Текст книги "Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ)"

Автор книги: Василий Щепетнёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 52 страниц)

8

Сашка к делу подошел ответственно: разобрал, почистил, смазал и снова собрал маузер, патроны проверил – не разболтался ли какой. То же сделали и Лютов, и сам товарищ Оболикшто.

Арехин же весь вечер посидел за столом с единственным стаканом чая, правда, крепкого.

Крепкого – оттого что из дома принес своего, образцово-буржуйского.

Пока Сашка с Арехиным упырем занимались, МУС транспорт получил. Пролетку, лошадь средних лет и кучера, красноармейца-инвалида Семкина. Понятно, неинвалиды из подходящих все на фронте. У Семкина трех пальцев на правой руке не хватало, а в остальном – хоть куда. Старик только, лет сорок ему. Для кучера – не страшно. Три месяца он со своей лошадью при каком-то театре состоял, да театр погорел.

Ну, МУС не погорит. Такое представление устроим, вся Москва в очередь станет.

Ближе к полуночи тезка Аз, Лютов, товарищ Оболикшто и сам Сашка уселись в пролетку. Не «паккард», теперь-то Сашка вправе сравнивать, но и они не баре. Лошадь неспешно брела по улицам. Колеса не скрипели, но что толку, пролетка на булыжную мостовую отзывчива. Москва ночью – город темный. Прежде, говорят, было светлее, но фонари теперь стояли более для украшения и устрашения. Не горели фонари. И в окнах темно, редко-редко в каком окошке увидишь тусклый свечной огонек. Как корабли в ночном океане встречались дома с электричеством во мраке сиявшие десятками ярких окон.

Домовые дежурные, верно, глядят на пролетку из-за ворот, боятся – вдруг бандиты. Нет, московские граждане, это едет МУС, который под корень изведет и бандитизм в целом, и бандитов поштучно.

Ночная дорога была трясуча, но Сашка не жаловался. Дождя нет, ветер не свищет, мух да оводов нет. Откуда мухи, когда зима на носу?

Жаль, мимо Кремля не едут. Рассказывают, что в Кремле всю ночь в кабинетах вождей свет не гаснет. Работают вожди, куют победу мировой революции.

И МУС работает. Одно дело, получается, делаем.

Но Кремль был не по пути. По пути лежали совсем другие кварталы. Не Хитровка, не Сухаревка, но все ж наган нужно держать востро. Или вот «маузер», если есть.

Сашка положил руку на кобуру. Пока вытащит, пока выстрелит… Он тренировался упорно, но пока стрелял только на счет «три». А вот Лютов – на «раз», и как стрелял!

Интересно, а тезка Аз стрелять умеет? Хоть бы и умеет, из чего? Маузером пренебрег…

Наконец, они оказались на улице имени товарища Троцкого. Электричество в доме сорок два не отключали, об этом товарищ Оболикшто позаботился заранее. Лампочка над парадным, понятно, не горела, экономия энергии, но ее можно будет включить. Важнее включить свет в коридорах. А самое важное – в дворницкой, в квартире ноль пять. При обысках и арестах свет – первейшее дело. Кого арестуешь в потемках, что в потемках найдешь? Мимо бандита пройдешь, не заметишь, а он полоснет пером, да деру. В чужом доме, да в темноте, поди, поймай…

– Проедем дальше, – сказал тезка Аз – До сорокового дома.

Они проехали, разве трудно. Он, сороковой, рядышком.

Но сороковой они миновали тоже, завернули за угол, и только тогда Арехин остановил Семкина.

Товарищ Оболикшто еще прежде сказал, что в деле главным будет Арехин – он был здесь, знает место, знает обстоятельства, знает, наконец, в лицо убийцу.

Сашке показалось, что товарищ Оболикшто не слишком верит в то, что жилец подвальной комнаты и есть упырь. Но от обыска их не убудет. Глядишь, что и найдется. Всегда что-то находится.

Они подошли к воротам. Те, как и положено, были заперты. Позвали дежурного. Подошел человек, в темноте не разберешь, из бывших или пролетарий.

– Что вам угодно? – спросил дежурный. Ясно, бывший.

– Уголовный сыск, – ответил Арехин. Хорошо ответил, по-нашенски. А то бы начал политесы разводить – будьте любезны, милстидарь… Неловко.

– Разрешите взглянуть на документ?

– Маузер наш документ. Показать?

Тоже правильно, тоже по-нашенски.

– Нет нужды, – ответил дежурный, и в воротах открылась дверь. – Какая нам, собственно, разница.

Это он на что намекает?

Но Арехин внимания не обратил, шагнул в ворота, прошел арку и очутился во дворе.

– Двор этого дома и сорокового бок о бок. Заборчик деревянный прежде был, да на дрова растащили.

Ага, ясно.

Узнав, что им нужен соседний дом, дежурный вздохнул с облегчением. Что толку в таком дежурном? Оружия у него нет, придут бандиты, что делать будет?

А ничего, если жить хочет. Откроет ворота, и только. Как им открыл.

Двором они подошли к сороковому дому. Тут дежурного не было – то ли у ворот стоит, то ли вовсе нет, дом маленький, жильцы старенькие.

– Из подвала есть два хода. Один обычный, через дом. Другой – через погреба.

Действительно, во дворе поодаль был вход в погреба, закрытый, впрочем, на замок.

– Изнутри снимет дверку с петли, секундное дело – и все, – шепотом объяснил Арехин.

Хитро.

– Вас я бы попросил остаться здесь, – сказал он Лютову и товарищу Оболикшто.– Преступник наверняка будет выбираться этим ходом. А я с Александром пойду в дом. Не думаю, что у преступника есть сообщники.

– А хоть и есть, – равнодушно сказал Лютов. – Патронов на всех хватит…

Товарищ Оболикшто не сказал ничего, только маузер достал из кобуры. И правильно. Чего трепаться. За него маузер скажет.

Черный ход на ночь заперли, но ни стучать, ни ломиться Арехин не стал. Вытащил набор отмычек, немножко поколдовал, дверь и открылась. Ай да тезка!

Налаживали они электричество, налаживали, а темнота осталась. Не жгли электричества зазря, берегли. Правильно берегли, но в эту ночь могли бы и побаловать себя светом.

Не стали. Ну и ладно.

9

После болезни – той, детской, – Арехин удивлялся, отчего это другие в темноте видят плохо или вовсе не видят. Повзрослев, у Жюля Верна вычитал учёное слово «никталоп». Звучит обидно, вроде остолопа, а означает совсем другое – способность видеть ночью. У кошек, сов, волков встречается сплошь и рядом, а у людей редко. Он о своей способности помалкивал, еще будут котом дразнить: Тиша, Тиш, поймай мышь!

Но сейчас он был не один, и потому следовало позаботиться об освещении. Проще всего было щелкнуть выключателем, но он предпочел способ более традиционный: достал свечу и зажег. Свеча у него была с собою, в футляре дорогой сигары, чтобы не сломалась, не покривилась.

Горящую свечу он передал тезке Он. Пусть хоть одна рука у того будет занята. Сам Арехин шёл тихо, почти бесшумно, американские ботинки на каучуковой подошве позволяли, но тезка топал за двоих. Сапоги есть сапоги.

Они спустились вниз. Наверху, верно, вздохнули с облегчением – не к ним. Если что услышали. Могли и не услышать – дом крепкий, стены, перекрытия толстые, добрые. Даже внутренние двери, он обратил внимание, дубовые. Старая работа.

Внизу беспокоить было некого – за исключением жильца квартиры ноль пять. Но они к нему и шли. Внезапность и натиск? Нет, спокойствие и уверенность. Они – представители власти, а не налетчики.

Дверь оказалась запертой изнутри. Он днем заметил – засов крепкий, да крюк.

Перед дверью остановились, постояли, прислушиваясь. Слух у Арехина был под стать зрению, кошачий. Никого за дверью нет.

Он, собственно, этого и ждал. Достал проволоку, просунул в щель, повозился немного. Сначала крюк откинул, потом отодвинул засов. Простенький, дворнику запираться не от кого.

Дверь открылась тихонько. Петли смазаны. Жилец постарался. Для уюта, чтобы соседей не беспокоить. Хотя соседей в полуподвале у него и не было никаких. Деликатность чувств, тонкое воспитание. Или просто – предосторожность. Жилец отсутствовал. Куда ушел? В другую дверь, которую отодвинутый шкаф теперь не загораживал.

От электрической розетки тянулся провод, уходящий в слегка приоткрытую дверь Арехин пригляделся. Удлинитель, и хороший удлинитель, лучше проводки.

Он распахнул дверь пошире. Тьма та же, если не гуще – здесь окон не было вовсе. Зато тишина утратила целостность. Слышались не звуки, нет, только намеки, смутные даже для очень чуткого уха.

И доносились они снизу.

В дальнем углу комнаты обнаружилась идущая вниз винтовая лестница. Железная. Ну, ну.

Арехин начал спускаться, следом, чуть ли не буквально становясь на голову, шел тезка Он.

Если квартира ноль пять располагалась в полуподвале, то теперь они были в полутораподвале. А то и ниже – лестница была в тридцать восемь ступенек.

Вероятно, здесь был подземный склад, как во всяком порядочном купеческом доме. Большой склад, с запасом, мало ли. Но склад разгороженный, и получалось несколько залов. Коридор, в котором оказались они с тезкой, был и широким, и высоким. Из-за ближайшей двери доносился шум – негромкий, механический. И свет пробивался. Но и свет, и шум Арехина не тревожили. Что свет, пустое. Гораздо тревожнее был запах. Запах крови.

Тезка, молодец, свечечку задул. И то, зачем свеча, если за дверью лампочка в десять свечей?

Он шел крадучись, но голос из-за двери обратил все предосторожности в прах:

– Эй, электротехники! Заходите, не бойтесь! Я целиком – ваш!

Арехин на мгновение замер, потом сделал знак тезке Он: я пойду один.

Тезка понял, поднял маузер – если что, не подведу,

отомщу за смерть.

Приятно сознавать…

Арехин вздохнул, шагнул к двери. Открыл медленно, вошел тоже медленно, руки держал перед собой, чтобы видно было – пустые.

Под ногами сосновые опилки, будто в мастерской гробовщика. Не очень свежие, где ж их, свежих, взять, но и не совсем древние. Еще лизолом пахло, хлоркой. Маскирует кровь. И для дезинфекции, вероятно, тоже.

– Не опасайтесь, я говорю, – голос шел из-за ширмы в углу. Туда же шел и электрический провод. – Я и сам думал обратиться куда следует, только решить не мог никак, куда, все-таки, следует.

Ширма отодвинулась, открывая говорящего, которым, конечно, был давешний подвальный жилец. А рядом стоял странный аппарат – резиновые трубки, моторчик, маховик – машинерию Арехин разглядывать не стал, не она главная. Главной здесь была голова на железной шее. К ней и шли трубочки.

– Это…

– Это очередной опыт, умеренно удачный. Но разве можно работать в такой обстановке – повел рукой подвальный жилец. – И вдобавок ко всему – перебои с электричеством. А они больше трех часов без электричества не могут.

– Они?

– Подопытные. Лиза, Лиза! – заговорил он громко, – ты еще слышишь меня?

И тут голова открыла глаза – всего на мгновение, но и этого было достаточно.

– Видите, умирает, – констатировал подвальный жилец. – Нет, я непременно должен получить лучшие условия. Лабораторию. Или даже целый институт. Представляете, что можно будет сделать в институте?

– Что?

– Да что угодно. Пересадить голову на новое, молодое тело. Или подшить человеку жабры акулы – пусть покоряет моря. Или просто продлить жизнь лет так на двести-триста. Заманчиво?

– Заманчиво, – сказал в раздумье Арехин.

– А то, что пришлось для опытов использовать людей, то опять же из-за плохих условий. Вы ведь сотнями расстреливаете, и все больше молодых, крепких. Я отберу среди них столько, сколько потребуется, и в институте, прямо в операционной и проведу нужные действия. А то прямо как идиот, право, бегаешь по городу с головой в одной руке, запасом крови в другой… Нет, если я занимаюсь делом государственного значения, государство просто обязано создать мне условия, разве не так?

– Пожалуй, вы правы, пора государству сказать свое слово, – и Арехин выхватил из внутренних карманов маленький вороненый пистолет. Два выстрела – по коленям.

Вбежал тезка Он с маузером наготове.

– Где? Куда?

– Никуда, – Арехин туго бинтовал раны упыря.

– Это зачем?

– Приказ взять живым, – вздохнул Арехин.

– Приказ товарища Оболикшто?

– Берите выше, Александр. Много выше. Взять живым, стрелять только по ногам. Вот мы приказ и исполнили…

10

– Ну, покажите, покажите! – Сашка чуть не дрожал от возбуждения.

Арехин расстегнул кобуру и вытащил маузер. К рукоятке была прикреплена пластинка, на которой было выгравировано: «Товарищу Арехину за героизм» – и подпись.

Посмотреть на оружие, а больше на подпись пришли все сотрудники МУСа.

Товарищ Оболикшто долго тряс Арехину руку, говорил громкие слова, а Арехин ждал, когда будет прилично уйти со службы домой.

На столе товарища Оболикшто зазвонил телефон.

Товарищ Оболикшто поднял трубку, выслушал сказанное, ответил «Есть» и повесил трубку на место.

– Вас опять вызывают в Кремль, товарищ Арехин. Срочно. С одним сопровождающим.

– Сопровождающим?

– Возьмите Сашку, он заслужил.

Спорить, к восторгу Сашки, тезка Аз не стал.

Вложил именной маузер в кобуру, а кобуру передал товарищу Оболикшто:

– Будьте любезны, положите в сейф покамест.

Товарищ Оболикшто только крякнул.

Арехин с Сашкой быстро покинули здание. Чуть далее ждал «паккард».

– Ну, Арсений Иванович, похоже, пришло время. С Богом, – сказал Арехин шоферу.

Тот слегка покраснел, перекрестился размашисто:

– С Богом, Александр Александрович.

Сашка таких цирлих-мирлихов не понимал, а в Бога и вовсе не верил, но, быть может, так положено перед поездкой в Кремль?

– Вы, Александр, маузер приготовьте. На всякий случай. Только сгоряча не стреляйте в полкового врача.

– В кого?

– Это я так… Просто – не стреляйте сгоряча, и все.

– Я и не стреляю. А зачем вас опять позвали в Кремль, вы ж так утром были, когда наградной маузер получали.

– Значит, понадобился. Либо я, либо маузер, – Арехин говорил серьезно, не поймешь, шутит, нет.

– А с этим… с упырем что сделали?

– Пока не решили. Возможно, он действительно получит в свое распоряжение лабораторию или даже институт.

– А как же убитые?

Арехин не ответил.

– Я вот что думаю, – продолжил Сашка, – вот он голову Елизаветы как ее… Викторовны, вот, в ведре унес вместе с кровью. Но ведь ведро – случайность, а убивать он шел намеренно. Куда бы он тогда дел и голову, и кровь, если бы ведра не оказалось?

– Он их не прямо в ведре нес. У него два резиновых мешочка были, на особых застежках. В один мешочек он голову поместил, а в другой кровь. А потом мешочки в ведро поместил, чтобы надежнее. А так у него еще и обычный мешок был, с мешками сейчас всяк ходит, неприметно…

– Ага… – Сашка еще хотел спросить, правда, что отрезанные головы по несколько дней жили, но здесь «паккард» остановился: дорогу перегородила подвода, а возчик никак не мог управиться с норовистой лошадью.

– Ну, Александр, приготовьтесь!

К чему готовиться, Сашка спросить не успел: отовсюду вдруг стали стрелять, и он понял, что стреляют по «паккарду», и, следовательно, по нему.

Тезка Аз вывалился из автомобиля, покатился по мостовой, и, пока катился, все стрелял из своего маленького пистолета. Наверное, метко стрелял, потому что шофер, выскочив вслед, только водил из стороны в сторону дулом большого американского револьвера, но стрелять не стрелял.

– Похоже, вы их всех положили, Александр Александрович, – наконец, сказал он.

– Надеюсь, – ответил Арехин, поднимаясь с мостовой и отряхивая свое дивное пальто.

Народ жался по сторонам. Послышался шум грузовика. Две дюжины красногвардейцев – латышских стрелков, повыпрыгивали с кузова.

– Все, Александр, наша работа кончилась. Дальше делом займется Чека.

– Каким делом? О замоскворецком упыре?

– О покушении на вождя революции товарища… – Арехина заглушил взрыв бомбы: кто-то бросил ее в латышей. Завязалась перестрелка. Арехин опять упал на мостовую, потянул за собой и Сашку.

– Видишь, остались еще, – сказал он.

– Кто? – выставив руку с маузером перед собой, Сашка искал цель – и не находил.

– Спрячьте, а то свои же и убьют, – посоветовал Арехин. Сам он лежал, уткнувшись головой в мостовую и никаких пистолетов никуда не направлял.

Сашка послушался и тоже притворился мертвым. Так два мертвеца и лежали рядом, лежали и переговаривались:

– Они думали, что в «паккарде» ездит кто-то из вождей. Ну, и в Кремле слух пустили, да, ездит, и не просто, а к любовнице. Поверили. Организовали покушение. Здесь-то их, голубчиков, на горячем и взяли.

– Так вы…

– Был приманкой, разумеется.

– Потому и машину вам дали?

– Именно. Кто будет покушаться на Арехина, кому я нужен? А раз в «паккарде» – то непременно вождь. Вот они и поверили.

– А кто – они?

– Чека их знает, – уклончиво ответил Арехин.

Наконец, стрельба стихла.

Арехин поднялся вдругорядь, с грустью осмотрел еще недавно чистенькое пальто. Поднялся и Сашка. Ему проще – шинель ко всему привычна.

К ним подошел чекист, что-то сказал не по-русски, Арехин так же не по-русски ответил.

Потом взял Сашку за рукав и повел прочь:

– Двоих взяли живьем, не следует, чтобы они нас видели.

– Пусть думают, что ехал вождь?

– Верно.

– А как мы теперь в Кремль попадем? Пешком?

– А в Кремль нам теперь вовсе и не нужно попадать. Нам теперь нужно домой. Почиститься, умыться, отдохнуть.

И они расстались. Каждый пошел к себе: Арехин в свой образцово-буржуйский дом, Сашка – в общежитие имени товарища Чернышевского.

Ничего, завтра свидятся…

1

Товарищ Оболикшто заглянул в кабинет Арехина. Александра Александровича не было – все-таки семь утра. А Орехин был: от общежития мимо МУСа ехал расстрельный отряд, вот и подвезли по-соседски.

Товарищ Оболикшто расспросил Орехина, не жалуется ли Александр Александрович на условия, не испытывает ли в чем нужду, тепло ли ему, светло ли. Насчет тепла, заверил Орехин, будьте покойны, не зря ж он на заготовках первый, неужто без дров оставит и родной МУС, и Арехина? А что до света, то Александр Александрович привык, когда в кабинете полутьма, потому и принес откуда-то тяжелой плотной материи, устроил шторы, которые приоткрывает едва-едва, и то, кажется, только для Орехина, сам Александр Александрович сумрак, любит, темноту. Отчего ж сумрак, поинтересовался товарищ Оболикшто. Орехин ответил, что наверное не знает, а думать думает на контузию. У него дружок тоже контуженный, так того иногда от света припадки бьют, с пеной изо рта. А иногда ничего. Он теперь банями заведует, Егорьевскими, дружок. Только бани пока не работают – и дров мало, и с водой перебои…

Товарища Оболикшто трудности орехинского дружка нисколько не интересовали, и он перешел к делу: в Москве появилась банда светящихся попрыгунчиков, и МУСу велено самым решительным образом эту банду изловить и обезвредить. Этой ночью попрыгунчики остановили автомобиль, везший саму Матильду Палиньскую, ограбили пассажиров и скрылись. Час назад нарочный принес пакет, в котором один из вождей просит принять меры к срочнейшему розыску преступников и возвращения награбленного, и опять же просит выделить для этого самых лучших работников МУСа. А кто у нас лучший работник?

Кто, переспросил Орехин, боясь надеяться. Конь в пальто, разрушая мечты, ответил товарищ Оболикшто. В Кремле после недавнего дела о Замоскворецком Упыре первым сыщиком заслуженно считают нашего Александра Александровича Арехина. Именно ему он, товарищ Оболикшто, и решил поручить это трудное, но очень ответственное дело.

– Я, конечно, польщен подобной оценкой моих способностей, – сказал Арехин, и оба – Орехин и товарищ Оболикшто – невольно вздрогнули: так незаметно, так тихо вошел в кабинет Александр Александрович. – И я, конечно, уважу просьбу товарища из Кремля, тем более что просьба – не приказ.

– То есть? – поинтересовался товарищ Оболикшто. – Просьба выше приказа, что ли?

– Просьба – штука неофициальная. И последствия как ее выполнения, так и невыполнения тоже – неофициальные.

– Да, понимаю, – протянул товарищ Оболикшто. Орехин же промолчал, потому что не понял, что, собственно, понял товарищ Оболикшто.

– Я могу получить этот пакет? – сказал Арехин.

– Пакет? Ах, пакет… Он адресован мне, но, пожалуй, вам он нужнее. Я сейчас…

Пакетом оказался листок писчей бумаги, вложенный в обыкновенный конверт без марки.

На конверте было написано размашистым, нарочито небрежным почерком: «МУС. Тов. Оболикшто, лично, срочно, сов. секретно».

– Вот. Теперь это ваше дело. Понадобится помощь – любая – обращайтесь не задумываясь. Сашка… То есть Александр Орехин целиком и круглосуточно в полном вашем распоряжении. Никаких заготовок, плакатов, уборки снега, ничего… – и товарищ Оболикшто ушел к себе.

Алехин посмотрел ему вслед, дождался, пока закроется дверь чужого кабинета, потом тихонько прикрыл дверь своего.

Арехин начал привыкать к месту. Как кот. По нынешним временам хороший кабинет. Не очень просторный, семь шагов в длину, восемь в ширину, но для следователя по особым делам в самый раз. Зато в высоту шесть шагов, ничто не давит, можно ходить, сидеть, лежать с прямою спиной. А что еще нужно человеку? Прямая спина есть наглядное свидетельство прямоты души. Человек с прямой спиной не способен на предательство, подлость, низкий обман, на все то, что несовместимо с понятием «честь». Поэтому в детстве гувернер, мистер Харрис, учил маленького тогда Сашеньку «держать спину».

Вот и держит по сю пору.

Или нет?

Два стола, четыре стула, и печка-буржуйка, во всяком случае, в кабинете разместились свободно. За вторым столом изредка посиживал Орехин. Изредка, потому что большей частью тезка Он проводил на воздухе, выполняя разные поручения – иногда Арехина, иногда – товарища Оболикшто, а иногда – и самих наивысших вождей. Поручения последних обыкновенно сводились к заготовке дров, расчистке улиц, борьбе с тифом и тому подобному. Орехину, конечно, не лес валить предлагалось, а быть старшим: надзирать за нетрудовым элементом, бывшими буржуями, которых обязали снабжать новые революционные учреждения дровами. Надзирать, управлять, а нерадивых наказывать. К чести Орехина, он тут же отбирал у самого немощного бывшего буржуя (сокращенно бебе) топор и начинал валить лес так, что только щепки летели. Они ж, бебе, и старые уже, и непривычные, говорил он, оправдываясь перед другими старшими. Да и околеть на морозе недолго, если ничего не делать… Зато с тифом бороться Орехов не терпел: требовалось рисовать плакаты со вшами и писать: «Либо вошь победит революцию, либо революция победит вошь». Правда, бебе прекрасно обходились без помощи старшего, рисовали вшей на загляденье, однако сама постановка вопроса казалась Орехину кощунственной. Нашли, понимаешь, супротивника! Он и тут не мог сдержаться, встревал, и вместо вшей у него получались насекомоподобные бандиты, царские министры, белогвардейские генералы и прочая сволочь. Один бебе, старичок-профессор, по преклонности лет освобожденный от повинности, но сопровождавший внучку (отменную рисовальщицу) даже сказал, что у Орехина большой талант примитивиста. А вот буквы Орехину не давались: выходили то слишком маленькими, то слишком большими, так, что умещалась лишь половина фразы. Он бы мог, конечно, поручить подпись любому из бебе, но стеснялся – подумают еще, что малограмотный. В общем, не уважал он ни тиф, ни плакаты, и потому с особым рвением набрасывался на настоящие поручения, поручения, достойные оперуполномоченного МУСа.

Арехин снял и повесил во встроенный шкаф пальто (шапку, бобровую, «думскую» он снял еще раньше), затем прошел к своему столу.

– Александр, вам света хватает? Да что я спрашиваю, конечно, нет. Зажгите лампу.

Электричества в здании отсутствовало вторую неделю, и потому лампа была керосиновой. Одиннадцатилинейная, с зеленым абажуром, она светила светом таинственным, почти волшебным. Беда только, что и с керосином случались перебои. Впрочем, Орехина за ударную борьбу с тифом премировали штофом керосина, и он впервые утаил добычу от товарища Оболикшто, оставил себе и Арехину. Арехин, правда, лампу на своем столе зажигал редко, а если и зажигал, то прикручивал фитилек почти по самое нехочу, чтобы светило едва-едва. Не из экономии, просто не любил яркого света. Выходя на улицу, он надевал очки с зелеными стеклами. Глаза бережет, пояснил он как-то Сашке. Понятно, контузия и все такое.

Пока Сашка возился с лампой (дело деликатное, поспешишь – стекло лопнет, где другое взять?) Арехин прошел на свое место, сел поудобнее за стол (стол он взял не глядя, а вот стульев перепробовал с полдюжины, пока отыскал подходящее полукресло, еще и пошутил: настоящий сыщик наполовину работает головой, а наполовину задом, поэтому беречь следует и первое, и второе), и открыл конверт.

Орехину никто не писал вообще. Родители, что остались в Шаршках, маленьком сельце Черноземной губернии, хоть и грамотны, а что писать? Они за царя, за прежнюю власть, он – солдат революции. Да и почты никакой нет, а с оказией передавать – нет уж, учены. Один недотепа в их отряде передал, а потом все узнали, что отец у него – лавочник. Паразит, значит. Хорошо, недотепа не дожил до позора, в бою погиб.

А вот товарищу Оболикшто пишут. Прямо из Кремля. Вожди. Таким доверием гордиться можно. Не можно – нужно. Если бы ему, Сашке Орехину кто-нибудь из Кремля написал, он бы письмо это у самого сердца носил. Выменял бы на пайку хлеба портсигар серебряный, только вместо папирос положил бы письмо внутрь. А то ведь замарается быстро, если просто носить. Ну, а уж если бы какой вождь к нему с просьбой обратился, он бы ту просьбу непременно выполнил. Жизнь бы положил, а выполнил.

Он посмотрел на горящую лампу. Ну, светлее стало в комнате, а толку-то? Письма Орехину все равно ведь не пишут…