Текст книги "Сборник статей, воспоминаний, писем"

Автор книги: Василий Качалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 48 страниц)

   "Сколько творческой мудрости, гениальной простоты, человеческого обаяния Вы несете со сцены,– писал Качалову старый зритель.– У кого из мировых актеров есть такая огромная галлерея образов, создание которых возведено на необычайную высоту мастерства? Поссарт – 2–3 роли, Барнай – столько же, Моисси – 4 роли, Мунэ-Сюлли – 6 ролей, Росси – 3 роли, Сальвини – 3 роли. Ваша каждая новая роль – это предлог к созданию нового художественного произведения. По страстности, гениальности творчества Вы – Шекспир актерского мастерства. Сознание, что я являюсь Вашим современником, меня радует и дает большую внутреннюю гордость".

   Для МХАТ "Враги" были этапным спектаклем, огромным шагом вперед по пути социалистического реализма. В этой замечательной пьесе Горький глубоко раскрыл общественно-политическую ситуацию, характерную для целой эпохи напряженной борьбы двух непримиримых лагерей – рабочих и капиталистов.

   Образ Захара Бардина Качалов дал в плане социальной сатиры. По, общему признанию, за этим образом вставала вся история российского либерализма: "Артист всей силой своего вдохновенного таланта и тончайшего мастерства пригвождал к позорному столбу истории прекраснодушного краснобая Захара Бардина".

   Эта качаловская работа была не только огромной удачей художника, но и новым замечательным этапом на пути подъема советского театра. Эта роль обнаружила политический и художественный рост актера. Качалов рисовал образ врага с подлинной партийной страстностью, показывая, что этот "добрый" хозяин ничуть не лучше убитого Скроботова – "злого" хозяина. Как будто бы "сочувствуя" рабочим, он не делал ни одного шага, чтобы помочь им, а, наоборот, был внутренне благодарен жандармерии и явно способствовал ей.

   Качалов тонко обнажал во всем облике Бардина растерянность и лживость. Это сказывалось в его походке, в нетвердой манере держаться на ногах, в запинающемся произношении слов.

   Обаяние актера на этот раз сыграло своеобразную роль. В поведении "доброго" хозяина убедительно раскрывалась атмосфера крайней неустойчивости его класса. Столкнулись два враждебных мира. "Сначала качаловский Бардин,– говорил С. Н. Дурылин,– почти пленяет своим каким-то чеховским уютом... Подслеповатая наивность, барская (вспомните Гаева) беспомощность (не умеет хорошенько очки протереть, не способен удержать куска сыра на вилке)... Скажет несколько слов – точно лавро-вишневых капель накаплет вам в душу: хоть кого успокоит" {"Театр", 1939, No 9.}. Однако Татьяна говорит: "Здесь все качается и странно кружит голову". Захар, убеждающий себя и других, что он хочет "только добра", принимает как незаслуженную обиду то недоверие, которое он ощущает как со стороны рабочих, так и со стороны своих союзников по классу. "В такие эпохи разумный человек должен иметь друзей в массах", – говорит он и тут же, при малейшем шорохе, при подозрении, что кто-то идет, шарахается в сторону. Захар убеждает Надю: "Я знаю больше тебя, поверь мне! Народ наш груб, он некультурен..." Именно тогда, когда Бардин особенно хотел казаться человеком с полетом, с широкой ориентацией, Качалов и давал зрителю до конца почувствовать его панический страх и ненависть. "Николай Васильевич говорит: не борьба классов, а борьба рас – белой и черной!.. Это, разумеется, грубо, это натяжка... но если подумать..." Жена Захара, Полина, смотрит на него влюбленными глазами. "Это новое у тебя..." – вслушивается она. "Это схематично, недодумано... – мямлит Бардин.– Надо понять себя, вот в чем дело!" Он любуется своими интонациями, в которые Качалов, со своей стороны, вкладывает яд, разоблачающий образ изнутри. Бардин сидит на сцене лицом к публике (Полина стоит около). Он "философствует", он чувствует себя носителем какой-то "зернистой" мысли, правда, еще не успевшей обрести устойчивость. Ему чуть конфузно от "идейной близости" с прокурором, но зрителю ясно, что на досуге он найдет для этого своего "зерна" какую-то иную, "достойную" форму. Качалов обнажает здесь под маской лицемерной скромности и самодовольство, и самосознание класса. Это был один из изумительнейших моментов в роли. Зритель, воспринимая со сцены живую "философию" российского либерализма, ощущал типичность образа. Качаловский Бардин "отдыхал" в этом словоизвержении, купался в нем, испытывал скрытое наслаждение. И в то же время едкая усмешка актера, нашего современника, окрашивала каждое его движение, каждую интонацию. Игра Качалова во "Врагах" была названа критикой "гражданской казнью, совершенной на подмостках театра".

   Качалов в роли Захара Бардина так убедительно освещал исторические судьбы российского либерализма, что естественно заставлял зрителя вспоминать соответствующие ленинские высказывания в статье "Памяти графа Гейдена": "Он сам не участвовал в порке и истязании крестьян с Луженовскими и Филоновыми. Он не ездил в карательные экспедиции вместе с Ренненкампфами и Меллерами-Закомельскими. Он не расстреливал Москвы вместе с Дубасовым. Он был настолько гуманен, что воздерживался от подобных подвигов, предоставляя подобным героям всероссийской "конюшни" "распоряжаться"... Разве это не гуманно в самом деле: посылать Дубасовых "насчет Федора распорядиться" вместо того, чтобы быть на конюшне самому?.....– Золотой был человек, мухи не обидел! "Редкий и счастливый удел" Дубасовых поддерживать, плодами дубасовских расправ пользоваться и за Дубасовых не быть ответственным" {В. И. Ленин. Соч., т. 13, стр. 41.}.

   24 октября был творческий вечер Качалова на курсах усовершенствования комполитсостава РККА имени В. И. Ленина. В последних числах месяца Качалов присутствовал в ЦДРИ на проводах бригады МХАТ, выезжавшей на Дальний Восток для обслуживания ОКДВА. В журнале "Говорит СССР" появилась его статья о работе актера перед микрофоном. Почти все эти годы Качалов выступал на торжественных Октябрьских вечерах в Большом театре, обычно с чтением стихов Маяковского.

   В "толстовские" дни (25-летие со дня смерти) Качалов выступал в ряде вечеров. В декабре ездил в Ленинград. Были намечены его выступления в том же сезоне в театрах Иванова, Костромы, Ярославля. Появилась в "Советском театре" его заметка "Язык на сцене".

ПОЕЗДКА В КОЛХОЗ

   24 ноября 1935 года Качалов был в гостях у колхозников на ст. Западная Двина (центр льноводческого района, одного из самых передовых районов Калининской области). Накануне, спешно разгримировавшись после спектакля «Враги», он уехал туда ночным поездом. Утром поезд прибыл на ст. Западная Двина. Салон-вагон, в котором ехал В. И., отцепили. В вагон вошел секретарь Октябрьского райкома партии. "В. И. жал ему руку,– писал сопровождавший Качалова корреспондент «Известий» Е. Кригер, – а сам поглядывал в окно, откуда был виден перрон, туго набитый людьми. Где-то далеко охал барабан, взволнованно, невпопад пели трубы. Качалов стал очень серьезен. Артист, имеющий мировую известность, спокойно принимавший овации в лучших аудиториях Европы и Америки, сейчас насторожился, прислушиваясь к самому себе и к тишине, наступившей за окном, на перроне. Вышел на ступеньки вагона. И сразу забыл о своих недавних опасениях, рассмеялся, пожимая множество протянутых к нему рук.

   – Василий Иванович! – кричали ему какие-то старики с другого конца перрона.

   – Здравствуй, Василий Иванович!

   Он пошел вдоль перрона, окруженный людьми, одетыми в бараньи тулупы, размахай и валенки. Его остановила песня, возникшая у выхода со станции. Пели девушки и дети. Нельзя было пройти мимо этой песни. Качалов слушал, внимательно всматриваясь в детские лица. Потом оглянулся, стащил с головы шапку, поклонился.

   – Растите, успевайте в ваших делах и радостях! – громко, на весь перрон, сказал он, когда песня смолкла" {"Известия", 26 ноября 1935 г.}.

   Встреча вышла теплой и непосредственной. Василию Ивановичу жали руки и махали шапками плечистые деды в дубленых полушубках, мастера высокого урожая, ударники-льноводы. В кабинете молодого секретаря райкома собрались лучшие люди района и их дети. Качалова познакомили с седым, но еще крепким стариком, "артистом льноводства" т. Никитиным.

   "– Здравствуй, Василий Иванович, – сказал Никитин дружески, как будто только вчера расстался с ним".

   Днем была репетиция тех выступлений художественной самодеятельности, которые вечером должны были происходить в клубе "Пролетарий" в присутствии 400 колхозников, завоевавших своей ударной работой право на встречу с Качаловым. Василию Ивановичу очень понравился кукольный театр. Он очень смеялся, следя за ужимками кукол – лезгина, матроса, гармониста. От десятилетней Кати Кутелевской, которая оказалась мастером "пародии в танце", В. И. был в восторге. Чрезвычайно тронул его 92-летний сказитель Соколов, который мастерски рассказал сказку "про козу золотые рога", про злую бабу-жену и, несмотря на строгие предупреждения и мольбы устроителей смотра, рассказывая, все-таки ввернул какое-то крепкое русское словцо. Сказал он его так метко, что В. И. от души смеялся.

   Пел хор стариков под управлением 65-летней знатной льноводки Лукерьи Чесноковой, которая на полях своей песней поднимала людей на труд. Вышел вперед старик Бекасов со скрипкой, у которой были металлические струны. Расхаживая, покачиваясь, оглядываясь, он играл что-то веселое и, продолжая играть, пустился в пляс.

   "– Вот какие пастухи у нас, Василий Иванович! – сказал он потом, отдуваясь и блестя глазами.

   – Очень хорошо, спасибо!– растроганно поблагодарил Качалов" {"Пролетарская правда", Калинин, 2 декабря 1935 г.}.

   В 6 часов вечера в клубе "Пролетарий" во время торжественной части колхозники преподнесли Качалову почетный значок льновода-ударника. "Вы понимаете, как мне это дорого! – сказал В. И.– Я очень рад, что являюсь вашим гостем. Многие деятели искусств завидовали моей поездке к вам, развернувшим такую самодеятельность. Я рад, что в моем лице между деятелями искусств и вами завязалась крепкая связь. Наша обязанность сделать вашу жизнь более красочной и содержательной. А ваша колхозная самодеятельность освежит профессиональное искусство". В заключение речи Качалов прочел стихотворение "Перекличка гигантов".

   В художественной части вечера выступления колхозников чередовались с выступлениями Василия Ивановича. Он сидел за кулисами, взволнованный встречей с необычной аудиторией, и намечал репертуар, перебирая страницы своей записной книжки. В. И. не знал аудитории,– он "пробовал" ее. Прочел отрывок из спектакля "На дне",– приняли прекрасно. Прочел еще отрывок. Не отпускали со сцены. Его искусство оказалось понятным и близким людям, сидевшим в зале. Он перестал волноваться и крепко поверил в аудиторию.

   – Хотите, я прочту вам Шекспира? – сказал он и, не колеблясь, продолжал: – Отрывок из "Ричарда III". Так вот есть там такой Глостер...

   Качалов подробно рассказал о Глостере и прочел сцену.

   "Затаив дыхание, не смея кашлянуть, слушают колхозники. Сотни глаз прикованы к высокой фигуре на сцене, к посеребренной годами благородной голове и живому, выразительному лицу художника. Сухой треск рукоплесканий взрывает тишину. Овации не дают Качалову уйти со сцены. Шекспир дошел!" {"Пролетарская правда", Калинин, 2 декабря 1935 г.} В. И. читал без конца. Прочел отрывок из "Воскресения".

   – Я не прощаюсь с вами,– сказал он.– Я приеду еще и буду читать целый вечер.

   В купе у Василия Ивановича перед отходом поезда сидела группа участников смотра. Качалов говорил:

   – Вот эта искренность и серьезность в вашем подходе к работе, вот этот легкий дух, эта "охотка" в вашем творчестве – это, по существу, роднит вас с нашим театром...

   И он рассказал колхозникам о МХАТ. На вопрос Васи Петушкова, пленившего Качалова исполнением биографии Щукаря, имеет ли право чтец заменять одно слово другим, В. И. сказал:

   – Я это делаю,– мне, правда, иногда при этом достается...

   И он прочел свой измененный и сокращенный текст "Думы про Опанаса" Багрицкого.

   – Вот бы Щукина вам сюда привезти. Обязательно нужно, чтобы он побывал здесь.

   "Качалов уехал в чудесном настроении,– рассказывал Е. Кригер.– Всю ночь он читал нам стихи, а утром подошел к фотографу и сказал: "Снимок, где я со стариками, обязательно подарите мне. Простите, что я вас затрудняю, но это для меня дорогая память".

   Еще в вагоне В. И. написал текст обращения ко всем работникам искусств с призывом "стать ближе к народному искусству": "Очень большое впечатление произвели на меня свежесть и яркость этого творчества... Выступления показали наличие подлинных талантов... Убежден, что они дадут нам, артистам, новые краски, новую свежесть".

   Статья Качалова "Моя поездка в колхоз" появилась 27 ноября в "Правде".

РАБОТА НАД "БОРИСОМ ГОДУНОВЫМ"

   Январь 1936 года В. И. отдыхал в Барвихе. Он был очень переутомлен и объяснял это возрастом: «Просто старость и есть моя болезнь, заболел старостью неизлечимо. Тяжело и болезненно переношу старость». Из Барвихи приезжал играть «Воскресение».

   Пожалуй, только во время отдыха и лечения в Барвихе В. И. удавалось бывать в кино. "Пересмотрел столько картин, сколько, кажется, за всю жизнь не видел,– писал он.– "Чапаева" смотрел с громадным удовольствием и волнением. Великолепно, очень ловко, волнительно сделана хроника "С новым годом". "Поручик Киже" – просто скучно, не досидел, так спать захотелось..."

   Большое удовольствие получил В. И. от приключенческой картины "Джульбарс". "...Джульбарс – имя овчарки, собаки наших пограничников в Таджикистане, – писал он. – Чудесный пес, и вообще все очень увлекательно. Природа, животные, дети, толпа – здорово засняты. Из-за верблюдов, двух ослят, дикого козла и, конечно, самого Джульбарса пойду смотреть картину еще и еще, когда ее будут показывать в Москве; ее еще никто, кроме нас, не видал. Интересно, как примет ее публика".

   Из-за сильных морозов В. И. раньше срока распрощался с Барвихой. 29 января он выступал на чествовании Романа Роллана, читал отрывок из его романа "Жан Кристоф". На следующий день играл "Воскресение". "Все по-старому,– писал он.– Когда публика повнимательнее, поделикатнее и терпеливее или здоровее, когда меньше кашля и больше тишины,– иногда даже слышно, как вдруг затихает публика,–тогда у меня самочувствие лучше, и я проще, легче, свободнее веду себя с ней. Не смущаюсь длиннотами, не тороплю, не хитрю, не фокусничаю, не эффектничаю перед публикой, чтобы заставить ее слушать, а с большим удовольствием, серьезностью и смакованием отдаюсь тексту толстовскому и почти совсем забываю о публике. И иногда бывает приятное самочувствие и даже как будто наибольшее самоудовлетворение".

   Качалов с увлечением продолжал работать над образом Захара Бардина, находя все новые иронические оттенки и детали. "Насчет трючков во "Врагах", – чепуха, конечно, такие мелочи, что не стоит рассказывать. Самое, пожалуй, забавное – нежнейшая, сладострастная влюбленность в жену. Для публики это, может быть, неинтересно, ненужно и несмешно, но меня самого это забавляет и радует. Этакие толстобрюхие Ромео и Джульетта. Мы обнимаемся, целуемся, я не свожу с нее влюбленных глаз. Сговорились с Книппер, чтобы она больше любовалась на меня".

   На вечере 5 февраля, в день 100-летия со дня рождения Н. А. Добролюбова, Качалов читал его стихи. 7 февраля был на пленуме ЦК Рабис. Выступал в Октябрьском зале Дома Союзов на вечерах, посвященных творчеству Шекспира. Газета "За коммунистическое просвещение" поместила фото: "В. И. Качалов среди бойцов и командиров Московского гарнизона". 27 февраля, в день юбилея Вл. И. Немировича-Данченко, Качалов сердечно приветствовал его в небольшой статье "Великолепный мастер, мудрый руководитель".

   В творческих планах Качалова были не только Несчастливцев и Фамусов. Он мечтал сыграть роль Ивана Петровича Шуйского ("Царь Федор"), в образе которого находил что-то от шекспировской романтики. Жалел, что не подходит по возрасту к роли Платона Кречета в пьесе Корнейчука.

   Фабрика звукозаписи записала на пленку в исполнении Качалова стихи Пушкина "Брожу ли я вдоль улиц шумных", "В Сибирь", "К Чаадаеву", монологи Пети Трофимова, Несчастливцева, Бориса Годунова, Сатина, отрывки из "Воскресения" Толстого.

   В начале марта В. И. приветствовал телеграммой первую общезаводскую олимпиаду художественной самодеятельности в городе Сталино.

   Еще 2 декабря 1935 года MXAT начал работу над трагедией Пушкина "Борис Годунов". Качалову была поручена роль Бориса. Он отнесся к работе с большим, но, как всегда, сдержанным волнением, остро ощущая всю ответственность этой роли. Одним из режиссеров спектакля была H. H. Литовцева. С ней Василию Ивановичу было легче работать, потому что она решалась и умела тактично сказать ему ту правду, которую иногда стеснялись сказать другие.

   В черновой работе на первых репетициях (как отмечают протоколы помощника режиссера В. В. Глебова) В. И., при первых чтениях текста, почти после каждой строчки пушкинского стиха "подставлял сейчас же свою фразу, служащую подтекстом и дающую верную интонацию". Он работал не только над образом Бориса, но входил во все детали репетиционной работы. Так, 15 марта Степанова и Кудрявцев играли сцену у фонтана, после чего, по-видимому, по их просьбе, Качалов; сам прочел им всю сцену. 27 марта, отмечает в своих записях. В. В. Глебов, "чтение В. И. сцены с Шуйским (10 картина) произвело большое впечатление на режиссера и исполнителей. Больше желания бороться, а не только обреченность. Исключительно – по новым краскам – прочел последний монолог". На одной из репетиций "Бориса Годунова" В. И. для В. А. Орлова прочел монолог Пимена.

   17 марта Качалов горячо приветствовал открытие в Москве Театра народного творчества. Вместе с Москвиным и Книппер-Чеховой участвовал во встрече с пионерами Подмосковья. В начале апреля после спектакля "Воскресение" Качалов встретился с группой парторгов Московской области.

   На репетиции "Бориса Годунова" 14 мая Вл. И. Немирович-Данченко, оценивая работу Качалова, говорил: "За Василия Ивановича я вообще спокоен. Ему надо только избавиться от его приподнятости". Качалов сказал: "Я люблю простоту, но я до сих пор трус и боюсь слишком опростить" {Записи В. В. Глебова. Музей МХАТ.}.

   В июне МХАТ гастролировал в Киеве. Встречу В. И. описывал так: "В Нежине в вагон явилась целая делегация приехавших нас встречать киевских артистов и писателей. На вокзале огромная толпа, музыка, фотографы, цветы. Мы превратились в движущиеся кусты сирени. У меня цветами сшибли пенсне, шляпу, выбили из рук палку. Цветы совали под подбородок, подмышки, сзади на шею. Книпперуше так шарахнули откуда-то сверху букетищем, что она еле устояла на ногах: не упала только потому, что мы были стиснуты со всех сторон толпой".

   18 июня умер Горький. К Алексею Максимовичу у Качалова с ранней молодости было большое, глубокое, радостное чувство. Его восхищала в этом огромном художнике сила его революционной мысли, целеустремленность творчества, глубина его могучего дарования. Еще 3 октября 1932 года, когда МХАТ был переименован в "МХАТ имени М. Горького", Качалов писал: "...я выражаю живейшую радость по поводу того, что нашему театру дано прекрасное, светлое, всему нашему Союзу дорогое имя Горького" {"Советское искусство", 3 октября 1932 г.}.

   21 июня газета "Труд" опубликовала отрывки из воспоминаний Качалова о великом писателе.

   1 июля Совнарком УССР организовал прощальную творческую встречу с МХАТ. В. И. произнес короткую речь на украинском языке, в которой приветствовал цветущую Украину и чудесное творчество ее народа.

   29 июня в "Советском искусстве" был опубликован горячий отклик Качалова на проект новой Конституции СССР. "Чувства взволнованной радости и гордости за нашу страну наполняют душу при мысли, что у нас будет действительно самая демократическая в истории человечества Конституция", – писал он.

   В июле Качалов встретился с московскими пионерами в Парке культуры и отдыха имени Горького.

   Ширилась и росла борьба народного фронта в Испании. В обращении к работникам искусств Качалов призывал последовать примеру автозавода имени Сталина, вносил сам и предлагал товарищам внести средства в фонд помощи героическому испанскому народу.

   В августе В. И. лечился в Атгазене. О своем пребывании в санатории он писал: "Считаю дни и молчу. Ни с кем не общаюсь, никого и ничего не вижу. Появилась новая собака,– ничего себе. Две коровы хорошие, породистые. На закате солнца мычим друг другу. И вот единственная новость – три газели чудные, самец и две самки. Прохаживаюсь мимо, любуюсь, но пугливые, прячутся, с руки не едят. Да, теленок еще есть – в другом конце парка, с ним подружились. Уже большой, рога пробиваются. Шум уходящих поездов, желтые листья в парке. Много хожу по полям, по задворкам нашей усадьбы, по огородам..." В санаторий Качалов захватил дневник Л. Н. Толстого (последний том) и с громадным интересом его читал.

   В сентябре тринадцати выдающимся деятелям советского, театра было присвоено звание народного артиста СССР. В "Правде" 7 сентября в статье, посвященной народным артистам СССР, было сказано, что под руководством Станиславского и Немировича-Данченко "вырос замечательный актер – слава советской сцены – народный артист СССР В. И. Качалов". Сезон открывался 8 сентября спектаклем "Воскресение". В этот день в передовой статье "Тринадцать славных" "Комсомольская правда" писала: "Роль В. И. Качалова в развитии советского искусства нельзя ни преувеличить, ни преуменьшить. Это, несомненно, величайший актер нашего времени, достойный преемник Щепкина и Мочалова".

   24 сентября 1936 года в Москве на стадионе "Динамо" был организован митинг под лозунгом: "На помощь детям и женщинам героической Испании!" Присутствовало 100 тысяч человек. В "Правде" был опубликован отчет о митинге. "Работники науки и искусства нашего Союза,– говорил в своем выступлении на митинге Качалов,– присоединяют к голосу трудящихся СССР и всего мира свой голос негодования и возмущения против зверств фашизма над беззащитным населением, над мужественными и отважными борцами за свободу".

   11 октября на встрече с участниками спектакля "Строители метро" в Театре народного творчества Качалов читал сцену из "На дне" – разговор Сатина с Бароном. 17 октября, в день 40-летия артистической деятельности Москвина, В. И. приветствовал его юмористическими стихами и письмом: "Привет тебе, дорогой друг! Привет от всего сердца. Приветствую в тебе верного, испытанного друга, чудесного товарища моего. Приветствую в тебе и "старика", приветствую и юного 19-летнего гражданина новой России, благородного, надежного, прекрасного сына нашей молодой и прекрасной Советской страны. Приветствую в тебе от всей души актера, самого яркого по краскам, самого сильного по простоте и искренности, самого пленительного из всех актеров, каких я встречал на своем веку".

   21 октября Качалов заболел тяжелой формой гриппа, осложнившегося двусторонним воспалением легких, с поражением почек. В начале ноября его положение стало настолько тревожным, что по Москве распространились слухи о его смерти. Вскоре в центральных газетах было опубликовано несколько бюллетеней о течении болезни. Раз или два бюллетень передавали по радио. Только благодаря исключительной заботе правительства, постоянным консилиумам лучших советских специалистов, сердечному вниманию всего персонала Кремлевской больницы и постоянной бдительности H. H. Литовцевой, всегда во время заболеваний Василия Ивановича проявлявшей огромную энергию, процесс в легких был постепенно ликвидирован, и 15 декабря Качалов был для поправления здоровья переведен в подмосковный санаторий "Барвиха".

   "Чувствую себя лучше,– писал он оттуда,– но сомневаюсь, что высижу здесь больше двух недель. Не могу и не пытаюсь много ходить. Вчера лежал час, укутанный, на балконе. Это приятно. Весь вечер сидел у Константина Сергеевича. Это тоже приятно". Одновременно с Качаловым в Барвихе отдыхали К. С. Станиславский, М. П. Лилина и M. M. Блюменталь-Тамарина.

   В январе 1937 года к 50-летнему юбилею сценической деятельности А. А. Яблочкиной Качалов написал воспоминания о первых встречах с ней.

   Врачи категорически запрещали Василию Ивановичу курить, и борьба с курением постепенно выросла для него в целую "проблему": "Бывает, что за целый день – с утра до 7 часов вечера – выкуриваю одну папиросу, но вечером наверстываю перед сном, то разволновавшись после беседы с супругами Станиславскими, то размечтавшись о Годунове. А вообще чувствую себя безусловно окрепшим".

   Как-то в эти недели, во время разговоров о "системе" Станиславского, Качалов и М. П. Лилина, оба в чем-то не соглашаясь с Константином Сергеевичем, по-своему сыграли перед ним сцену из какого-то классического спектакля. И все-таки не договорились: какое-то принципиальное несогласие с ним осталось у обоих исполнителей. К. С. сказал Качалову: "Гнусный ремесленник!" Это было так искренно и так очаровательно, что В. И. на другой день, постучав в дверь Станиславского, спросил: "Ну, как, "гнусному ремесленнику" войти разрешается?"

   9 февраля в "Вечерней Москве" были опубликованы письмо Качалова, связанное с предстоявшим пушкинским юбилеем (100 лет со дня смерти), и фотография, снятая в Барвихе: В. И. с томиком Пушкина. "Правда" поместила его письмо в редакцию, где В. И. выражал благодарность правительству за заботу и внимание во время его тяжелой болезни.

   Вернувшись в театр к пушкинским дням, Качалов выступил экспромтом на втором пушкинском вечере МХАТ 17 февраля: он сыграл с К. Н. Еланской две сцены из "Каменного гостя".

   18 февраля 1937 года умер Г. К. Орджоникидзе. Качалов написал статью "Чудесный Серго", где вспоминал живые подробности своих встреч с Г. К. Орджоникидзе в антрактах спектакля "Бронепоезд" и летом в Кисловодске. В киножурнале памяти Г. К. Орджоникидзе текст читали Качалов и Антон Шварц.

   25 февраля, в день 50-летия артистической деятельности M. M. Блюменталь-Тамариной, Качалов приветствовал ее от МХАТ. Его трогательная речь, обращенная к ней, была напечатана в многотиражке "Малый театр".

   Все мысли Василия Ивановича после болезни были заняты работой над Борисом Годуновым. Сознавая неустойчивость своего здоровья, он с самого начала просил ввести на роль Бориса, кроме него, и других исполнителей. В "Горьковце" (No 12) поместили фото "трех Борисов" (Качалов, Ершов, Болдуман).

   27 апреля 1937 года МХАТ был награжден орденом Ленина. 3 мая были награждены орденом Ленина крупнейшие деятели Художественного театра. В своем отклике на это событие Качалов писал: "С чувством огромной гордости за наш театр, за наше искусство узнал я сегодня о новых наградах работникам МХАТ. Мне лично выпало высшее счастье – величайшее отличие Советского Союза – орден Ленина. Все силы, весь опыт, весь свой темперамент художника отдам, чтобы оправдать доверие партии и правительства, чтобы оправдать ту теплоту, которую излучает на нас советский зритель" {"Вечерняя Москва", 4 мая 1937 г. }.

   14 мая в Союзе советских писателей, в день 100-летия со дня рождения великого грузинского писателя Ильи Чавчавадзе, Качалов читал отрывки из его "Записок путника". В конце мая В. И. участвовал в радиопередаче для Северного полюса и зимовщиков десятков полярных станций: он произнес приветствие и прочел статью Б. Горбатова "Начальник экспедиции О. Ю. Шмидт".

   Качалов настолько был душевно захвачен работой над Борисом, что даже выступил в "Горьковце", желая мобилизовать вокруг этого спектакля общественное мнение театра. О том, как работал Василий Иванович над ролью, В. В. Глебов писал в "Горьковце": "Посмотрите на работу В. И. Качалова. Несмотря на свое высокое мастерство, он упорно, вдумчиво, кропотливо, фразу за фразой, сцену за сценой берет приступом, создавая образ пушкинского Бориса. Сколько же упорства надо проявить рядом стоящему с ним на сцене актеру, чтобы хоть в какой-то мере приблизиться к его уровню исполнения". В 1938 году на репетиции "Горя от ума", говоря о нелюбви актеров работать "под обстрелом", Владимир Иванович сказал: "Когда мы занимались "Борисом Годуновым", на репетиции присутствовало иной раз 15–20 человек. Качалов говорил мне: "Пожалуйста, делайте замечания, как угодно". И принимал их, ничуть не стесняясь тем, что здесь присутствовали оба других исполнителя Бориса Годунова" {Стенограмма репетиций Вл. И. Немировича-Данченко. "Ежегодник МХТ" за 1945 г., т. I.}.

   О монологе "Достиг я высшей власти" в исполнении Качалова Немирович-Данченко говорил: "Это – Художественный театр". Сцену смерти находил очень жизненной, сцену с детьми – "великолепной по нежности и любви", но считал, что в некоторых кусках трагедии у Качалова есть "что-то от поэмы".

   П. А. Марков писал о том, каким в процессе работы вырастал у Качалова образ Бориса: "Совершенно по-новому и вполне по-своему играл Качалов Бориса Годунова в трагедии Пушкина. Проблема виновности Бориса в убийстве Дмитрия не волновала при этом зрителя. Она была слишком мелкой. Борис Годунов оказался в исполнении Качалова тоскливым и простым. Станет у притолоки, положит голову на косяк двери и так может говорить монолог. Его Борис Годунов жил сознанием напрасности своего дела. Он был подавлен своей оторванностью от народа. Смерть Бориса в исполнении Качалова по силе равнялась той же сцене в исполнении Шаляпина, несмотря на коренное различие интерпретации. В Качалове было больше воли к жизни" {"Известия", 12 февраля 1940 г.}.

   К горьковской годовщине В. И. записал на пластинку "Песню о Буревестнике".

В ТЕАТРЕ И НА ЭСТРАДЕ

   В конце лета 1937 года открылась Парижская выставка. В связи с этим МХАТ гастролировал в Париже с 7 по 25 августа. Были показаны «Враги», «Любовь Яровая», «Анна Каренина». Играли в театре Елисейских полей, вмещающем до 2000 зрителей. Сезон открыли «Врагами». Успех был большой. «Третьего дня сыграли „Врагов“ с огромным успехом, – делился парижскими впечатлениями Василий Иванович. – Принимали смехом дружным отдельные фразы и была великолепная тишина внимания, никаких кашлей и зевков и других знаков скуки и нетерпения, хотя была жара в зале и на сцене, у нас то и дело отклеивались от пота бороды и усы, и мы убегали между фразами за кулисы подклеиваться. По окончании весь зал стоял, никто не бросился к выходам, был треск аплодисментов, крики: „Вив ля рюсс!“ Выходили больше 10 раз на вызовы. Сбор был переполненным. Сегодня „Любовь Яровая“ – премьера. Посмотрел, как подъезжает публика к театру. Видел много знакомых – Алешу Толстого с женой, Фадеева. Сегодня на вокзале встречали Громова. Были в полпредстве и на выставке. Только посмотрели наш павильон – очень интересный и внутри, и снаружи. Стало уж очень жарко. Первые дни все-таки успел побродить по Парижу...»