Текст книги "Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ)"

Автор книги: Василий Щепетнёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 52 страниц)

Арехин нарочно давал разгуляться мыслям простым, примитивным. Восстановление ментального щита требовало сил и сил немалых, потому на мысли содержательные и глубокие энергии недоставало. Ничего, пока доедем до Кремля, пока разберемся, прореха и залатается. Но что за несчастье случилось у Крупской, если она вот так, срочно послала за ним кремлевского курьера, да еще на моторе? Ведь пришлось, скорее всего, воспользоваться именем Ильича, а этого Надежда Константиновна очень не любила. Видно, действительно – несчастье.

Арехин велел Трошину ехать домой, сменить сани на колесный экипаж. А он – он пока на «Паккарде».

«Паккард» оказался старым знакомцем. Только шофер другой, неизвестный. Молодой. Дверей перед Арехиным распахивать не стал, не сколько от врожденного бескультурья, сколько от простого незнания обязанностей. Мол, мое дело – машину вести, и только. Обобществленный шофер. Школить некому.

Вечерняя Москва шла мимо «Паккарда», стараясь не попасть под его колеса. Чего хорошего – попасть‑то? Погибнешь – плохо, жив останешься – так не обрадуешься: покушался на жизнь вождей… А шофер правил автомобилем как раз в манере «Раздайся, грязь, едет князь». В черную работу его? Котлован рыть? Так ведь двадцать раз могли одернуть парнишку. А не одернули.

Он взял каучуковую трубку‑переговорник:

– Послушай, ты! Мне не нужно, чтобы вся Москва завтра гудела, что в Кремле случилась такая беда, что шофер голову потерял и несся, как угорелый. Как хочешь, а ехать старайся незаметно.

Шофер что‑то буркнул, но ход сбавил. Наверное, считает: раз поучает, значит, право имеет. Действительно, за простым человеком разве пошлют его, кремлевского шофера при кремлевском «Паккарде»? За простым человеком труповозку пришлют, телегу, запряженную полуживой кобылой.

Но доехали они без происшествий, и часовые пропустили «паккард» без досмотра, как своего. А вдруг он, Арехин, набил бы автомобиль динамитом? В «паккард» много динамита войдет. Хотя и Кремль построен крепко. И потом, что взрывать? Целей‑то много, а взорваться можно только раз.

Они подъехали к знакомому подъезду.

Тут уж посыльный выскочил, открыл дверь Арехину и сказал тоном, не допускающим возражения:

– Я вас провожу.

Безопасность все‑таки блюдут. Это хорошо. Стоит отметить, что за последнее время в Кремле стало строже. С тер пор, как одного вождя средней руки нашли мертвым при весьма страннных обстоятельствах. Крысы загрызли. Прижизненно.

Посыльный шел грамотно – сзади, под правую руку. Чтобы я не успел наган вытащить. А что на груди два браунинга‑спесиаль, то посыльный не знает. Да и не нужно ему этого знать. Все‑таки не своей волей с улицы подобрал, а по четкому приказанию. Наверное, на словах добавили, что обращаться следует очень вежливо и деликатно. Как с вождем. Ладно, не с вождем, это слишком, а с выдающимся деятелем. Или даже просто видным. Главное – имеющим право при посещении вождей иметь при себе оружие. Именное, кстати. И какое именное! Три вождя его наградили, самых главных вождя!

Голова потихоньку приходила в порядок. Ментальная брешь затянулась, но еще саднила, как саднит любая заживающая рана.

Они прошли в покои Ленина, но посыльный повел не в кабинет Ильича, а к Надежде Константиновне. Логично, если учесть, что Крупская его и вызвала.

Посыльный постучал в дверь. И это добрый знак, прежде красноармейцы, при всем уважении к вождям в двери не стучали. Не приучены были. Много ли дверей в бедняцкой избе? Теперь, похоже, приучают. Значит, верят, что поселились всерьез и надолго. Хоть и держат в сейфах на всякий случай паспорта, бриллианты, золото и доллары.

Дверь открылась стремительно.

– Сашенька, голубчик, проходите, пожалуйста, – Крупская кивком поблагодарила посыльного, и тот тихонько ушел.

Приучают!

– Что‑то случилось, Надежда Константиновна?

Вид у Крупской, и без того не слишком здоровый, сейчас был совсем нехорош.

– Инесса… Инесса Федоровна умерла. Сегодня утром еще была совершенно здорова, а в полдень… В полдень ее нашли мертвой.

– Причина смерти?

– Врачи подозревают… Врачи подозревают отравление, – сказав главное, она стала собраннее, из голоса ушла растерянность.

– Чем?

– Точно не знают. У нас тут кругом полно мышьяка и прочей дряни – знаете, очень много крыс развелось. Возможно, случайно яд попал в еду.

– Возможно. Но тогда зачем вам я?

– Мы с Инессой Федоровной утром прямо здесь пили чай. Она, я и Володя… Владимир Ильич. Потом он ушел к себе, очень много работы, а мы поговорили о предстоящей женской конференции. Пили чай. С булочками.

– Понятно. Пили‑ели вместе, а умерла одна Аберман.

– Да. Конечно, в лицо никто ничего не говорит, но… И Володя… – выдержки хватило не надолго. Она заплакала, сдерживаясь и оттого еще отчаяннее. – Я не знаю… Я сама лучше…

– Глупости, Надежда Константиновна. Глупости и паникерство. Думать не думайте травиться. Это даже политически близоруко. Представьте, какая дискредитация Ильича получится: Аберман отравилась, Крупская отравилась… Просто Синяя Борода, право.

– Но что же… Что же делать? Вы думаете, это не случайное отравление?

– Возможно. Но есть факты, заставляющие думать об убийстве. О политическом убийстве, направленном против Владимира Ильича в частности и советской власти вообще.

– Но кто? Как? Каким образом?

– Еще несколько минут я ничего не знал о смерти Инессы Федоровны, и потому взять да и с порога назвать вам убийцу было бы с моей стороны несерьезно. Нужно работать.

– Да! Конечно, – услышав о политическом убийстве, да еще врагами Ленина, Крупская успокоилась совершенно. Уж в чем, а в этом подозревать ее невозможно.

– Но на территории Кремля у меня нет полномочий. Охрана мне работать не даст.

– То есть как не даст? Пусть только посмеет! Идемте, Александр, идемте – она взяла его за руку и целеустремленно повела в кабинет Ленина.

– Вот, Володя, Александр Александрович уверен, что гибель Инессы – это не случайность, а политическое убийство! – сказала она с порога, сказала громко – пусть все слышат.

8

Ленин поднял голову и посмотрел на Крупскую так, что если бы взгляд убивал – трупы лежали бы до самой линии горизонта. Потом взял себя в руки и даже нашел силы улыбнуться. Улыбка вышла кривая, слабая – уж больно много энергии ушло на взгляд.

– Вы действительно так считаете, товарищ Арехин, – перешел он к самой сути. Раз товарищ Арехин – значит, не закомый какой‑нибудь, а сугубо официальное лицо. А с официального лица и спросить можно – по‑ленински.

– Да, – коротко ответил Арехин. – По агентурным данным из ненадежных источников стало известно, что опасности подвергаются шесть человек – все видные и значимые деятели революционного движения. Среди них была и Инесса Федоровна Аберман.

– И почему вы ничего не предприняли? Не приставили охрану?

– Эти деятели революционного движения – вне нашей компетенции, товарищ Ульянов (Служили два товарища, ага… Служили два товарища в одном и том полку…). Специальным распоряжением – по инициативе товарища Богданова, но за вашей и товарища Джержинского подписями – МУСу запрещено предпринимать любые розыскные и следственные действия в отношении видных деятелей партии без особого на то указания.

– Почему не сообщили кремлевским?

– Видите ли, сведения поступили как раз от кремлевской охраны, – невозмутимо продолжил Арехин. – Вернее, именно человек, как у вас выражаются, курирующий кремлевскую охрану, и сообщил нам о готовящемся заговоре.

– Так он и есть ваш ненадежный источник? – что‑что, а до сути докапываться Ленин умеет.

– Один из. Владимир Ильич, источники потому и называются ненадежными, что копни чуть глубже – то ничего и не окажется, кроме разве что горшка, набитого не царскими червонцами, а горящими угольками.

– Что‑то я не уловил смысл. Из Гоголя, что ли?

– Из него. А смысл – чертовщины много, а на поверку вдруг да окажется фук, больше ничего. Но фук явно противуправительственный, так что нужно работать. Ловить. Поймать.

– Но Инесса? Почему?

– В бою ищут слабое место у противника. Чтобы ударить посильнее.

– Побольнее… Товарища Беленького ко мне!

Кому сказал – непонятно. Сказал и стал ходить по кабинету. Потом, будто вспомнив, посмотрел на Крупскую.

– Ты иди. Мы потом поговорим. Позже.

Надежда Константиновна ушла беспрекословно, только мельком взглянула на Арехина. Мельком‑то мельком, а понимающему хватит.

Абрам Хацкелевич, он же Яковлевич, явился через пять минут. Запыхался, но одышку сдерживал, мол, и не бежал вовсе, а так, просто. Вернее, бежал изо всех ног, но вам этого лучше не знать.

– Итак, товарищ Беленький, что вы знаете о заговоре, направленном против… Против кого, Александр?

Ага. Теперь в товарищи угодил Абрам Хацкелевич, а своим стал Арехин. Тактика! Это вам не контратака Тракслера.

– Вот список – и он перечислил все шесть фамилий.

– А, эти… Этих гипнотизер околдовал, некий Дорошка. Мы знаем.

– Знаете? – Ленин едва побледнел. – Кто же этот Дорошка?

– Представляется колдуном, волхвом. Предположительно владеет гипнотической силой. Мелкий фокусник, балаганный фигляр.

– И где этот фигляр сейчас находится? В Чека? У нас на кафедре?

– Мы посчитали нужным сначала понаблюдать за Дорошкой. Выявить связи, контакты, явки.

– Выявили?

– Мы работаем, но пока…

– Вы вообще‑то видели Дорошку? Не вы лично, Абрам Хацкелевич, а кто‑нибудь из кремлевских?

– Да, видели! – и Беленький описал уже известную сцену у подъезда галереи купца Третьякова.

– Позвольте, – сказал Арехин нарочито смиренно, – а с тех пор его еще кто‑нибудь из прикосваших агентов видел? Знает, где он живет? Ну, и как вы говорили, связи, контакты, явки?

Беленький посмотрел на Арехина с сомнением.

– Владимир Ильич, посторонним при обсуждении работы Кремлеской Безопасности быть не положено.

– Он, возможно, стоит один всех ваших кремлевских вместе с вами, еще и добавить придется, – оборвал Беленького Ленин. – Отвечайте на вопрос.

– Мы не считали работу по этому направлению первостепенной, и потому не торопили событий. Хороших людей у нас немного, и всем есть работа здесь, в Кремле. А Дорошка – что Дорошка? Шут, если посмотреть прямо.

– Вы, товарищ Беленький, неправильно оцениваете роль личности в истории, – внешне спокойно сказал Ленин, но Арехин чувствовал, что это спокойствие гранаты перед броском. – Вы думаете, Романовых народ свалил? Или мы, сидючи в Швейцарии и сочиняя брошюрки, которые в России читали только жандармы, и то по долгу службы? Нет. И даже не война. Романовых свалила близость с Распутиным, проходимцем‑магнетизером, не шибко умным мужиком без связей, паролей и явок. Просто поглядел народ, с кем водится Николай, и решил, что власть совсем сдурела. Вы хотите, чтобы Дорошка сыграл роль Распутина?

– Нет, конечно, нет. Потому мы и принимаем меры…

– Отвечайте на вопрос, вы знаете, где он, или нет? – Ленин побледнел еще больше, и, видя это, Беленький поспешно сказал:

– Нет, не видели и не знаем. Пока. Но я распорядился, и на поиски этого Дорошки будут направлены лучшие люди Кремлевской Охраны. Также считаю целесообразным привлечь ЧеКа.

– Ну‑ну, привлекайте. Ступайте, не смею вас задерживать. Одно только скажу: первым делом распорядитесь, чтобы вот этому человеку, Арехину Александру Александровичу, сотруднику Московского уголовного сыска, отныне и впредь до особого распоряжения дозволяется проводить любые следственные действия, включая допросы любых лиц любым способом, включая кафедральный, на территории, подведомственной Кремлевской Безопасности. Любой сотрудник Кремлевской Безопасности обязан беспрекословно выполнять распоряжения товарища Арехина, выдавать незамедлительно любые сведения, включая особо секретные. Любая волокита в отношении запросов и распоряжений товарища Арехина должна рассматриваться как злостный саботаж и караться по всей строгости революционного закона. Пока вы будете готовить этот документ, мы с Александром Александровичем тут попьем чайку да поговорим о том, о сем.

Товарищ Беленький ушел шагом быстрым, стремительным. Спешил выполнить поручение, конечно. Но еще показалось Арехину, что Абрам Яковлевич спешил, чтобы не высказать все, что он думает об Арехине. Этакий сливкосниматель, любимчик вождей. А каких вождей? Не будет Ленина, Троцкого и Дзержинского – съедят ведь. Живьем. Треугольник – фигура прочная, жесткая. Убери любую из сторон – Ильича, Льва Давидовича или Феликса, что останется? Посыпется его позиция, посыпется стремительно, шумно, и тот же Беленький его на кафедру и потащит.

Арехин знал, что кафедрой Ленин звал пыточные застенки, расположенные в подземельях Кремля. Кафедра – потому что на пытке человек становился очень разговорчивым, как профессор или архиерей. Со времен Екатерины Скавронской пытать в Кремле уже не пытали, другие места были в ходу, но пыточную со всем инструментом сохранили в полном порядке.

И вот – пригодилась. Теперь он может хватать кого угодно – ну, почти кого угодно, – и тащить на кафедру. Дыба там, железная дева или испанский сапог, Арехин не знал и знать не хотел. А вот товарищ Беленький, вероятно, знал, и думал, что Арехин мечтает стать заведующим кафедрой, а то и вовсе на место Беленького метит. И это Беленький ему припомнит если сможет.

Чай, однако, пить они не стали. Ильич сел за стол, бледность потихоньку уходила с лица. Ну и славно, что уходила. А то Арехин помнил, как у одного подследственного (человек обвинялся в краже трех полотен из Эрмитажа, и как не обвинить, если его арестовали именно с этими полотнами, когда он в Москве пришел в квартиру‑мышеловку) во время допроса тоже появилась нехорошая бледность. Не от страха – от гнева. Он обличал революцию за вырождение, говорил, что она станет рассадником таких гадов, по сравнению с которыми Романовы, даже Петр, покажутся милейшими людьми. Он обличал, Арехин слушал, давая выговориться, и вдруг – бах, и у человека инсульт. Ишемический инсульт, как потом уточнил знакомый профессор, делавший вскрытие. Арехин хорошо запомнил ту бледность и теперь с тревогой следил лицом Ильича.

Сегодня минуло. А завтра? А через год?

Ладно, в распоряжении Ленина – лучшие российские врачи из оставшихся в живых. Приглашаются ежемесячно и берлинские светила. Дороги в России хуже, чем прежде, однако гонорары… Ни одно светило ехать в Россию крови, мрака и слез не отказалось!

Ленин поднял голову.

– Вы действительно думаете, что Инессу убили?

– Считаю, что убийство весьма вероятно. Другое дело – способ убийства.

– Способ?

– Абрам Яковлевич только что сказал, что Дорошка – ярмарочный гипнотизер, жалкий фигляр. Но иногда под личиной фигляра скрываются силы весьма могучие, если не сказать – могущественные. Он мог путем гипнотического воздействия влиять на товарища Аберман.

– Такие могущественные, что он заставил Инессу совершить самоубийство? – Ленин явно не верил в подобный поворот событий.

– Нет. Заставить человека себя убить – это против природы. Но он мог внушить ей, что крысиная отрава – обыкновенный сахарин. Захотела выпить чаю, взяла сахарин, а в результате смерть…

– Как‑то это все…

– Сложно? Это для простого убийцы сложно. А для Дорошки как раз легко. Вот проникнуть в Кремль с револьвером или ножом, стрелять, подвергаться опасности быть схваченным – это, действительно, сложно. А внушить, что в пакетике под столиком сахарин – свалился случайно минуту назад – это просто.

– Крысиный яд под столики не кладут.

– Вы уверены? Была команда: крыс травить, яду не жалеть. Вот и не жалели.

– Значит, такова ваша версия?

– Убийство могло быть совершено и другим способом. Просто подали чашку чая с ядом.

– Кто? – Ленин поднялся, наклонился над столом, вглядываясь в лицо Арехина.

Говорят, император Николай – не последний, а Николай Павлович, имел взгляд гипнотический. Возможно, правда, возможно, императору льстили. Но вот во взгляде Ленина гипноза никакого. Просто – гнев и страх. Страх, что отравитель – жена.

– Полагаю, что опять‑таки волхв Дорошка.

– Но как?

– А так. Возможно…

Но тут разговор их прервался – вернулся Беленький с заготовленной бумагой.

– Вы подпишите, Владимир Ильич?

Ленин взял бумагу, внимательно ее прочитал и подписал.

– Теперь вы, – вернул он бумагу Беленькому.

Тот расписался ниже и протянул бумагу Арехину. Ага, печать заранее поставил. Хорошо.

Александр Александрович тоже прочитал документ. Дуболепный канцелярский язык с сельским прононсом, но такой только и понимают люди, ставшие недреманым оком Революции. Даже печать – глаз в треугольнике. Ничего, пообвыкнуться и заменят чем‑нибудь более солидным.

– Я могу идти? – всем видом Беленький выказывал готовность к немедленному, решительному и всесокрушающему действию.

– Позвольте еще вопрос, – Арехин подал Беленькому листок с фамилиями лиц, видевших Дорошку у галереи и, позднее, во снах. – Эти люди живут в Кремле? Если да, то мне нужен план, на котором указаны их квартиры.

– Срочно нужен?

– Сейчас.

– Хорошо, я распоряжусь. Только вот Товарищ Коллонтай живет вне Кремля. В особняке Кувшинского, что на Малой Дворянской.

– Я буду ждать плана – мне достаточно самого простенького, лишь бы видно было, кто где живет, без деталей.

После ухода Беленького Ленин вернулся к разговору:

– Вы думаете, что убийца живет здесь, в Кремле?

– Живет… или служит… Вариант Халтурина.

– Да, это возможно, – после короткого раздумья заключил Владимир Ильич. – Без обслуживающего персонала не обойтись никак. А брать приходится тех, кто есть. Старых большевиков со стажем на подобную работу не назначишь. Оно к лучшему, среди них могли быть, да что могли – были и провокаторы, агенты охранки. Поэтому брали людей по рекомендации. Но если допустить наличие провокаторов среди рекомендателей, отчего ж не быть им среди рекомендуемых. Да, это возможно, – повторил Ленин, явно предпочитая иметь дело с предателями и провокаторами, но не с гипнозом и прочей не поддающейся простому обнаружению материей. А вдруг и не материей.

– Хорошо, Владимир Ильич. Я пойду работать.

– Работайте. С чего вы думаете начать?

– Со всего сразу. Время не ждет.

Ответ Ленину неожиданно понравился, на секунду серое лицо его ожило – но тут же и угасло.

– Вы его постарайтесь живым взять. Понимаете – живым!

– Понимаю. Чего ж тут не понять. Живым так живым.

И он ушел.

9

Никакого плана ему, конечно, не дали. Готовили. К вечеру будет. В крайнем случае – к завтрашнему утру. План Кремля кому угодно чертить ведь не доверишь, нужны особо проверенные люди, да еще способные изобразить карандашом на бумаге план особо секретного объекта.

Спокойно, без пыла, Арехин объяснил, что белогвардейцам, монархистам и прочим враждебным элементам Кремль известен гораздо лучше, нежели его сегодняшним обитателям, и потому секретом быть никак не может. Потом попросил адреса указанных в списке товарищей. Адреса были у товарища, который сейчас занят.

– Пять минут, – сказал Арехин, демонстративно открыл крышку «Мозера», а рядом положил именной наган.

Кремлевские к такому обращению привыкли – только с другой стороны. Наганы показывать, а то и стрелять для острастки. Поэтому чего ждать – знали и предоставили адреса пусть не через пять, но через восемь минут точно. Но тут у Арехина претензий не было – писали при нем, старались, а что скорописью не владели, так то не вина. Он попросил провожатого: раз плана нет, иначе нельзя. Не спрашивать же у посторонних, где живут эти товарищи. Утечка сведений, она чревата… Только провожатого знающего, не первогодка неразумного.

Где ж непервогодков взять, резонно возразили ему. Служба новая, люди тоже новые, одни не прижились, другие направлены на фронт, третьи заняты непосредственной охраной вождей…

Но нашелся смышленый и знающий – телефонист при Кремлевской Безопасности.

Сначала они прошли в квартиру Аберман – скромную, чистую и пустую. Тело унесли, не оставив даже мелового контура. Никаких признаков того, что покойная что‑либо готовила здесь, не было. Нужно будет узнать, где вообще завтракала, обедала и ужинала Аберман. Для людей определенного уровня питание доставляли прямо на стол, люди звания пониже ходили за едой на коммунистическую кухню – с судками, естественно. Третьи просто питались в кремлевской столовой. К последним, похоже, относилась и Аберман – ни судков, ни посуды в крохотной двухкомнатной квартирке не нашлось. Только две чашки, сахарница и коробка шоколадных конфет. Свежих, швейцарских. Кто‑то балует Инессу Федоровну. Баловал.

Потом он обошел жилища остальных, оставляя товарища Зет на потом. Хотелось услышать ее мнение насчет гибели Аберман, ведь Инесса Федоровна была в этом списке. Списке Зет. Очень конспиративно, как в пинкертоновских романах.

Квартира товарища Тюнгашевой была недурна, но немного запущена, хотя две горничные должны были содержать ее в блеске и бережении. У Коллонтай квартиры в Кремле нет. Лазарчуки были в Питере – поехали туда рано утром, внезапно, а вернуться собирались не ранее, чем через три дня. Дома же оказалась лишь одна, Елена Шмелева, которая непрерывно рыдала, пила ландышевые капли и говорила, что Дорошка ну никак не мог быть связан со смертью бедняжки Инесс, ищите в другом месте. Дорошка – человек высокого порыва, а здесь – обыкновенная ревность.

Хорошо, что разговор шел с глазу на глаз, поводыря Арехин оставил за порогом, нечего ему смущать людей. Успокоив рыдавшую, Арехин исподволь стал расспрашивать про Дорошку, но узнал чрезвычайно мало нового. Он замечательный, возвышенный, небесный – разве это словесный портрет для разыскиваемого субьекта? А что они делали во сне? Ничего непристойного, стыдно даже и думать! Он просто показывал, что будет, если его не слушаться и пустить дело на самотек. Ничего хорошего, если не сказать хуже. Ее возьмут и посадят в тюрьму. И мужа посадят в тюрьму – и уже не выпустят. А детей – у нее будет двое детей – отдадут в детдом, специальный, для детей, чьи родители пропадут. Вот так возьмут – и пропадут, да. Вы придете к друзьям, с которыми еще вчера смотрели в театре «Кармен» – а друзей нет, лишь на двери красная сургучная печать. Ужасно, ужасно, ужасно… А что делать? Дорошка никому говорить не велел, только вам. Прямо так и сказал: будет меня спрашивать черный человек, с ним можете быть откровенной, больше ни с кем. Откуда я знаю, что вы черный человек? Так он показал вас – во сне. Во сне вы играли в какие‑то шашки, или шахматы, уж и не помню. Не здесь, а в Ницце. Да, я была в Ницце, совсем еще девочкой. И вы были. Я вас запомнила – тогда. Вы‑то на меня внимания не обратили, мне‑то и было всего десять лет. А во сне? Во сне не знаю. Старше, наверное. Может, даже двадцать пять. Нет, не вам, мне. А сейчас мне девятнадцать, но все говорят, что я выгляжу на двадцать. А Дорошка и сказал, что когда муж поедет в Ниццу или в другое место – по партийным делам, я должна поехать с ним, и там остаться. На что жить? Я прекрасно играю на скрипке, и мои скрипки – а их у меня четыре – сами по себе стоят целое состояние. Амати, Гварнери, Страдивари и еще раз Страдивари. Нет, не до революции. Это в революцию у врагов изъяли. А муж мне принес, чтобы я оценила. Я ведь хорошо играю на скрипке. Это я уже говорила? Но это говорил и маэстро Арденн, и маэстро Люччо, лучшие скрипки мира. Я у них училась. Нет, не до семнадцатого. Я в Россию приехала только в январе двадцатого. Как зачем? Здесь мой муж, и здесь скрипки. Я и сейчас продолжаю учиться, у лучших наших скрипачей, но думаю, пустая это трата времени. По‑настоящему лучшие давно уехали или умерли, а те, кто остался, играют хуже, чем я два года назад. Но все равно – играть нужно каждый день. Хотите, я вам сыграю? Некоторые смеются, что я слов «Интернационала» не знаю. Зато я его могу сыграть так, как сыграл бы Паганини. Это просто: я представляю, будто Паганини – это я. И из незатейливой мелодии получается вот что: Шмелева взяла в руки скрипу и смычок, все было настроено для игры, видно, она играла и перед его приходом.

В интерпретации Шмелевой это была музыка‑наваждение, искус, водопад, взрыв, всё что угодно, только не та песня, которую вразнобой затягивали по разным поводам музыкально малоодаренные бойцы революции.

– Да, эта штука посильнее «Трели» Тартини, – подумал он, когда Шмелева опустила смычок. Подумал, а вслух сказал:

– Вам на гастроли нужно. В Европу. Пропагандировать революционное искусство.

Та в ответ только коротко кивнула, вернее, тряхнула головой, скупо улыбаясь. Наверное, дух Паганини все еще пребывал с ней.

Попрощавшись со Шмелевой, он вышел из квартиры. Да, есть женщины в русских селениях…

Он зашел в кремлевскую столовую и поужинал соответственно значимости в иерархии. А ну как решительный человек из противников большевизма проберется на кухню, да и отравит человек сто разом? Или даже двести? Нет, здесь должны работать только действительно проверенные люди. И всеобщий контроль друг за другом. Ладно, он уверен, что товарищ Беленький знает, что кухня во дворце ли, кремле ли или просто в дивизии есть один из главнейших пунктов, требующих внимания неусыпного. Другой вопрос, долго ли его будут кормить севрюжатиной с хреном? Ну, как не угодит громовержцам, переведут на чистый хрен, что тогда?

Ему‑то что, а ведь многие вокруг едят именно с такой мыслью. У каждого ли в квартире есть сейф, где ждут своей минуты фунты бриллиантов, пачки фунтов и европейские паспорта?

Сейф не сейф, а кубышка, пожалуй, есть. Сотня николаевских десяток, немного драгоценностей. Жизнь революционера приучает создавать запасы при первой возможности. Чуть что – и на нелегальное положение. Если белые в Кремль войдут, например.

Только белые в Кремль не войдут!

10

Какие белые…

Арехина уже трижды останавливали кремлевские, спрашивали, кто таков.

– Я от Беленького, – отвечал Арехин, и охранники верили на слово, мандат не проверяли. Спрашивали «фамилие» и все. Будем надеяться, что товарищ Беленький снабдил всех подробным словесным портретом Арехина, и потому нужды в бумагах не было. Да и читать их темно. Все равно, следовало бы отвести в караульное помещение, да и выяснить, вдруг это никакой не Арехин, а замаскированный волхв Дорошка.

И – нашла коса на ногу! Четвертый патруль кремлевских, услышав, что он от Беленького, словам не поверил и приказал следовать в особую часть. Однако – особая! Что ж, посмотрим и особую. Все равно, непонятно, что делать.

Особая часть оказалась обыкновенной кремлевской квартирой, приспособленной для нужд охраны. Интересно, почему ее не устроили в том помещении, где прежде была охрана царская? Ответ очевиден – того помещения не хватает, потому и потребовалась дополнительная площадь. Может, таких квартир не одна. Второй же ответ – аккурат напротив разместилось и жилье товарища Беленького. Видно, патруль, который задержал Арехина, был не просто патруль, а обер‑патруль, партуль высшего ранга.

Догадка оказалась верной. Через минуту в комнату вошел товарищ Беленький и похвалил патрульных, мол, молодцы. Подозрительный – сюда, здесь и проверим. Если что – товарищ нас поймет. Нужно, чтобы стало бдительнее, много бдительнее!

– Товарищ вас понял, – ответил Беленькому Арехин.

– Они с вами культурно обращались?

– Да, – коротко ответил Арехин.

– А то у нас две беды: смущение, доходящее до ужаса перед начальством, и хамство ко всем остальным. Люди‑то новые. По рекомендациям из армии взяты, кто преданность делу революции доказал. Почти каждый ранен, некоторые и дважды, и больше. Кровью доказали преданность. Без сомнения. Но вот с культурой пока не очень. Культурных откуда ж взять? Культурные на фронте за белых воюют или вовсе к буржуям за границу уехали. А непролетарскому элементу из оставшихся в кремлевской охране места нет, не было и не будет.

– Меня, значит, вы бы не взяли? – сказал Арехин.

– Это не разговор. В рядовой состав вы и сами не пойдете, а в начальствующий – если назначат сверху, значит назначат, наше дело приказы исполнять.

– Не назначат. Но вот насчет остальных, не охранников. Горничных, прачек, дворников, конюхов, поваров, буфетчиков, официантов, слесарей, столяров, работающих здесь, в Кремле – их‑то откуда набрали?

– Слесари и столяры пролетарии. Да и остальные тоже из угнетенных.

– Я ведь не дискуссию предлагаю, кто угнетенный, кто нет. Я просто спрашиваю, откуда набрали обслуживающий персонал.

– Ну, частью прежний остался. Те же слесари. Посторонний Кремль три года изучать будет, прежде чем поймет, а тут свой брат пролетарий. Но многих и со стороны приняли. Иногда товарищи вожди, а чаще их жены рекомендовали. Я так думаю, не сами все они этих горничных‑буфетчиков знали, даже почти никого не знали, в тюрьме, на каторге да в эмиграции как‑то без буфетчиков обходились. Просто знакомые, знакомые знакомых, седьмая вода на киселе. Тут нам чутье классовое помогает. Иному откажешь, иного и на кафедру сводишь, поговоришь по душам. Всяко бывает. Но насчет оружия мы обыскиваем их на входе.

– Понятно, – подумал Арехин. Понятно, что если человек захочет убить вождя, то возможность такая у него будет. Обыскивают на входе? Да у поваров и буфетчиков ножи всех размеров, на любого вождя подойдут. Не говоря уж о том что и с времен достопрежних полно в Кремле укромных уголков. Нет‑нет, а и алебарду стрелецкую найдут, и фузею. Не исключено, что и маузеров да наганов ящик‑другой лежит в потаеном местечке. Халтурин в Зимний не один пуд динамита перетаскал. Проворонили.

А вождей, их, конечно, любовь народная охраняет. Любовь и страх, как же без страха. Каждому показывают железную бочку, в которой горела Фанни Каплан. Вид этой бочки напрочь выдувает мысли о геройствах.

И все же, и все же… Но ведь Дорошке не нужно ни револьвера, ни динамита. Он им во сне является и словесно наставляет. Во сне – значит ночью. И является не всем. Товарищу Коллонтай вот не является, хоть та об этом и просит. Чем отличается товарищ Коллонтай от остальных? Многим. В частности и тем, что живет она не в Кремле.

Если бы Дорошка являлся ночью не ментально, в нави, а в яви, можно было бы заключить, что он может перемещаться по ночному Кремлю. Так может, он и перемещается? В конце концов, ментальный контакт потребовал личного присутствия обеих сторон – его и Дорошки. За неимением гербовой, то есть других идей, можно предположить, что и с дамами Дорошке нужен если не контакт, то, по крайней мере, близкое соседство. Оттого‑то Коллонтай и оказалась вне круга, что вне Кремля она.

– Вы, наверное, устали? Хотите, я вас у себя на ночь устрою, а то разъездой машиной отвезем вас, куда скажете? – предложил Беленький, приняв Арехинскую сосредоточенность за сонливость.

– Благодарю, но не стоит беспокоиться. Скажите, у вас в Кремле есть какой‑нибудь ночной буфет, где можно чаю попить или еще чего‑нибудь?