Текст книги "Крушение"

Автор книги: Василий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 44 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Окна в Полтаве были еще задрапированы, по безлюдным улицам гулял зябкий предутренний ветер. Командующий 6–й армией Паулюс встал и вышел на балкон второго этажа. Поглаживая ладонью грудь, он подумал о том, что не мешало бы к жареной курице, заказанной к завтраку, прибавить бутылку выдержанного французского вина. «Все–таки в ставке сидят свиньи. Для себя из Франции эшелонами гонят, а на фронт даже командующему армией ящик с приличным вином жалеют доставить», – с недовольством подумал Паулюс.

Он вернулся в комнату, хотел позвонить интенданту, чтобы тот справился, не прибыл ли отправленный на Балканы за вином самолет, но в это время без стука вошли начальник штаба генерал Шмидт и представитель ставки полковник фон Крамер.

– Что вас привело ко мне в такую рань? Дайте мне хоть брюки надеть, – взмолился было Паулюс, но начальник штаба, слегка скосив глаза вбок, перебил:

– Господин генерал, простите, но я вынужден доложить только что полученную обстановку на фронте.

– Успеется, успеется! – прыгая на одной ноге и не в силах вдеть другую ногу в узкую штанину, возразил командующий.

Для начальника штаба слово командующего «успеется» означало, что сперва он побреется, примет легкий душ, затем сядет завтракать и, если есть гость, пригласит к столу, расспросит о чем угодно, только не о положении на фронте, и лишь потом примется за свою нелегкую военную службу. Этой привычки Паулюс не нарушал даже в острокритические минуты. Так было и теперь, только вместо душа он разделся по пояс, подставляя тело под теплую струю умывальника.

По звонку заглянул в дверь ординарец, следом за ним с широким подносом, накрытым салфеткой, ввалился повар. Он поставил поднос на край стола и, став навытяжку, поприветствовал своего хозяина и гостей.

Начальник штаба не преминул сообщить:

– Господин генерал, транспортный самолет пришел. Болгарские вина. Царь прислал из своих складов в честь нашего оружия.

– О гут! – заулыбался Паулюс и нажал кнопку звонка, чтобы позвать ординарца. – Давайте сюда это вино. А болгарскому царю пошлите телеграмму, что германское оружие никогда не дает осечки.

Эрих фон Крамер заулыбался. Начальник штаба, напротив, посуровел, и это легко заметил командующий.

– Вижу, чем–то удручены? – спросил он и предусмотрительно замахал рукой: – Только не докладывайте мне об обстановке. Потом… Приемлю любое горе, если оно личное.

– Вчера племянника убило, – пожаловался начальник штаба. – Ехал в эшелоне по Белоруссии, и партизаны накрыли…

Паулюс не выразил ни удивления, ни сочувствия, лишь спросил:

– К нам на усиление спешил?

– Не совсем. Имел назначение в комиссариат по восточной экономике.

– Да, – отметил Паулюс. – Теперь война. Многие гибнут.

– И агентам комиссариата, может, порой и сложнее, чем нам, – в тон заметил начальник штаба Шмидт. – Тут противник только перед фронтом, а там жди пулю в спину. Эти партизаны жалят отовсюду. Правильно, что. мы их повсеместно уничтожаем… как и большевистских комиссаров.

Полковник Эрих фон Крамер посчитал неудобным молчать и заметил:

– Но этим мы еще больше их ожесточаем.

– Чем?

– Ну как же… Нагнали команды по восточной экономике, проще говоря, метем все подчистую: скот, ценности, оборудование… А солдаты дома обирают…

– Дорогой Крамер, – возразил Паулюс. – То, что делает немецкий солдат во всех положениях, справедливо. И повиновение его в этом тоже справедливо. Во времена Фридриха Великого был такой случай. Йорк, будучи еще молодым офицером, был лишен офицерского звания за то, что отказался отдать честь одному командиру. А честь не отдал потому, что этот командир во время польской кампании украл покрывало с алтаря. О разжаловании офицера было доложено Фридриху Великому, который сказал: «Грабить – не значит красть. Пусть Йорк убирается к черту!» Вот ведь!.. Солдату дозволено.

Привезенное вино было душистым и приятным. Казалось, оно впитало в себя горный воздух и солнце. Не заметили, как опустошили три бутылки с наклейкой царского льва. Затем Паулюс провел своих спутников в служебный кабинет, увешанный картами, и принялся расспрашивать о положении на фронте. Мучительно ждавший этой минуты начальник штаба доложил, что русские армии Тимошенко с барвенковского выступа сегодня, 12 мая, на рассвете перешли в наступление, создалась угроза прорыва немецких позиций.

К удивлению представителя ставки Крамера и начальника штаба, генерал Паулюс не выразил особого беспокойства. Он встал, подошел к стене с картой, на которой была нанесена обстановка, расположение войск той стороны и его, Паулюса, армии, оперативный замысел немецкого командования. Еще в конце апреля – начале мая он, командующий армией, по приказу фюрера приступил к подготовке операции по ликвидации барвенковского выступа, чтобы создать более благоприятные условия для решительного летнего удара на юго–восточном направлении. Эта операция должна была осуществляться наступлением армейской группы под командованием фон Клейста из района Славянска и Краматорска и 6–й армии Паулюса из района Балаклеи в общем направлении на Изюм. Группировка немецких войск с конца апреля до 12 мая была значительно усилена. Перед русским Юго—Западным фронтом к 12 мая размещалось пятнадцать пехотных и две танковые диви зии. Одновременно германские войска были увеличены на шесть дивизий перед Южным фронтом и теперь, к началу русского наступления, представляли собой внушительную силу: двадцать четыре пехотные, три танковые, пять моторизованных и две кавалерийские дивизии. Данные разведки подсказывали Паулюсу, что русские, имеют превосходство лишь на барвенковском выступе, а на других участках перевес в силах на стороне немцев.

Не отходя от карты, Паулюс на минуту вообразил себя в положении маршала Тимошенко и даже попытался за него додумать замысел операции. Ничего путного из этого не вышло. Он понял, что в сложившейся обстановке рискованно, просто абсурдно было начинать крупную операцию из оперативного мешка; представлялось более выгодным главный удар наносить с плацдарма на реке Северный Донец, западнее Волчанска, с первичной целью срезать чугуевско–балаклеевский выступ немцев или принять более решительные меры для обеспечения флангов ударной группировки русских войск как со стороны Славянска, так и со стороны Балаклеи. Судя по всему, русские ничего подобного не сделали, и сейчас Паулюс даже не поверил, что они предприняли наступление с барвенковского выступа.

– Приверженцы лобовых атак, стратегия буйвола, – усмехнулся Паулюс. В голосе его слышалось откровенное довольство, но Шмидт, пунктуальный и осторожный, не утешился, твердил свое:

– Русские развивают наступление, вошли в прорыв. Могут не сегодня–завтра опрокинуть весь наш фронт.

Занятый своими мыслями, Паулюс не ответил на тревожащий начальника штаба вопрос.

Он радостно потер руки и сказал:

– Мой бог, наконец–то! Давно ждал я этого часа. И далеко продвинулся?

– Русские вошли в прорыв, – повторил генерал Шмидт. – Движутся сравнительно быстро.

– Пусть движутся. Можете слать телеграмму в Берлин по поводу нашей новой удачи, – обратился сияющий Паулюс к представителю ставки. – Встретим по их обычаю: клин клином вышибают! – И Паулюс захохотал, взявшись за живот; рассмеялись, еще ничего не понимая, Крамер и начальник штаба.

Паулюс глядел на карту. Он мысленно прослеживал поход своих войск. Его армия не имеет поражений. Только удачи, только победы! Мало–помалу он как бы подчинился инерции удач и не замечал подводных камней, не видел, ослепленный славой, что и его в недалеком времени постигнет катастрофа…

Командующий армией тут же продиктовал распоряжение перебросить в район Чугуева подкрепление. Потом взял под руки своих спутников, повел их в столовую, чтобы по этому случаю распить еще по рюмке дареного вина.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

С весны Сталин, любивший уединение, все чаще бывал у себя на подмосковной даче, расположенной менее чем в часе езды по асфальтированному шоссе. Небольшое двухэтажное здание дачи было выкрашено в зеленый цвет, под стать зеленеющему молодому лесу. Чистый воздух, пахнущий талым льдом и березовым соком, и какая–то мудрая первозданность будто обновленного по весне леса успокаивали и невольно настраивали на хороший лад. Живя на даче, Сталин, однако, не переставал заниматься государственными делами, думать о сложностях войны, пытался предвидеть ее конец.

Твердый, решительный, Сталин стремился поторапливать события. Начатое на юге и готовящееся на других фронтах наступление советских войск казалось ему похожим на ледоход. И, случалось, по пути на дачу Сталин говорил водителю сбавить ход перед мостом, и машина совсем замедляла движение. Сталин глядел на реку и велел снова гнать, недовольный, что река еще не вскрылась ото льда.

Под Москвою, в березовых и сосновых гущах, лепящихся по теневым склонам взгорков и затишным логам, куда редко заглядывает и без того слабо греющее солнце, лед таял медленно. Сталин нетерпеливо брал на даче лопату и принимался копать: острие наполовину уходило в землю, а дальше мешал глубоко промерзший и не оттаявший грунт.

– Поколотим на юге, и пора будет на севере диктовать немцам свои условия! – вслух размышлял Сталин, подумывая наступать одновременно всюду.

Поначалу события развивались так, как он и предвидел. На юге успехи намечались обнадеживающие.

Крымский фронт навязывал свою волю немцам; неприятельская группировка вот–вот могла быть сброшена в море.

На день дважды – утром и вечером – Сталин выслушивал доклады представителя генштаба. Стоя у карты, Сталин делал замечания по ходу доклада, а если речь заходила о каких–то сложных вещах, велел отложить до завтра, чтобы подумать. Перед сном прохаживался по березовой аллее, поднимался на пригорок, мысленно торопил, чтобы вон там, в низине, взбухшая вода скорее поднималась и начиналось безудержное, ломающее все преграды движение льдов…

Да, именно так; в бурном таянии льда виделось ему наступление наших войск на южном крыле…

Снег, медленно съедаемый в логах и перелесках, рыжел и раскисал, вода поднималась, готовая вот–вот прорваться и забурлить шумным потоком, а к ночи куда–то исчезала, оставив осевшие зеленовато–грязные льдины.

Весна уже шла на убыль. Осевшие льдины так и не стронулись, оставшись дотаивать в низовьях, на проросших молодой травою склонах…

Сталин теперь ходил по березовой аллее мрачным, видел эти осевшие, несдвинутые льдины, находя в них что–то схожее с положением на фронте. Дела там складывались сейчас дурно, донесения поступали удручающие.

Южное крыло беспокоило Сталина с самого начала войны. Черноморский флот, потеряв много кораблей, лишился стратегически важных баз, таких, как Николаев, Одесса… Трещал и Крым – наше наступление захлебнулось.

Верховный, всегда строго спрашивавший с конкретных виновников, подумал, что и члены Государственного Комитета, и представители Ставки на юге были негодные: не было у них ни предвидения, ни железной воли. Вспомнил, что еще в первые месяцы войны посылал на Южный фронт Берия. Надеялся, что он выправит положение, а получилось наоборот – завалил фронт и приехал оттуда страшно перепуганный. Сталин уже знал, что своим присутствием на фронте Берия лишь мешал войскам, внб сил в работу крупных штабов сумятицу, страх, недоверие, но, зная обо всем этом, лишь наедине укоризненно сказал ему: «Ты, Лаврентий, липовый полководец».

Берия не обиделся. На его лоснящемся лице появилась ехидная улыбка. Сталин не снял его с поста, хотя тот этого и заслуживал.

Сталин, думая, вышагивал по аллее сумрачной дачи. С медленного шага перешел на убыстренный, и если вначале утешали глаз стройные молодые березки, просвечиваемые солнечным лучом, радовал перебористый голос скворца, поселившегося в деревянном домике над кручей речушки, то теперь Верховный главнокомандующий перестал обращать внимание и на березки, одетые в молодую, клейкую листву, и на скворца, растрепанного и уже переставшего петь. Сталин поглядывал невольно на свои поблескивающие лаком сапоги, на зеленый френч – все–таки одежда на вид грубоватая, к тому же тесная, и все же полувоенную форму, в которой издавна ходил, он любил носить и не собирался снимать.

Наступило время завтракать. Скоро должны приехать члены Политбюро – Сталин часто проводил заседания здесь, на даче. Времени оставалось совсем мало, но Сталин продолжал вышагивать по березовой аллее, занятый нелегкими думами. Тяжело на юге. Трагически оставлен Керченский полуостров. Вчера просился на прием Мехлис. Он был там представителем Ставки. «Не справился, – подумал о нем Сталин. – Крикун. Таким доверия нет и быть не может».

С этим Мехлисом целая история. Когда–то Сталин ему доверял, видел в нем динамическую силу. Не удивительно, что Верховный главнокомандующий послал Мехлиса на Крымский фронт представителем Ставки.

Горячие дни стояли в Крыму. Еще с февраля, начав наступление, войска не смогли прорвать вражеские позиции и в конце концов перешли к обороне. Назревала и более неприятная обстановка: немцы вот–вот собирались перейти в наступление. В такое время требовались энергичные действия и командующего фронтом Козлова, и представителя Ставки. Мехлис остался верен своим замашкам: вместо деловой помощи он стал диктовать свою волю всем и вся, хотя в военных вопросах мало что смыслил. Больше того, создал в штабе нервозную обстановку, занялся перетасовкой кадров, сместил начальника штаба фронта.

Решительные меры к отражению удара неприятеля не были вовремя предприняты. И немцы воспользовались этим моментом. 8 мая они перешли в наступление, прорвали слабый приморский участок фронта и через несколько дней, несмотря на героическое упорство защитников полуострова, столкнули их в пролив…

Пытаясь в поражении фронта свалить вину на других, Мехлис отправил Сталину кричащую телеграмму, на что Верховный не замедлил ответить:

«Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте вы не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования…

Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем–либо вроде Гинденбурга. Но вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов. Дела у вас в Крыму несложные, и вы могли бы сами справиться с ними. Если бы вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронта и танки не прошли бы. Не нужно быть Гинденбургом, чтобы понять эту простую вещь, сидя два месяца на Крымфронте».

…Сталин нервно закурил трубку, затянулся пахучим кавказским табаком. «И все же этому Мехлису Крым простить нельзя, – вновь подумал он. – Ни в коем случае. Сегодня же снять его с поста и понизить в звании, чтоб другим было неповадно. А может, только снять с поста? Нет, шкуру за это снимать, а не только ранги!»

Сталин вернулся в дачный особняк. Зашел в небольшую комнату–спальню. Убранство в ней было скромное: стояло два застекленных шкафа, в одном висела длиннополая шинель с пожелтевшей буденовкой, как память о гражданской войне, в другом – полувоенная защитного цвета форма, которую носил теперь.

Из спальни он прошел в большой зал с камином. Вдоль стены стоял массивный длинный стол, за которым обычно усаживались во время заседаний члены Политбюро. Сам выключил кипевший электрический чайник. Бесшумно ступая в меховых тапочках, появилась старушка. Сталин лишь ей доверял готовить ему пищу. Сдернув салфетку с округлого стола, она позвала есть и удалилась. Ел он сегодня нехотя и так же нехотя отпил глотка два кахетинского вина.

Ровно в назначенное время прибыл на доклад Поскребышев. Невысокого роста, толстенький, с умным лицом, он обладал редкой памятью и, не прибегая к бумажке, дословно припоминал все, о чем вчера, позавчера или месяц назад кто–либо просил доложить Сталину. Сейчас в глазах Поскребышева еле скрывалась тревога, и Сталин враз догадался: что–то произошло.

Поскребышев, не в силах подавить внутреннее беспокойство, сообщил, что немецко–фашистская группировка развернула под Харьковом встречное наступление, смяла оборону Южного фронта и выходит во фланг нашей барвенковской группировки. Войска Тимошенко находятся под угрозой окружения.

– Уберите все это, – махнул рукой вошедшей старушке Сталин и обратился к Поскребышеву: – Свяжите меня с Тимошенко, что там у него… Ко мне на доклад в Кремль вызовите начальника генштаба.

Поскребышев удалился.

Оставшись один, Сталин подошел к карте, сдвинул брови. Он догадывался, что немцы устроили для армий Тимошенко удобную ловушку: сначала отступили, а потом ударили в основание клина, чтобы окружить всю харьковскую группировку. Сталин пожалел, что не принял тогда всерьез данные стратегической разведки, считал наиболее вероятным направлением главного удара противника московское направление. «Выходит, были правы товарищи из генштаба, а не я…» – подумал сейчас Сталин.

Вскоре явился начальник генштаба, высокий и полнеющий генерал Василевский. Он, конечно, догадывался, зачем вызвал его Сталин, и поэтому заговорил сразу о событиях под Харьковом, не скрывая всей серьезности нависшей катастрофы:

– Главком Юго—Западного направления докладывал, что после того, как наши войска перешли в наступление, силы у немцев ослабли, чуть ли не иссякли… Но в нужный момент они предприняли встречный удар. И самое поразительное то, что…

– Где этот доклад главкома? – нервно перебил Сталин, что редко бывало с ним.

Начальник генштаба раскрыл папку.

– Вот донесение на ваше имя, о котьром уже докладывалось вам. Оно отправлено от главкома Юго—Западного направления в 19 часов 30 минут 15 мая.

И, не повышая и не понижая тона, начал читать дословно это донесение:

– Выполняя ваши указания, после тщательной и скрыто проведенной подготовки армии Юго—Западного фронта с утра 12 мая перешли в наступление на харьковском направлении.

Переход наших войск в наступление оказался для противника внезапным. На всем фронте, где было намечено и предпринято наступление, нашим войскам в первый же день наступления удалось прорвать сильно укрепленный рубеж и глубоко вклиниться в расположение противника.

На правом крыле фронта наши войска, наступая на Харьков с востока, разгромили части 79, 294, 297, 71–й пехотных дивизий, нанесли значительные потери 3–й и 23–й танковым дивизиям противника и к исходу 15 мая вышли на фронт Масловка – Пристань – Муром – Пыльная – Веселая – Петровское – Октябрьское – река Бабка.

Общая ширина фронта прорыва обороны противника достигает до 50 километров и глубина нашего проникновения – 18–25 километров.

Левофланговые армии фронта разгромили в общей сложности до трех пехотных дивизий противника и, успешно развивая наступление на Харьков с юга и в направлении Краснограда, к исходу 15 мая вышли на фронт хуторов Коробов, Большая Гомолына, Охочас, Дьяковка, Поповка, Кегичевка, Сахновщина, Юрьевка.

Общая ширина фронта прорыва обороны противника достигает 50 километров и глубина нашего проникновения – 25–50 километров.

Успешный прорыв обороны противника на столь широком фронте (100 километров) объясняется главным образом четко организованным на поле боя взаимодействием пехоты с артиллерией, танками и авиацией…

Судя по этим данным, мы приходим к выводу, что до сего времени противник не разгадал замысла нашей рперации и свой основной ударный кулак направил на второстепенный участок нашего фронта и этим дает свободу действия нашим ударным группировкам…

Для нас теперь совершенно ясно, что противник, сосредоточив в Харькове две полнокровные танковые дивизии, вероятно, готовился к наступлению в направлении Купянска и что нам удалось сорвать это наступление в процессе его подготовки.

Очевидно также, что сейчас противник в районе Харькова не располагает такими силами, чтобы развернуть против нас встречное наступление…»

Донесение было большим, на шести страницах. Но начальник генштаба терпеливо его прочел, а Сталин, в свою очередь, терпеливо выслушал. И то, что читалось это на даче, в наглухо закрытом двустворчатыми дверями кабинете, и то, что сюда снаружи не проникали ни звуки, ни шум ветра и здесь всегда стояла глухая тишина, – это сейчас подчеркивало трагизм положения.

Сталин переспросил, кто подписал донесение. Начальник генштаба ответил, что подписали Тимошенко, Хрущев и Баграмян.

Прибыл Маленков. Он тоже заговорил было о нависшей угрозе на барвенковском выступе, но в этот момент зазвонил телефон, по которому обычно велись переговоры с фронтами. Сталин не сдвинулся с места, какими–то отсутствующими глазами глядел на стены, отделанные карельской березой, на закругленный по карнизам деревянный потолок и думал.

Белую трубку снял Маленков:

– Иосиф Виссарионович, Юго—Западный на проводе…

– Кто именно? – спросил Сталин.

– Хрущев просит… Лично вам хочет доложить…

Сталин продолжал отрешенно глядеть теперь уже на тяжелые шторы, через которые из комнаты не проникал свет наружу. Глубокие морщины собрались на лбу, глаза стали суровые, почти жесткие.

Маленков помедлил, снова передал Сталину, что Хрущев добивается лично ему доложить. Но Сталин не подошел. Повысив голос, Маленков потребовал докладывать. Выслушав, он тут же, не вешая трубки, передал Сталину, что Военный совет и лично Хрущев просят немедленно приостановить наступление и занять оборону.

Сталин нахмурился и резко сказал:

– Поздно спохватились. Это уловки. Замести следы… Заварили кашу, пусть и расхлебывают.

– Верно, Иосиф Виссарионович, – поддакнул Маленков.

В этот день Сталин отменил заседание Политбюро на даче и поехал в Кремль.