Текст книги "Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы"

Автор книги: Владо Беднар

Соавторы: Любомир Фельдек,Валя Стиблова,Ян Костргун
сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 45 страниц)

Гутфройд схватил Пекара за локоть и попытался продолжить свой безличный монолог с многозначительными намеками на неблагодарность мира, честное поведение и честное погашение.

– Почтеньице, босс, случайность, правда? Только честность и мужественная расплата, договорились?

– У вас нет прав, ноль очков, – парирует Пекар.

Ему стыдно за него, Гутфройду явно не хватает обаяния и чистой рубашки, он не вызывает доверия. Пекар отворачивается и быстро ныряет через проходную к патерностеру. Гутфройд пытается проскользнуть за ним, но его задерживает бдительная рука вахтера.

– Куда так спешите, молодой человек?

– А тот может, да? Это мой кореш, мы как один… Я тоже хочу на телевидение.

– А что, собственно, вам там понадобилось? – спрашивает любопытный страж.

– Я татуированный! – кидает Гутфройд свой последний козырь и, когда вахтер на миг расслабил свое объятие, мгновенно задирает болонью и рубашку. – Во, во! Это мне сделали в Дунайвароше – а за это мне пришлось отдать полкило настоящего кофе в зернах!

Так как мы уже основательно изучили эту минигалерею, то с радостью отметим лишь ценное пополнение – миниатюру фирменного знака нефтяной монополии ШЕЛЛ. Вахтеру, конечно, для осмотра надо побольше времени, но в конце концов он все же отрицательно качает головой:

– Приходите, когда будем передавать в цвете.

– А еще говорят, что нет господ! – пытается протестовать Гутфройд, потом заправляет рубашку перед зеркалом в проходной и гордо уходит. – От таких я, может, не взял бы и пяти крон. На спор. Сущая Африка, пятеро мертвецов. А еще болтают: «Сказка перед сном» или там «Молодыми глазами»! Ни черта себе «Молодыми глазами»!

Хотя мыльце из-под зеркала я у них слямзил, вот им за это, думает он с удовлетворением, может, это их проучит, сущая Африка!

Вообще-то Гутфройд был эмпириком, хотя и не знал этого слова. Он принялся бродить вокруг здания телестудии, как кошка, которая тоже эмпирик, бродит вокруг горячей каши. При этом он старался заглянуть в нижние окна, иногда высвистывал что-то вроде сигнала, думая: а кто его знает?

С задней стороны здания грузовым лифтом вывозили шлак. Дунайский волк обнаружил это, когда под ним, как при землетрясении, начала вздыбливаться земля и он поднялся почти до окна. Гутфройд схватился за доску, подоконника, металлический люк откинулся в стороны, высунулись складные перила, и из подвала наверх выехал грузовой лифт с баками шлака.

Увидев того, кто был при этих баках, Гутфройд просиял – он своего дождался! И неудивительно, ведь это был очередной завсегдатай корчмы «У Грязного», та самая пивная мышь – с точки зрения корчмаря Бекки, а на самом деле угольщик и истопник с государственным дипломом.

– Сервус, Эчи! Я и не знал, что ты работаешь на телевидении. Карьеру делаешь!

– Какую там карьеру. Капитальный ремонт котлов.

– Не хочешь мыльце? Совсем хорошее, как новенькое, пригодится. Дурак, кто дает. Ты меня прокатишь?

– Старого кореша? Само собой.

– Отблагодарю, не боись.

Он помог Эчи выкатить баки с дымящимся шлаком на тротуар, и через минуту они уже спускались вниз.

В одной из студий как раз шла репетиция народной сказки для юношества. Декорации, конечно, – нечто вроде забора и почти настоящий лес.

Ослепленный юпитерами Гутфройд сначала щурился, спотыкался о кабели и декорации, но постепенно глаза у него привыкли. Среди собравшихся около камеры номер два он обнаружил непривычно серьезного Пекара с козой, который внимательно слушал объяснения.

Дунайский волк начал радостно смеяться, стараясь привлечь внимание Пекара, махал ему из-за кулис и делал разные знаки из-за макетов сосен.

Пекар отворачивался, будто не видел Гутфройда, но спокойствие его как рукой сняло. Первая большая роль, и вдруг такая помеха, сетовал он про себя.

А Гутфройд? Сущая Африка! Само спокойствие. Разве мы в начале главы не утверждали, что на третьей платформе Главного вокзала человек приобретает такие надежные знакомства, которые помогут ему перенестись и через запертые и охраняемые двери, и вообще черт-те куда? С точки зрения Гутфройда, кантата о третьей платформе – хорошая штука и вовсе не пахнет никаким формализмом.

8

РАССУЖДАТЬ С ВАМИ О БРЕХТЕ Я НЕ СТАНУ

Какие невероятные перемены могут произойти в кратчайшие промежутки времени, об этом знают не только метеорологи. Пока одни заняты строительством какой-то там банальной фабрики или, скажем, микрорайона, другие в поте лица успешно работают над перерождением собственного «я». Поглощенные самореализацией, они вряд ли назовут открытие каких-то там яслей титаническим свершением, но вот превращение саанской козы в козу-кормилицу, а самого Пекара в профессионала, неотъемлемую частицу мира кино, созидатели и потребители духовных ценностей определенно могут приравнять к титаническим авантюрам великих умов этого механизированного мира.

– Для Садуля в историю кино я еще, может, и маловат, но в сознании широкой общественности уже зафиксирован, – скромненько и с оттенком самоиронии говаривал Пекар, для которого теперь не составляет трудности проникнуть через любую проходную, так сказать, храмов искусства. Заметим, что для многих искателей славы с куда большим стажем это все еще остается заветной мечтой, так что успех нашего героя несомненен.

Встречаясь на своем пути в искусстве с разными людьми, Пекар не устает повторять слова жены, что с ними надо держать ухо востро. Но он решительно не согласен с последующим тезисом Эльвиры, дескать, все они – одна банда и каждый в один прекрасный день плохо кончит. Он подходит к ним дифференцированно, видя в них таких же людей.

Пекар ежедневно спускается в город, систематически прочесывает его то по дороге к Дунаю, то, для верности, по противоположной трассе – к вокзалу. Обходит рабочие места, заглядывает в закусочные, маленькие и большие кафе, само собой, в клубы и прочие потенциальные убежища творческих работников. Тщательно и целеустремленно зачеркивает в мысленном календарике имена отдельных лиц, канцелярий и редакций, записывает условленные свидания и сроки, но не только это. Фиксирует и чрезвычайные, достойные внимания обстоятельства.

Ни один из тех, кто хоть в малейшей степени того стоит, от него не уйдет. Пекар в людском море как тот рыбак из сказки – всегда готов закинуть невод в волны. Но тот, из сказки, страдал прямолинейностью. Пекара же устроит не только золотая, но и серебряная, а на худой конец и бронзовая рыбка. Наш Пекар не промах, он раздает поклоны, строго дифференцированные в зависимости от важности и заслуг данной личности.

Но где же это упрятана в человеке та пружинка, которая неведомо отчего, совершенно неожиданно срабатывает, и референт по социальным вопросам вдруг осознает свое истинное призвание и со свирепостью тигра кидается собирать спичечные этикетки? Что же это за хитрый механизм, когда давно взрослый, как говорится, в годах, ночной сторож в один прекрасный день приходит к убеждению, что его место только среди водолазов на больших коралловых атоллах, и с бешеной энергией принимается за организацию экспедиции? Где до сих пор скрывалась в нем склонность к барракудам, муренам и морским звездам, не говоря уже о морских ежах и спрутах? Сколько потенциальных Хейердалов скрывается в недрах какого-нибудь заводского клуба? Дайте им только папирус – и вы увидите, какую лодку «Ра» они отгрохают у себя в деревне, хотя и моря-то сроду не видали!

Однако вернемся к Пекару: он сразу, не колеблясь, перебегает улицу, потому что на другой ее стороне некая молодая знаменитость пытается вывести машину задним ходом. Но кинозвезду узнал не один Пекар, это ясно. Стайка учениц торгового училища в голубеньких халатах вполголоса шушукается перед входом в магазин игрушек «Снегурочка».

– Это он!

– В телике был красивей. И выше!

– А мне так он вообще не понравился. Редфорд лучше.

– Со жвачкой он вообще невозможный!

Одна из них не без дерзости сует знаменитости для автографа чековую книжку, ей до этого момента даже в голову не приходило, что на работе может понадобиться памятный альбом. Карол резво ее отстраняет, его голова уже в окне машины, пятится и движется вперед вместе с ней, коза за ним едва поспевает. Невзирая на такие технические трудности, ему удается взять правильный тон.

– Приветик, Мариан! Я был там и сям, устроил то и се, – начинает он с прибаутки.

– Приходи когда надо, куда надо, – отвечает знаменитость тоже общепринятой шуточной формулой.

– Как насчет картишек?

– Порядок.

– Приходите в субботу на преферанс, только железно. Картишки есть, винцо есть.

– Винцо тю-тю, винцо нас не любит. Язва желудка.

– Хохмы есть?

– Нет.

– Есть! – возражает козий протагонист, в этом излюбленном жанре он на высоте. – Знаешь, насчет того самого Матьо, как домочадцы его уехали, а ему наварили на всю неделю полный холодильник и на кастрюлях написали: понедельник, вторник, ну и так далее в том же духе. В среду Матьо телеграфировал, что доел субботу… Здорово, да? Станё рассказал. Сам, поди, выдумал…. Что, разводится? Застукали с одной курочкой?

Машина уже развернулась и набрала скорость. Пекар плавным изгибом отделился от нее возле отеля «Палац», как приземляющийся модуль от орбитального комплекса. Используя полученную кинетическую энергию, он вбегает в кафе на второй этаж, даже не задев группку смуглых соотечественников в дубленках, которые тут из-под полы предлагают медальоны с изображением Клеопатры и Кеннеди.

– Чао, старики на уборке хмеля^[107], кенгуру^[108] ужо зададут вам жару, – успевает он приветствовать ведущих спортсменов за резервированным столиком.

В уголке его поджидает очкастый и весьма унылый редактор детской передачи. Пекар сразу же склоняется над сценарием, который редактор разыскал среди многих, на первый взгляд абсолютно схожих. Вращающиеся на шарнирах двери еще весело качают крылышками, а Пекар уже на третьей странице.

– Удалось ли вам побеседовать с автором? – тягуче начинает редактор. – Речь идет о десятиминутной викторине. Дети должны будут угадывать, какое из домашних животных мы задумали… Будет песенка, так что придется немного сократить текст… Хотелось бы, конечно, заполучить Готта. Окончательный вариант пока не утвержден, но…

Пекар из приличия еще раз просмотрел неокончательный вариант сценария и быстро его вернул.

– Да, да, представляю. Идея неплохая… – заверил он очкарика. – Да, я тоже считаю, так будет лучше. В целом может получиться недурненько, если, конечно, попадет в руки хорошего режиссера. Только бы вам опять не навязали какого-нибудь Навозова.

– Ну, что вы, что вы, с ним я покончил! – клянется унылый редактор, услышав имя малоизвестного режиссера. – Он бы нам все унавозил…

– Я к вам еще заскочу, тогда все и обговорим окончательно.

– Не забудьте справку о трехпроцентном налоге для козы. В бухгалтерии мне уже выговаривали.

– Конечно, конечно… Бегу, мне в девять надо быть в студии на Рынке…

Едва договорив, Пекар действительно пустился почти бегом, потому что увидел в окно перед газетным киоском очередную знаменитость, с которой ему надо было договориться о чем-то важном.

Вот видите, какой прекрасный пример того, что человек меняется. Да еще как! Как сказал бы поэт, силой своей воли меняет и свою собственную волю, и, схватив себя за вихры, подымается в высоту.

Пекар уже знает всех людей «искусства»; спроси его когда хочешь, он тут же ответит, кто с кем, что делает, что пьет, что ему уже запретили доктора и, главное, кто кого не любит, кто с кем разводится, кто с кем тайно сходится. Это не набор сплетен, это необходимейшая топография. Он в курсе всех перспективных планов, предложений и сценариев – по крайней мере точно знает, какие из них могут представлять интерес для его подопечной. Прекрасно осведомлен о важных переменах и сплетнях, которые эти перемены сопровождают, а часто даже и предвосхищают такие перемены, которые могут в конце концов и не осуществиться, но тем больше домыслов бывает вокруг них. Зайдет ли речь о популярной личности, и вы сразу почувствуете его тесный личный контакт с поименованным. Словечко «дистанция», которого боятся все актеры, он произносит так же таинственно и вполголоса, как они.

Нет, вы не думайте, что Карол Пекар человек бесхребетный, лебезящий перед какими-то подонками. Чего он на дух не переносит, так это массы прихлебателей, что всю жизнь трутся «около искусства». Главное – художественное начало, твердит он вместе с телегероем мастером каратэ Кунг Фу. Он враг праздности, боится рутины и заученных стереотипов, болота посредственности. Маленьких ролей для него нет. Он упорно и целенаправленно стремится к достижению высокого художественного уровня неповторимости и ценности любой своей работы. Ему свойственна и самоирония, благодаря которой его творческое мышление нетрадиционно. Из различных ситуаций, даже стрессовых, он находит принципиальный выход, руководствуясь соображением о том, достигает он или нет своего собственного, им самим намеченного уровня и вредит ли данная ситуация или способствует творческому росту его саанской козы. Вот таким человеком стал Карол Пекар.

Как-то раз в веселую минуту он признался собственной жене:

– Понимаешь, войду, остановлюсь, гляну туда, гляну сюда и уже знаю, кто есть кто.

И вот этот человек остановился перед входом в клуб, на котором висит ударная директива:

ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ И ИХ ГОСТЕЙ

Возле входа околачивается несколько нечленов, надеющихся, что их все же кто-то проведет. Пекар, собственно говоря, тоже еще не принадлежит к числу членов, но и проводить его сюда как гостя тоже ни к чему. Какой же он гость, если провел здесь столько свободных минут?

И, в конце концов, ведь за сдвинутыми вместе столами посреди зала уже сидят буйные дети искусства, более смелые братья нечленов, что толкутся перед входом. Они пьют с таким ожесточением, точно разведали что-то о готовящемся сухом законе или словно от этого зависит их путь в искусстве.

На них взгляд Пекара даже не задерживается. А в уголках под фикусами и филодендронами прячутся былые любимцы славы, вкушающие то, что им приготовили день и повар. Пекар выбрал среди них старейшего, наизаслуженнейшего, поедающего шницель свой насущный.

– Добрый день, маэстро, мое глубочайшее почтенье! Поздравляю, поздравляю! Видел, видел! Шедевр! Могу присесть на минутку? Заскочил вот выпить кофе.

Мало кто совершенно равнодушен к похвале, и маэстро с полным ртом неопределенно кивает.

– Но постановка! Это же туфта!

– Туфта? – выхаркивается из маэстро полувопрос и кусок жареной картошки, потому что Пекар задел за чувствительную струнку. – Туфта?

– Конечно, право слово. Я тоже должен был с ним работать, а он за два дня до читки и говорит мне: «Эхм, эхм, пьеска эта камерная, эхм, эхм, играется в подземных катакомбах монастыря, эхм, эхм, козе там, собственно, делать нечего». Так прямо и сказал.

– Так, так, – кивает маэстро, ему, очевидно, нравится, как Пекар пародирует речь и жесты известного режиссера.

– Делать нечего? – спрашиваю я. – Кто же за это в ответе, режиссер или коза? Зачем тогда нужен режиссер? Или он формирует действие, дает ему мысль, направление, подтекст, или мне с ним не по пути! Знать не желаю, не работаю, положу это, и до свиданья.

– Так, так, до свиданья, – поддакивает добродушно маэстро.

За свободный столик садится молодой человек философического склада, с изумленным взглядом на мир, и обращается к собеседнику Пекара:

– Разрешите, маэстро, у меня такая проблема…

– Так, так, проблема, – кивает старый актер, но Пекар решительно врывается в диалог:

– Если у вас проблема, напишите в «Семейную хронику» «Праце». Там разрешат все ваши проблемы, будь то плоскостопие, тля на цветах или супружеская неверность. Насчет проблем общественных с доверием обратитесь в «Молодежный прожектор». Рассуждать с вами о Брехте мы не станем, этим надо было заниматься в вузе. А у нас и своих забот хватает.

– Точно, забот, – соглашается маэстро, и перепутанный юноша пятится назад, хватаясь от страха за столы и жардиньерки.

– Вот, в таком разрезе, – подытоживает свой выпад Пекар. – Может, это непопулярно, но я утверждаю, что нынешняя молодежь ужас как избалована. Нам никто не помогал, и вот они мы. Нельзя же до бесконечности пичкать их тривиальными поучениями, водить за ручку…

– Правда, правда, – соглашается маэстро, – этот шницель сегодня какой-то ни рыба, ни мясо. А юноша этот – ловкач!

При выходе Пекар столкнулся в толпе робких нечленов со своим вечным преследователем Гутфройдом. Пекар был в хорошем настроении, и его осенило, как можно раз и навсегда избавиться от Гутфройда. Или хотя бы попытаться это сделать.

– Пропустите, это мой гость, – благосклонно сказал он швейцару, полез в карман и, не считая, сунул приятно изумленному дунайскому волку несколько монет.

– Вот вам на пиво, приятель, и оставьте меня наконец в покое.

– Данке, босс, – козырнул Гутфройд, благодарно приложив два пальца к козырьку. – Читаете мои мысли. Двое разумных людей – а ведь нас двое – всегда договорятся…

– Хорошо, хорошо, только не слоняйтесь здесь больше, – прерывает его хвалебную песнь Пекар и убегает вслед за призывающими его обязанностями.

На душе у него легко, наконец-то он освободился от своей вечной тени. «Это была поистине блестящая идея», – одобряет он в душе свое поведение.

Действительно, людям свойственно меняться и даже развиваться, вопреки утверждениям американских исследователей о неизменности наследственных генов. Пекар тому лучший пример, поэтому не станем удивляться, увидев, как он в скором времени кинется преследовать по продовольственному универсаму юношу из клуба. Устремится за ним, катя перед собой корзину для покупок, расталкивая покупателей, как автогонщик Никки Лауда на своем «Феррари» на «Гран при Монте Карло». При этом он машинально бросает в корзину все, что попадет под руку, мыслями он сейчас в диаметрально противоположной сфере.

– …Мы как-нибудь должны закончить нашу дискуссию о Маркузе и аффирмативном характере культуры… – гудит он между тем в ухо ловкому юнцу. – Вы наметили весьма интересную проблему.

– Да я уж точно и не помню, – защищается тот, уже обалдевший, как ночная бабочка под неоновой лампой.

– Не знаете, есть у них «слатина-кола»?^[109]

– Вы утверждали, и я с этим согласился, что блаженство, которое ощущает Ницше под воздействием красоты, противоречит кантовскому определению красоты…

– Я такое утверждал? Видно, спьяну.

– Да что вы, это было прозорливое определение кризиса театра. Может быть, это непопулярно, но я всегда утверждал, что у нас, молодых – к которым я причисляю и себя, – отсутствуют необходимые возможности. Старики сами не уйдут, они трясутся за места, мы должны помогать друг другу, держаться вместе.

Юноша исчезает, и без вожделенной «слатины-колы», а Пекара задерживает лишенная воображения кассирша, молниеносно подсчитавшая стоимость всех покупок.

– Восемьдесят шесть двадцать.

Только тут Пекар увидел с ужасом гору накупленного товара.

– Прошу прощенья, это мне кто-то подложил из зловредности.

Оставляет покупки в корзинке возле кассирши и бежит к выходу вдогонку за юношей.

Когда Эльвира с портфелем Пекара и термосом вернулась домой со службы на электростанции, за дверьми в прихожей она обнаружила коленопреклоненную фигуру, с трудом надувающую резиновый матрац веселеньких летних цветов.

– Это тот самый Дуланский, – познакомил их Пекар. – Я тебе о нем рассказывал. Он может имитировать любых животных, веселый человек. Дублирует нашу козу…

– Мне-то что, лишь бы она не возражала, – покорно кивнула Эльвира, услышав незнакомое слово.

– Прекрасное животное, – отрывочно забормотал Дуланский сквозь зубы, чтобы не выпустить из матраца воздух. – Слишком замкнута. Очень сосредоточена на владельце. Не может расслабиться. Может быть, в домашней обстановке. Когда узнаю фон. Хочу вникнуть в ее психику. Раскрыть ее «я». Иначе нельзя работать. Иначе ничего не получится.

– А что, для раскрытия психики требуется надувной матрац? – съязвила Эльвира.

– Пан Дуланский изучает нашу козу! – вступился за него Пекар. – Улавливает тончайшие нюансы ее блеянья, чтобы передать любое звуковое проявление ее чувств.

– Я – старой школы. Старый батевец^[110], – начал защищаться от потока похвал Дуланский, так что матрац спустил воздух, – меня учили не только играть, но жить театром. Маленьких и больших ролей нет. Я подхожу к делу не просто как ремесленник. Творческий труд нельзя топить в заученных и застывших шаблонах и жестах. Труд – вот смысл моей жизни, хотя он и каторжный и требует великого самоотреченья. Коза – материя невероятно пластичная и благодарная. Она переросла романтизм и ухватила новую волну.

Наконец-то Дуланский изрек нечто, понятное и для Эльвиры и она может включиться в разговор.

– Может, я из этой новой волны свяжу на рождество тебе свитер. Жалко, что коза не ангорская.

Эльвира ушла в спальню и включила телевизор, который недавно появился в их супружеской спальне. Его зеленый свет проник и в переднюю, где Пекар помогает Дуланскому устроить постель.

– Что дают? Нас там нет? – кричит Пекар Эльвире.

– Нет, поет Грунь.

– Всюду этот… Если что, позови нас.

– Что ты сегодня делал?

– Икру метали целый день.

– Фу! Как не стыдно! – вскрикнула Эльвира и покраснела.

– А что такого? Метали икру, и баста!

– Ты еще погромче повтори, пусть в доме каждый узнает, какой ты дурак. Будь любезен выбирать выражения, я к грубости не привыкла.

– Но мы действительно… – заступается за Пекара запутавшийся Дуланский, не понимая, что возмущает Эльвиру в этом привычнейшем в их мире выражении.

– Вы поступайте как угодно, хоть и с козой, мне-то что, я вас не знаю. Но мой муж не будет дома разговаривать грубо, а вы не будете его к этому подстрекать. Я рада, что он не все просаживает в бумфетах или буфметах, а приглашает приятеля в дом. Но тот должен вести себя в гостях как положено! Эти ваши кадры, плейбеки, постсинхроны, американские детали – все это одно свинство. Сексы, амиексы – называйте как угодно, я прекрасно знаю, о чем речь.

Сила телевизора, этого современного семейного святочного вертепа^[111], поистине чудесна. В нем все: три короля, и пастыри, и Кубо, и осел над яслями, не говоря уже об Иосифе, терзающемся неожиданным прибавлением семейства. Едва смена света и звука намекнула, что программа изменилась, ссора мгновенно утихла.

– Что будут передавать? – спрашивает Пекар. – Если начнут нас, позови.

– Не волнуйся, показывают «Время»… – В Эльвире где-то глубоко и далеко, как эхо, отзывается злоба, и она про себя бормочет чужие слова из нового мужнина лексикона: – Ишь ты, скрипт и трансфокатор, магнитофон «Награ», держите меня. Хорошо еще, что не подагра. Как мальчишка. Ну погоди, я тебе еще сыграю «крейзи-комедию»!

Вечером, когда легли, она демонстративно повернулась спиной к мужу, но он этого, кажется, даже не заметил. Спокойно смотрел глупый американский ковбойский фильм «Могила в Неваде» с Грегори Пеком в главной роли, рассуждая, может ли творческий человек почерпнуть из венского телевидения определенные стимулы для своего художественного роста, и приходил к заключению, что да, конечно.

Повторял положение, что правильно осмысленный негативный опыт способен принести позитивные результаты, когда из коридора раздалось вдруг трагическое блеянье.

Эльвира вскинулась из полусна и села на постели.

– Когда-нибудь я эту козу убью, – процедила она сквозь зубы. – Я эту козу уберу.

Кто-то постучал, и в дверях спальни появился Дуланский в полосатой пижаме и в ночном колпаке с помпоном.

– Извините, это я. Перед сном я всегда делаю дыхательные упражнения. Сейчас пробовал воспроизвести блеяние козы в момент стрессовых ситуаций. Основа есть, но верха еще не отработаны. Извините, доброй ночи.

Пекар из-за этого прозевал момент, когда гнусному Мексиканцу удалось удрать из-под надзора Грегори Пека. Эльвира снова попыталась демонстрировать спину, но оба вздрогнули, потому что панельный дом вновь огласился блеяньем козы.

Эльвира схватила шлепанцы, как теннисную ракетку при двуручном бэкхенде, и произнесла то, что на языке дипломатов называют последним серьезным предупреждением:

– Поди скажи ему, пусть кончает с этими дыхательными упражнениями, а то я за себя не ручаюсь, пойду и сама отшлифую ему эти самые верха.

Карол нехотя вылез из постели, продолжая одним глазом следить за Мексиканцем, который пытался свалить на Пека громаднейшую глыбу, и вышел в коридор.

На надувном матраце тихо и мирно посапывал носом Дуланский, а рядом из темноты светились любопытные козьи глаза.

– Извините, пан Дуланский, время-то ночное… – начал Пекар вежливо, – знаете, жена последнее время переутомилась, стала нервной… другие жильцы тоже могут пожаловаться… нарушение ночного… Знаете, мне очень неприятно…

– Прошу прощения, но это не я, это она! – Дуланский указал пальцем на козу. – Видимо, не может трансформировать впечатления в сон, точно по Фрейду.

Тогда Пекар обратился к виновнице беспокойства:

– Ну, да ну же, ну что, побаловаться захотелось? Спи, негодная, спи, на что тебе сдался Фрейд?

Когда он вернулся в спальню, Эльвира посмотрела на него с изумлением и отодвинулась.

– Вы что, всегда так разговариваете, когда одни?

– Как это разговариваем?

– Да я же тебя слышала, как ты с ним сюсюкаешь. Послушай… Он нормальный? Я имею в виду, конечно, что он мужик как все или такой-этакий…

Пекар задремал перед телевизором, но мозг его еще продолжал работать, сортируя и последние деяния выдающихся личностей мира кино и телевидения и оценивая их. Стоило ему заглянуть в свою мысленную записную книжку, как некий бескомпромиссный голос произнес нелицеприятный приговор: характер посредственный, нетвердая манера, неопределенные черты – в общем, невыразительная личность. Но другой голос, более гуманный и умеренный, полемизирует с бескомпромиссными оценками, смягчая их.

Сегодня мы застигли Пекара на букве «К».

– Карбан, Карбан!

– Лауреат премии за исполнение роли.

– Но парень тревожит меня в последнее время. Поставить ему четверку? Зазнался, изленился, того и гляди сорвется!

– Четверку? Когда он развелся, бросил семью?

– Зато хорошо сыграл Мольера! Есть пометка: три положительные рецензии.

– От этого его брошенной жене легче не станет. Не должен был бросать, и точка! О совести тоже помнить надо!

– Ну хорошо, хорошо. Поставим тройку. Но все же это уж слишком строго. Перейдем к следующему. Кулик…

– Скудный диапазон выразительных средств.

Через занавески в окно смотрит на засыпающих хорошо знакомая нам заросшая физиономия, сейчас ее заинтересовало действие на экране. В этот миг Грегори Пек с такой силой хватил злосчастного Мексиканца оземь, что тот, можно сказать, взрыл землю Невады.

9

МАЛЕНЬКИЕ ИНТЕРМЕДИИ

Нет, утро вечера совсем не мудренее, оно только притворяется таковым. Во всяком случае, это конкретное утро опровергало явно устаревшую пословицу. Первый, на кого Пекар наткнулся прямо перед входом в дом, был Гутфройд, который поджидал его здесь с невинным видом, но с очевидными притязаниями и безо всякого следа угрызений совести, так что было абсолютно ясно: дожидается он очередной доли прибыли.

Выходит, вчерашняя подачка была не таким уж отличным тактическим ходом, как поначалу думалось Пекару. С точки зрения стратегии это была даже грубая и непоправимая ошибка, каких не должен допускать ни один стратег. Пекар только теперь начал сознавать, что этим своим шагом он фактически и юридически подтвердил все возможные претензии и амбиции Гутфройда.

– Какое бесстыдство! – воскликнул удивленный и застигнутый врасплох Пекар. – Вчера я дал вам денег, а сегодня вы опять здесь?

– Семь крон восемьдесят геллеров? – мгновенно подсчитал бывший владелец козы. – А на сколько мне этого должно было хватить? Я что, мог купить на эти гроши земельный участок? Дом с гаражом в шикарном квартале под крепостью? Вы что, не знаете, какая дорогая нынче жизнь? Походили бы в народ, такое бы услышали! К примеру, лечо в «Файке»! Добавьте к нему три рогалика, и вы банкрот! Я не из тех, кого можно провести на мякине…

– По-вашему, что, я ворую?

– Это сказал не я, а вы! Кто кем себя ощущает…

– Вы меня шантажируете!

– Шантажирую?! Да я и слова-то такого не знаю. Это вы у нас такой образованный… Может, у вас, прошу прощения, и аттестат зрелости в кармане!

У Гутфройда была своя логика, хотя несколько своеобразная, как и вся его бухгалтерия. Поскольку его финансовая и валютная фантазия не подымалась выше двузначных сумм, а требования были прямо пропорциональны стоимости напитков в четвертой ценностной группе, постольку эти требования чаще и возникали. Бутылка отечественного рома оставляла его равнодушным, но пятьдесят граммов – нет! Это наконец дошло до Пекара, и он начал маневрировать. По существу, это было отступление, но Карол стремился сохранить хотя бы видимость благопристойности. Ему очень мешали преследования Гутфройда и мнимая зависимость от этой сомнительной личности.

– Ну, так уж и быть, вот вам еще пятьдесят крон, и не думайте, что я скряга. Будем квиты. Дайте мне честное слово, что теперь оставите меня в покое. Как будто мы друг друга не знаем, идет? – предложил по зрелом размышлении Пекар, все еще пытаясь решить проблему однократным финансовым пособием.

Гутфройд задумался, произошла крупная дуэль умов, битва более жестокая, чем любая из известных военных баталий. Для Гутфройда сумма вроде упомянутой в пятьдесят крон была понятием почти абстрактным, ему как-то удобнее и приятнее были более мелкие, но зато ничем не обусловленные и многократные финансовые поступления. Больше того, в подготовляемом договоре ему чуялся какой-то юридический крючок, адвокатская хитрость, барское озорство. Взвесив аргументы, он решил сохранить свою гордость, оружие бедняков.

– Я не говорю нет, босс! Но сделку надо обмозговать. Такое ведь случается не каждый день. Когда раз в жизни покупаешь зимнее пальто, нельзя брать короткое, схватишь радикулит. Честного слова я просто так не даю. Почти никогда. Кто знает, может, «У Грязного» меня поднимут на смех, скажут, что я позволил себя надуть…

– Даю сотню!

– Люди добрые! – воскликнул изумленный Гутфройд; предчувствия, что тут скрыт подвох, подтверждались. – Целую?

– Целую. Хотите одной бумажкой, хотите, мелочью.

– Вот это да! – сказал Гутфройд с сомнением. – Я не говорю нет. Дурак, кто дает, еще больший дурак, кто не берет. Как тот цыган. Но что я стану делать с такой кучей денег? Меня могут обокрасть…

– Положите на сберкнижку.

– Грянет денежная реформа, и я разорюсь, да?

– Отдайте их на хранение другу…

Подобное предложение было уже полной бессмыслицей, и Гутфройд оставил его без всякого внимания. Среди друзей такого не принято, во всяком случае, среди его друзей, это уж точно. Лучше он подумает еще.