Текст книги "Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ)"
Автор книги: Василий Щепетнёв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 52 страниц)
Будет не больно, особенно потом, возражал Глас‑Птыцак. И не тоскливо, напротив, жизнь наполнится смыслом, и каждый шаг к продвижению цели наполнит его и радостью, и гордостью, и уверенностью. И уж конечно, об одиночестве не будет и речи: с ним всегда будет Глас и сочлены по Гласу.
Сочлены? Это слово подтолкнуло Арехина. Только не к воде, а в обратную сторону.
В голове Арехина раздался вой, в котором теперь не было ничего от Птыцака, от зверя, вообще от земного существа.
Вой, и вой себе. Он нащупал флягу и выпил полных три глотка.
И вой захлебнулся. Выходит, выл он сам? Ещё глоток – за открытие!
Ползти пятясь, да ещё в гору, было нелегко. Ничего, главное – не паниковать. По счастью, ход был широк. На медведя. На большого белого медведя. Белый медведь бурым не чета. Бывает, что и в тонну вымахивает. В тонну, пожалуй, в этот лаз не протиснется, а вот пудов в двадцать пять, в тридцать – очень может быть. Ну, а он на медведя не похож. Размеры не те. Таких, как он, здесь двое разминутся. Если одеждой не сцепятся.
Как напророчествовал: ногами уперся в кого‑то. Нет, не в медведя. В Горностаева.
– Вы куда ползете? – спросил лжепрофессор.
– Назад.
– Назад нельзя, – убежденно сказал Горностаев.
– Можно, можно. Видите, ползу, и ничего страшного не случается.
– Ещё случится, – пообещал Горностаев. – Давайте, ползите вперёд.
– Сами ползите, если охота. Но только сначала дайте мне вылезти отсюда.
– А если не дам?
– Тогда застрянем оба.
– А если я буду стрелять?
– И подавно застрянем.
– Ничего, тут уклон, как‑нибудь вытолкну вас.
– Может, да, а может и нет.
– Это почему?
– Больно позиция у вас неудобная – стрелять. С первого выстрела убить трудно. А я начну отстреливаться, глядишь, и попаду. И тогда мы оба закупорим тоннель – до прихода медведей.
– Вы, маэстро, и про медведей знаете?
Арехин не ответил, а отхлебнул ещё глоток. Согрелся изнутри. И Глас, похоже, окончательно потерял его в хмельном тумане.
– Тем не менее, я настаиваю – ползите вперед!
– Сами ползите. Если устроитесь так, чтобы ничего не торчало, мы разойдемся. Возможно.
– Возможно? – переспросил Горностаев.
– У меня с собой две гранаты. Хорошие гранаты, в народе их ананасками кличут. И если мы сцепимся, то чтобы не мучиться долго, я подорвусь, да и конец представлению.
– Вы это серьезно – про гранаты?
– Серьезнее некуда. А можно так: сначала одну пущу вперед, уклон хороший, бойко покатится, и взорвется – там.
– Думаете, Глас испугается вашей ананаски?
– Или разозлится. Тоже результат. Глас во гневе не станет разбирать, кто именно его потревожил. Начнет давить и правых, и виновных.
Горностаев замолчал. Арехин лежал и чувствовал, как алкоголь из желудка проникает в кровь. В пересчете на чистый спирт он принял граммов сто. Изрядная доза для трезвенника. Но сыр в желудке не давал захмелеть сразу. Растягивал процесс. Но не до бесконечности.
– Хорошо, – после паузы возобновил переговоры Горностаев. – Ползём назад. И вы уж с гранатами поосторожнее. Если они, гранаты, у вас есть.
– Не сомневайтесь.
Возвращение заняло немало времени, но вот и первый зал.
Арехин поднялся, распрямился, ожидая каверзы. Но каверз не было: упоминание о гранатах сработало.
Факелы по‑прежнему горели.
Он отошёл в сторону:
– Если остались желающие – прошу.
Но никто, даже Горностаев, не торопился принять предложение.
– Гранаты, покажите гранаты, – попросил Горностаев.
– С чего бы это? Я их не для развлечения держу. Будет необходимость – увидите. Но лучше бы без этого, – за разговором Арехин двигался к выходу. – Вообще‑то место здесь на любителя. На редкостного любителя. А я лучше подышу снаружи, – и он скользнул в нору, ведущую наружу. Скользнул и пополз настолько быстро, насколько мог.
Позади раздался шум, крик и полдюжины выстрелов, но стреляли явно не в Арехина.
Он вывалился на припорошенный лёд, вскочил и отбежал на двадцать шагов от норы.
Следом показался и сэр Найджел Латмерри, в точности повторивший манёвр Арехина. Спустя несколько мгновений высунулся и Горностаев.
Высунулся, и тут же исчез, не успев и крикнуть. Или он просто не мог кричать?
Арехин надел очки. Сэр Найджел Латмерри откинул капюшон.
Под ним оказался кольчужный шлём на войлочной прокладке. Да и туловище, похоже, тоже защищено кольчугой. Основательно подготовился сэр рыцарь. Это не шапочка Павла Каннинга.
– В музее брали, что ли? – спросил Арехин.
– В действующей мастерской. Сделано по мерке, – разъяснил сэр Найджел Латмерри.
– А остальные?
– У всех было…
– А у Горностаева?
– А причем здесь Горностаев? Горностаев – ваш человек. К тому же он намеревался идти до конца. Что ему и пришлось.
– А ваши люди? Что с ними?
– Сопутствующие потери. Наука требует жертв, порой буквально. Экспедиция Скотта…
– Скотт погиб вместе с товарищами.
– Очень жаль. Было бы куда лучше, если бы он уцелел. Для всех лучше.
Они помолчали. Вокруг было тихо на десятки миль. На восемнадцать точно.
– А транспортеры? Почему молчат транспортеры? – спросил Арехин.
Сэр Найджел Латмерри встревожился. Подбежал к механику. Махнул рукой:
– Пьян!
После чего энергично растолкал уснувшего и послал крутить рукоятку.
Вряд ли только пьян. Видно, сказалось и перенапряжение. Или достал Глас?
Двигатель второго транспортёра сэр Найджел Латмерри запустил в том же порядке: механик крутит, сэр газует.
– Вы, случайно, не умеете управлять автомобилем? – спросил он Арехина.
– Умею. И не случайно. Брал уроки у специалиста.
– Тогда не хотите испытать третий транспортёр? Принцип схож. Тот же двигатель внутреннего сгорания.
Испытывать транспортеры Арехин не хотел. Но пешком возвращаться не хотел больше. Уж пусть лучше просят его, чем просится он – подвезти.
При помощи доктора он запустил двигатель. К счастью, остыть толком тот не успел, и, чихнув всего три раза, зарокотал по‑рабочему.
И все это время Арехин, сэр Найджел Латмерри и протрезвевший механик нет‑нет, а и посматривали в сторону лаза.
Но никто не выбрался. И ничто не выбралось.
– Тронулись!
Сэр Найджел Латмерри возглавил бегство. Механик шел вторым, а Арехин замыкал колонну.
Управлять транспортером было трудно первые три мили, а потом он приноровился. Или стал меньше оглядываться.
До «Еруслана Лазаревича» добрались в какие‑то два часа.
Встречали их без фанфар.
Сэр Найджел Латмерри тихонько переговорил с Фальц‑Меуссом, после чего капитан спросил Арехина:
– Каковы ваши дальнейшие планы?
– Мои? – удивился столь личному вопросу Арехин.
– Теперь ведь вы представляете наших арендаторов.
– Во‑первых, не я. Следующий по чину – капитан Дикштейн.
– Капитан? Я не знаю никакого капитана Дикштейна!
– Я имею полномочия передать ему – временно – полномочия капитана.
– Хорошо, это во‑первых. А во‑вторых?
– А во‑вторых через двенадцать часов мы с капитаном Дикшейном вернёмся к острову Поликарпа.
– К земле Паттерсона, – поправил его Фальц‑Меусс.
– На российских картах остров будет обозначаться, как остров Поликарпа, – твёрдо сказал Арехин. – По праву первооткрывателей.
– Это спорный вопрос, – попробовал возразить Фальц‑Меусс.
– Спорить тут не о чем. В пробном плавании корабль Российской Федерации высадил экспедицию Российской Федерации на остров, отмеченный в лоциях России. Не вижу ни малейшего основания для разночтений.
– Вы сказали – корабль Российской Федерации…
– По окончании плавания Россия выкупает «Еруслана Лазаревича»…
– Да, герр Птыцак уполномочен заключить сделку.
– Мои полномочия в этой области ничуть не меньше. Я готов предъявить вам соответствующие документы. То, что вместо меня будет фигурировать капитан Дикштейн, есть обычная коммерческая практика. В любом случае, до тех пор, пока не придет подтверждение из Лондона, хозяином на корабле будете вы. Риска никакого.
– Насчет острова мы думаем иначе, – вступил в разговор сэр Найджел Латмерри.
– Это ваше право… Но давайте вернемся к разговору – и к острову – завтра. Сегодня день и без того непростой.
– Завтра, так завтра, – сэр Найджел Латмерри покладисто улыбнулся. Умеет же. – Сейчас же, конечно, ужинать – и спать. Долго‑долго.
Но долго‑долго спать не получилось. Сначала пришлось провести разъяснительную работу с Дикштейном. Тот не вполне отошел от давешнего, и недоуменно смотрел то на Арехина, то на стакан водки, то в иллюминатор. В иллюминаторе многого не разглядеть: туман.
В два часа пополуночи – по корабельному времени" – вахтенный поднял тревогу: «Человек за бортом».
За бортом, точнее, на льду был Антон Иванович Шихов. Бодрый, розовый, и сухой. Будто и не был в купели. Или в самом деле не был?
Он поднялся на борт, сказал, что чувствует себя отменно, пошел в кубрик и уснул глубоким сном. Буди, не буди, не проснется.
Ещё час спустя пришел Птыцак. Выглядел он чуть хуже, нежели Шихов. Потребовал стакан бренди, после чего тоже завалился спать беспробудным сном. И под самое утро (опять же по часам, а не по Солнцу) пришел поляронавт из кронштадцских. Тот не требовал ничего, плёлся едва‑едва и, войдя в кубрик, залез в гамак, хотя и коек было предостаточно.
Всех троих, помимо вахтенных, встречали Фальц‑Меусс, сэр Найджел Латмерри и Арехин.
После завтрака собрали второй десант. Не сколько собрали, сколько наскребли: желающих было мало. Собственно, только двое: Арехин и сэр Найджел Латмерри. Третьим был давешний механик, а четвертым – капитан Дикштейн. Оба – подчиняясь приказу.
Ограничились двумя транспортерами. Ехали споро, по вчерашним следам. Но острова не нашли. На его месте парила полынья пяти кабельтовых в диаметре – если, конечно, полыньи меряют в кабельтовых.
Они походили по кромке полыньи, пытаясь разглядеть что‑либо на дне, но быстро поняли, что дело это пустое. Что там разглядишь.
Пришлось возвращаться. Арехин был пассажиром сэра Найджел Латмерри, впрочем, несколько раз они менялись. Оба были молчаливы и сосредоточены. Капитан Дикштейн же не мог скрыть радости, выражавшейся в пении старинных извощичьих песен «налейте, налейте скорее вина, рассказывать дале нет мочи». Механик пытался ему подпевать, но за шумом моторов и слова, и мотив разобрать было сложно.
«Еруслан Лазаревич» готовился к возвращению. Давление падало, ветер поднимался, в Арктику возвращалась Зима.
Пока транспортеры крепили в трюме, сэр Найджел Латтмери пытался достучаться до Птыцака, который заперся в каюте.
– Я занят, – неизменно отвечал Птыцак. – Со всеми вопросами – через месяц.
Шихов не заперся, кубрик вообще не запирался, но толку от него было немного. Да, он был там. Да, он вышел оттуда. Да, теперь он знает, в чём его предназначение. А теперь оставьте его, не то он применит Силу.
Дюжий матрос (матрос ли?), присутствовавший при допросе Шихова сэром Найджелом Латтмери, только усмехнулся и легонько, в четверть обычного, толкнул Антона Ивановича, да так, что тот сел мимо стула. Сэр Найджел Латтмери попенял матросу на неуклюжесть. Спустя час этот матрос, спускаясь по трапу, вдруг подвернул ногу и упал, да так неудачно, что сломал ногу (открытый перелом), руку (двойной перелом предплечья), и потерял три зуба, налетев на стальной косяк.
Хорошо, что жив остался, прокомментировал Арехин, ассистировавший Латтмери при репозиции переломов.
Случайность, ответил сэр Найджел. К тому же он выпил немало бренди. А прежде за этим матросом подобные случайности водились? Сэру Найджелу пришлось признать, что подобное случилось впервые. И всё‑таки это случайность.
Арехин не стал переубеждать сэра Найджела Латтмери. Команду, однако, английский доктор тоже не убедил: и Птыцака, и Шихова народ сторонился, а уж толкнуть ненароком или даже прикоснуться – об этом и мысли ни у кого не было. Стюард подавал еду обоим в каюты, и каждый раз бледнел белее салфетки.
Порой Птыцак и Шихов прогуливались по палубе. Всегда по пустой: стоило одному из них ступить на неё, как у всех находились неотложные дела в других местах. Исключения составляли Арехин и доктор Брейн (сэр Найджел в последнее время как‑то поблек и уступил место рядовому судовому врачу).
Оба они, и Арехин, и доктор Брей, пытались завязать разговор с уцелевшими поляронавтами, но завязки не получалось. Поляронавты либо вовсе не отвечали, либо отвечали невпопад, обыкновенно про погоду вчерашнюю, сегодняшнюю и завтрашнюю. Слова самые обыкновенные, но доктор Брейн находил в них особый смысл, весьма и весьма зловещий.
На пятый день возвращения доктор Брейн напросился к Арехину в гости, пришел с бутылкой бренди и предложил честный обмен: Арехин расскажет, что он видел в дальней зале, а он, доктор Брейн, то, что произошло в зале ближней после того, как Арехин устремился наружу.
Арехин не возражал, но для начала предложил выпить по сто пятьдесят. Сам принял у доктора Брейна бутылку (знаем, знаем как вы плохо играете), сам разлил бренди по стаканам и не сводил глаз с рук доктора, покуда бренди не был выпит. Чтение Шекспира готовит к неожиданностям.
Неожиданностей не случилось. Арехин честно рассказал про купель‑бассейн‑озеро и необычный планетарий на куполе пещеры. Доктор Брейн, в свою очередь, поведал о том, что из лаза вдруг вылезла змея не змея, червяк не червяк, но что‑то очень большое, просто огромное, в диаметре метр, а в длину неопределенное, усеянное крючьями размером с вилку и присосками размером с блюдце.
Щупальце, поинтересовался Арехин. Вы сказали, ответил Брейн.
Десантники открыли по объекту беглый огонь, но толку не добились. Червяк ли, змея или даже щупальце, стало утягивать их в лаз. Видя бесполезность стрельбы и огня (один из десантников безуспешно жег щупальце факелом, но был утянут в ход), Брейн скомандовал отступление, но спастись удалось одному ему. Такие дела.
Они допили бренди, закусив горьким полярным шоколадом и разошлись.
До самого окончания плавания они более в разговоры не вступали, ограничиваясь поклонами вежливости.
15
«Еруслан Лазоревич» пришвартовался в Рижском порту. Птыцак и Шихов незаметно сошли на берег. Незаметно – потому что вахтенный у трапа клялся, что даже крыса мимо него не проскользнула.
Бремя портовых хлопот принял на себя Иван Владимирович Дикштейн, и стало видно, что если не капитан, то управленец из него отменный. Ни одной бумажки не читая он не подписывал. Перечитывал и дважды, и трижды, затребовал специалиста из российского представительства в Риге и вообще превратил акт приема‑передачи «Еруслана Лазаревича» в серьёзное и кропотливое дело. Англичане, которых время поджимало, сдавали позиции одна за другой. Даже моторизированные транспортеры Дикштейн сумел перетянуть на свою сторону, как ни упирался доктор Брейн. Брейна он срезал словами «покажите в судовой описи, какому медицинскому подразделению принадлежат мотосани», и тому крыть было нечем.
С Арехиным Дикштейн распрощался сердечно, но пить не стал, мол, отпустил его Глас, и нужно этим пользоваться.
Арехин в свободе от внимания Гласа не был столь уж уверен. В его представлении Глас, кем или чем бы он ни был, сейчас переваривает полученное и потому, как удав, дремлет, но надолго ли хватит дремоты, предсказывать бы не стал. Во всяком случае, шапочка Павла Каннинга всегда была под рукой (местные мастерицы перешили её под берет, и Арехин напоминал то ли художника, то ли менестреля).
В судовых документах «Еруслана Лазаревича» Арехин числился финским гражданином Тапио Тяхти. Финским гражданином он и прибыл в Москву. Документы, сработанные Пролетарским, никаких подозрений не вызывали, быть может, и потому, что подозрений не вызывал сам Арехин. Стоило заменить очки контактными линзами, как он превращался в одного из миллионов. А поскольку мешков со снедью при нем явно не было, не было и чекистско‑милицейского интереса к потёртому чухонцу. Едет, и пусть себе едет.
Из Москвы, по‑прежнему неузнанный, невелика фигура, он добрался до бывшего имения Саввы Мамонтова, ставшего запретным дворцом новой власти. Охраняли его из рук вон плохо, и у Арехина даже возникла мысль, что это не сколько разгильдяйство, сколько умысел, надежда, что какой‑нибудь террорист возьмёт, да и разменяет свою никчёмную жизнь на жизнь вождя мирового пролетариата. Расчистит путь молодёжи, которая давно уже не молодёжь.
В близлежащей деревушке на последние николаевские золотые он купил четверть самогона, свежеиспечённого хлеба, сала, кринку молока и живую курицу. С этими гостинцами он и отправился в Горки.
Охране он сказал, что послан «опчеством», что «опчество» наказало передать ему продукты лично Ленину или его жене – для поправки здоровья дорогого вожака.
Начальник охраны сало и самогон отобрал, сказав, что это врачи Ленину запретили. А остальное пусть несёт. Там любят подобные выражения всенародной любви. Дал даже провожатого.
Провожатый и доставил Арехина на кухню, где всем заправляла Надежда Константиновна. При виде Арехина она даже глазом не моргнула. Приняла продукты и отвела Арехина в беседку, где и оставила, наказав ждать.
Ждать пришлось изрядно, и провожающий, плюнув, вернулся к своим: самогон и сало ждать не любят. Предварительно наказав вождя мирового пролетариата не волновать, с дурацкими просьбами не лезть, бесполезно, а говорить, что жизнь день ото дня становится лучше и лучше.
Арехин покорно кивнул: ну да, оно вам виднее.
Ленин пришел почти сразу после ухода охранника. Видно, ждал неподалёку.
Подошёл не спеша, любуясь видами надвигающейся осени. Сел в плетёное кресло, откинулся на спинку, вытянул ноги и только после этого поздоровался.
– И вам здравствовать, Владимир Ильич, – сказал Арехин буднично.
– Где бывали, что видели?
– За морем житьё не худо, а лекарства, понятно, перепродали.
– Какие лекарства? Ах, те… Ничего удивительного. При нынешней ситуации нужен рабочий контроль, повседневный и неусыпный. Из беднейших слоев пролетариата. С правом выносить решение на месте, без буржуазной канители. Но дело ведь не в банальном казнокрадстве, не так ли?
– Банальным его не назовёшь, это верно.
– Как вы нашли наших старых товарищей? Да и новых тоже?
– Вас интересует, сильно ли изменились ли они?
– Меня интересует, сильно ли изменился я.
Арехин посмотрел на Ленина.
– Дело это не столь и сложное – в вашем случае.
– Вы полагаете?
– Вы – человек пишущий. Литератор. Возьмите наугад по одной статье из написанного за каждый год. И прочитайте, будто читаете чужое.
– Уже.
– Ведь и напрягаться не пришлось, верно? Кажется, будто писал незнакомец.
– Совершенный незнакомец, – подтвердил Ленин.
– Вот вам и ответ. А вот и другой способ.
– Есть и другой?
– И тоже простой. Возьмите бумагу, карандаш, и честно, как на духу, напишите, чего вы хотели десять лет назад, и на что были во имя этого готовы пойти десять лет назад. Только философий не разводите, всё должно уместиться на одной странице. И то же самое – для сегодняшнего дня. Потом положите страницы рядом и сравните. И сразу всё становится ясным.
– И этот кунштюк я проделывал. Не совсем так, как вы советуете, без карандаша, но сравнивал.
– Тогда чего же вы хотите? То есть я знаю, чего вы хотите: уверений, что если и изменились, то только к лучшему.
– А разве это не так?
– Зависит от определения. Что такое хорошо, и что такое плохо.
– Вы часом, не того… не попали в плен к химерам совести, морали, общечеловеческих ценностей и прочих фикций, о которых любит распространяться Горький?
– Я не поклонник Горького, и о чем он распространяется, имею самые смутные представления. Что‑нибудь вроде «счастье для всех даром, и чтобы никто не ушёл обиженный».
Ленин рассмеялся.
– В точку!
– Но счастье и редко, и мимолётно. Вряд ли существует совершенно счастливый человек, если, конечно, исключить пьяных, курильщиков опиума и поэтов, опубликовавших первое стихотворение. А «даром» – синоним «за чужой счёт». Допускаю, что у меня свои химеры, может, даже пострашнее горьковских, но всеобщее счастье среди них не водится.
И если вы вдруг чувствуете, что кто‑то вам нашептывает, что всё напрасно, всё не так, как надо – плюньте в него и прикажите вытолкать взашей.
– А если и шеи‑то нет никакой?
– Тогда просто плюньте и велите откупорить бутылку шампанского.
Ленин вздохнул:
– Врачи не велят. Говорят, у меня сильнейшее переутомление, и всякие раздражители, алкоголь или табак, только усугубят положение.
– Скажите откровенно, много ли шампанского вы выпили в этом году?
– Не много. Шампанского я не пил с… Да, с рождества семнадцатого года. Да и то… Шипучее вино, а не шампанское.
– Ага. И именно в шампанском врачи видят источник утомления? Вы же материалист. Не верьте никому на слово, все поверяйте опытом. В царских погребах осталась дюжина‑другая бутылок? Уверен, найдётся. Только смотрите, чтобы откупоривали при вас.
– Вы тоже считаете, что меня могут отравить?
– Тоже?
– Надежда Константиновна взяла кухню в свои руки. Готовить она не умеет, но в людях разбирается. Уже троих уволила.
– Застигла с ядом?
– С ядом – разговор был бы другой. Просто глаза не понравились.
– Глаза – это серьёзно. Кстати, о глазах и гласах: есть один замечательный учёный‑самородок, Циолковский. Работал учителем в провинции, сейчас живет в Калуге и жизнь влачит самую жалкую. А меж тем, мог бы много пользы принести и стране в целом, и революционному правительству.
– В какой области?
– Ментальная безопасность. Он считает, что возможность внушения мыслей вполне реальна, и предлагает меры по её предотвращению.
– Шарлатан?
– Не более, чем ваши доктора.
Ленин достал из кармашка пиджака блокнот и написал карандашом «Циолковский, учитель, Калуга, срочно».
– Ну, а окружение… Как вам показались Троцкий, Дзержинский и другие?
– Плох тот генерал, который не мечтает стать Наполеоном.
– Вот и я так же думаю. Уж лучше быть среди хороших генералов, пусть и метящих в Наполеоны, чем окружить себя посредственностью, которая всё равно метит в Наполеоны.
Подошла Крупская.
– Вы закончили?
Ленин вопросительно посмотрел на Арехина.
– Предположений, догадок и страшных сказок у меня ещё восемь коробов, но главное, я, пожалуй, сказал. Шампанское и Циолковский.
Крупская посмотрела на Ленина тот кивнул: так и есть, главное сказано.
– Тогда спасибо, что навестили нас, – сказала Крупская.
– Вообще‑то меня здесь нет. Я сижу в шведской деревеньке и шлифую шахматную защиту собственного имени. С защитами всегда так: забросишь хотя бы на неделю, и впору начинать сызнова. Щели, подкопы, измены.
Ленин и Крупская переглянулись.
– Это мы понимаем. Это мы очень понимаем.
Занавес
Возвращался Арехин прежним путём. Почему бы и нет? Чтобы не было вопросов, куда девался ходок «от опчества».
Проходя мимо караульного поста, он махнул рукой часовому, выглянувшему из окна.
Часовой махнул в ответ, дождался, покуда путник отойдет подальше и вернулся к столу, по которому среди сала, хлеба, сыра и прочей снеди сновали десятки упитанных крыс.
