Текст книги "Крушение"

Автор книги: Василий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 44 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Трупы лежали у подножья отлогой балки. Лежали рядками. Предвечернее солнце еще не скатилось за горизонт, висело, как приколотое к гребню, будто стараясь заглянуть, что делается в балке. Холодные и тусклые лучи скользили по ликщм уложенных вповалку людей, и казалось, это не трупы, а уставшие солдаты. Решив передохнуть после длительного марша, они легли да и заснули разом, только мелкая поземка притрушивала их, крупинки снега лежали на лицах, не таяли.

– Счастливчики! – с мрачной усмешкой проговорил Вилли и обернулся к санитару, в паре с которым принес на носилках еще один труп. – Куда этого будем класть?

– А что, разве некуда?

– Видишь, вся балка занята плацкартными местами, – опять пошутил Вилли.

– Осторожнее, – оглядываясь, проговорил санитар, – Нас могут подслушать…

– Теперь не страшно. Все будем там! – безнадежно пробормотал Вилли, – Жаль, что не расплатились…

– С кем? – спросил санитар Курт Мюллер.

– У тебя много было врагов? – не ответив, спросил Вилли.

– Сам знаешь, вся Россия была населена недругами моей Германии…

– Дурак, да еще в квадрате! – оборвал его Вилли. – Неужели ты полагаешь, что русские хотели тебе насолить в жизни? И в чем они виноваты? Разве в том, что мы напали на них?

Курт не знал, что сказать в ответ, хотя слова Вилли задели его за живое. Поведя плечами, уставшими дер жать носилки, он кивнул: – Давай вот сюда сложим, на второй ряд…

Мертвец был. мерзлый и свалился с носилок на дорогу гулко.

Вилли перевел глаза на трупы, они лежали длинно вдоль балки, будто кто их выстроил по команде. Потом перевел взгляд на этого последнего, сброшенного на дорогу, и сказал с усмешкой:

– Надо бы подвинуть. Порядка в войсках умершей армии не вижу!

– Брось шутить, Вилли, а если сам… в таком положении окажешься?

– Мертвецу наплевать, как его положат – удобно или неудобно, – ответил Вилли. – А вот нам предстоит еще пережить… Бомбежки, обстрел, голод… Тебе сегодня конина досталась?

– Нет, худой водичкой пробавлялся.

– Ну, вот… А если наше командование еще будет упрямиться, как животное, именуемое ослом, нам и воды не дадут.

– Фюрер обещает прислать помощь. Я вчера сам слышал по радио.

– Кто говорил – Геббельс или этот позолоченный рейхсмаршал Геринг?

– Не все ли равно?

– Вот именно! – подхватил Вилли. – Они тебе наобещают, как жить в раю… Как и там вести себя и говорить: «Хайль!» А мы–то с тобой знаем, что такое рай. Вот он, рай небесный! – Вилли с явной издевкой сделал широкий жест, указывая на окоченевшие, заметаемые поземкой трупы.

– Что ты взялся их костить? – с недовольством сказал Курт. – Они же не виноваты…

– Как не виноваты? – переспросил Вилли и подступил к санитару, тяжело дыша: – И ты смеешь такое говорить? Ты медик, гуманный человек! Неужели ты не понял, кто виноват? Русские, говоришь? Но они же на нас не нападали! Это мистика внушила фюреру, что Россия угрожает Германии. А русские до последнего часа хлеб нам слали, нефть, никель… Кормили нас… Свиньи мы неблагодарные, а не чистокровная раса! Убирай вот своих подопечных!

– За такие вещи надо расстреливать! – угрожающе сказал Курт.

– Кого? Меня? – ткнул себя пальцем в грудь Вилли. – Извиняюсь! Мы находимся в котле. И теперь нет среди нас ни начальников, ни подчиненных. Сами в ответе за свою судьбу. – Он помедлил, соображая, и погрозил пальцем: – Попомни, Курт, не пройдет и месяца, как наши обожаемые генералы напялят на себя все солдатское и будут просить пощады у русских.

Им не дали договорить. Появился командир батальона с рукою на перевязи.

– Почему не убираете? – спросил он, кивнув на трупы.

– Господин майор, приказа ждем, каким образом хоронить, – переминаясь с ноги на ногу, ответил Вилли и покосил взгляд на лощину: – Их очень много.

– Тем более надо скорее зарывать, чтобы со всеми управиться, – Гофман шевельнул было перевязанной рукой, но болезненно поморщился.

– За нами дело не станет, – вмешался санитар Курт. – Нужны кресты, и место для кладбища наметить…

Майор Гофман подумал, что и здесь, в волжских степях, несмотря на ожесточенные бои, каждого немецкого солдата хоронили в отдельности. Рыли могилы, священник читал отходную, на каждую могилу ставили крест. Таких могил и крестов было полно у хутора Вертячего. Но теперь командование дало распоряжение зарывать всех в одной братской могиле. Причем командир полка намекнул, что хоронить в общей могиле даже удобнее, потому что убитых и замерзших трупов очень много, а людей из похоронных команд не хватает, их шлют на передовые позиции.

– Да, раньше, Вилли, хоронили с крестами на кладбище, – тяжело вздохнул Гофман. – Теперь некогда. В общей хороните. Вон тот котлован углубьте, – указал он на разваленный танковый окоп, – и сносите… Только у каждого погибшего извлеките медальон. Вы поняли меня, Вилли? – спросил он, стараясь быть неофициальным.

– Понял, господин майор!

– К утру чтобы все трупы были захоронены!

– А если не войдут в одну ямину? – посомневался Вилли, оглядывая мертвецов у подножья длинной балки.

– Что вам, баранья башка, нужно вдалбливать на каждом шагу? – вскрикнул Гофман, – Если, если… Отроете новую могилу. Разве не видите, сколько старых окопов, вполне пригодных для погребения! В подкрепление подошлю вам взвод…

– Будет сделано, как вы велели, господин майор! – громко ответил Вилли.

В это время русскир повели обстрел ближних тылов. Стрельба велась методическая, беспокоящая: снаряды падали не часто, но оттого, что они падали не часто и враскид, опасность не уменьшалась. Как знать, где упадет визжащий в небе снаряд – тут, в лощине, или вон там, на позициях дальнобойной артиллерии, которая вторые сутки молчит из–за отсутствия снарядов? Он пожаловался на боль в перевязанной руке и заковылял, прижимаясь к насыпи балки.

– Понял? – подморгнул санитару Вилли. – Нас – оставил под обстрелом, а сам цурюк, цурюк… Давай–ка и мы спрячемся, пока башку не снесли. – И он, перешагнув через трупы, забрался в промерзлый стрелковый окоп.

Обстрел не умолкал до глубокого вечера. В темноте вдоль балки двигалась какая–то кавалерийская часть – видно, спешно сменяла позиции, снарядами накрыло несколько коней и повозок, но движение не прекращалось. Лошадей подобрали, а трупы людей бросили.

Пришедший на подмогу взвод начал сразу же углублять танковую площадку под могилу. Промерзлый метра на полтора грунт был тверд, как руда, от удара лома или кирки вспыхивали искры, и к рассвету с трудом удалось отрыть одну ямину.

– При таких темпах мы и за неделю не управимся с погребением, – сказал Вилли. В присутствии взводного командира, старшего по чину, он все равно чувствовал себя ответственным, так как получил задание лично от Гофмана.

В свою очередь, взводный и не метил возглавить команду. В таком мрачном деле, как погребение, он считал дцржаться лучше в стороне и, орудуя лопатой, охотно исполнял указания даже нижнего по чину, фельдфебеля Вилли. «Пусть верховодит. Не было еще случая, чтобы за похороны выдавали ордена», – усмешливо подумал он и, на время прекратив работу, вытер взмокший от пота лоб и обратился к фельдфебелю:

– Какие же нужны темпы?

– Работать надо не за страх, а за совесть! А мы за ночь вырыли только одну ямину. Куда это к черту годится! – Вилли говорил вполне серьезно, хотя в душе смеялся над своими же указаниями. – Вы же посмотрите, господин обер–лейтенант, вся балка завалена мертвецами. Ночью был налет. Вон еще добавились на дороге… Куда их несло, этих конников! А вы уверены, что налет не повторится сегодня же, через час–два? К тому же на повозках начнут свозить вчерашних… Ума не приложу, что делать? Нет, одними лопатами не управимся, нужно затребовать траншеекопатель.

– Кто его даст, – уныло отозвался обер–лейтенант Рудольф Вернер. – Он теперь на передовой нужен. Русские глушат нас только артиллерией. А впрочем, давай поторапливаться, навалим в одну яму, вторую начнем.

– Медальоны нужно у каждого взять, – сказал Вилли. – Давай начнем с медальонов.

– Кому они нужны?

– Как кому? – не понял Вилли. – Отправим на родину, в великую империю, и там вручат родителям. Не будут вечно мучиться, разыскивать после войны.

– Все это верно, – согласился Рудольф и вдруг рассмеялся каким–то отчужденным, истеричным смехом: – Чудак ты человек. Отправят медальоны, вручат… Да кто их отправит? И на чем? Неужели до тебя не дошло, что мы сидим в котле, как в мышеловке!

Эти слова, прозвучавшие для Вилли убийственным укором, поставили его в затруднительное положение. С минуту он колебался, потом наконец сказал:

– Все равно. Медальоны нужно собрать. Так приказал господин майор!

– Ну, раз приказ сверху – будем выполнять, – миролюбиво сказал Вернер. – Только, я думаю, для ускорения дела нужно распределить участок. Обмеряем мертвецов, и по десять шагов на каждого солдата.

– Это практично, – согласился Вилли, пожалев, как это сам он не додумался до такой простой вещи.

Самому Вилли достался участок, дальний от ямы. И хотя здесь было гораздо более десяти шагов, он при нялся вытряхивать карманы у мертвецов ревностно. Но с первого же момента прчувствовал, как у него закружилась голова.

Погибшие были разных возрастов, должностей и званий. И причина смерти у каждого была разная и одинаковая для всех. «Они погибли, как убийцы других людей», – ожесточась, подумал Вилли. Он был сейчас рад, что так подумал. С трупами можно обращаться только будучи злым и ожесточенным. Иначе дрожат руки, не выдерживает сердце. Вот Вилли взглянул на одного. Белокурый. Лицо чистое, только покрыто синевой. А рта нет. Рот снесен, видимо, осколком. Вилли отвернулся, на ощупь пошарил у него в потайном кармане брюк, вынул железный плоский медальон и шагнул дальше. Следующий был роста огромного: бугристый лоб, огромные глаза навыкате. Эти глаза смотрели, будто укоряя его, Вилли. Они словно дивились: «Ты еще жив, Вилли?» Фельдфебель вздрогнул: что это – слышит он или поддался мистике? Начал поспешно ворошить карманы, медальона не нашлось. «Этот человек не верил в смерть», – подумал Вилли и вынул из его верхнего кармана куртки пачку документов, открытки с видом Парижа, горящей Варшавы, разрушенного Минска… Среди военных открыток были чисто интимные: голая молодая женщина стоит у кровати с распущенными по пояс волосами, потом лежит вместе с мужчиной, устало разметав на подушке руки… Вилли от удовольствия прищурил один глаз, подумав, как бы хорошо и самому обладать женщиной, но тотчас похолодел от ужаса, представив себя на месте вот этого мертвеца. «Отыгрался, милок!» – подумал Вилли и перешел к третьему.

Этот третий лежал с распоротым животом. Корки крови вмерзли в мундир. Внутренности вывалились и тоже замерзли. От него несло чуть уловимым на морозе трупным запахом. Рвота подступила к горлу, вот–вот стошнит. Но Вилли удержался, хотя не стал искать ни медальона, ни документов.

Зажмурившись, он отошел от трупа. Помедлил, качаясь на ногах. «Не могу больше. Не могу!» – кричала в ней душа, выворачиваемая Наизнанку. г – Эй, ребята, смотрите, сколько мяса нам за ночь подвалило! – крикнул кто–то отчаянным голосом.

Билли обернулся. Сзади него, на дороге, лежала лошядь с растопыренными кверху ногами. И Вилли рад был этому голосу, рад случаю отойти от трупов.

Скоро отовсюду сбежались солдаты. Сперва хотели пеликом тянуть лошадь, но блиндаж слишком далеко, а туша попалась тяжелая. Начали разрубать ее саперными лопатами, ножами, кинжалами. Конина смерзлась, но была беловато–нежная на вид и на морозе сладко пахла.

– Ну и жаркое будет у нас! Пожалуй, до рождества дотянем! – похвалялся обер–лейтенант Рудольф Вернер и обернулся к фельдфебелю: – Нет худа без добра, верно?

Вилли не ответил. Его все еще мутило. Лицо было бледное.

Опять зазвенели в морозном воздухе снаряды. Но Сегодня, кажется, артиллерийский обстрел более сильный.

– Недолет… – фиксировал обер–лейтенант. – Следующий жди у нас!

– О, боже, и так мертвецов некуда девать, а они добавляют, – упавшим голосом проговорил Вилли.

– Перестань хныкать! Давай скорее режь! – сердито заметил сосед и с размаху запустил топор в грудь коню.

Очередной снаряд упал далеко позади.

– Слава богу, перелет, – взмолился Вилли. – Пока русские нас нащупают, мы разделаем тушу. Ты какую часть любишь – грудную или ляжки? – обратился он к обер–лейтенанту.

– Когда голод прижмет – не откажешься. и от копыт, – ответил Рудольф Вернер, упоминание о еде вызвало у него зверский аппетит.

– В ноге да в копытце вся прелесть! – не переставал балагурить Вилли. – Такой холодец сготовим, что и любая берлинская кухарка позавидует!

Русская артиллерия продолжала крыть по площадям. Сюда, в балку, снаряды пока не залетали. Мертвые уже не являются военным объектом. Это ясно…

От командира батальона прибежал нарочный. Впопыхах он едва выговорил, что прорвались русские и господин майор приказал всем немедленно выступить на передовую.

– А как же с трупами? – недовольно развел руками Вилли.

– Нужны мне твои трупы! – махнул рукой обер–лейтенант Вернер и подал команду строиться.

– Но мне же потом… взбучку дадут, – пожаловался Вилли.

– За что? За медальоны? – удивленно спросил Вернер и обратился к солдатам: – Эй, камрады, у кого собраны медальоны, несите сюда!..

Действительно, у многих карманы оттопырены. Вилли облегченно вздохнул, тотчас опорожнил противогазную сумку. Подставлял ее каждому. Солдаты ссыпали медальоны горстьми. Другие не переставали разрезать тушу. Потом поделили куски конины всем поровну – поспешно на ходу запихивали их в ранцы.

Обстрел усиливался. Казалось, само небо раскалывалось.

– Удастся ли попробовать жаркое… – вздохнул кто–то.

– Глотнем свинца. Вот как они… – проговорил другой, кивнув на оставленные лежать в балке трупы.

Никто больше не проронил ни слова. Выходили на позиции угрюмо, храня каменное молчание.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Советская артиллерия и в самом деле разбушевалась, долбила передний край, пока не перевалила через высоту, за которой размещались тылы немецкой пехотной дивизии. Не без причин был снят взвод, не успевший даже перетаскать в яму трупы. «Положение, видимо, такое, что дальше ехать некуда», – подумал фельдфебель Вилли и на всякий случай велел солдатам переждать за обратным, защищенным от огня склоном, а сам вместе с обер–лейтенантом начал взбираться на обледенелую высоту, чтобы узнать, что там творится.

Утренняя мгла еще крыла землю, но было отчетливо видно, как по всей линии горизонта вспыхивают зарницы, потом плещутся в небе, сталкиваясь и разбиваясь друг о друга, звуки выстрелов, и не успеет раскатиться и замолкнуть эхо, как близко падающие снаряды опять выкидывают из земли всплески огня.

Гремят орудия, рвут землю, рвут по–зимнему просторный воздух. Взошло солнце, сквозь пелену виснущего дыма оно кажется огромным и кровавым.

Дымом, грохотом, пламенем захлестнуты позиции, которые держит израненная, выкошенная дивизия.

– Придется и нам ввязаться, – обронил командир взвода.

– Разумеется, не хватает там доблестного взвода обер–лейтенанта Рудольфа Вернера! Уж он–то спасет положение!

– А что же делать?

– Что делать – нам подскажут русские.

– Это подло, фельдфебель! И вообще, на что намекаешь? – озлился обер–лейтенант.

– Это и без намека видно, – все так же спокойным голосом продолжал фельдфебель Вилли. – Сейчас кончат молотить передовую и пойдут на штурм. А в это время артиллерия перенесет огонь и нас уложит.

– Стратег! – поддел обер–лейтенант.

– А вот посмотрим, – усмехнулся помимо воли фельдфебель Вилли. – Но жаль, что и смотреть будет некому. От нас останутся только клочья, – Фельдфебель снова усмехнулся. Это была какая–то призрачная усмешка, и, не успев возникнуть, она тотчас погасла на его озабоченном и грустном лице.

– Что же ты предлагаешь? Какой найти выход из этого? – почти вскрикнул обер–лейтенант Вернер. Внешне он силился казаться воинственным, хотя чувствовал, у самого поджилки трясутся.

– Когда кот попадает в мышеловку, он сам оказывается в положении мыши. Вся его важность остается за клеткой. И ему приходится мяукать о пощаде.

– Жди–ка, русские пощадят, – нервно перебил обер–лейтенант.

– Пропаганда! – зло возразил Вилли и притронулся к пистолету, чтобы успеть оказать отпор, если взбеленится обер–лейтенант. Но Вернер не вспыхнул, лишь поморщился, будто пилюлю проглотил.

– Фюрер категорически запретил сдаваться, – сказал он и добавил неожиданно–саркастическим голосом: – В жертву богу отдал нас! В рай все скоро попадем!

Тяжелая артиллерия перенесла огонь в глубину. Два крупнокалиберных снаряда прогремели над высотой и упали далеко в тылу. Обер–лейтенант Вернер съежился. Фельдфебель Вилли стоял прямо, только заметил раздраженно:

– Вот тебе и стратег! Начинается…

На высоту вскарабкался ординарец командира батальона и, не переводя дыхания, выпалил:

– Господин майор велел передать, двигаться надо, а не топтаться на месте. Расстрелом грозил!

– Давайте взвод! Фельдфебель, вытягивай на высоту! – замахал рукой обер–лейтенант.

– Куда на высоту, вы что, сдурели? – закричал властным голосом ординарец, чувствуя за еобой силу. – Немедленно всех ведите назад, к штабу!

Обер–лейтенант обрадовался неожиданному повороту дела. Угроза отторглась, есть хоть малые проблески надежды. И он скользящим шагом начал скатываться с обледенелой высоты. Следом едва поспевал фельдфебель. «Напускал на себя важность рыцаря, – насмешливо подумал он. – А как появилась возможность унести свою шкуру, бежит сломя голову».

Вилли не так часто встречался с обер–лейтенантом Вернером, хотя и служил с ним в одной роте. «Пуд соли надо с ним съесть, чтобы узнать, – подумал Вилли, – Закоренелый служака, хотя и держит нос по ветру».

Штаб, куда они пришли со взводом, свертывался. Из блиндажей и землянок вытряхивали все, что попадало под руку: кожаные чемоданы, раскладные стулья и койки, жесткие одеяла, пишущие машинки, радиостанции и телефонные аппараты в футлярах, кули с остатками провизии, папки с бумагами – и все это пихали в мешки, клали на санки.

Вышел в длиннополой шинели и сам длинный, как слега, полковник. Лицо потускнело, но еще было полно решимости. Лишь на короткое время это лицо показалось растерянным. Это было в момент, когда полковник посмотрел на всхолмленную вершину, затянутую дымными клубами разрывов, затем взмахнул рукой в перчатке, подзывая к себе штабного офицера с картой. Полковник не рассматривал карту, а лишь взглянул на ее синие стрелы и крикнул выносившим вещи:

– Что вы медлите! – и шагнул первым.

За ним потянулись солдаты, одни с автоматами на груди, охраняя полковника, другие несли имущество. Фельдфебелю Вилли как на грех попался тяжелый, будто набитый свинцом, чемодан. «Что в нем упрятано? Уж не золото ли?» – подумал Вилли и нес чемодан, пыхтя и перекладывая с руки на руку.

Шли не к передовой, откуда наплывал грохот, а вдоль балки. Но куда именно – Вилли сразу не понял. Только по восходу солнца, бьющего в глаза, догадался, что идут на восток, к Волге, в разрушенный и опаленный Сталинград, и у него дрогнуло сердце. «Неужели погонят нас на убой, чтобы столкнуть наконец русских в реку и самим захлебнуться в крови? От наших безумных фанатиков теперь всего можно ожидать!»

Угнетенное состояние, которое не покидало его, не убавилось, когда впереди показались три орудия. Их выкатывала прислуга на прямую наводку. Причем пушки были повернуты стволами прямо на лощину, будто артиллеристы норовили стрелять в полковника и плетущихся за ним штабных офицеров и солдат. «Уж не собираются ли они расквитаться со своим начальником?» – подумал фельдфебель Вилли. Но это было напрасное опасение. Полковник подошел к одному орудию, даже потрогал ствол с облезлой белой краской и обратился к командиру орудия, ставшему во фронт:

– Какими снарядами заряжена?

– Осколочными.

– Бронебойно–зажигательными замените.

– Они давно кончились, господин полковник.

– Пойдут вон оттуда, с высоты, танки. Бейте по ним в упор. Не пропускать! А вы, – обратился он к двум высунувшимся из окопа солдатам–пехотинцам, – жгите танки бутылками с бензином. Отдан приказ по армии: каждый, кто подобьет русский танк в ближнем бою, будет эвакуирован в тыл. Лично от себя обещаю: в самолет и без посадки. – И полковник зашагал дальше по лощине. Отойдя с полкилометра от орудий, он подозвал к себе связиста с радиостанцией на спине, велел соединить его с батальоном, ведшим бой. Радист вызывал, но радиостанция только трещала, будто набитая горящими головешками. Наконец он чертыхнулся, сказав, что не отвечают. Настойчиво и упорно начал домогаться связи с соседями – не отвечали и они. Неожиданно ворвался чей–то голос и – с места в карьер – перешел на ругань:

– Вы почему не отзываетесь, полковник? Где пропадаете?

– Господин генерал, нахожусь в районе балки. Перемещаюсь со штабом…

– Я вам перемещусь! Кто вам позволил? Что за самоуправство! Позиции в районе Кузьмичи прорваны, русские раскололи фронт, а вы… Полковник великой германской армии, а прячетесь в кусты. Позорно покинули поле боя и бежите! Приказываю вам именем фюрера стоять на месте!

– Так точно, стоять на месте! Хайль Гитлер! – прогорланил полковник и, задыхаясь на морозном ветру, начал отдавать распоряжения снести вещи в укрытие, а взводу обёр–лейтенанта Вернера занять боевые позиции позади орудий.

Долго, однако, продержаться не удалось. На высоте появились танки; ходко двигаясь, они поворачивали стволы то вправо, то влево, ища жертву, и наконец, видимо, заметили орудия, хлынули в лощину. Залегшие было солдаты повставали и кинулись бежать врассыпную.

– Вещи… Вещи захватите! – крикнул им полковник, но никто не послушался. Денщик успел подхватить тяжелый кожаный чемодан и, взвалив его на плечо, поволок вдоль старой траншеи, озираясь из–под чемодана потными глазами на полковника, который бежал впереди трусцой и согнувшись.

Обер–лейтенант Вернер растерял бы свой взвод, если бы солдаты знали, где укрыться и куда бежать поодиночке, но они этого не знали и поэтому, несмотря на опасность, на катящийся позади танковый гул, держались, как слепые за поводырем, вслед командиру.

– Обер… Господин обер–лейтенант! У меня живот схватило, – задыхаясь, пожаловался один.

– Какого хрена так удираем! Не угнаться. Кто желает эвакуироваться, жгите танки. Остановитесь! – кричал другой, хотя сам мчался, не давая себя обогнать.

– Сам попробуй, подомнут и… – ныл третий.

Но каждый, подгоняемый страхом, бежал. Никто не хотел отстать. А куда бежать, где это спасение и есть ли оно вообще? Сзади гремят танки, того и гляди настигнут. Со стороны передовых позиций тоже доносится шум боя. Что–то творится и на пути, километрах в семи; оттуда накатывается гул канонады. Из–за горы появились самолеты. Чьи? Конечно, русские. Немецкие уже не залетают сюда. Для них нет погоды. А вот русские летят. Летят совсем низко, прямо по изложинам балки. Говорят, эти самолеты фанерные, а не управиться с ними, и бьют так, что перепонки лопаются. И никакой от них защиты – летают и ночью, и в метель. Черная смерть!

Завидев огромную воронку, ранее вырытую тяжелой бомбой, все набиваются туда и лежат, стиснув друг друга, как сельди в бочке.

Мир стал тесен. Для них, для немцев. Думая об этом, фельдфебель Вилли злорадно усмехнулся: «А обещали пространство. Кричали, планета будет лежать у ног фюрера».

– Бомба! Капут! – вдруг закричал кто–то голосом отчаяния, и все разом посунулись головами вниз, ожидая самого худшего.

Но судьба сжалилась над ними. Бомба грохнула метрах в двадцати, качнув воздух. Прожужжали осколки. Один шлепнулся в ямину. Обер–лейтенант вздернул зад: осколок пришелся явно не к месту. И едва удалились стрекочущие, совсем как жатки, но злые самолеты, оберлейтенант встал, ощупал себя.

– Вилли, глянь, что у меня там? – пожаловался Вернер, поворачиваясь к фельдфебелю спиною.

Вилли всплеснул руками:

– Бедный Рудольф, как неудобно вас ранило!

– Перевяжи.

– Не сумею, – отказался Вилли. – Да и как ее, задницу–то, перевяжешь? Хотя и русский танк не подбили, а придется в самый Берлин вас эвакуировать.

Обер–лейтенант скривил лицо, сделав подобие улыбки. Потрогал рукою штанину на порванном месте, глянул на ладонь – крови нет. Огорчился.

Они пошли дальше. Брели час–другой, грохот боя, кажется, переместился: лишь где–то далеко, в самом городе, еще скрежетало и грохало.

Недолгий зимний день свернулся. Сумерки застали солдат в продуваемой ветрами степи. Мела поземка. Вымотались до предела, и, как только остановились у развалин какого–то селения, Вернер попросил фельдфебеля поискать сносное место для ночлега. Вилли безропотно пошел, а про себя подумал: «Сносное захотел. Сами все разрушили, а теперь теплое местечко ищем. Скулим, как псы в подворотне».

Вернулся он затемно.

– Ничего подходящего, – доложил Вилли. – Правда, обнаружил глиняную хибарку… Но ее оккупировала какая–то тыловая команда.

– Очистить! – приказал обер–лейтенант, – Солдату переднего края дается предпочтение. Так заведено в немецкой армии, тебе это должно быть известно, Вилли! – сказал он с укором.

– Порядки в определенных случаях рушатся, – ответил Вилли и усмехнулся.

– Прекрати! Иначе я тебе голову сверну! – Вернер побагровел. Он подступил к Вилли с кулаками, но не ударил. «Не время. А то бы я пристукнул его и – не пикнул», – подумал Вернер и заставил себя успокоиться, обратился снисходительно: – Веди да язык за зубами попридерживай.

В глинобитном домишке, у костра, разведенного посреди пола, сидел тучный, с одутловатым лицом офицер, поворачивая над огнем ладони. Вернер собирался сразу вступить с ним в перепалку, чтобы выгнать команду на снег, но увидел на его мундире знаки различия капитана и осекся.

– Чего это вы, обер–лейтенант, по ночам блуждаете? Уж не ловите ли зайцев, чтобы пустоты в желудке заполнить! – небрежно проговорил капитан.

– Некоторые сейчас бы довольствовались и кошками, – колкостью ответил Вернер. – А мы хотим обогреться, потом… – Он замялся, не зная, что же будет потом.

– Садись, грейся, – сказал капитан. – Мы тоже к утру починим бронетранспортер и будем пробиваться.

– Куда? – удивился Вернер.

– На соединение с фельдмаршалом Манштейном, – запросто ответил капитан. – Его группа идет, чтобы вызволить нас. – В его словах звучала такая уверенность, что обер–лейтенант поколебался: «А может, и вправду? Недаром кругом канонада гремела».

– Вы сводку за последнюю неделю не слышали? – спросил капитан. – А то мы латаем тут машины, и недосуг узнать, что на фронтах делается, в Германии… Говорят, Англосаксы налетают.

– Сводку я не слышал, – уклончиво ответил Вернер, настроение у него опять упало. «Этот капитан, наверное, проснется, когда война кончится. Ни черта не знает».

– Не только налетают, страну бомбами потрошат, – не утерпел вставить Вилли.

– Пойдемте, ребята, латать, с рассвета двинем! – Капитан встал, запахнул полы шинели, надел рукавицы и повел за собой молчаливо–покорных ремонтников.

В хибарке остались только солдаты взвода Вернера. Костер догорал. Увидев деревянный ящик из–под снарядов, на котором сидел капитан, фельдфебель Вилли начал ломать его и бережливо класть по одной щепке в жар. Пламя опять запрыгало. Вилли, как только подсел к огню, почувствовал, как приятно защемило пальцы, потом рукам стало невтерпеж – заныли суставы.

Солдаты принялись за еду. Вынимали из ранцев конину, она была мороженая, холодноватая и почему–то пахла подснежниками. Каждый украдкой отрезал маленький кусочек, натыкал на шомпол и совал в огонь. Мясо шипело. Ели оглядываясь и пряча недожаренные куски в ладонях. Обжигались, облизывали пальцы и восклицали:

– Зеер гут!

Фельдфебель Вилли и тут нашелся. Он принес ком снега, чтобы натаять его в котелке.

– Чай будет – во! Эх, заварки нет. Может, у кого конский волос есть? Жженый пойдет за милую душу!

– С себя сбрей. Бородой оброс, как дикарь! – ответил шуткой обер–лейтенант.

Вошел один из ремонтников. Проталкиваясь к огню, он выставил впереди себя красные с мороза руки, потом принюхался, чихнул от запаха жаркого. К горлу подступила обильная слюна.

– Как насчет еды? Поделитесь…

– Проваливай, тут тебе не казино!

– Давайте скорее есть, а то набегут, как овцы, и подчистят!

Голоса сыпались отовсюду на примолкшего чужого солдата. Обескураженный солдат повернулся, начал пятиться к двери, и только сейчас увидели, что шея у него длинная и тонкая, притронуться к голове – отпадет.

Вилли вдруг пришла на ум ужасная мысль, что вот так поступают с голодными, бездомными дворняжками. Когда хозяйка выбросит в мусорный ящик остатки еды, они, скаля зубы, набрасываются отовсюду. Если одному псу перепадет кость, на него налетают другие. И только потом видят: кость остается лежать, никому не нужной. Может, не сегодня–завтра нечто подобное случится вот с ними, солдатами взвода. Они пока прячут конину в ладонях, едят украдкой, но завтра ее не будет. Завтра съедят остатки. А потом… Что же будет потом? Вилли подбросил в костер последнюю щепку, огонь потухал. И ему подумалось, что с этой последней щепкой затухает и его жизнь, а с нею кончались и все ужасы, которые он перенес, и война, и его личная судьба – все рухнет и ничто уже не воскреснет.