Текст книги "Сборник статей, воспоминаний, писем"

Автор книги: Василий Качалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 48 страниц)

   Вы убедили нас – всех участников спектакля – в значительности Вашей идеи, зажгли в нас веру в нее, заразили нас творческой радостью, сделали нас Вашими активными помощниками.

   Огромную радость участия в этом Вашем создании дали Вы лично мне, и за эту радость я Вас горячо благодарю.

Ваш Качалов

К. С. СТАНИСЛАВСКОМУ

   {В подлиннике год не указан. Но по содержанию письма можно предполагать, что оно является ответом на письмо К. С. Станиславского от 7 октября 1935 г. (см. стр. 454 этой книги).}

19 октября [1935 г.]

   Константин Сергеевич, дорогой, дорогой, родной, горячо любимый! Как только получил Ваше письмо, такое чудесное, я почувствовал, что никаким письмом я не в силах на него ответить. Я почувствовал необходимость увидеть Вас, увидеть Марью Петровну, горячо и нежно Вас обоих обнять. И не было физической возможности у меня это сделать,– такой тяжестью навалилась на меня целая гора всяких обязательств, что я потерял всякую возможность владеть собой.

   Постепенно, с огромным напряжением, я понемногу с каждым днем выкарабкиваюсь из-под всего этого груза обязательств и как будто начинаю оживать душой.

   Как только чуть покрепче стану на ноги, приду к Вам, дорогой мой Константин Сергеевич, дорогая моя Марья Петровна.

   Спасибо Вам, бесконечно любимые мои, за все, за все, а больше всего за то, что Вы существуете на свете.

Ваш всей душой Качалов

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО

Вл. И. НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО

   За мою долгую жизнь в Художественном театре, за долгую совместную работу с Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко много скопилось у меня волнительно-радостных впечатлений, мыслей, чувств, которые всегда излучаются от этого замечательного человека при близком общении с ним. Мне дорог, близок и ясен внутренний образ этого тончайшего художника с глубоким и живым умом, этого великолепного мастера, этого непревзойденного учителя и мудрого руководителя театра.

   Уже много лет меня не оставляет в покое мысль, что на нас, его современниках, его ближайших соратниках и учениках, лежит обязанность – запечатлеть в виде "психологического портрета" внутренний образ крупной, сложной, многогранной личности Владимира Ивановича Немировича-Данченко.

   Мне очень хочется поработать над таким "портретом". По мере моих сил буду пытаться это сделать. Буду Вас писать, Владимир Иванович! Ставлю перед собой эту задачу в эти торжественные юбилейные дни, радостные для всех нас, крепко и нежно любящих В. И. Немировича-Данченко, в эти дни, отмеченные высокой наградой правительства.

В. И. Качалов,

народный артист республики

   "Вечерняя Москва", 27 февраля 1936 г.

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО

Вс. В. ИВАНОВУ

   Приветствую и поздравляю дорогого Всеволода Вячеславовича с двадцатилетием его великолепной творческой деятельности. Всегда с удовольствием вспоминаю о своих встречах с ним в работе над образами Вершинина («Бронепоезд») и Артема («Блокада»). Меня увлекает революционный романтизм творчества Всеволода Иванова, его всегда острое и глубокое восприятие жизни, смелость большого художника.

   От всей души желаю дорогому нашему юбиляру новых блестящих достижений. Крепко надеюсь, что я еще смогу вместе с ним поработать в театре над настоящей революционной пьесой, которую ждет от него страна.

Народный артист Союза ССР

В. Качалов

   "Советское искусство", 29 сентября 1936 г.

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «ПРАВДА»

Уважаемый товарищ редактор!

   Не откажите поместить на страницах "Правды" следующее мое письмо:

   Недавно оправившись после серьезной продолжительной болезни и собираясь скоро приступить к работе, я не могу не выразить через посредство советской печати своей безграничной признательности нашему правительству за исключительное внимание, проявленное ко мне в эти четыре месяца. Во все время своей болезни я находился в идеальных условиях – сначала в Кремлевской больнице, а потом в подмосковном санатории "Барвиха". И в больнице и в санатории я был окружен необычайной, трогательной заботливостью, чуткостью и теплотой.

   Я глубоко убежден, что нигде, ни в одной стране, актер не может и мечтать о такой поддержке, о таком внимании к себе. Честь и слава нашей великой Родине, нашему правительству за его настоящую заботу о человеке!

Народный артист Союза ССР

В. Качалов

   "Правда", 16 февраля 1937 г.

С. М. ЗАРУДНОМУ

[На конверте почтовый штамп:

Москва, 30 апреля 1937 г.]

   Дорогой друг. Поверь прежде всего, что мне хочется, и давно уже, не только сейчас, написать тебе большое, обстоятельное и подробное письмо, о многом рассказать и многим поделиться. И вот беру перо (в правую руку, и папиросу в левую, – увы, закурил почти по-старому) и чувствую, что не смогу, "не успею" этого сделать. Рассказывают про одного оперного певца, что он, жалуясь на быстрые темпы, в которых "гнал" дирижер оперу, выразился так: "что успел, то спел". Так вот и я – что успею, то и напишу, – уж в очень быстрый темп загоняет меня жизнь своей дирижерской палочкой, которой я не могу не подчиняться.

   О главной "злобе дня" – об "Анне Карениной". Спектакль действительно хороший, во многом по-хорошему волнующий. Волнует, трогает, радует и впечатляет больше всего, конечно, сам Толстой. И кусочек Толстого ароматен, и осколок его – горит и сверкает, и в этом главный секрет успеха спектакля. Все дело – в тексте, не опошленном и не испорченном инсценировщиком, ну и, конечно, в общем хорошо, а местами и великолепно сыгранном актерами. Очень удачно и оформление.

   Что же сказать тебе о "Борисе"? {Трагедия А. С. Пушкина "Борис Годунов" репетировалась в это время в МХАТ.} Ты, по-видимому, вполне в курсе дела,– благодаря М. П-не {М. П. Лилина.} и "Горьковцу" {Газета МХАТ.}. Тебя смущают три Бориса. Меня – нет, не смущают. Во-первых, потому, что роль Бориса по количеству отведенного ему Пушкиным места в трагедии – очень не большая: из 24 сцен он появляется только в 6, даже в 5 (в сцене с юродивым – всего две фразы). Три исполнителя Гамлета, три Отелло, три Чацких или три Фамусовых – это, конечно, значит три совсем разных спектакля. А, например, если ставить "Юлия Цезаря", то Цезарей можно пустить десяток (если найдется такое количество актеров, имеющих на него право), а спектакль будет один, все такой же или почти такой же, и вся трагедия "Юлий Цезарь" будет все той же и не зазвучит по-другому – от другого или третьего Юлия Цезаря. То же – и в "Борисе Годунове", мне кажется. А впрочем, может быть, все это спорно и неубедительно.

   Скажу еще, что опасности нивелировки или копировки взаимной не может быть у нас – среди Борисов, потому что все три исполнителя очень различны по своим индивидуальным качествам: по возрастам, темпераментам, даже по вкусам и "культурам", по навыкам и "идеологиям". И все исполнители, стремясь дать непременно "пушкинского" Годунова, объединенные в этом стремлении режиссурой, должны быть и не могут не быть свободными в выборе красок, нужных каждому для своего образа.

   А впрочем, может быть, это все "литература" и теория. А практика покажет другое.

   Думаю, что "Бориса" мы не закончим, то есть не выпустим до июля,– до конца сезона, и в Париж его в августе не повезут, о чем мне лично жалеть не приходится, потому что ехать в Париж мне не хочется,– боюсь жары и выставочной сутолоки. В апреле, в мае, в "нормальный", а не в "выставочный" Париж – я поехал бы с радостью.

   Напишу еще, а пока – обнимаю крепко тебя и всех твоих.

Твой Basil

Б. Н. ЛИВАНОВУ

[Осень 1937 г.]

Дорогой Борис!

   Не буду оправдываться, но верь, что угрызаюсь очень тем, что тебя не навестил {Б. Н. Ливанов был в это время тяжело болен и находился в Кремлевской больнице.}. И верь, что очень этого хотел, много раз собирался. И сейчас хочу и собираюсь. И боюсь, что опять какая-нибудь новая хворь помешает. Не везет, брат, и мне со здоровьем. Конечно, твоего рекорда невезения в этом смысле пока еще не покрываю. Впрочем, это глупость я сейчас сказал о моем "невезении" в смысле здоровья. У меня просто нет здоровья, и это естественно,– от старости его нет... Что же тут говорить о каком-то "невезении" и лезть в соревнование с тобой – богатырем по здоровью. Тебе, бедняге, действительно не повезло в этом году. Но это же просто у тебя несчастный случай. "Нет денег – перед деньгами". Так и у тебя сейчас: нет здоровья – перед здоровьем. Целый капитал здоровья еще наживешь, и все потерянное вернется к тебе, на все 100 процентов.

   Отлежишься – зашагаешь и наверстаешь все!

   Терпи, не унывай! Понимаю, как тебе тяжко бывает, как тоскливо и скучно. Но ведь с каждым днем, с каждой минутой – будет все легче, все светлей и радостнее. Крепко верь в это и терпи!

   А уж как без тебя скучно в театре, и скучно и трудно. Но о театре – до другого раза. Если не соберусь в ближайшие дни навестить – напишу.

   Крепко тебя обнимаю с крепкой и нежной любовью.

Твой Качалов

Вл. И. НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО

9 ноября 1937 г.

Дорогой Владимир Иванович!

   Сегодня Вы уезжаете, а мне хотелось бы поговорить с Вами – по поводу моего участия в "Горе от ума". Поговорить уже, очевидно, сегодня не удастся, ограничусь этим письмом.

   Когда, несколько дней назад, Сахновский спросил меня, берусь ли я за Фамусова, я ответил, что вдвоем (с Тархановым или другим исполнителем) берусь и предпочитаю, конечно, быть дублером, но не основным или первым исполнителем.

   Теперь же, внимательнее присмотревшись к роли, мысленно примеривши роль и взвесивши свои средства и возможности, я увидел, и понял, и почувствовал, что могу взяться за роль только в порядке эксперимента, т. е. я хочу, чтобы мне дали возможность потихоньку, наедине с собой, понемножку искать и нащупывать образ, искать и пробовать краски, а не вводили бы меня теперь же, "с места в карьер" – в срочную, ответственную репетиционную работу,– до Вашего возвращения, во всяком случае.

   Когда Вы вернетесь, я Вам покажу наработанные мои "этюды", и если Вы найдете их интересными, буду продолжать работать дальше.

   Хотелось бы мне, чтобы на репетиции меня вызывали постольку, поскольку занятый в "Пазухине" Тарханов не сможет вызываться на "Горе от ума" – и только как его дублера.

   В надежде, что просьбы моей не оставите без внимания, и заранее благодарный

крепко жму руку

Ваш Качалов

М. И. ПРУДКИНУ

3 марта 1939 г.

Ни пера ни пуха, дорогой Маркуша!

   Со всех сторон слышу самые лучшие отзывы о Ваших последних репетициях и верю, что сыграете Чацкого отлично. Если даже сегодня где-нибудь, что-нибудь не выйдет так, как выходило на репетициях,– не смущайтесь – дойдет в следующие разы.

   Главное, не торопитесь!

   Не бойтесь пауз и остановок перед каждым новым куском. Успокаивайтесь на этих остановках, не гоните темпа ради темпа. Не бойтесь успокаиваться, – наметьте эти точные и определенные остановки. Предлагаю свои – по моей книжке – проверьте их,– думаю, что согласитесь с ними. Внушите себе крепко, что сегодня у Вас первая генеральная репетиция – Для "пап" и "мам" – и будьте спокойны!

Обнимаю

Ваш Качалов

ВЛАДЛЕНУ ДАВЫДОВУ

[май 1940 г.]

   Имейте терпение, не торопитесь, тов. Владик, с мечтой о сцене. Очень советую пока не пытаться осуществлять как-нибудь эту мечту. Пусть она подольше остается "мечтой". Кончайте среднюю школу, поступайте в любой вуз (не театральный и не технический) – стремитесь к общему образованию и подольше не думайте о специальном. Чем шире будет база Вашего образования, тем устойчивее, крепче и интереснее, содержательней будет та надстройка, которая явится Вашей специальностью.

   Может быть, через 5–6–10 лет, по мере Вашего общего развития и роста всех Ваших сил (и духовных и физических), мечта о сцене заменится другими мечтами. А если уже останетесь ей верны, то, конечно, чем Вы будете более зрелым, взрослым, сильным человеком, тем Вам легче будет осуществить мечту.

   Учитесь, расширяйте кругозор, развивайте в себе всякие и все силы. А там видно будет, к чему Вас больше всего потянет.

С приветом В. Качалов

ИЗ ПИСЕМ К Б. А. ВАГНЕР

   {Вагнер Бронислава Александровна – одна из постоянных корреспонденток В. И. Качалова, в течение многих лет собиравшая и систематизировавшая все отзывы о его творчестве в периодической печати. Часть этих рецензий была издана ею в 1916 г. отдельной книгой под названием «О Качалове».}

Киев, 4 июня 1939 г.

   ...Насчет "скромности" моей не могу я с Вами согласиться... Я не могу признать себя скромным. "Моцартовской" {В. И. Качалов пользуется здесь и в дальнейшем для развития своей мысли образами "маленькой трагедии" Пушкина "Моцарт и Сальери".}, скажем, скромности во мне и признака нет. Во мне есть большая способность к самокритике, большая, чем у всех товарищей моих "в искусстве дивном" (кроме Станиславского; у него еще больше было чувства самокритики).

   Я развил в себе "сальериевскую" самокритику и горжусь ею, очень ее в себе ценю и считаю ее моим самым большим достоинством, удерживающим меня на известной высоте, способствующим моему "творчеству"...

30 сентября 1940 r_r

[санаторий "Сосны"]

   Примите и Вы, дорогая Бронислава Александровна, мой нежнейший привет из "Сосен".

   Насладился здесь, вплоть до последних трех дней, чудесной осенью, тишиной, красотой, солнцем бабьего лета.

   Но сейчас, дня 3–4, стало здесь очень тоскливо, холодно и пасмурно. Тоскливо зашумели от ветра сосны, особенно по вечерам. Потянуло в город. Даже в театр потянуло, вернее, на эстраду. Готовлю новые вещи для эстрады. Попробую кое-что показать из наработанного – 14-го будет в театре мой "творческий вечер". Билеты пришлю Вам своевременно. Афиши должны на днях выйти.

   В первом вечере (14-го) новым номером будет только "Царь Федор", монтаж-сцена примирения Годунова с Шуйским (я сыграю и Федора, и Годунова, и Шуйского).

   В небольшой, интимной компании я показывал этот номер, его очень одобрили. Интересно, прозвучит ли это в театре. Интересно будет услышать Ваше мнение. Числа 8–9 перееду в город. Чувствую себя довольно бодро.

29 октября 1940 г.

   ...Сцена из "Царя Федора" {Письмо написано в ответ на отзыв Б. А. Вагнер по поводу одного из концертов В. И. Качалова.}, на мой взгляд, только-только прилична, на тройку с плюсом или на четыре с минусом. Радости или удовлетворения мне не дала. Но не безнадежна. Думаю, что еще "дойдет", что буду в ней проще, искреннее и ярче. С Вашим восприятием не могу согласиться, Вашу оценку считаю "чрезмерной"...

   Сам Федор совсем не удался, был намек на что-то интересное в Борисе и на что-то живое в Шуйском. Но раз есть намек, то, может быть, что-нибудь хорошее в дальнейшем и получится. Что я тут "с автором" – согласен. Но ведь и автор-то средний, не первоклассный. Пойдем дальше. Есенин. Это удалось. Все вещи удались. Бывало и лучше. Но и тут было все хорошо – по искренности, серьезности, по отсутствию слащавости и сентимента. Еще лучше Маяковский. Я бы сказал, что в Маяковском было сплошное "попадание". Пушкин – это в общем очень средне. Удалось только "Ворон к ворону", и я очень и очень рад, что Вы это оценили. «Ненастный день» вышло тускло, робко, сентиментально. «Буря мглою» – тоже тускло. «Вакхическая» – холодно и крикливо. «Кошмар» и «Листочки» – это неплохо. Но бывало и лучше – проще, свежее и серьезней,– бывало с большим количеством неожиданностей и находок, которые радовали меня самого. Вот в общем у меня за весь вечер, за весь «квадрильон квадрильонов» {Цитата из «Кошмара Ивана Карамазова».} только две секунды радости: Маяковский и Есенин. Ну, три, если прибавить «Ворона».

   ...На вопрос, как я реагирую на качество исполнения партнера, отвечу так. Хороший партнер всегда повышает качество моего исполнения. Плохой – иногда, и чаще, мешает и понижает качество моего исполнения, но иногда может и очень повысить и усилить мою творческую энергию.

   Личные взаимоотношения на мое самочувствие сценическое никак не влияют...

25 ноября 1940 г.

   Очень рад, дорогая Б. А., что и 21/Х и 11/XI доставил Вам удовольствие. В смысле самокритики и самооценки скажу, что и на блоковском вечере и в театре я остался в общем собой доволен. Кое-что вышло теплее и тоньше... Кое-что грубее и топорнее ("О, весна..."). Пушкин удался более, чем в первый вечер... "Жил на свете рыцарь бедный" – я читал впервые, хотя это из самых любимых пушкинских вещей, и остался доволен собой,– для первого раза это было совсем хорошо. Чацкий – из плохих разов: сухо, холодно, деревянно. Но бывало (в театре на спектакле) и еще хуже – бывало крикливее, сентиментальнее и менее просто. А тут было хоть довольно просто.

   Я понял, что и Вам не понравилось: "радости больше от того, что видела (Чацкого), чем от того, что слышала". И мне интересно проверить и узнать от Вас, что именно показалось безрадостным услышать Вам в моем Чацком на этот раз. Я думаю, что наши впечатления совпадут.

   Фамусов, на мой взгляд, удался в первом монологе, там промелькнул живой образ, а последний я "переиграл", перегрубил, перекричал, не ощутил и не передал юмора Фамусова и легкости Грибоедова,– и с этим отравленным самочувствием (от неудачи) – перешел на Чацкого. И от этого, думаю, главным образом, не вышел и Чацкий – от плохого самочувствия в Фамусове.

   Брута я читал уже много раз – и всегда очень плохо: без настоящей монументальности, искренности и простоты, на голосе форсированном, даже на крике. На этот раз было много лучше. Но вообще я Брутом не овладел.

   Антоний мне удавался и раньше. Удался, по-моему, и теперь {Монологи Брута и Антония из трагедии Шекспира "Юлий Цезарь" – один из концертных "монтажей" В. И. Качалова.}. Против моего "Ричарда" {Сцена Глостера с леди Анной и монолог Глостера из трагедии Шекспира "Ричард III".} возражений не имею: там всегда есть удачные "попадания",– было и на этот раз, хотя я чувствовал себя уже усталым...

20 ноября 1942 г.

Москва

   Дорогая Бронислава Александровна. Из моей телеграммы Вы уже знаете, что я нахожусь в Москве и продолжаю болеть. Думаю, что перемен к лучшему уже не будет, не может физически быть, и с этим примирился. Конечно, хочется все-таки, чтобы не стало сразу много хуже, чем сейчас. Сейчас я еще не совсем инвалид, кое-как работать еще могу...

   На фронте выступать у меня сил нет, в госпиталях же выступаю... Буду играть и в театре из старых ролей наиболее легкие. На днях сыграл "Врагов". Предполагается "Вишневый сад" и "На дне" со мной...

22 января 1943 г.

   ...Сыграл 31 декабря, под Новый год, в юбилейном спектакле "Дна" (сорокалетие со дня премьеры 18 дек. 1902) – и через день меня устроили в Кремлевскую больницу, где нахожусь и по сей день – подлечиваюсь от всех моих стариковских недугов и к февралю собираюсь выйти из больницы и снова начать понемногу играть и "выступать"...

   Хочется верить, что из Москвы больше не придется никуда выезжать. Будем теперь поджидать вашего возвращения, возвращения всех скитальцев в родную Москву.

   Хочется верить, что Красная Армия и русский народ уже к этой весне расшатают и поколеблют фашистскую угрозу, нависшую над нашей землей, а к зиме, а может быть, даже и к осени этого года кошмар фашизма просто исчезнет из мира как реальная сила, как угроза.

   У меня к фашизму, а к немецкому особенно, какая-то необыкновенно острая, гадливая ненависть, как к чему-то нестерпимо, остро вонючему. И хотелось бы дожить до тех дней, когда и духу фашистского не останется на земле. Может быть, и я дотяну как-нибудь до этих дней. Верю, что и Вы еще порадуетесь на новую жизнь, а уж Алек {Сын Б. А. Вагнер.}, конечно, примет в этой новой жизни самое активное участие. Всей душой желаю вам обоим сохранить свои силы...

ИЗ ПИСЕМ К В. В. ШВЕРУБОВИЧУ

[август – сентябрь 1941 г., Нальчик]

   {Сын Василия Ивановича В. В. Шверубович ушел добровольцем на фронт.}

31 августа [открытка со штампом полевой почты]

   Дорогой Вадим! Получали от тебя хорошие вести в Москве, и здесь в Нальчике имеем сведения о тебе бодрящие и утешительные. Пишем и тебе отовсюду. Я лично и с дороги и отсюда послал тебе уже несколько открыток.

   ...Живется нам здесь хорошо. Устраиваем и здесь концерты и на днях поедем обслуживать концертами раненых бойцов, отдыхающих на группах Минеральных Вод. Может быть, и поживем в санатории Кисловодска. Владимир Иванович {Немирович-Данченко.} уже собирается обратно в театр. А мы предполагаем еще пожить здесь,– нас, стариков, здесь около 20 человек – со стариками Малого театра: Климов, Рыжова, Массалитинова и другие. Все здоровы, благополучны. Настроение крепкое. Обнимаем тебя, мой дорогой.

Твой Вася

[Без даты. Открытка со штампом полевой почты].

   Димочка дорогой! Не беспокойся о нас, нам живется здесь прекрасно. Я чувствую себя так хорошо, как давно уже себя не чувствовал. Очевидно, климат Нальчика мне полезен, – веду хороший, гигиенический образ жизни, рано встаю, рано ложусь. Иногда выступаю в концертах для бойцов и в театре. У Вл. Ив-ча всякие планы новой творческой работы, которые могут осуществиться, если подошлют сюда еще двух-трех актеров (вроде Массальского или Степановой).

   ...Как и где и когда соединимся со всем коллективом – ничего еще не знаем. Кончаю писать,– пользуюсь оказией. Крепко тебя, дорогой наш, обнимаю.

Твой Вася

A. A. XOPABE

1 февраля 1942 г.

[Тбилиси]

   Хочу сказать Вам, дорогой Акакий Алексеевич, что давно не уносил из театра такой большой, освежающей душу радости, какую вчера дал мне Ваш Отелло. Давно. Может быть, со времен молодого Шаляпина.

   Спасибо Вам за эту радость. Крепко жму Вашу руку и руку партнера Вашего А. А. Васадзе – великолепного Яго, обоим вам кланяюсь низко, а Вам за Вашего Отелло кланяюсь до земли.

Василий Качалов

КОЛЛЕКТИВУ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕАТРА

31 августа 1948 г.

Дорогие товарищи!

   Очень жалеем, что здоровье не позволяет нам присутствовать сегодня вместе со всеми вами на сборе труппы. Поздравляем вас с открытием юбилейного сезона и от всего сердца желаем успеха нашему родному театру.

   Наступают ответственные, полные для нас громадного значения дни пятидесятилетия МХАТ. Мы верим, что сообща, в дружной работе, вы сделаете все, чтобы наш театр был в эти дни на высоте, чтобы он был достоин своей славы и той народной любви, которую он заслужил.

   Накануне этого важнейшего этапа в жизни театра мы с благоговением вспоминаем наших великих учителей Константина Сергеевича и Владимира Ивановича. Наш общий долг – сделать так, чтобы все работы и начинания, связанные с предстоящим праздником театра, как и вся его дальнейшая жизнь, отвечали по своему существу и духу тем высоким требованиям, которые они предъявляли к искусству.

   Желаем всем вам в юбилейном году радости, бодрости и здоровья.

О. Книппер-Чехова, Василий Качалов

Из писем к В. И. Качалову

К. С. СТАНИСЛАВСКИЙ

[9 октября 1900 г.]

Многоуважаемый Василий Иванович.

   Сегодняшняя критика Васильева – мне совершенно непонятна. Я не могу согласиться с таким толкованием Берендея {Статья С. В. Васильева-Флерова о "Снегурочке" в МХТ, содержащая резко отрицательный отзыв об исполнении В. И. Качаловым роли Берендея, была помещена в "Московских ведомостях" 9 октября 1900 г.}.

   Все то, что он осуждает, относится ко мне, а не к Вам. При свидании я сообщу ему это.

   Повторяю, что задуманный нами образ Вы передаете очень хорошо (если не свели его на общий тон).

   Пусть же эта статья не пошатнет в Вас веру в себя.

   Мой низкий поклон Вашей супруге.

Уважающий Вас К. Алексеев

Вл. И. НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО

   {Письмо печатается с сокращениями.}

Берлин [декабрь 1906 г.]

   Дорогой Василий Иванович! Размышляю здесь о театре и его будущем... И частицу этих размышлений мне хочется передать Вам. Т. е. думы о Вас.

   Видите ли, победа наша с "Брандом" окрыляет меня в том направлении, какое всегда было дорого мне в театре. В последние годы я уже начал приходить в уныние. Стремление к новизне формы, к новизне во что бы то ни стало, к новизне преимущественно внешней, – пожалуй, даже – только внешней, это стремление начало уже давить полет идей и больших мыслей. Оглядываясь назад до "Юлия Цезаря", я вижу, что какая-то часть меня была придавлена, угнетена. Я точно утратил ту смелость, которая создала репертуар Художественного театра, и голос моего внутреннего я раздавался робко в эти годы. Кураж исчез и из труппы. Мечты обратились в изготовление конфеток для публики первого представления – в мелкий жанр, маленькое изящество, севрские статуэтки...

   ...Разве Вы – положа руку на сердце – не чувствуете сами, что, работая над Брандом, Вы нашли в себе сил _г_о_р_а_з_д_о_ _б_о_л_ь_ш_е, чем ожидали? Что Вы нашли в себе гораздо больше темперамента, чем думал кто-нибудь из нас?

   Представьте себе, что я думаю сейчас о Вас, как об актере, неизмеримо шире, чем думал до Бранда. А ведь Вы, пожалуй, думали, что результат выйдет обратный. Да, да. Я вижу, что если Вы и не настоящий трагик, то тем не менее в Вас есть столько преимуществ перед другими трагиками, что каждая трагическая роль дает так много всестороннего материала, который Вы можете использовать по-своему, что я верю в целый ряд Ваших созданий в этой области.

   Сейчас я обдумываю одну пьесу с трагической ролью, требующей нервов, каких я еще не слыхал в Вас. И мне все-таки кажется, что Вы овладеете и ею. И если это удалось бы, – "какие горизонты нам открылись бы", сколько великих мыслей бросили бы мы публике!

   Вы получите это письмо в Новый год. Я желаю Вам для нового года "не угашать духа" ради мелких задач. Излишнего самомнения Вам бояться нечего, надо бояться другого конца – излишней самокритики и принижения задач.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

Вл. И. НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО

   {Письмо печатается с сокращениями.}

[лето 1912 г.?]

Дорогой Василий Иванович!

   Если мое отношение к Вам Вас, действительно, может радовать или тревожить, то вот Вам искренно и раз навсегда. Я Вас люблю тепло и нежно, – именно нежно, потому что Вас только так и можно любить. И любовь моя непрерывно крепнет. И чувство это неизменно, в чем я совершенно убежден. Убежден в том, что Вы ничего не можете сделать такого, что могло бы оттолкнуть от Вас, хотя бы какие-нибудь Ваши поступки были по отношению ко мне отрицательные. Если Вам показалось или когда-нибудь еще покажется, что я стал равнодушен к Вам, то это случайность. Именно потому, что я Вас крепко люблю, я и могу не обнаруживать этого, не подчеркивать, не искать случая показать Вам. Между мужчинами, относящимися друг к другу с доверием, только это и должно быть.

   ...Я очень доволен, – и старался об этом, – чтобы Вы не играли в этом году новой трагической роли. У Вас еще "Гамлет", над которым Вы будете работать.

   "Гамлет" намечается вторым спектаклем (первым "Пер-Гюнт").

   Но вдруг с "Пер-Гюнтом" произойдет заминка?! Тогда ведь надо открывать сезон "Екатериной Ивановной". Значит, надо быть наготове и тем более энергично не терять времени вначале.

   Что будете еще играть?

   Мне очень хотелось бы, чтобы Вы играли Тартюфа.

   Вот отдохнули бы от трагедии!

   Но это – в зависимости от многих соображений, о которых я вчера послал Константину Сергеевичу целую кипу листков.

   ...Может быть, еще Тригорин.

   Но все это гадательно.

   Необходим успех "Пер-Гюнта" – тогда легко будет составлять репертуар.

   Отдыхайте, пожалуйста.

Обнимаю Вас

В. Немирович-Данченко

   Я в Ялте до 5 авг., потом должен съездить на 2–3 дня в деревню. В Москве 10-го.

А. М. ГОРЬКИЙ

   {Из письма.}

1 марта 1912 г.

   Спасибо Вам, дорогой Василий Иванович, за Ваше милое письмо, очень оно тронуло меня, напомнив хорошие дни.

   Все это время я внимательно следил за ростом Вашего прекрасного таланта, искренно радовался успехам Вашим,– хоть и издали, а все ж приятно смотреть на хорошего человека, который всегда как-то особенно, сердечно нравился мне. Почему-то я все думаю, что Вы, Москвин, Леонидов, Румянцевы весною приедете сюда: будем купаться в голубом море, ловить акул, пить белое и красное Capri и вообще – жить.

   А между делом – сочиним пьесу! Драму из быта рыбят? Хорошо было бы, если б явился и сам чародей Константин Сергеевич – с ним можно бы таких делов наделать – Европа ахнет! Кроме шуток: приезжайте-ка сюда! Превосходно отдохнете, запасетесь здоровьем, бодростью, многому посмеетесь, многое удивит.

   Поживем – славно!

   ...Итак?

   Приезжайте, просим душевно!

   Кланяюсь Москвину – с тоской ждут его тиррентские рыбы, все, на подбор, красавицы. Леонидову кланяюсь, Румянцевым и всем, кто меня помнит.

   И всех зовем сюда: хорошо здесь.

   А Вам еще раз спасибо и крепко жму руку.

А. Пешков

   1/III 912

   Capri

К. С. СТАНИСЛАВСКИЙ

   {Письмо печатается с сокращениями. Ответ В. И. Качалова на это письмо см. на стр. 70.}

1923, 12 июня

Дорогой Василий Иванович!

   Вам надо играть Штокмана. На это много причин... 1) Я играть не могу, по старости; не дотяну. Поэтому я от роли совсем и навсегда отказываюсь и передаю ее Вам в наследство. 2) Вот роль, в которой Вы можете хорошо показаться, и Вы при разговоре со мной соглашались с этим. 3) Пьеса "Штокман" – отличный вклад в новый репертуар Москвы.

   Соглашайтесь. В остальных ролях, по Вашим указаниям, – мы будем, по возможности, облегчать Вас. В случае Вашего отказа – не знаю, что будем делать.

   Обнимаю Вас, люблю. Отдыхайте.

Ваш К. Станиславский

Л. В. СОБИНОВ

10 ноября 1928 г.

Дорогой друг Вася!

   Если бы ты знал, как ты тронул меня своим письмом!.. {Письмо В. И. Качалова см. на стр. 74.}

   Я чувствую себя снова окрыленным и кому-то нужным. А эти чувства так редко теперь на старости лет приходится испытывать.

   И твое письмо тем мне и дорого, что оно влило в меня бодрость духа и свежесть чувства. Спасибо тебе от души.

   Наши все умилены и жаждут тебя видеть, так же как и я. Крепко жму твою руку.

Твой Леонид Собинов

К. С. СТАНИСЛАВСКИЙ

24 ноября 1934 г.

   В связи с 300-м представлением пьесы "У врат царства" искренно поздравляю режиссера и всех участников спектакля, и прежде всего Василия Ивановича Качалова, сыгравшего роль Карено все 300 раз.

   Этот спектакль так долго сохраняется в репертуаре Театра потому, что в нем блистает великолепный, неувядаемый талант Василия Ивановича. Василий Иванович так прекрасен в роли Карено, он настолько ярко передает силу человеческого духа, что всякий раз после того, как пьеса временно сходила с репертуара, она неизбежно вскоре снова возвращалась на сцену МХАТ. Несмотря на то, что пьеса устарела, спектакль "У врат царства" остается в репертуаре потому, что он является прекрасным достижением искусства.

   Участие Василия Ивановича и тот высокий уровень мастерства, на котором находится его исполнение, заставляют и всех остальных исполнителей стараться достигнуть этого уровня. Именно поэтому спектакль сохранил свою целостность.