Текст книги "Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы"

Автор книги: Владо Беднар

Соавторы: Любомир Фельдек,Валя Стиблова,Ян Костргун
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 45 страниц)

– Иду-иду, – раздраженно откликнулся Пекар на зов из передней. Вечно она помешает на самом интересном месте; он взял вторую из отобранных книг и направился к козе. К чему такая спешка, Будда и то был забывчивым, подумать только, и он не выполнял своих обещаний. А ведь он был таким почитаемым богом, или какая там у него была должность. Пекар вздохнул, в жизни всегда так: всюду и везде надо напоминать о своем существовании, чтобы обещания не забывались. Дальше у Брема что-то говорилось про факиров – надо, надо как можно скорее это прочитать.

Вторая толстенная книга была еще интересней, если иметь в виду козу. Какой-то прадядя получил ее в Будапеште в качестве приза на выставке плетеных корзин. Schwarzneckers. Pferdezucht (Rassen, Züchtung und Haltung des Pferdes). Vierte Auflage. Berlin, Verlagsbuchhandlung Paul Parey, 1902^[62]. Книга была семейной реликвией, переходила из поколения в поколение, из дома в дом, пока обосновалась здесь, в панельном доме-башне.

Неважно, что она написана по-немецки, к тому же неразборчивым готическим шрифтом, по иллюстрациям каждому должно быть ясно, что она содержит исчерпывающие сведения о лошадях всего мира. На одной из них, к примеру, головы коней: интеллигент, флегматик, норовистый, испуганный, старый, злой конь, все ясно как божий день. Пекар посмотрел на козу и сравнил ее голову с приведенными в книге лошадиными головами. К сожалению, при вечернем освещении по облику козы трудно было определить ее характер, но в ней угадывалось что-то спесивое, надменное, интеллигентное, а в ее глазах Пекар разглядел что-то вроде гордости и даже намек на юмор.

Потом он пролистал снимки лошадиных зубов. По ним играючи узнаешь возраст лошадей, и никакой барышник не сможет подсунуть тебе старую клячу. Посмотрим тогда хотя бы, какой у козы возраст. Когда ему удалось рожком для обуви приоткрыть козе рот и рядом с ее головой положить статью о лошадиных зубах, то оказалось, что у данного млекопитающего молодость давно прошла, ему вообще далеко за двадцать.

– Глупости, перепутаны картинки, – решил он и захлопнул книгу, потерявшую вследствие этого большую часть фамильного почитания. Кто знает, в конце концов, даже и Будда был рассеянным и забывчивым, а в такой книге чуть автор зазевался – и картинки уже перепутаны.

– А что, если мы дадим ей снотворное? Какой-нибудь порошок? – предложил он неуверенно. – Ты же без алнагона даже чайника не поставишь…

– Ну уж, извини! Спасибо за сравнение.

– Мепробамат? Ноксирон, радепур, или как это там называется. У тебя их в ванной полно.

– Что ты понимаешь в женских делах. Не хочешь ли ты спеть ей колыбельную?

– Завтра я, так и быть, схожу в домоуправление, пора наконец Бучко освободить колясочную. До каких пор он будет держать там гнилую картошку! Мы поместим козу туда, ей там будет хорошо, можно даже пробить окошко во двор. Бессловесной твари нужна домашняя обстановка.

Он посмотрел на жену, ему хотелось немножко порадовать ее, ибо ведь даже в плохом есть что-то хорошее, и наоборот. У каждой реакции есть своя акция, как выразился на учениях один старший лейтенант.

– С завтрашнего дня нам плевать на эту бабу-ягу из молочной. У тебя будет свое молоко, цельное, в пакетиках, какое ты захочешь, Элвиско…

– Слушай! Все понятно! – крикнула Элвиско женского рода. – Я догадалась! Козу надо подоить!

Тщетно Пекар пытался избежать нацеленного на себя указательного пальца.

– Я? Почему именно я?

Да, всегда все неудачи, наказания, обиды еще со школьных времен валились на голову Карола Пекара, всегда, бывало, поймают и накажут именно его, а не кого другого. Третья парта у окна, как всегда.

– А кто же еще? Чья она? Кто ее приволок?

– Имущество, приобретенное в браке, делится поровну. – Процитировав в целях обороны известную фразу, Пекар вдруг задрожал, вспомнив холодное прикосновение коровьего соска, когда в детстве у дяди в деревне пытался выжать из вымени хотя бы капельку молока. – Физическим трудом не занимаюсь, занимаюсь техническим! Теоретически я еще смог бы описать эту операцию, но практически? Я человек, оторванный от деревни, ширящий ряды технической интеллигенции… И вообще, сегодня вместо нас доит техника.

– Тогда пусть твою козу техника и подоит! – решительно закончила разговор Эльвира. Подойдя к дверям спальни, она еще сочла нужным ехидно добавить: – Мне плевать, пусть вместо тебя ее подоит хоть пылесос!

Неплохая идея, подумал Карол, оставшись один в передней. Это надо продумать. Он прижал к себе голову козы и качал ее, ему было грустно, он отупел от одиночества. Сам не зная как, Пекар вдруг неумело затянул давно забытую колыбельную, стараясь вспомнить слова.

Разбуженный сосед, который стучал в панель, как ночная бабочка крыльями, наконец затих. Окна в микрорайоне постепенно гасли.

4

ОСТАВЬ НАДЕЖДЫ, ЗА ЦЕННЫЕ ВЕЩИ НЕ ОТВЕЧАЕМ

Мы знаем, что дали маху. Конечно, в конце предыдущей главы, где он и она дома, была бы уместна маленькая любовная сценка, для того чтобы взбодрить любезного читателя. А если еще эту сценку да расцветить юморком, то успех ее даже трудно себе представить. Но сейчас, когда мы эту самую главу уже состряпали, любезный читатель вынужден искать бодрящую любовную сценку в другом месте. В произведениях других классиков. Это уже не просто неудача, а заслуживающая наказания невнимательность к своим почитателям, это мы признаем.

Только, извините, до любви ли вам, да еще с обязательными прелюдиями, если у вас в кооперативной квартире «два плюс один» со всеми удобствами появляется коза, которая смотрит на вас заумным взглядом? И к тому же, кстати сказать, жует столовые салфетки с таким скучающим видом, что вам хочется непрерывно зевать!

До страсти ли тут? О страсти тут и думать забудешь!

Не станем утверждать категорически, психологи, возможно, понимают в этом больше, но нельзя исключить, что это было причиной утреннего расстройства Эльвиры Пекаровой. Появление козы может коренным образом испортить жизнь любой семьи. Неудивительно, что Эльвира заявила бескомпромиссно:

– Эта дрянь должна убраться отсюда немедленно!

И когда Карол задал наивные вопросы о причинах столь решительного неприятия, он узнал:

– У нее даже имени нет, и вообще!

– Это обыкновенная, простая коза, некрещеная… Имя, в конце концов, ей можно придумать. Что-нибудь связанное с ее проблематикой… Например, Глюкоза, Букоза…

– Пусть хоть Фруктозой прозывается, я не собираюсь ее содержать!

– Что же, я должен просить для нее надбавку на семью, что ли?

– Хоть на вдову! Мне плевать! Хоть на сироту!

– Ты меня хоронишь, да?

Мелкая ссора, как большинство ей подобных, войдя в излюбленное русло, сошла на нет. Однако существенно то, что не прошло и часа, как Пекар вместе с козой вышел в осеннее утро с горькой поговоркой изгнанника на устах:

– Вымя божье, пошли!

Остановясь у газетного киоска, он дополнил заказ:

– С этого дня кроме «ФИЛЬМА» еще «ЖИВОТНОВОД», я повышаю квалификацию…

Раньше чем он успел заплатить за журнал, посвященный разведению телят, коза потихоньку стянула с прилавка «Практику секретаря» и с аппетитом взялась за проблематику торговой переписки.

Ох как сразу подступила осень, с грустью подумал изгнанник; вот они, ее верные признаки: по высоким каштанам лазают школьники, а радиопередача «Консультация языковеда» рекомендует писать «мачари» вместо «маджари».

Осень зовет на бесцельные прогулки по Старому городу. Музей часов еще закрыт, в Национальной галерее – ремонт. Они вознаградили себя в Краеведческом музее, хотя возле коллекции минералов коза явно скучала. Но зато возле постоянной экспозиции фауны и флоры Карибского моря они попали в смешную историю. Пекар с козой рассматривали рыбу-молот, когда в зал ворвались школьники, всепроникающие, как семя клоповника. Самые предприимчивые тут же попытались влезть на чучело зубра. Экскурсоводша, стараясь сохранить при этом общую привлекательность и ясность объяснения, еле-еле успевала их одергивать. Поэтому не надо удивляться, что в равномерном потоке повествования она по ошибке ткнула указкой и в козу и, уже произнеся нескольких богатых эрудицией фраз, обнаружила, что здесь что-то не то. Согласно «Краткому справочнику коллекции музея», изданному для внутреннего пользования на четырех языках, сразу после рыбы-молот должна экспонироваться гигантская черепаха. Так было написано на четырех главнейших языках мира, но в действительности оказалось иное. Опытная экскурсоводша тут же поняла свою ошибку и сразу исправила ее:

– На это, дети, внимания не обращайте, это к постоянной экспозиции не относится… – И уводя экскурсию к образцам коралловых рифов, сквозь зубы упрекнула Пекара: – Добавлением частных экспонатов можно запутать лекцию, подорвать авторитет экскурсовода и вообще поставить под угрозу сам педагогический процесс! Но, подсунув этот убогий экспонат, вы поставили в смешное положение самого себя. Основы воспитания подрастающего поколения не пострадали, а вы продемонстрировали свою собственную глупость.

Отделав его таким достойным образом, она мужественно ринулась в соседний зал, где, как вы знаете, выставлена коллекция жуков. Однако авторитет свой она все же несколько подорвала. С тех пор ей частенько снилось, как, проводя экскурсию, она перепутала экспонаты и поставила под угрозу сам педагогический процесс.

Умудренные и развлеченные, Пекар с козой вышли из музея. Из архитектурных памятников города внимание козы привлекла лишь Францисканская церковь, особенно водосливы в виде звериных голов. Когда они прогуливались по набережной, за ними стал наблюдать какой-то добровольный народный охранитель зеленых насаждений, не соблазнятся ли они и не примутся ли за цветочный газон. Когда Пекар с козой остановились возле водомера и с интересом стали рассматривать указатель, отмечающий сейчас понижающуюся тенденцию Дуная, разочарованный защитник флоры покинул их и побежал за следующим кандидатом на штраф.

Пойти им было некуда, что правда, то правда, по когда они остановились перед зданием с неоновой вывеской «Вечерник», Пекар наконец вздохнул с облегчением. Подсознательно они крутились по городу по спирали, которая вела их именно сюда. Как бишь вчера выразился Гутфройд?

На пробу они вошли в одну из комнат редакции. Для создания интимного и в то же время рабочего уголка редакторов столы были расставлены столь живописно, что всем обитателям комнаты было тесно.

Пекар и коза скромно остановились возле двери.

Их, однако, никто не замечал. Тщетно Карол поправлял в уголке рта бельмондовскую сигарету и даже кашлянул. Наконец он сам вполголоса обратился к тому, кто сидел ближе. Человек этот с невероятной быстротой перекладывал бумаги с одной стороны стола на другую.

– Добрый день. Вот мы и пришли, – сказал Пекар и подумал что-то насчет Магомета и горы.

Никто из присутствующих не поднял головы.

– Добро пожаловать, рады вас видеть, – безучастно ответил, не взглянув на них, перекладывавший бумаги. – Что вас мучит, что терзает, пусть о том «Вечерник» знает… У вас неисправен водопровод, затопило подвал? В час пик вас прищемили в автобусе номер двадцать три? Ухудшились человеческие отношения в общепитовской столовой «Харитас»? В вашем микрорайоне хулиганы сломали деревцо? До каких же пор, спрашиваете вы?

Постепенно, также не отрываясь от своих дел, к разговору подключались и остальные.

– До каких пор будет угрожать людям открытая шахта канализации на набережной Дуная?

– Спасибо за гуманизм. Пропала сучка золотисто-желтой масти? Достойный подражания поступок неизвестного спасителя редких семейных реликвий.

– Вознагражу нашедшего диапозитивы с Гиндукуша, утерянные мной в утренние часы перед «Тузексом».

Наконец Пекару удалось вставить слово:

– Говорят, вы нас возьмете.

Редактор наконец кончил складывать большую кучу бумаг и с огромным удовлетворением перенес ее на стол коллеги, который сразу же негодующе начал ее сортировать.

– К сожалению, штаты у нас укомплектованы. Справьтесь в отделе кадров. Хотя сомневаюсь, стажеров мы получаем прямо с кафедры журналистики.

– Мне говорили, что вы нас возьмете, – упрямо настаивал новоиспеченный владелец козы, уже догадавшийся, что он – отнюдь не желанный гость и пришел не ко времени, но Пекар помнил об ультиматуме, поставленном ему дома.

Редакторы начали думать сообща, рассуждая вполголоса о посетителе. Радиотрансляция тщетно пыталась заглушить их передачей «Передаем музыку для наших юбиляров». Там правнучка Ангелина и ее маленький двоюродный братец Цуки наперебой вспоминали отмечающую юбилей прабабушку из Долнего Кртиша и посылали ей горячие поцелуи.

– Кто это?

– Почем я знаю? Постоянный читатель. Впервые вижу.

– Псих какой-то ненормальный. Потребует сейчас, чтобы мы помогли ему проникнуть в квартиру тещи, которая самовольно завладела его бельишком.

– Может, он корреспондент! Осторожно! Он смахивает на того, который покупает «Вечерник» с самого первого номера…

– Наверное, хочет поместить объявление.

– Давайте, отфутболим его в «Смену»^[63].

– Фу ты, как неколлегиально!

– У них в рубрике частных событий публикуют фотографии. Жаль, что мы ликвидировали колонку «Сегодня нашу редакцию посетили»! Я ведь предупреждал, что это несвоевременно!

– А ну-ка, я его сфотографирую, а? – предложил кто-то, и Пекар безошибочно угадал, что это фотограф. – Ему будет приятно. Люди любят фотографироваться. Потом мы сможем его выставить.

– С незаряженным-то фотоаппаратом… Когда-нибудь тебя накроют, увидишь!

– Могу и с заряженным, для архива. Как знать, вдруг пригодится к пасхе. Жанровый снимок всегда нужен для резерва.

– Ерунда. Ну ладно, всяк по-своему с ума сходит. Что делать с ним потом?

– Откуда мне знать? Сварите ему кофе за редакционный счет и пошлите куда-нибудь, хоть к чертовой матери, хоть и в цветастое кино!

Очередному обладателю кипы бумаг удалось в рекордный срок перебросать бумаги с одной стороны на другую, даже более того: ему удалось без потерь переместить все на ближайший свободный стол.

Они остановились перед первым же препятствием – опущенным шлагбаумом. Вооруженный вахтер стоял перед своим домиком, наблюдая суету у входа. За ним высились бетонные конструкции гигантской проходной, с которой не сравниться ни одной таможне на государственной границе.

Рядовые сотрудники подлезали под шлагбаум и проходили, теснясь к забору, вахтер не удостаивал их вниманием; друзей и знакомых, преодолевших барьер, он приветствовал, приложив палец к фуражке, или – как справедливо указывают языковеды – к шапке с козырьком. Более важным актерам, режиссерам и в особенности административным работникам он не только козырял, но и слегка приподнимал перед ними шлагбаум, чтобы им было удобнее пройти. Не слишком, однако, расходуя энергию, в конце концов, у него есть своя гордость; этот жест – так, легкое прикосновение к шлагбауму – скорее был просто знаком доброй воли. Вообще-то он был убежден, что каждый действительно хороший актер ездит на своей машине.

Всего этого Карол Пекар не знал, он пока лишь только предполагал, что могут быть препятствия со стороны администрации – словесные перепалки с объединенной армией вахтеров, референтов, телефонисток, секретарш, иными словами, всех строгих церберов, стерегущих вход в храм искусства. Но опыта у него не было, он и представить себе не мог, что и здесь бывают павшие еще до начала наступления. Молодость, молодость! С веселым лицом, не забывая лозунга «Всегда с улыбкой», он пока оптимистически бормочет перед шлагбаумом из Данте, тут же давая вольный перевод:

– Lasciate ogni speranza… Оставь надежду всяк сюда входящий, за ценные вещи, сданные в гардероб, администрация не отвечает…

Потом сгибается и пробует по примеру прочих подлезть под шлагбаум.

– Эй, молодой человек, вы куда с козлом? – останавливает его крик вахтера, доказывающий, что под маской равнодушия скрывается зоркий страж. – Не загораживайтесь бревном, вы нарушаете бесперебойность уличного движения.

– Во-первых, это не козел, а коза… – поправляет его Пекар, голова которого под препятствием. Он медлит, не зная, продолжать ли преодоление кордона, в конце концов еще неясно, что предпримет сто защитник, но, когда вахтер шагает к нему, Пекар отходит на внешнюю сторону, мысленно говоря: на-кася выкуси. Он символически отряхивает пыль сначала с рук, потом и со шлагбаума. – Здесь есть некоторая, я бы сказал, даже лапидарная разница…

– Мне это все едино.

Вахтер бесстрашно встает против Пекара и обеими руками колотит по шлагбауму, чтобы было ясно, кому он принадлежит.

– У кого нет разрешения на вход, тому на объекте делать нечего, – цитирует он действующие правила входа на объект. – Сегодня я пропущу козу, завтра кто-нибудь приведет верблюда, а потом сюда притопает вся «Книга джунглей». Кто не может предъявить пропуск, оформить карточку посетителя, отметить время прихода и ухода, цель посещения, подпись референта, – у того дело швах.

Пекар не желает этого понимать, потому что видит, как только что на объект проскользнул какой-то дядя с собакой, уже на первый взгляд не чистопородной.

– А этого с бобиком вы почему пропустили?

– Этот здесь надлежащим образом оформлен и лично известен контрольному органу. Он лает за кадром с самого основания кино.

Социальная справедливость, принципы которой глубоко запечатлелись в сознании Пекара, толкает его на полемику.

– У любого животного должен быть пропуск? Ну?

– У любого, без исключения!

– Большого, маленького, все равно?

– Не препирайтесь, молодой человек! Мы таких видали!

Но Пекар, говоря символически, уже на коне, он торжествующе поднимает голову:

– Отлично, милейший, вот и попались в собственные сети! Я отвечу сравнением с яблоком, которое сюда принесет кто-то на завтрак или, скажем, на полдник. А в нем червячок, вполне признанный представитель царства животных, и вот я вас спрашиваю: кто в таком случае нарушает инструкции?

– Софистика, молодой человек, доведение принципа до абсурда, – рассердился вахтер, не новичок в науке. – Что за шуточки в рабочее время? Червь малюсенький… Вот такой.

– В маленьком яблочке маленький червячок, в большом, глядишь, побольше. А вот в таком огромном яблоке? А?

– Такого яблока в природе не существует, даже теоретически! В Ламаче, так называется наша деревня, у меня виноградник, и я член комитета четвертой первичной организации садоводов-любителей, уж кто-кто, а я-то кое-что понимаю. Так что не болтайте зря…

– Ну, а если у кого-то блохи? На каждую блоху, что, должен быть пропуск?

– Вот рассмешили, ха-ха-ха! – Вахтера так позабавила картина блохи с пропуском, что он забыл про софистику.

– Или, извиняюсь, глисты, разные аскариды. Как их-то вы собираетесь проверять?

– Глисты, ну, сказанул! Может, еще таракан в мозгах, да? – развлекается вахтер уже сам и развивает сравнения. – Или куриные мозги, гусиная кожа, ноги, как у лани, это вы знаете, да?

Некоторое время они смеются, фантазия каждого множит примеры, которых и бумага бы не стерпела, потом вахтер, к счастью, вспоминает о бдительности и неожиданно становится серьезным. Старательно гладит красно-белый шлагбаум, чтобы всем было ясно, что он не позволит сбить себя с толку болтовней.

– Этак человека можно совсем заморочить… У вас речей, как у того цыгана на суде…

– Такого анекдота я еще не слышал, – врет Пекар, чтобы продлить добродушный разговор, но прием окончен.

Разочарованный владелец козы отступает немножко назад и в сторону, чтобы вахтер видел, что он не собирается обойти шлагбаум или нарушить инструкцию каком-либо иным путем. Но все же на всякий случай не уходит, в надежде, что страж передумает.

В проходной звонит телефон, дежурный пятится в будку, как гипнотизер все время следя глазами за Пекаром, и, не успев скрыться в будке, выходит, держа трубку на натянутом шнуре, чтобы посмотреть еще раз, не пытается ли Пекар воспользоваться ситуацией. Некоторое время спорит с кем-то по телефону, потом кричит в сторону шлагбаума:

– Эй, вы! Вас вызывали?

– Откуда мне знать? – бормочет себе под нос Карол и отвечает неуверенно. – А может, и вызвали. Откуда мне знать…

– Чего же вы мне этого сразу не сказали? Развлекает тут меня болтовней, а работа стоит, – сердится страж, когда подозрительная персона вдруг превращается в обыкновенного посетителя. – Да бегите же, бегите, меня из-за вас уже пропесочили.

Он даже поднимает шлагбаум до половины, и удивленный Пекар с козой вступает на обетованную землю кино. Пекар даже не догадывается, кого ему благодарить за вмешательство в нужный момент, и, честно говоря, мы, может статься, этого никогда не узнаем.

А на подстанции, где работает Пекар, мастер Ондращак возится, как обычно, со своими кактусами. Сейчас он переживает обычный и неразрешимый кризис заядлого цветовода, которого грозит поглотить численный рост экспонатов. Кто бы мог предполагать, что все без исключения отростки пустят корни? Во всей округе не остается никого, кому бы он не всучил хотя бы одного растения, продавать же их он стыдится, а выбросить? Этого настоящий любитель кактусов не сделает никогда, пусть лучше погибнет в их колючках, как факир-неудачник.

Осторожные шаги в коридоре вывели его из нерадостных раздумий. В диспетчерский пункт вошла Эльвира с портфелем Пекара под мышкой, и Ондращак почуял в воздухе беду. Эльвира скользнула взглядом по бесчисленным циферблатам, переключателям, включателям, выключателям и реле и удивилась:

– Ой, сколько здесь часов! Это я знаю, это спидометр. У шурина есть мотоцикл марки «Ява-Огар».

И она игриво тянет руку, чтобы коснуться мнимого спидометра. Ондращак храбро перекрывает ей путь к панелям с приборами. Участливо вполголоса спрашивает:

– Беда? Надеюсь, он не долго мучался…

Но, когда Пекарова весело махнула рукой, он находчиво изменил тон и бросился в атаку:

– Где же он? Опять нализался?

– Ну что вы, плохо вы его знаете. Просто у него какие-то там неотложные служебные дела в городе.

– Служебные дела, умереть! А вы пришли за него работать… Только я не пойду в тюрьму за два года до пенсии, для этого надо быть идиотом. Здесь всюду высокое напряжение. Ни в коем случае ничего не трогайте. По действующим инструкциям вам сюда вообще вход запрещен! Я из-за вас погорю.

– Норма не догма, говорит мой шурин, когда выпьет. А вы, конечно, слышали, что незаменимых нет, что каждого можно заменить?

– Слышал. По радио, в передаче «Звезды».

– Ну вот, сегодня я заменю Карола. Это трудно понять?

Судя по всему, начальнику смены понять это было довольно трудно, хотя дело-то было проще простого. На минуту у Ондращака даже сдали нервы, и он повел себя аффектированно и истерично. Схватил со стола кучу бумаг вместе с карандашом и протянул их Эльвире.

– Пожалуйста, пожалуйста, вот вам ведомости, график, ежедневные отчеты, заполните их, будьте любезны, милостивая государыня! Мне здесь действительно не место, меня здесь вообще нет! Я был бы дураком, если бы за два года до пенсии начал сердиться!

– Это другое дело, вот так вы мне больше нравитесь, пан Ондращак, – спокойно ответила Пекарова. – Я же знала, что мы договоримся. Уже тогда, на вечере, когда мы с вами танцевали.

Она взяла ведомости, но карандаша, украшенного таблицей умножения, взять в руки не посмела. В последний момент отдернула руку, и карандаш упал на пол.

– Он током не ударит, не бойтесь, – саркастически пробормотал Ондращак.

– Я знаю, он заземлен, мы в школе тоже проходили физику, пан Ондращак. Не считайте меня круглой дурочкой, плутишка!

Иногда достаточно мелочи, чтобы жизнь человека повернулась в неожиданном направлении. Эксперимента с карандашом было достаточно, чтобы Эльвира вдруг попросту потеряла всякий страх перед электричеством и начала вести себя по-хозяйски, в полном соответствии с принципом поведения по отношению к незнакомой собаке, которая не должна чувствовать, что мы ее боимся. Она начала подходить к стендам и презрительно стучать по циферблатам, поглаживать рукой включатели, словно что-то выбирая.

– В этом же нет ничего сложного. Карол мне проболтался, что вы здесь по целым дням скучаете. Чего тут сложного – какое-то электричество, подумаешь, эка важность! Мужское самолюбие, уж я-то вашего брата знаю!

Сразу, будто выбрав подходящую ткань в универмаге «Приор», она решительно подошла к самому большому рубильнику и неженским движением оттянула рычаг вниз.

– Внимание, у нас вырубание. Остановитесь! – охнул мастер и бросился к стендам.

Эльвира Пекарова все еще не желала понять значения отдельных приборов и пропускала мимо ушей вопли мастера, считая их пустой перестраховкой. Как только Ондращак включит ток, Эльвира, все еще игриво настроенная, его выключит. Она рассудила совершенно точно, что небольшим женским кокетством и поддразниванием она вернее всего завоюет этого сухаря; в конце концов, это самое надежное оружие, которое почти никогда не дает осечки.

– Ну, не будьте таким сердитым! Вы же милый, вы только прикидываетесь букой. Это вам не идет!

– Да перестаньте, бога ради! – кричит мастер-бука, кидаясь за Эльвирой от одного стенда к другому.

– А вот и не перестану… – продолжает кокетничать Пекарова. – Ну-ка, улыбнитесь, если умеете… Ну-ну, еще немножко, еще немножечко, еще, еще…

С первого взгляда действительно ничто не обнаруживает, что именно здесь рождается история кинематографии и уж тем более что здесь – павильоны киностудии.

Человек без фантазии сказал бы, что это просто большая стройка, – и по-своему был бы прав. Под сложными строительными лесами два каменщика с видом безнадежности просеивали щебенку, как будто давно уже осознав, что этой работы им никогда не переделать. После каждой брошенной лопаты они останавливались в задумчивости, смотрели друг на друга, имеет ли, мол, смысл добавить еще, пожимали плечами. А то мечтательно вглядывались в неопределенную даль, будто ожидая оттуда прихода кассира с премиальными.

Пекару такое не по душе, у него чувство, будто он вошел не в те ворота, и он вернулся бы, но дружеский жест вахтера двинул его от шлагбаума вперед. Он обратился к каменщикам:

– Извините, вы здесь тоже играете?

– Мы? – обиделся старший просеиватель. – Мы сюда, приятель, вбухали уже сто шестьдесят миллионов кубиков.

Дорожка обходит гигантскую гору стекловаты, к которой с одной стороны еще подкладывают огромные пакеты из фургона, а с другой бульдозер уже все сравнивает, откраивая землю и зацепленные пакеты. Из-за горы торчат крыши каких-то строений. Кое-где уцелели и деревья.

Несколько индифферентных личностей, давно достигших совершеннолетия, коротают время, сбивая с деревьев каштаны.

Два жестянщика-любителя выправляют во дворе помятое крыло явно частного автомобиля марки «фиат».

Несколько разных дверей разных размеров, цветов, с замками разных систем ведут в здания, расположенные вокруг, группки людей перебегают из одних дверей в другие столь быстро, словно двор находится под постоянным пулеметным обстрелом. Судя по одежде и внешнему виду, это люди самых разных профессий: чиновники с папками для бумаг, маляры с лестницей и бумажными шапками, торговые подрядчики с элегантными рекламными сумками из цветных кожзаменителей, массажист сауны с полотенцем, повязанным вокруг бедер.

Если здесь и есть киностудия, думает Пекар, то им ловко удалось ее замаскировать. Или меня направили вообще не туда, додумывает он горько.

У приоткрытой высокой двери, похожей на ворота, стоит миловидная девушка с коричневой папкой в руке и с азартом зазывалы ночного варьете старается привлечь внимание бегущих мимо и заманить их внутрь; при этом она не брезгует ничем.

Похоже, девица эта из числа тех, кто бережно относится к своим вещам и переодевается на работе: об этом свидетельствует белый рабочий халатик, брючки из синтетического шелка и желтые махровые шлепанцы. Обычно подобные существа перетаскивают на работу существенную часть своего домашнего хозяйства и готовят себе обед на плитке; в служебном шкафчике у них хранится все необходимое, от соли и питьевой соды до цветных ниток. Начальники их – счастливые люди; такая вот подчиненная, как правило, начальника своего почитает и даже обожает, окружая его заботой и нежностью, не разрешает незваному гостю нарушить его покой, а тем самым и свой собственный. На столе у шефа всегда свежие цветы с рынка или из садика, однако вопреки всем созданным условиям шеф обычно не доживает до преклонных лет и его косит неразборчивый инфаркт. Косит, несмотря на все домашние струдели, фаршированные перцы, холодную запеченную свинину и половинки праздничных гусей, несмотря на все мастерские ухищрения кухни из богатого кулинарного репертуара заботливой секретарши.

Когда девушка, глядя в какой-то волшебный список, заключила, что в дверь, похожую на ворота, уже загнано достаточное количество разного народа, она перебежала, странно шаркая подошвами, к другой, с архитектурной точки зрения менее значительной двери, чтобы заманивать и туда легковерные душонки. По стилю можно было определить, что бег не стал ее хобби. Она торопится, ей не хватает времени, чтобы поправить выбившуюся прядь волос, хотя, по всей вероятности, при других обстоятельствах она считала бы это непростительной неряшливостью; значит, дело очень важное, даже наверняка, ставящее под угрозу благополучие шефа, а следовательно, и ее.

– Пошли, пошли, не заставляйте себя упрашивать! – безжалостно теребит она подходящих за пальто и подталкивает их внутрь. – Кого у нас еще не хватает?

Любопытный Пекар подошел, чтобы заглянуть внутрь, куда девается вся эта масса народа, но неразборчивая рука девушки схватила и его.

– Быстро, быстро, догоняйте тех, кто впереди, надо уложиться в срок!

Протестовать и объяснять не имеет смысла, решил Карол и заспешил вместе с козой по темному узкому проходу за фигурами, уходящими по направлению к узкой полоске света. Фигуры одна за другой исчезали в освещенном отверстии, и вот уже пришел черед Пекара.

И вдруг он очутился среди света, лампы и юпитеры били ему в глаза, как снежная метель, тщетно он жмурился и пытался сориентироваться, люди, спешившие следом за ним, бесцеремонно толкали его вперед.

Он вскарабкался по ступенькам куда-то наверх, таща за собой на цепочке козу, кто-то сзади помог ей забраться на первую, самую высокую ступеньку. Пекару показалось, что нечто похожее ему вроде бы уже приводилось видеть, и через минуту он понял, что это смахивает на железнодорожный вагон. Да, все как следует быть: купе, занавески, стоп-кран, окна с кожаными ремнями, проход, но которому все продвигаются вперед… Только вот с одного бока нет стены, и у Пекара мелькает мысль, что во время езды здесь сильно сквозит. Внизу, где должен был бы быть перрон, полно каких-то людей с разными приборами и штативами, они пристально смотрят на тех, кто в вагоне, и переговариваются о них между собой, критикуют одежду и внешний вид, как будто сами куда как разнаряжены. На самом-то деле многие пассажиры одеты в сто раз пристойней. Этих, на перроне, нельзя назвать даже приличными провожающими, ибо они выкрикивают неприличные слова в адрес кого-то, кто находится где-то под самым потолком и не хочет сбросить им какой-то килограмм чего-то, и даже полкилограмма.