Текст книги "Крушение"

Автор книги: Василий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 44 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Все в движении. Все в пути. Кажется, и сами дороги движутся, унося, будто на крыльях, войска дальше и дальше, на запад. Они, эти дороги, переваливаются с холма на холм, то ныряют во впадину, то подскакивают на взгорок, убегая далеко за черту горизонта, туда, где небо в кровавых подпалинах сражений.

Железный гул стоит окрест. Потоком, впритык друг за другом, движутся автомашины и повозки, тягачи и пушки на прицепе, танки и верховые кони. А с краю дороги – многоверстные пешие колонны. На пехотинцах, как всегда, – минометы в разобранном виде, ручные и станковые пулеметы, автоматы и винтовки, скатки шинелей, вещевые мешки с сухим пайком, каски и противогазы, – тяжела солдатская ноша, но никто не сбивается с размеренного шага. Надо идти.

– Ходко пошли. Теперь нас не удержишь! – говорит самому себе Шмелев. Он стоит на обочине дороги, пропуская мимо себя войска, и у него дух захватывает от зрелища, которое открывается его взору. Лежащие вдоль дорог одичалые поля, мягкое шуршание шин и туго натянутый лязг танковых гусениц, строгая четкость колонн и взвинченные звуки пролетающих самолетов будят в нем уверенное, горделивое чувство. Пожалуй, никогда Шмелев не чувствовал себя столь озабоченным, как теперь. У него огромное войсковое хозяйство. Ему присвоили звание генерал–майора, и он был назначен командующим армией, войска которой принимал прямо на марше. И тогда же Шмелева догнала новая весть: его наградили орденом Суворова второй степени. Откровенно–то говоря, ко всяким личным наградам и повышениям по служебной лестнице Шмелев относился весьма сдержанно. И когда, приехав проведать Шмелева, Гребенников намекнул ему, что, мол, не задерешь ли голову, взлетел–то высоко, на это Николай Григорьевич ответил сердито:

– Эти слова ты адресуй петухам… У них, кстати, на головах и гребешки красные. Для показа.

Гребенников, слегка покраснев, рассмеялся:

– Ну–ну, а все–таки сознайся – порадовался?

– Честное слово, не имею петушиной прыти, – ответил Шмелев. – Иные лица, их иначе и не назовешь, получат новое звание и мечутся, как хмельные, звонки во все концы, банкет закатят… Да начальство покличут, так сказать, с заглядом на будущее. А с подчиненными разговаривать человечьим голосом отвыкают. Вроде кто подменил… Нет, упаси бог, никогда не был и не буду манекеном.

Они шли по свежему гусеничному следу, тянущемуся через поле в лес. Тут гремели тяжелые бои, и всюду оставили по себе метки уничтожения и смерти. Нередко того и гляди наступишь на серые, вывороченные из земли коробки мин, чем–то напоминающие сверху кору старого дерева. На брустверах развороченных окопов россыпи стрелянных гильз, земля вскопана и перепахана осколками снарядов.

– Тише! Держись танкового следа, – предостерегает Шмелев, беря Гребенникова за руку.

Лес был молодой и оттого, быть может, особенно зеленый. Но, как видно, молодые деревья умеют скрывать гораздо лучше, чем старые: под их плотной и густой листвой укрылись блиндажи и окопы, позор уничтожения и разрухи… А старые деревья, вон те, что стоят на ветру, почти еще голые, обезглавленные, с расщепленными стволами.

По наклонной деревянной лестнице они поднялись в крытую штабную машину. Шмелев вызвал повара, велел ему принести обед, намекнув при этом захватить горькую.

– Я к тебе, Николай Григорьевич, не в гости приехал.

– Как не в гости? Ты у меня самый желанный, и перестань отбрыкиваться. Сейчас выпьем по сему поводу.

– Дело у меня срочное, – продолжал свое Гребенников. – С Костровым оказия произошла. В штрафную он попал.

– В штрафную? – протянул Шмелев, и брови у него подскочили от удивления. – Как это случилось и за какую провинность?

Сдержанно, не убавляя и не сгущая красок, Гребенников рассказал, как это случилось.

Ни слова не говоря, Шмелев попросил дежурного офицера связать его по телефону со штабом фронта и, назвав затем позывной самого Ломова, загудел в трубку:

– Говорит Шмелев. Здравствуйте, товарищ генерал. Что это произошло с моим Костровым, как могло случиться, что он угодил в штрафную роту?..

Последовало минутное, тягостное молчание, потом – даже было слышно Гребенникову – генерал Ломов разразился бранью и гневными угрозами.

– Вы меня не стращайте, я не из пугливых! – перебил с твердостью в голосе Шмелев. – Скажите, за что вы упрятали Кострова, за какую провинность? Ах, вон что!.. Ха–ха!.. – рассмеялся Шмелев. – Санитарную колонну с ранеными и больными не захотел расстреливать? Да за такое дело, товарищ генерал, Кострова нужно к награде представлять, – к ордену… Ведь о нас вражеская пропаганда распространяет слухи: мол, русские – это убийцы и изверги… А тут человек проявил истинную гуманность…

– Вы мне бросьте с этой гуманностью, – послышался в ответ голос Ломова. – Ваш Костров не выполнил приказа. За это я его и разжаловал, сорвав с него погоны. А вам не советую становиться в позу сердобольного защитника.

Шмелев ответил:

– Мне совесть и долг службы велят стать на защиту. А если вы будете упорствовать и не отмените своего приказа…

– Нет, не отменю, – перебил Ломов.

– Тогда найдем на вас управу, – сказал Шмелев, – Да–да, найдем… Вам, генерал, пора бы унять свой гнев… Из–за личного престижа… самолюбия… вы готовы растерзать любого… Измываться над человеком, истинным героем войны, вам не позволим!

Пока шла между ними перебранка, Гребенников и радовался, и огорчался. Радовало его то, что вот он, Шмелев, умеет постоять и за себя, и за других, за общее дело, и во всем он такой – ершистый и неукротимый, а огорчало то, что много еще попортят нервов такие, как Ломов, для которых личное благополучие превыше всего… Как бы то ни было, Гребенников решил заодно со Шмелевым бороться за правоту, за несправедливо униженного Кострова, и едва Шмелев кончил говорить, как Иван Мартынович заявил:

– Я со своей стороны дам этому делу ход через партийные органы… В Москву, в ЦК напишу… Надеюсь, раз: берутся, что за коммунист Ломов… Но вот еще одно, мягко выражаясь, интимное дело… – Гребенников поискал в планшете и протянул открытку.

Шмелев прочитал на обратном адресе: «Вера Клокова» – и усмехнулся.

– А можно ли читать личные письма?

– Во–первых, не письмо, а открытка… Во–вторых, опять же связано с Костровым.

Шмелев читал вслух:

«Милый Алеша, ясный сокол! Пишет тебе Верочка, пока я жива и здорова. Все дни, как ты уехал с Урала, я только и думаю о тебе. Заронил ты в мое сердце любовь, и я хожу с нею, не зная ни сна, ни покоя… Собирается делегация с уральского завода поехать на фронт и проведать нашу доблестную подшефную часть. Намерены взять и меня. Мне об этом сказал вчерась наш завком. Боюсь, не возьмут, а если возьмут… О, как я буду рада! Учусь на курсах связисток. Записалась охотно, а теперь, чую, трудно и работать и учиться.

Затем кланяюсь и ц… Жду ответа, как соловей лета.

Вера».

Шмелев заулыбался и спросил:

– Какое имеет отношение эта Вера к Кострову? Кто она ему?

– Невеста. Я ее встречал, когда мы были на Урале… Шустрая такая девчонка… Приедет, будет искать Кострова, а к нему и не подпустят…

– Да-а, может разыграться драма. Шефы, конечно, пожалуют на майские праздники, и, возможно, за это время вызволим его.

– Давай предпринимать все меры, – согласился Гребенников.

Они пообедали и вышли погулять. Были сумерки, умиротворенным покоем дышал лес. Воздух недвижим, только веяло сырыми пойменными травами. Поднялись на взгорок, остановясь у старого огромного орехового дерева. Верхушка и ствол были порубаны осколками, и дерево, казалось, умирало.

– Вот что делает война. Все живое убивает, – заметил Шмелев.

– Да, война замедлила и время, и жизнь, все как бы остановилось перед ужасами и страданиями, – в тон проговорил Гребенников. Он любил порассуждать и сейчас настроен был дать волю мыслям.

– Но я так сужу, – продолжал он. – Время на войне как бы замедлилось, а на самом деле измеряется не днями и месяцами, а годами и десятилетиями. То, что мы пережили и еще переживем на войне, окупится сторицей… Время не остановилось, оно стало крутым в борьбе, в мужестве и страданиях… Потом же, после победы, наше время, время военной поры, будет вспоминаться будущим поколением веками… Потому что год, и два, и три, проведенные нами на войне, обеспечат свободу и жизнь на десятилетия, если не на века… Вот почему и хочется жить, и хочется дойти до победы, и увидеть этот конец, какой он будет…

– Ты, Иван Мартынович, правильно рассуждаешь, – заговорил Шмелев. – Дни, которые мы переживаем на войне, окупятся великим будущим, дороги, по которым движутся войска, породят много новых дорог и магистралей…

Подумав, Гребенников проговорил:

– Сеятель, сбросивший зерно в землю, ждет урожая, так сказать, воспроизводства и увеличения плодов своего труда.

– Это ты верно подметил, – согласился Шмелев. – Наш воин тоже сеятель… Добра против зла, победы жизни над смертью.

– Дорого это достается нам, Николай Григорьевич. Своим горбом дюжим, – заметил Гребенников.

– Еще бы! Настолько нас, русских, канали, что и не поймешь, как еще канать. Но мы выдюжим, все осилим, все победим! – Сказав это, Шмелев поглядел кудато вдаль и снова продолжал с горячностью:

– История России – в страданиях, в муках, но мы, русские, тверды… Пасмурных дней все меньше, всходит солнце. И я доволен солнцу. Доволен теплу… Да, нас, русских, канали. Долго и трудно. Те смерти, которые мы пережили, те отцы и деды, которые полегли на поле брани, они завещали нам беречь самое дорогое: беречь завоеванную свободу. Я хочу, чтобы отцы и деды жили в нас. Чтобы наши дети не перекачивали свою кровь сызнова, отвоевывая потерянное. Чтобы мы были людьми. Людьми, понимаешь? Нам отведено природой еще лет двадцать прожить…

– Ну–ну, маловато взял, Николай Григорьевич, – перебил, улыбаясь, Гребенников. – Мы костистые.

– И я не хочу, – в свою очередь возбуждался Шмелев, – не хочу, чтобы нас внуки проклинали. Я хочу, чтобы идеалы добра восторжествовали… Хочу оставить своим потомкам счастье, добро и справедливость. Иначе свою жизнь не представляю… Я единственное хочу – передать любовь… Любовь к Отечеству против иноземных врагов, любовь к людям против людоедов, любовь к добру против зла… Ради этого живу, дышу, вижу…

Шмелев подошел к старому дереву, обхватил за ствол. И вдруг увидел, что оно не умерло, а живет и снизу, из корней, пустило новые побеги. И было радостно ощущать в этих побегах продление могучей и неодолимой силы жизни.

Примечания

1 Так точно (нем.).

2 Волчье логово (нем.).

3 «Германия, Германия превыше всего» (нем.).

4 Дети (нем.).

5 Свинья (нем.).

6 Да… Да… (нем.).

7 Этот пропуск предназначен для офицеров, политработников и бойцов Советской Армии.

8 Жена (рум.).

9 Черт (рум.).

10 Хорошо (рум.).

11 Доброе утро (рум.).

12 Доброе утро (нем.).