Текст книги "Перстень Агируса"

Автор книги: Виктория Левченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

– Эми и я не раскроем вашу тайну, сэр, – спокойно и веско заметил Дикки.

– Ладно, – профессор принялся наливать молоко в чашку, – давайте-ка выпьем чаю, нужно подкрепиться перед Исповедью Номер Два.

Чай я выпила, а вот съесть ничего не смогла из-за волнения, нетерпения, ожидания и страха перед неизвестностью. А профессор пил и ел с аппетитом, налегая на творожную запеканку с тыквой. Эмили и Ричард отведали необычное блюдо из половинок вареных яиц, сыра и чего-то зеленого с полосочками соуса из горького шоколада. Марк ничего не ел, а поглядывая на меня, лишь пил чай.

Закончив чаепитие, мы перешли в гостиную, удобно расселись на диванах и креслах, и приготовились слушать. Профессор приступил к повествованию, его речь текла неторопливо и плавно.

– Я вынужден признать, что мой племянник сказал вам чистую правду. Ему, действительно, двести восемьдесят лет, а вашему покорному слуге, то есть мне, страшно сказать, уже триста лет, – и профессор картинно поклонился.

– Чтобы все хитросплетения нашей странной истории стали понятны, мне следует начать с того момента, когда я родился в 1713 году, рождение мое произошло вне брака.

Мой отец, назовем его, условно, Вильгельм, был курфюрстом ²⁷одной германской земли, который имел единственного законного наследника. Будем считать, что наследника звали Генрих.

Моя мать являлась четвертой дочерью старого вдовца-ростовщика и не принадлежала к знатному роду. Вильгельм соблазнил ее и забрал из семьи. В силу большой симпатии отца к моей матери, я с рождения получил его благосклонность и воспитывался вместе с законным наследником, будучи его младшим, единокровным братом, а позднее и другом, – рассказывал Альфред Мейсен.

В гостиную неслышным шагом вошла стройная женщина. Ей можно было дать от тридцати до сорока лет, темноволосая, с короткой стрижкой, одетая в бордовое платье. Она принесла кока-колу, минеральную воду и стаканы на подносе. Женщина поставила все это на низенький столик и так же беззвучно направилась к выходу, не проронив ни слова.

– Спасибо, Рэйчел, – сказал ей вслед профессор. Я догадалась, что это была Рэйчел Слейтер – жена Джека Слейтера.

– Вильгельм, мой отец, – рассказывал дальше профессор, – заботясь о репутации моей матери, выдал ее замуж за дворянина из своей свиты и отправил новобрачных с дипломатической миссией в Польшу. Меня же он оставил при себе, желая следить за моим воспитанием и образованием.

Мне очень хотелось изучать медицину, однако Вильгельм не позволял мне этого, считая врачебное дело ремеслом и неподходящим занятием для сына курфюрста, пусть и внебрачного. Мне, по его мнению, надлежало сделать военную карьеру. Мой единокровный брат Генрих женился, в жены ему досталась милая и добрая девушка – дочь европейского монарха. А я совсем не думал о делах сердечных, меня влекли науки – химия, биология, а особенно интересовало устройство живых организмов.

Профессор Мейсен усмехнулся, – меня и сейчас это интересует, правда на более глубоком уровне.

– Да... так мы и жили в нашем замке, пока однажды на охоте Вильгельм не попал под дождь. Он вернулся мокрым и продрогшим, к вечеру поднялась температура, а через пару дней стало ясно, что мы имеем дело с воспалением легких. Пока длилась эта недолгая болезнь моего отца, я укрепился в своем желании изучать медицину, наблюдая беспомощность придворных лекарей, «искусство» и методы которых уже тогда казались мне нелепыми и даже вредными. Мой отец не смог побороть воспаление легких и умер.

 Я тяжело воспринял потерю потому, что любил Вильгельма. Мать моя была далеко и забыла обо мне, обзаведясь пятью другими детьми, рожденными ею от мужа. Единственным близким мне человеком остался единокровный брат Генрих, который, будучи законным сыном, унаследовал имущество и власть своего отца. А мне от отца досталось поместье в Англии, которое Вильгельм еще в юности получил по наследству как потомок семьи Фридриха Хромого.

Альфред развел руки в стороны, как бы демонстрируя, что речь идет о Мейсен Мэноре.

– Также ко мне перешел и титул баронета. Но я решил пока не переезжать в Англию, которая тогда казалась мне далекой и неведомой страной. Вместо этого я в возрасте пятнадцати лет начал изучать медицину в Университете ²⁸, где за двести лет до меня трудился доктор Фауст, ставший прототипом героя знаменитой трагедии ²⁹.

Мы с Эмили возбужденно переглянулись, так как, будучи в школе, много часов обсуждали трагедию «Фауст». Альфред заметил оживление в рядах слушателей и, кивая головой, подтвердил:

– Да-да, тот самый доктор Фауст, реальная личность, он был хиромантом и теологом. Это можно считать одним из множества знаков.

Профессор вздохнул и продолжил:

– Меня увлекла учеба, которой я посвящал все свое время без остатка. Благодаря этому мне удалось получить степень доктора медицины за пять лет. Двадцатилетним юношей с дипломом врача я вернулся в родной замок, где меня ожидал сюрприз. Мария – милая жена моего брата Генриха, оказалось очень плодовитой, ее беременности следовали одна за другой. К моменту моего приезда я узнал, что являюсь дядей четырех племянниц, а Мария вскоре должна разрешиться от очередного бремени пятым ребенком. Все это было прекрасно, дети рождались здоровыми и все выживали, что в те времена было редкостью. Но в целом ситуация отнюдь не была безоблачной.

Альфред нахмурился, замолчал и, будто подбирая слова, пробормотал:

– Как бы это поделикатнее рассказать, меня ведь слушают юные леди, – решительно тряхнул головой и продолжил:

– Дело в том, что Генрих был горяч и любвеобилен, тем не менее, как только становилось известно об очередной беременности его жены, он прекращал близкие отношения с ней. Генриху кто-то сказал, что это может плохо сказаться на здоровье Марии и будущего ребенка. И случилось так, что в одну из ее предыдущих беременностей, когда Генрих страдал от одиночества и отсутствия любовных ласк, его соблазнила одна авантюристка, которая была женой придворного советника.

Ее звали Грета, она была не так уж и хороша собой, но искусна в делах любви и интригах. Генрих попал в ее сети и она получила возможность влиять на него. Ее мужу было известно все, однако советника устраивало то, что его ловкая женушка добивается для него повышения по службе и увеличения жалованья. Этой неприятной парочке удалось даже выпросить себе земли на восточной границе владений моего брата...

Профессор встал с кресла, на котором восседал, величественный, словно король, что неудивительно, раз он являлся отпрыском августейшего Вильгельма. Продолжал свою повесть он стоя, плавными и скупыми жестами дополняя эмоциональную картину истории саксонского бастарда:

– К тому времени, как я вернулся в замок из Университета, Грета также была беременной и примерно на таком же сроке, что и Мария. Однако в физических отношениях с любовницей Генрих не был столь же щепетилен, как с женой. Мне пришлось не раз видеть, как поздно вечером он входил в ее спальню. Думаю, что на этом настояла сама Грета, чтобы не потерять влияния на правителя. Эта дама путем интриг, подкупа, хитрости и угроз добилась такого положения дел при дворе, что без нее не принималось почти ни одно решение.

Альфред вздохнул и устало произнес:

– Вполне банальная история ловкой фаворитки, но наша «героиня» пошла дальше многих других в своих махинациях. Я сразу понял сущность Греты и постарался раскрыть глаза брату на истинное положение вещей. Но фаворитка, животным чутьем распознав во мне своего врага, упреждала все попытки вразумить Генриха, стравливала нас друг с другом, клеветала на меня. Она убеждала моего брата, что я завидую ему и хочу отравить его. Внушала Генриху, что я изучал яды и теперь собираюсь использовать знания на деле. Но темой моих тезисов были препараты из редких растений, я изучал их целебные, а вовсе не убийственные свойства.

Услышав слова «редкие растения» и удивленная таким совпадением, я взглянула на Марка, но он не видел этого, мой парень сидел на диване и смотрел в окно, куда-то вдаль, его свободная поза и фигура были воплощением гармонии и я залюбовалась. Марк думал о чем-то своем и немного скучал, видимо, эту историю он слышал много раз и знал наизусть. А Эми, Дик и я слушали, затаив дыхание и боясь пропустить какое-нибудь слово. Дикки даже подался вперед, так ему было интересно! А рассказ профессора шел своим чередом:

– Вскоре Мария родила красивого и здорового мальчика, а сама слегла в послеродовой горячке. Вот тут-то мне понадобились все мои знания, полученные за годы учебы. Я лечил добрую, милую и наивную жену моего брата и она медленно пошла на поправку. Спустя всего один день после родов Марии, у Греты тоже родился сын. Она, в отличие от жены Генриха, быстро оправилась и уже через пару дней начала выходить из своей комнаты.

Профессор взъерошил волосы и неожиданно заявил:

– Мне надоело произносить монолог, как со сцены, вы можете задавать вопросы по ходу рассказа, не стесняйтесь, прошу вас!

Предложением воспользовался Дик:

– Насколько я понял, сэр, в данный момент вы рассказываете о событиях 1733 года, раз вам исполнилась двадцать лет, то есть двести восемьдесят лет назад. Стало быть, согласно легенде, речь идет о годе рождения Марка.

– Правильно, мистер Милфорд, но позвольте заметить, что это не легенда, а чистая правда. Итак, один за другим в замке родились два мальчика. Тут-то и начинаются главные события. За новорожденным сыном Марии присматривала кормилица по имени Ангелика. Увидев сына Греты, она вскользь заметила, не сдержав усмешки, что младенцы похожи между собой. Не как близнецы, но сходство очевидно. Может быть именно тогда в голове у любовницы Генриха созрел преступный план. Для его осуществления совершенно необходимым было сотрудничество кормилицы. Ангелика оказалась очень важным действующим лицом в этой драме. Однажды ночью в мою дверь постучали, я открыл и в комнату проскользнула кормилица. Она была испугана и в слезах.

– «Могу я поговорить с вами, ваша милость?», – робко спросила она.

– «Конечно, Ангелика, я слушаю тебя», – был мой ответ.

– «Затевается страшное дело... на подмену-то я согласилась – эта змея заставила меня, но она задумала убить малыша и я не знаю, что мне делать. Хозяйка еще в горячке, а с его светлостью я не осмелюсь говорить, да и не поверит мне он», – сбивчиво лепетала Ангелика.

– «Погоди, я ничего не понял, ты можешь объяснить толком?», – с досадой спросил я.

– «Жена советника, Грета, задумала поменять местами младенцев – своего сына подсунуть ее светлости – та ведь в горячке и не заметит подмены, а маленького принца Грета хочет забрать к себе, сделать вид, что это ее ребенок, а потом убить, представив все несчастным случаем. Это для того, чтобы ее сын стал наследником его светлости», – уже понятнее рассказала Ангелика.

– «Как же она не побоялась открыться тебе и почему ты согласилась участвовать в черном деле?», – изумился я.

Ангелика расплакалась и, размазывая слезы по лицу, стала оправдываться:

– «Я согласилась из-за моей семьи. Иоганн – мой муж – иногда браконьерствует в лесах его светлости, об этом многие знают. Советница Грета сказала мне, что если я не соглашусь помогать ей или выдам кому-нибудь ее тайну, то ее помощник убьет Иоганна в лесу, будто бы случайно на охоте. Но это еще не все. Она, как видно, решила запугать меня еще сильнее и пригрозила, что отравит моего маленького сына Людвига, если я не выполню ее приказ. Что же мне оставалось делать? Я согласилась подменить детей. И никому бы ничего не сказала. Но потом жена советника проговорилась, что маленького принца убьют, чтобы правда никогда не вышла наружу».

– «И поэтому ты, Ангелика, несмотря на угрозы, решила рассказать мне все это?», – я плохо знал кормилицу и пытался разобраться в правдивости ее слов и обвинений.

– «Да, ваша милость. Я надеюсь, что вы сможете помешать злодеям, но при этом не выдадите меня. Я очень прошу вашу милость сделать все так, чтобы жена советника не заподозрила меня, боюсь я ее», – Ангелика рыдала.

Мне пришлось дать воды с успокоительными каплями бедной молодой женщине, которую снедала тревога как за ее семью, так и за судьбу маленького принца, которого она кормила своей грудью, испытывая к малышу материнские чувства.

– «Почему ты пришла именно ко мне, Ангелика?», – спросил я ее ласковым тоном. У меня не осталось сомнений в честности кормилицы, она вызывала восхищение своим благородством и храбростью.

– «Да к кому же мне было еще идти, ваша милость? Эта злодейка имеет власть в замке, она почти каждого или запугала или подкупила. Его светлость ничего не замечает, при нем Грета – прямо чистый ангел, а на самом деле – исчадие ада! В кухне прислуга шепталась о том, что развратная жена советника ненавидит вас, ваша милость, ну, и что вы платите ей той же монетой. Говорили также, что у вас доброе сердце, что вы вылечили конюха Отто, когда лошадь ударила его копытом в грудь. Слыханное ли дело? Вот я и подумала, что кроме вашей милости никто мне не поможет».

Поразмышляв минуту-другую я наметил первоначальный план действий и попросил Ангелику прийти ко мне завтра ночью, чтобы принять окончательное решение.

Ангелика успокоилась, поверив в меня и, уходя, сказала:

– «Нужно спешить, ваша милость, Грета хочет быстро провернуть свое черное дело, пока ее светлость лежит в горячке».

Я закрыл дверь за Ангеликой и схватился за голову. Что же делать?! Мне показалось правильным еще раз поговорить с братом, ибо наилучшим решением было изгнать из замка заразу, которой я считал советника и его жену. Но утром, с трудом попав на прием к Генриху, я заметил, что мой брат холодно и подозрительно смотрит на меня. Злой женщине удалось посеять в душе моего единственного близкого человека зерна недоверия ко мне. Наша многолетняя дружба дала трещину и я понял, что разговором с Генрихом ничего не добьюсь, а лишь могу навредить Ангелике. Поэтому мне пришлось заговорить совсем о другом и в этот момент я нашел единственно верное решение.

Когда я вошел, курфюрст пробормотал что-то себе под нос, чего я не разобрал.

– «Здравствуйте, ваша светлость, брат мой», – обратился я к Генриху.

– «Здравствуй, Альфред, зачем ты пришел?», – ответил он, пронзая меня недоверчивым, ледяным взглядом.

– «Если ваша светлость позволит, мне бы хотелось покинуть замок и поселиться в своем имении в Англии».

Кажется его обрадовала предстоящая разлука – интриги Греты разрушили наши отношения с братом.

– «Ты можешь ехать, когда пожелаешь», – я был удостоен лишь этого краткого ответа.

– «Благодарю, ваша светлость, пожалуй я уеду завтра или, в крайнем случае, послезавтра».

Ответом мне был равнодушный взмах рукой – дескать, – «поступай как хочешь, мне-то что за дело». И мой брат повернулся ко мне спиной, показывая этим, что аудиенция закончена.

Я вышел в коридор и прислонился к стене, оплакивая в душе разрыв с братом.

Весь день я составлял план побега, комбинируя варианты действий так и эдак, наконец он был создан – простой и логичный. Ночью я не ложился спать, с тревогой ожидая прихода Ангелики. Из предосторожности она пришла в самый глухой час ночи, когда я, устав бороться со сном, прилег на кровать.

– «Ваша милость, подмена младенцев будет сделана завтра ночью», – едва войдя, выпалила кормилица.

– «Хорошо, мы успеем подготовиться. Слушай внимательно, Ангелика, и запоминай», – и я рассказал женщине свой план, заставив ее повторить несколько раз, что ей надлежит сделать.

Профессор Мейсен налил себе в стакан кока-колы и уселся в кресло. Его аудитория нетерпеливо ожидала продолжения захватывающей истории, которую рассказчик прервал на самом интересном месте. А тот спокойно и с видимым наслаждением пил холодную кока-колу, не торопясь удовлетворить наше любопытство.

Воспользовавшись паузой, Эмили спросила:

– А почему, сэр, Грета задумала убить маленького принца, чем он ей мешал? Он мог бы жить у нее в качестве сына и никто бы ничего не заподозрил. Подменив младенцев, она получила, что хотела – ее сын стал бы наследником курфюрста.

– Я не знаю наверняка, какие мысли бродили в преступной голове любовницы моего брата. Может быть в ужасном решении проявился ее злой нрав. А, возможно, Грета опасалась, что материнское сердце Марии почувствует правду, если маленький принц останется жив. К тому же, он мог вырасти очень похожим на свою мать, что также могло навести людей на мысли.

Я нетерпеливо заерзала на диване и поймала на себе взгляд Марка. Меня, как обычно, обдало горячей волной, а сердце застучало быстрее. Глубокие карие глаза смотрели испытующе, словно молодому (хм, молодому?...) ученому хотелось знать, какова моя реакция на услышанное в этой комнате. Но в данный момент моя реакция была однозначна – мне ужасно хотелось знать что же было дальше, но поторопить профессора я не осмеливалась. Мой парень оказался проницательным и спросил Альфреда Мейсена:

– Может быть стоит довести рассказ до какой-нибудь логической точки, а уж потом сделать перерыв?

Но тут неожиданно вмешалась Эмили:

– Прошу прощения, но мне бы хотелось слушать вообще без перерыва, очень интересно, – и она смущенно улыбнулась.

– Приходится рассказывать подробно, чтобы все было понятно, Эмили, – улыбнулся ей в ответ Марк, – история длинная, поэтому в любом случае нужно сделать перерыв на ужин. Мы хотели бы предложить вам, нашим гостям, остаться в Мейсен Мэноре до завтра. У нас есть несколько удобных комнат для гостей. А утром, если вы согласитесь, мы смогли бы продолжить наш разговор, гуляя по парку. Там есть несколько любопытных вещей, которые могли бы вас заинтересовать.

Эмили, Дик и я переглянулись, моя подруга кивнула, как бы говоря, что она согласна остаться в поместье до завтра, Дик тоже, видимо, был не против. Возражения нашлись только у меня:

– Марк, у нас в Грейхолле есть два кота, собака и две птицы и их нужно покормить вечером, поэтому мне придется вернуться, – сказала я, сожалея в душе.

– Ничего страшного, Энни, мы с тобой можем после ужина съездить к тебе домой, накормить всех питомцев и вернуться. Если хочешь, конечно, – добавил он.

На это мне было нечего возразить, да и не хотелось, и я согласилась.

Профессор допил свою кока-колу и мы стали слушать что же было дальше.

– Следующей ночью на лесной дороге в полумиле от замка стояла закрытая карета, запряженная четверкой хороших лошадей. В ней находился Иоганн, муж Ангелики, с их маленьким сыном Людвигом на руках. Я подсыпал снотворное в пиво караульным, охраняющим ворота, и они уснули, таким образом, путь к бегству был открыт. Стоя в темном месте неподалеку от ворот, я с волнением ждал появления Ангелики. Прошло уже два часа и я начал не на шутку опасаться, что мой продуманный план может провалиться. Изредка кто-нибудь проходил мимо меня и тогда я вжимался в стену, стараясь слиться с нею в темноте. Я уже принялся обдумывать, что же делать и как помочь Ангелике, когда она, наконец, появилась. Молодая кормилица бежала к воротам что было сил, прижимая к груди запеленутого младенца. Я выступил из тени ей навстречу, женщина от неожиданности шарахнулась в сторону, но, узнав меня, сдавленно прошептала:

– «Скорее, ваша милость, боюсь, Грета что-то заподозрила, как бы не выслали погоню за нами!»

Я принял у нее младенца и мы побежали к карете. Как только Ангелика и я с младенцем на руках уселись, Иоганн передал Людвига матери, а сам перебрался на козлы, чтобы править лошадьми и мы отправились в спасительную Англию.

– «Ангелика, ты пришла позже, чем я думал, расскажи, как все произошло», – попросил я.

– «Дело в том, что сегодня поздно вечером его светлость попросил Грету прийти к нему в спальню. Она провела там полтора часа, поэтому получилась задержка. Когда его светлость уснул, Грета пришла в мою комнату, где я находилась с младенцем ее светлости Марии. С собой она принесла своего новорожденного сына и уложила его в колыбельку принца. А мне приказала отнести принца в ее комнату, оставить его там одного, возвратиться к ней и покормить ее сына. Все получилось в точности так, как вы, ваша милость и сказали мне. Как только я с маленьким принцем вышла из комнаты, так сразу бросилась бежать сюда».

– «Ты все очень хорошо сделала Ангелика, спасибо тебе», – сказал я с чувством.

– « Вы пообещали, ваша светлость, что позаботитесь обо мне и моей семье, я доверилась вам, вы не обманете меня?».

– «Ну что ты, Ангелика, я не обману и не брошу твою семью. Обещаю, что всегда буду заботиться о вас», – сказал я, прижимая к груди своего спасенного маленького племянника, которого я решил вырастить и воспитать, как родного сына.

В те времена подобное путешествие занимало много дней, было тяжелым и рискованным. Несмотря на несколько происшествий, случившихся в дороге, мы, в конце концов, благополучно высадились на берег Англии и добрались до Мейсен Мэнора. На землю моего поместья ступили пятеро: Иоганн с Ангеликой и сыном Людвигом, и я со своим маленьким племянником, которого, как вы уже наверняка догадались, звали Марк.

Глава 16. Дар приходского священника

На ужин была подана запечённая шотландская форель с бататом, мелкий отварной картофель, щедро посыпанный зеленью, салаты, овощи, сыры и темный, ароматный хлеб домашней выпечки. Мое внимание привлек сыр коричневого цвета – Марк объяснил, что его только сегодня привезли для Альфреда из Дании, профессор любит этот сорт сыра. Я попробовала кусочек и мне понравилось.

Вошла Рэйчел Слейтер, неся большое блюдо с виноградом, абрикосами и персиками, украдкой оглядела гостей выражавшим неодобрение взглядом, и вышла.

После ужина мы с Марком поехали ко мне домой, чтобы накормить домашних питомцев.

– Значит ты принц?, – спросила я парня, как только наш ягуар миновал ворота поместья.

– Да, но для меня это никогда не имело значения, а уж, тем более, сейчас.

– Твоя история, Марк, звучит, как фантастика, – слушая профессора, я верила каждому слову, но сейчас меня охватило чувство нереальности услышанного.

– Энни, когда ты дослушаешь рассказ дяди до конца, то поймешь, что ничего фантастического в нем нет, – Марк подумал и добавил:

– Если сказать точнее, то моя история не более фантастическая, чем история твоей семьи и ваших чудесных рецептов.

***

Когда мы вернулись, то нашли Эмили, Дика и профессора в зимнем саду, который располагался в пристройке с правой, восточной стороны здания.

Все стены зимнего сада, кроме западной, были из стекла и, как объяснил Марк, представляли собой сложную, управляемую конструкцию. По велению компьютера окошки слегка приоткрывались и закрывались, кондиционер и увлажнитель воздуха включались и выключались в соответствии с заложенной программой. Таким образом в помещении поддерживался постоянный микроклимат.

В первые секунды воздух показался влажноватым, но это ощущение быстро исчезло, тем более, что мое внимание переключилось на множество прекрасных орхидей, растущих на стволах, а также из земли, и даже свисающих с диковинных лиан, протянувшихся высоко над головами от стены к стене. Рядом со мной находилось незнакомое деревце с рыхлой корой, на ветке которого прямо перед моими глазами покачивалась гроздь великолепных цветков. Крупные лепестки, вывернутые под необычным углом были ослепительно-белоснежными, а в центре располагалась розетка ярко-оранжевого цвета с длинными, в десять дюймов, упругими, зелеными нитями-тычинками, с крупными «шапочками», обсыпанными пыльцой.

Здесь росли невысокие пальмы, бананы, папоротники, различные цветущие кустарники. Островками располагались и благоухали невысокие заросли лаванды и розмарина. Не было ни одного цветочного горшка или ящика. Все растения росли из клумб, огражденных каменными бортиками, а между ними были проложены вымощенные гладким камнем дорожки. В центре зимнего сада находилась площадка с садовыми скамейками и столиком. С одной стороны площадки был устроен маленький водоем размером примерно шесть на четыре фута. В нем росли несколько голубых нильских лотосов, между стеблями которых плавали красные рыбы и сновали, кажется, подросшие личинки тритонов и головастики.

Мы сели на скамьи и я заметила у своих ног движение – мимо проползла черепаха. По сходням, сделанным, похоже, именно для нее, она преодолела бортик, забралась на клумбу и стала поедать листовой салат, посаженный, видимо, как раз для этой цели.

В довершении привлекательной картины послышалось тихое птичье щебетание и я заметила на ветке деревца четырех волнистых попугайчиков, которые уже устроились на ночлег.

Эмили спросила профессора:

– И что же, сэр, в Англии вы с Марком оказались в безопасности, вас не пытались преследовать?

– В общем, наша жизнь в Мейсен Мэноре протекала спокойно. Курфюрста Вильгельма одолевали политические и военные проблемы в восточной Европе и ему было не до нас. Мой племянник подрастал, я сам занимался его образованием, обучая Марка всему, что мне было известно. Мы жили довольно замкнуто в Мейсенхаузе. Поместье мое в те времена было гораздо больше, чем теперь, и мне пришлось нанять штат прислуги, а управляющим стал Иоганн, муж Ангелики.

Профессор, не прерывая своего рассказа, присел на каменное ограждение бассейна с голубыми лотосами, машинально зачерпнул ладонью воду и вылил ее назад, наблюдая, как потревоженная водная гладь привлекла рыб, которые всплыли на поверхность, думая, вероятно, что их собираются покормить. А головастики и прочие личинки земноводных, наоборот, испугались и умчались каждый в свое укрытие – кто под лист лотоса, кто в раковину на дне, а иные забились в укромные затемненные уголки маленького водоема. Альфред Мейсен задумчиво продолжал повествование:

– Первоначально я не собирался практиковать как врач, однако случилось так, что мне довелось вылечить маленькую дочь одного из моих слуг, когда та заболела скарлатиной. Потом сын местного викария подхватил кишечную инфекцию, пришлось лечить и его, он выздоровел. Об этом викарии нужно рассказать подробнее, так как ему отводится одна из главных ролей во всей нашей удивительной истории. Ты хорошо помнишь его, мой мальчик?

– Конечно, – отозвался Марк. Этого достойнейшего человека звали Томас Эйкенсайд.

– Итак, именно уважаемому господину Эйкенсайду мы обязаны нашим теперешним положением... Да... Но я забегаю вперед, а следует рассказывать по порядку. Время от времени, поневоле, я практиковал и постепенно прослыл этаким местным Гиппократом ³⁰, – профессор иронично усмехнулся.

– Поэтому мне приходилось частенько принимать больных в своем доме, Марк и Ангелика помогали мне. Именно в это время я и подружился с нашим местным викарием. Он прекрасно разбирался в истории, географии, неплохо рисовал, поэтому Томас Эйкенсайд приходил к нам, чтобы заниматься этими предметами с моим племянником. Мы сблизились с ним. Он придерживался прогрессивных взглядов, мыслил широко и нестандартно. Например, Томас Эйкенсайд полагал, что следовало бы уравнять права женщин с правами мужчин.

– Правда, такими «крамольными» мыслями викарий делился только с близкими ему людьми, – добавил, усмехаясь Марк, – но и на проповедях господин Эйкенсайд часто говорил, например, о необходимости милосердного отношения к животным и утверждал, что людей, допускающих издевательства над братьями нашими меньшими, безусловно, ждет кара небесная. Викарий постоянно провозглашал равенство между всеми людьми. Это хоть и соответствует духу и букве церковных воззрений, однако, не всякий священник в те времена позволял себе громко и смело заявлять об этом. Еще одной особенностью господина Эйкенсайда был веселый нрав, он часто смеялся, широкая улыбка редко сходила с его лица. Но когда викария охватывала задумчивость, он мог, остановившись посреди улицы, сказать что-то самому себе, или, помотав головой, возразить какой-нибудь собственной мысли.

– По этой причине викарий прослыл чудаком и странным типом, – продолжил профессор, – в середине восемнадцатого века это могло иметь и имело неприятные последствия – у него было много недоброжелателей. Однако, простые прихожане хоть и посмеивались над ним, но любили его, так как викарий был добр и старался помогать всем нуждающимся. Именно он привозил ко мне больных и просил о помощи. Марк, ты, конечно, помнишь тот день, когда Томас подарил нам кубок, расскажи об этом, пожалуйста, – попросил Альфред Мейсен.

Марк Веттингер поднялся со скамьи, на которой сидел рядом со мной, повернулся лицом к слушателям, вздохнул, собираясь с мыслями, и я поняла, что сейчас услышу что-то очень важное.

– Да, дядя Альфред, я прекрасно помню тот день, – проговорил Марк и его строгое лицо озарилось не то грустной, не то скептической улыбкой, – это случилось в конце мая 1755 года. День был теплый и мы с дядей прогуливались возле дома – он экзаменовал меня по свойствам редких растений.

Я поймала быстрый взгляд парня, брошенный на меня, а он, как ни в чем ни бывало, продолжал:

– В поместье въехала коляска викария и остановилась у дома. Увидев нас с дядей, Томас Эйкенсайд направился к нам. Это был человек запоминающейся внешности – высокий, крепкого сложения. Он носил пышный парик, открывавший высокий лоб, было заметно, что викарий лыс. Лицо полноватое, чувственное с правильными чертами. Густые темные брови подчеркивали широко открытые карие глаза, живые и исполненные неподдельного интереса ко всему сущему. Рот очень выразительный, красивой формы, подбородок тяжелый. Что-то неуловимо восточное чувствовалось в лице Томаса Эйкенсайда.

Ввиду теплой погоды, викарий был одет в черную шерстяную сутану, из рукавов которой выглядывали манжеты белой рубашки. Шею туго обхватывал шелковый белый воротничок в виде шарфа, который спускался на грудь двумя симметричными, широкими полосками.

– Да, точный портрет, – с энтузиазмом вставил реплику профессор Мейсен, неугомонная натура которого не позволяла ему молча слушать, а требовала принимать живое участие в повествовании.

Марк улыбнулся дяде и рассказ потек дальше:

– Обеими руками викарий держал серебряное блюдо, накрытое тяжелой хрустальной крышкой в виде купола, под которой был виден кубок.

`– «Я привез для вас, ваша милость, нечто интересное», – вместо приветствия проговорил господин Эйкенсайд, – «давайте-ка войдем в дом и поставим блюдо на стол, довольно тяжело держать все это в руках!», – торопливо добавил викарий.

Мы отправились в столовую Мейсенхауза – в ту самую, которую вы видели.

Марк взглянул на Эмили и Дика, а затем и мне достался теплый свет мягко прищуренных глаз моего парня. Я судорожно вдохнула и ответила ему улыбкой.

– Священник поставил это сооружение на стол и осторожно поднял хрустальный купол. Мы увидели старый серебряный кубок, стоящий на блюде. На кубке было выгравировано изображение пчелы.