карты, он напевает песенку:

Встретились мы

       в книге телефонной.

Виновата лишь она,

       что мы знакомы.

Номер я набрал три-три —

       семь-шесть…

Хотя, если быть точными, набирает он совершенно другой номер. Во время разговора коза то приоткрывает дверь будки, то тянется за имитацией редиски, украшающей пальто солидной горожанки, которая ждет у будки, чтобы позвонить. Пока Пекар успевает захлопнуть ногой дверь, наружу вылетает несколько обрывков слов, которые растворяются в шуме большого города без цвета, вкуса и запаха тем более.

Так как мы ничего не слышим, то наблюдаем пантомиму Пекара с трубкой в руке. В его жестикуляции нет ничего лишнего: реалистично и метко, с чувством детали разыгрывает Пекар давнишний студенческий случай на горнолыжных курсах. Он снимает крепление лыж, усталый ложится спать, потом, перевоплотившись, как Енгибаров, в остроумного коллегу, крадучись приближается к спящему и зажигает у него между пальцев ежедневную периодику.

Затем он просыпается, уже как пострадавший, в ужасе кричит и, наконец, в заключительной сцене улыбается удачной шутке.

Козе вдруг снова удается приоткрыть дверь, и мы слышим вместе с ожидающей дамой, которой приходится защищать редиски на собственной груди:

– Где? Я не расслышал, коза тут все время открывает дверь… Где-где?

– Кто это здесь коза? – принимает на свой счет ожидающая дама. – Вы – юродивый Шененаци, сопляк, балбес, Румцайз^[85] неудавшийся…

Пекару удается наконец захлопнуть дверь будки, и теперь видно, как он только кивает головой в знак согласия и смотрит на часы.

Он больше не слышит даму с редиской, которая переключилась теперь на деревенских сограждан цыганского происхождения, которых и в город-то впускать не должно, так как они портят фасады и штукатурку одним своим присутствием. Взволнованный, как перед первым свиданием, Пекар и ведет себя соответственно. Он останавливается перед цветочным ларьком и, тщательно выбрав, покупает в качестве опознавательного знака пышно расцветшую розу.

Как территория Бангладеш регулярно страдает от наводнений, так кафе «Гранд» не менее часто страдает от ремонтов, которые наподобие стихийных бедствий неузнаваемо меняют облик и атмосферу кафе. Там, где раньше был обеденный зал, в один прекрасный день изумленный посетитель обнаруживает дневной бар, а то вдруг пивную. Даже, извиняюсь, туалеты и те не защищены от стихий, вход в них всегда был из вестибюля, а тут вдруг оказался из коридорчика на кухню, и вообще, кто его знает, те ли это туалеты…

Неудивительно, что «Гранд» в эти предобеденные часы совершенно пуст и Пекар – единственный его посетитель. Завсегдатай и тот с трудом угадывает временной просвет между двумя ремонтами, чтобы посидеть в своем любимом заведении. А посетитель случайный может и вовсе не заметить, что здесь вообще есть какое-то кафе, так как вход в него в бывшем пассаже умело прикрыт нагромождением ящиков с бутылками.

Чувство временности подавило и гардеробщицу, которая, по-видимому, даже не считает нужным распаковать блокнотики с номерками гардероба и булавки, и, но правде сказать, ей ради этого вряд ли стоит подниматься на второй этаж, где расположено кафе. Так что Пекару удалось спокойно оставить козу в пустом гардеробе, привязав ее к вешалке.

Сейчас, освободясь от животного, он манипулирует с розой, выбирая подходящее место, чтобы ее заметил каждый входящий. Трудность состоит в том, что аналогичные розы стоят в вазочках на каждом столике, приманивая посетителей, как это бывает всегда после очередного успешно проведенного ремонта. Скучающие официанты, по-видимому, тоже осознают временность состояния спокойствия, они сбились перед столиком с кассой возле стойки и выбивают заказы себе, старательно потребляя вместо посетителей. Иногда кто-то из них выбежит в город на рентген или там похлопотать о яслях для ребенка, а то и просто так, на всякий случай, посмотреть, что нового получили у «Броука», иными словами, в универмаге «Дунай».

Сегодня сумасшедший день, посетители пошли один за другим, подумать только – вот этот с утра уже второй. Он останавливается у первого стола, осматривает розу, будто считает ее хромосомы, потом поднимает край скатерти и заглядывает под нее, не спрятался ли случайно туда владелец розы. Выражение лица свидетельствует, что эта дурацкая затея с прятками ему совсем не нравится, он не любит таких грубоватых студенческих шуток. Только заметив яростные маневры Пекара с цветком, светлеет лицом и мелкими шажками, словно прима-балерина, перебегает к его столу. Пузатый ведомственный портфель портит общее впечатление, а то этот помер вполне сгодился бы для любовного па-де-де.

Да, это был Янко, и одни клеветники могут говорить о нем, что он странный. С первого взгляда видно, что все обстоит как раз наоборот, это решительно не тот человек, которого надо опасаться. Он такой, как все мы. Человечный, милый, понятливый, излучающий доброту, спокойствие и внимание, а ведь мы еще пока лично с ним не знакомы.

К тому же это человек бешеной энергии. Когда он со все возрастающей скоростью жал Пекару руку, тому вдруг вспомнилась экскурсия на ГЭС и особенно поразившая его работа ротора огромной турбины Каплана. Ему ясно, что в Янко скрыт мощный источник статической энергии: дотронься до него – и тебя ударит током. Энергия так и рвется наружу, и Пекару уже представляется ее превращение в общественно полезные дела. Счастливое человечество, захотелось ему вздохнуть.

Но вместо этого он сунул Янко под нос козий альбом и по-ораторски кашлянул, чтобы начать свой панегирик о нерасторжимой связи вселенной и козы.

– Кто не любит природу и животных?

Но Янко сразу остановил его убедительным жестом. Он прошелся пальцем по граням страниц, медленно захлопнул альбом и вздохнул столь трогательно, что даже официантам у кассы стало жаль, что они не могут перелистать такой красивый альбом. Потом по мраморной столешнице отодвинул его от себя.

– Чертовски мало времени, всего восемь, нет, извиняюсь, семь минут, и то я еще отвертелся от комиссии. Академия, иностранные гости, выставки, собрание правления «Остравские ярмарки». Так нельзя. Перетяни струну, и она лопнет, все мне говорят. Феро публиковал что-то подобное в «Охотнике и рыбаке». Я сам когда-то ловил бабочек… Молодость уходит, идеалы остаются…

Янко говорит намеками, до предела сокращая объяснения и торопливо перебирая темы, как карточки в картотеке; он – воплощенная ассоциация и рассчитывает на понятливость слушателя. Это не типичный творческий работник в упрощенном смысле слова, но отличный «менеджер», вспомнилась Пекару фраза, которую он, словно мячик, поймал во время блуждания по телевизионным коридорам. Янко торопливо потер руки; он, как всегда, делает попытку исполнить просьбу еще до того, как ее выскажут. Зачем зря терять время на болтовню. Действие – вот что решает!

Пекар еще раз пробует обогнать его и перевести разговор в эмоциональную дружескую плоскость.

– Вас сердечно приветствует Мики…

Это было так же бессмысленно, как попытка марафонцев на Олимпийских играх догнать босоногого Абебе Бикилу^[86]. Кто смог бы выдержать этот убийственный темп, эти гигантские рывки?

– Да-да, коза, все понятно… – успокаивает Янко владельца козы, который, как жаждущая воды земля, впитывает каждое слово надежды и преданными глазами и прочими органами чувств пытается следовать за ним по извилистым коридорчикам мышления. – Солидное предприятие? Кое-чем не пахнет, честное пионерское? С этим я не желаю иметь ничего общего.

Пекар с решительнейшим видом качает головой, нет, его предприятие совершенно солидное и отнюдь не пахнет ничем этаким. В руке у него приготовлены спички, и как только Янко тянется рукой к карману, Пекар уже пытается зажечь ему спичку. Янко – такая обаятельная личность, что человеку хочется ему услужить. Но во все время разговора Каролу не удалось сделать этого ни разу, вот и сейчас Янко вынул из кармана не сигареты, а платок и быстро и старательно, как домохозяйка, протер мраморную столешницу перед собой.