Текст книги "Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

пришлось отдать и жизнь и землю!. Кто засвидетельствует

происшествие? Саймон Гловер. ты слывешь честным и

осторожным человеком – берешь ты на свою совесть удо-

стоверить, что обвинение отвечает истине?

– Милорд, – заговорил Саймон, – право же, я неохотно

выступаю с жалобой по такому важному делу. Никто не

потерпел ущерба, кроме самих нарушителей мира. Ведь

только тот, кто имеет большую класть, мог отважиться на

столь дерзкое беззаконие, и не хотел бы я, чтоб из-за меня

мой родной город оказался вовлечен в ссору с могущест-

венным и знатным человеком. Но мне дали понять, что,

если я воздержусь от жалобы, я тем самым допущу подоз-

рение, будто моя дочь сама ждала ночного гостя, а это

сущая ложь. Поэтому, милорд, я расскажу вашей милости

все, что я знаю о происшедшем, и дальнейшее предоставлю

на ваше мудрое усмотрение.

И он рассказал о нападении подробно и точно – все, как

он видел.

Сэр Патрик Чартерис выслушал старого перчаточника

очень внимательно, и его, казалось, особенно поразило, что

захваченному в плен участнику нападения удалось бежать.

– Странно, – сказал рыцарь, – если он уже попался вам в

руки, как вы дали ему уйти? Вы его хорошо разглядели?

Могли бы вы его узнать?

– Я его видел лишь при свете фонаря, милорд мэр. А как

я его упустил? Так я же был с ним один на один, – сказал

Гловер, – а я стар. Все же я бы его не выпустил, не закричи

в тот миг наверху моя дочь, а когда я вернулся из ее ком-

наты, пленник уже сбежал через сад.

– А теперь, оружейник, – молвил сэр Патрик, – рас-

скажи нам как правдивый человек и как добрый боец, что

ты знаешь об этом деле.

Генри Гоу в свойственном ему решительном стиле дал

короткий, но ясный отчет о случившемся.

Следующим попросили рассказать почтенного Прауд-

фьюта. Шапочник напустил на себя самый важный вид и

начал:

– Касаясь ужасного и поразительного происшествия,

возмутившего покой нашего города, я, правда, не могу

сказать, как Генри Гоу, что видел все с самого начала. Но

никак нельзя отрицать, что развязка проходила почти вся

на моих глазах и, в частности, что я добыл самую сущест-

венную улику для осуждения негодяев.

– Что же именно, почтенный? – сказал сэр Патрик

Чартерис. – Не размазывай и не бахвалься, попусту время

не трать. Какая улика?

– В этой сумке я принес вашей милости кое-что, ос-

тавленное на поле битвы одним из негодяев, – сказал ко-

ротышка. – Этот трофей, сознаюсь по чести и правде, до-

быт мною не мечом в бою, но пусть отдадут мне должное:

это я сберег его с таким присутствием духа, какое редко

проявляет человек, когда кругом пылают факелы и слышен

звон мечей. Я сберег улику, и вот она здесь.

С этими словами он извлек из упомянутой нами охот-

ничьей сумки окоченелую руку, которая была найдена на

месте схватки.

– Да, шапочник, – сказал мэр, – я признаю, у тебя дос-

тало мужества подобрать руку негодяя после того, как ее

отрубили от тела… Но что еще ты ищешь так хлопотливо в

своей сумке?

– Тут должно лежать… тут было… кольцо, милорд,

которое негодяй носил на пальце. Боюсь, я по рассеянности

забыл его дома – я снимал его, чтобы показать жене, по-

тому что она не стала бы смотреть на мертвую руку – ведь

женщинам такое зрелище не по нутру. Но я думал, что

снова надел кольцо на палец. Между тем оно, как я пони-

маю, осталось дома. Я съезжу за ним, а Генри Смит пускай

скачет со мною.

– Мы все поскачем с тобой, – сказал сэр Патрик Чар-

терис, – так как я и сам еду в город. Видите, честные гра-

ждане и добрые обыватели Перта, вы могли считать, что я

тяжел на подъем там, где дело идет о пустячных жалобах и

мелких нарушениях ваших привилегий – например, когда

кто-то стреляет вашу дичь или когда слуги баронов гоняют

мяч на улицах и тому подобное, – но, клянусь душой То-

маса Лонгвиля, в важном деле Патрик Чартерис не станет

мешкать! Эта рука, – продолжал он, подняв ее, – принад-

лежала человеку, не знавшему тяжелой работы. Мы при-

строим ее так, что каждый увидит ее, станет известно, кто

владелец, и, если в его товарищах по кутежу сохранилась

хоть искра чести… Вот что, Джерард, отбери мне с десяток

надежных молодцов и вели им живо седлать коней, надеть

латы, взять копья… А вам скажу, соседи: если теперь

возникнет ссора, что вполне возможно, мы должны под-

держать друг друга. Если мой несчастный дом подверг-

нется нападению, сколько человек вы приведете мне на

подмогу?

Горожане поглядели на Генри Гоу, на которого при-

выкли полагаться всякий раз, когда обсуждались дела та-

кого рода.

– Я поручусь, – сказал он, – что общинный колокол не

прозвонит и десяти минут, как соберется не менее пяти-

десяти добровольцев, и не менее тысячи – в течение часа.

– Отлично, – сказал доблестный мэр. – Я же, если будет

нужда, приду на помощь Славному Городу со всеми моими

людьми. А теперь, друзья, на коней!

ГЛАВА IX

И возложили ж на меня задачу!

Теперь не знаю сам, как сбуду с рук…

А кто поверит?

Ричард II

На святого Валентина, в первом часу дня, настоятель

доминиканского монастыря исполнял свою обязанность

исповедника некоей высокой особы. Это был осанистый

старик с ярким, здоровым румянцем на щеках и почтенной

белой бородой, ложившейся на грудь. Широкий лоб и го-

лубые глаза, большие и ясные, выражали достоинство че-

ловека, привыкшего принимать добровольно воздаваемые

почести, а не требовать их там, где ему в них отказывают.

Доброе выражение лица говорило о том чрезмерном бла-

годушии, которое граничит с безответной простотой или

слабостью духа: казалось, этот человек не способен ни

сломить сопротивление, ни дать, где надо, отпор. На седых

кудрях поверх синей повязки лежал небольшой золотой

венчик, или корона. Червонного золота четки, крупные и

яркие, были довольно грубой работы, но зато каждую бу-

сину украшала шотландская жемчужина необычайного

размера и редкостной красоты. Других драгоценностей на

кающемся не было, а его одеяние составляло длинное ма-

линового цвета шелковое платье, перехваченное малино-

вым же кушаком. Получив отпущение, он тяжело поднялся

с вышитой подушки, на которой стоял коленопреклонен-

ный во время исповеди, и, опираясь на палку слоновой

кости, двинулся, неуклюже хромая, с мучительной болью,

к пышному креслу под балдахином, нарочно поставлен-

ному для него у очага в высокой и просторной испове-

дальне.

Это был Роберт, третий король этого имени на шот-

ландском престоле и второй – из злосчастной династии

Стюартов. Он обладал немалыми достоинствами и неко-

торыми дарованиями, но разделял несчастье, выпавшее на

долю многих в его обреченном роду: его добродетели не

отвечали той роли, которую суждено ему было исполнять.

Буйному народу, каким были тогда шотландцы, требовался

король воинственного нрава, быстрый и деятельный,

щедрый в награде за услуги, строгий в каре за вину, король,

который своим поведением внушал бы не только любовь,

но и страх. Достоинства Роберта III были как раз обратного

свойства. В молодые годы он, правда, принимал участие в

боях, но, хотя он и не покрыл себя позором, все же никогда

не проявлял рыцарской любви к битвам и опасностям или

жадного стремления отличиться подвигами, каких тот век

ожидал от каждого, кто гордился высоким рождением и

мог по праву притязать на власть.

Впрочем, ему рано пришлось отказаться от военного

поприща. Однажды в сутолоке турнира юного графа Кэр-

рика (такой титул носил он в ту пору) ударил копытом конь

сэра Джеймса Дугласа Далкита*, после чего граф остался

на всю жизнь хромым и лишился возможности принимать

участие в битвах или в турнирах и воинских играх, пред-

ставлявших собою их подобие. Поскольку Роберт никогда

не питал особой склонности к ратным трудам, он, может

быть, не так уж горевал об увечье, навсегда оторвавшем его

от них и от всего, что их напоминало. Но несчастье – или,

вернее, его последствия – принизило его в глазах жестокой

знати и воинственного народа. Он вынужден был возлагать

свои главные дела то на одного, то на другого члена коро-

левской семьи, неизменно облекая своего заместителя

всеми полномочиями, а иногда и званием наместника.

Отцовская любовь склонила бы его прибегнуть за помо-

щью к старшему сыну – молодому человеку, умному и

даровитому, которого он сделал герцогом Ротсеем 28 ,

стремясь придать ему достоинство первого лица в госу-

дарстве после короля. Но у юного принца была слишком

взбалмошная голова, а рука слишком слаба, чтобы с по-

добающим достоинством держать врученный ему скипетр.

Герцог Ротсей, как ни любил власть, больше всего был

28 Этот титул и титул герцога Олбени, полученный братом короля, явились первыми

примерами присвоения герцогского звания в Шотландии. Бьюкэнан упоминает об этом

новшестве в таких выражениях, которые показывают, что даже он разделял общее пре-

дубеждение, с каким шотландцы и в более поздние времена смотрели на это звание. Да и

в самом деле, оно почти во всех случаях оказывалось связанным с тяжелыми несчастьями

и нередко с кровавыми преступлениями.

предан погоне за удовольствиями, и двор тревожили, а

страну возмущали бесчисленные мимолетные любовные

связи и буйные кутежи, которые позволял себе тот, кто

должен был подавать пример благопристойности и доб-

ронравия всему юношеству королевства.

Своеволие и распущенность герцога Ротсея тем более

осуждались в народе, что он был женат, но, с другой сто-

роны, кое-кто из тех, кого подчинили своему обаянию его

молодость, изящество, его веселый, добрый нрав, держа-

лись того мнения, что именно обстоятельства женитьбы

оправдывали его беспутство. Эти люди указывали, что брак

был заключен исключительно по воле герцога Олбени,

дяди молодого принца, чьими советами всецело руково-

дился в ту пору немощный и робкий король. Поговаривали

притом, что герцог Олбени всячески норовил использовать

свое влияние на брата своего и государя во вред интересам

и видам молодого наследника. Происками Олбени рука и

сердце наследника были, можно сказать, проданы с торгов:

знать широко известили, что тот из князей Шотландии, кто

даст за дочерью самое большое приданое, тем самым воз-

ведет ее на ложе герцога Ротсея.

В последовавшем соревновании предпочтение перед

прочими искателями было отдано Джорджу, графу Дан-

бара и Марча*, владевшему (где лично, а где через васса-

лов) значительной частью земель на восточной границе

королевства, и его дочь, при обоюдном согласии юной

четы, была помолвлена с герцогом Ротсеем.

Но пришлось посчитаться еще и с третьей стороной – и

то был не кто иной, как могущественный Арчибалд, граф

Дуглас, грозный и обширностью своих владений, и бес-

численными своими привилегиями, и судейской властью,

которой он был облечен, и личными своими качествами –

умом и отвагой в сочетании с неукротимой гордостью и

мстительностью, необычной даже для феодальной поры.

Дуглас к тому же состоял в близком родстве с королевским

домом – он был женат на старшей дочери царствующего

государя.

Едва свершилась помолвка герцога Ротсея с дочерью

графа Марча, Дуглас – как если бы он лишь для того и

держался до сих пор в стороне, чтобы затем показать, что

сделка не может быть заключена ни с кем, кроме него, –

выступил на арену и сорвал договор. Он назначил своей

дочери Марджори* еще большее приданое, чем предложил

за своею граф Марч, герцог Олбени, толкаемый жадностью

и страхом перед Дугласом, пустил в ход все свое влияние

на робкого государя, и тот в конце концов по настоянию

брата расторг контракт с графом Марчем и женил сына на

Марджори Дуглас, женщине, которая была противна

юному Ротсею. Графу Марчу не принесли никаких изви-

нений – указали только, что обручение наследного принца

с его дочерью Элизабет Данбар еще не одобрено парла-

ментом, а пока такая ратификация не имела места, договор

нельзя считать вступившим в силу. Марча глубоко оскор-

била обида, нанесенная ему и его дочери, и он, как все

понимали, жаждал отомстить, что было для него вполне

возможно, поскольку он держал в своих руках ключ от

английской границы.

А герцог Ротсей, возмущенный тем, что его сердечная

склонность принесена в жертву политической интриге,

выражал недовольство по-своему, откровенно пренебрегая

женой, выказывая презрение могущественному и грозному

тестю, недостаточно склоняясь пред волей короля и вовсе

не считаясь с увещаниями дяди, герцога Олбени, в котором

видел своего заклятого врага.

Среди этих семейных раздоров, которые проникали

даже в королевский совет и сказывались на управлении

страной, всюду внося нерешительность и разногласие,

слабовольный государь некоторое время находил опору в

своей жене, королеве Аннабелле*, дочери знатного дома

Драммондов. Одаренная проницательным умом и твердо-

стью духа, она оказывала сдерживающее влияние на своего

легкомысленного сына, который ее уважал, и во многих

случаях умела заставить колеблющегося короля стойко

держаться принятых решений. Но после ее смерти нера-

зумный монарх и вовсе уподобился кораблю, сорвавше-

муся с якорей и мятущемуся по волнам во власти против-

ных течений. Если судить отвлеченно, можно было бы

сказать, что Роберт нежно любил сына, глубоко почитал

своего брата Олбени за твердый характер, которого так

недоставало ему самому, трепетал в безотчетном страхе

перед Дугласом и не слишком полагался на верность

храброго, но непостоянного графа Марча. Однако его

чувства к этим разным лицам, сталкиваясь между собой,

оказывались так запутаны и осложнены, что временами как

будто обращались в собственную противоположность, и в

зависимости от того, кто последним подчинил себе его

слабую волю, король превращался из снисходительного

отца – в строгого и жестокого, из доверчивого брата – в

подозрительного, из милостивого и щедрого государя – в

жадного, беззаконного угнетателя. Его нестойкий дух,

подобно хамелеону, принимал окраску души того человека,

на чей сильный характер король в этот час положился, ища

совета и помощи. И когда он отметал советы кого-либо из

членов своей семьи и передавал руководство другому, это

сопровождалось обычно крутой переменой во всех меро-

приятиях, что бросало тень на доброе имя короля и под-

рывало безопасность государства.

Неудивительно, что католическое духовенство приоб-

рело влияние на человека, столь доброго в своих намере-

ниях, но столь шаткого в решениях. Роберту не давало

покоя не только вполне закономерное сожаление об

ошибках, действительно им совершенных, но и тот мучи-

тельный страх перед будущими прегрешениями, которому

бывает подвержен суеверный и робкий ум. А потому едва

ли нужно добавлять, что церковники всевозможных толков

приобрели немалое влияние на бесхарактерного государя –

хотя, сказать по правде, этого влияния в ту пору не мог

избежать ни один человек, как бы твердо и решительно ни

шел он к своей цели в делах мирских. Но кончим на этом

наше длинное отступление, без которого, пожалуй, было

бы не очень понятно то, что мы собираемся здесь расска-

зать.

Король тяжело и неуклюже подошел к мягкому креслу

под пышным балдахином и опустился в него с тем насла-

ждением, какое испытывает склонный к лени человек по-

сле того, как долгое время был принужден сохранять одну

неизменную позу. Когда он сел, его старческое лицо, бла-

городное и доброе, выражало благоволение. Настоятель не

позволил себе сесть в присутствии короля и стоял перед его

креслом, пряча под покровом глубокой почтительности

присущую ему надменную осанку. Ему было уже под

пятьдесят, но в его темных от природы кудрях вы не при-

метили бы ни одного седого волоса. Резкие черты лица и

проницательный взгляд свидетельствовали о тех дарова-

ниях, благодаря которым почтенный монах достиг высо-

кого положения в общине, ныне им возглавляемой, и, до-

бавим, в королевском совете, где ему нередко случалось их

применять. Воспитание и обычай учили его всегда и во

всем иметь в виду в первую очередь расширение власти и

богатства церкви, и, а также искоренение ереси, и в

стремлении к этим двум целям он широко пользовался

всеми средствами, какие ему доставлял его сан. Но свою

религию он чтил с глубокой искренностью веры и с той

высокой нравственностью, которая руководила им в по-

вседневных делах. Недостатки приора Ансельма, вовле-

кавшие его не раз в тяжелые ошибки, а иногда и в жестокое

дело, принадлежали скорее его веку и сословию – его

добродетели были свойственны лично ему.

– Когда все будет завершено, – сказал король, – и моя

дарственная грамота закрепит за вашим монастырем пе-

речисленные земли, как вы полагаете, отец, заслужу ли я

тогда милость нашей святой матери церкви и вправе ли

буду назваться ее смиренным сыном?

– Несомненно, мой сеньор, – отвечал настоятель. – Я

молю бога, чтобы все дети церкви под воздействием та-

инства исповеди приходили к столь глубокому осознанию

своих ошибок и столь горячему стремлению их искупить!

Но эти слова утешения, государь, я говорю не Роберту,

королю Шотландии, а только смиренно пришедшему ко

мне с покаянием Роберту Стюарту Кэррику.

– Вы удивляете меня, отец, – возразил король. – Мою

совесть мало тяготит что-либо из того, что я свершаю по

королевской своей обязанности, так как в этих случаях я

следую не столько собственному мнению, сколько указа-

ниям моих мудрейших советников.

– В этом-то и заключается опасность, государь, – от-

ветил настоятель. – Святой отец узнает в вашей светлости –

в каждом вашем помысле, слове, деянии – послушного

вассала святой церкви. Но бывают дурные советники, ко-

торые внемлют своим порочным сердцам, злоупотребляют

добротой и податливостью короля и под видом служения

его преходящему благу предпринимают дела, грозящие

ему погибелью в жизни вечной.

Король Роберт выпрямился в своем кресле и принял

властную осанку, обычно чуждую ему, хоть она ему так

подобала.

– Приор Ансельм, – сказал он, – если в моем поведении

– действовал ли я как король или как частный человек,

Роберт Стюарт Кэррик, – вам открылось нечто, что могло

вызвать такое суровое осуждение, какое мне послышалось

в ваших словах, то ваш долг – высказаться прямо, и я вам

это приказываю.

– Повинуюсь, мой государь, – ответил настоятель с

поклоном. Потом он выпрямился и с достоинством своего

высокого сана сказал: – Выслушай от меня слова нашего

святейшего отца, наместника святого Петра, кому пере-

даны ключи царствия небесного, дабы налагал он узы и

разрешал их: «Почему, о Роберт Шотландский, на епи-

скопский престол святого Андрея ты не принял Генри

Уордло*, которого папа приказал возвести на этот престол?

Почему твои уста изъявляют готовность послушно слу-

жить церкви, тогда как дела твои вещают о порочности и

непокорности твоей души? Послушание угодней небу, чем

пожертвования!»

– Сэр приор, – сказал король, переходя на тон, более

подобающий его высокому званию, – мы можем и не от-

вечать вам, поскольку вы затронули предмет, касающийся

нас и благосостояния нашего королевства, но не частной

нашей совести.

– Увы! – сказал настоятель. – А чьей совести будет он

касаться в день Страшного суда? Кто из твоих знатных

лордов или богатых горожан станет тогда между своим

королем и карой, которую король навлек на себя, следуя

мирским расчетам при разрешении церковных дел? Знай,

могущественный государь: если даже все рыцари твоего

королевства оградят тебя щитами от разящей молнии, они

будут испепелены, истлеют, как пергамент перед пламенем

горна.

– Добрый отец настоятель, – сказал король, чья бояз-

ливая мысль редко когда могла не подчиниться воздейст-

вию такого рода речей, – вы, право же, чрезмерно сурово

судите об этом деле. Прием примаса*, к несчастью,

встретил сопротивление во время моей последней болезни,

пока Шотландией управлял от моего имени граф Дуглас,

мой наместник. А потому не ставьте мне в укор то, что

свершилось, когда я, неспособный вести дела королевства,

был вынужден передать свою власть другому.

– Вашему подданному, государь, вы сказали доста-

точно, – возразил настоятель. – Но если недоразумение

возникло, когда вас замещал граф Дуглас, легат его свя-

тейшества вправе спросить, почему оно не было немед-

ленно улажено, как только король снова взял в свои цар-

ственные руки бразды правления? Черный Дуглас властен

сделать многое – и, наверно, больше того, что король мо-

жет дозволить кому-либо из своих подданных. Но граф не

властен стать между королем и его совестью, не властен

снять с вас ваш долг перед святою церковью, который на

вас возлагает королевский сан.

– Отец, – сказал в нетерпении Роберт, – вы слишком

настойчивы, вам бы следовало хоть повременить, пока мы

обсудим вопрос и найдем решение. Подобные несогласия

не раз происходили в царствование наших предшествен-

ников, и наш высокий предок, король Давид Святой*, ни-

когда не отступал от своих королевских привилегий, не

попытавшись сперва отстоять их, хоть это и вовлекало его

в споры с самим святейшим отцом.

– В этом великий и добрый король не был ни свят, ни

богоугоден, – возразил настоятель, – и потому он принял

поражение и позор от своих врагов, когда поднял меч

против знамен святого Петра, и святого Павла, и святого

Иоанна Беверлея в войне, называемой по сию пору Войной

за хоругвь. Блажен он, что, подобно тезке своему, сыну

Иессии, претерпел кару на земле и его грех не возопил

против него в грозный день божьего суда.

– Хорошо, добрый настоятель… хорошо… сейчас до-

вольно об этом. С божьего соизволения святому престолу

не придется жаловаться на меня. Пречистая мне свиде-

тельницей, я и ради короны, которою венчан, не взял бы на

душу свою нанести ущерб нашей матери церкви. Мы все-

гда опасались, что граф Дуглас в чрезмерной привержен-

ности славе и бренным благам жизни преходящей не за-

ботится, как должно, о спасении своей души,

– Совсем недавно, – сказал настоятель, – он со свитой в

тысячу своих придворных и слуг самочинно стал на постой

в монастыре Аберброток, и теперь аббат вынужден дос-

тавлять ему все необходимое для его людей и лошадей.

Граф это называет гостеприимством, в котором ему не

должна отказывать обитель, основанная в значительной

мере на даяния его предков. Но, право же, монастырь

предпочел бы возвратить Дугласу его земли, чем подвер-

гаться таким поборам: это же чистое вымогательство, ка-

кого можно ждать от нищих удальцов из горных кланов, но

не от барона из христианской страны.

– Черные Дугласы, – сказал со вздохом король, – это

такое племя, которому не скажешь «нет». Но, отец на-

стоятель, я, может быть, и сам становлюсь похож на по-

добного вымогателя? Я загостился у вас, а содержать мою

свиту изо дня в день, хоть она и не столь велика, как у

Дугласа, для вас достаточно обременительно, и, хотя мы

установили порядок высылать вперед поставщиков, чтобы

по возможности облегчить вам расходы, все же мы вас

тяготим, не пора ли нам удалиться?

– Нет, нет, упаси пречистая! – воскликнул настоятель,

который был честолюбив, но никак не скуп и, напротив

того, славился щедростью и широтой. – Неужели домини-

канский монастырь не может оказать своему государю то

гостеприимство, с каким обитель открывает свои двери

перед каждым странником любого сословия, готовым

принять хлеб-соль из рук смиренных слуг нашего патрона?

Нет, мой царственный сеньор! Явитесь со свитою в десять

раз большей, чем ныне, и ей не будет отказано в горстке

зерна, в охапке соломы, в ломте хлеба или толике пищи,

покуда ими не оскудел монастырь. Одно дело употреблять

доходы церкви, несоизмеримо превышающие нужды и

потребности монахов, на приличный и достойный прием

вашего королевского величества, и совсем другое – если у

нас их вырывают грубые насильники, которые в своей

безграничной жадности грабят сколько могут.

– Отлично, мой добрый приор, – сказал король. – Те-

перь, чтоб отвлечь наши мысли от государственных дел, не

доложит ли нам ваше преподобие, как добрые граждане

Перта встретили Валентинов день? Надеюсь, галантно,

весело и мирно?

– Галантно ли? В подобных вещах, мой государь, я мало

знаю толку. А вот мирно ли, об этом я могу рассказать.

Нынче перед рассветом три-четыре человека, из них двое

жестоко изувеченных, явились к нам просить убежища у

алтаря: их настигали обыватели в штанах и рубахах, с ду-

бинками, мечами, алебардами и бердышами в руках и

грозили один другого громче забить их насмерть. Они не

угомонились и тогда, когда наш привратник, несший ноч-

ную стражу, объявил им, что те, за кем они гонятся, ук-

рылись в галилее29 церкви. Нет, они еще довольно долго не

переставали орать и колотить в заднюю дверь, требуя, чтоб

им выдали людей, нанесших им обиду. Я боялся, что их

грубые крики нарушат покой вашего величества и поразят

29 Галилеей называется часовенка при католическом соборе, куда получают от-

лученные, хотя в самый храм им заходить не разрешается Преступники, требующие

священного убежища, имели обыкновение – по понятным причинам – укрыться именно в

этой части здания.

вас неожиданностью.

– Нарушить мой покой они могли бы, – сказал король, –

но как может шум насилия показаться неожиданным? Увы,

преподобный отец, в Шотландии есть одно лишь место,

куда не доносятся вопли жертв и угрозы гонителей, – мо-

гила!

Настоятель хранил почтительное молчание, соболезнуя

монарху, чье мягкосердечие так плохо соответствовало

быту и нравам его народа.

– Что же сталось с укрывшимися? – спросил Роберт,

выждав с минуту.

– Мы, ваше величество, – отвечал настоятель, – разу-

меется, выпустили их, как они того пожелали, до рассвета,

– сперва мы послали проверить, не устроил ли неприятель

на них засаду где-нибудь по соседству, а затем они мирно

пошли своим путем.

– Вам неизвестно, – спросил король, – кто они такие и

по какой причине укрылись у вас?

– Причиной, – сказал настоятель, – явилась ссора с го-

рожанами, но как она произошла, нам неизвестно. Таков

обычай нашего дома – предоставлять на сутки нерушимое

укрытие в святилище святого Доминика, не задавая ника-

ких вопросов несчастным, которые просят здесь помощи.

Если они хотят остаться на более длительный срок, они

должны представить на суд монастыря причину, по кото-

рой ищут священного убежища. И, слава нашему святому

патрону, благодаря этой временной защите удалось уйти от

тяжелой руки закона многим из тех, кого мы сами, если бы

знали, в чем их преступление, почли бы своим долгом

выдать преследователям.

При таком объяснении монарху смутно подумалось,

что право священного убежища, осуществляемое так не-

преложно, должно чинить в его королевстве серьезную

помеху правосудию. Но он отогнал этот помысел как

наущение сатаны и не позволил себе проронить ни единого

слова, которое выдало бы церковнику, что в его сердце

затаилось хоть на миг такое нечестивое сомнение, напро-

тив того, он поспешил перейти к другому предмету.

– Тень на солнечных часах, – сказал он, – неустанно

движется. Ваше сообщение сильно меня огорчило, но я

полагаю, лорды моего совета уже навели порядок, разо-

бравшись, кто прав, кто виноват в этой злополучной драке.

В недобрый час возложила на меня судьба править наро-

дом, среди которого, кажется мне, есть только один чело-

век, желающий мира и покоя, – я сам!

– Церковь всегда желает мира и покоя, – добавил на-

стоятель, не допуская, чтобы король позволил себе в уг-

нетенном состоянии духа высказать такое суждение, не

сделав почтительной оговорки в пользу церкви.

– Таковою была и наша мысль, – сказал Роберт. – Но,

отец настоятель, вы не можете не согласиться, что церковь,

ведя нещадную борьбу за свою благородную цель, упо-

добляется той хозяйке-хлопотунье, которая вздымает об-

лака пыли, думая, что выметает ее.

Настоятель не оставил бы этих слов без ответа, но дверь

в исповедальню отворилась, и дворянин-прислужник до-

ложил о приходе герцога Олбени.

ГЛАВА X

Друг милый, не брани

Веселость той, что лишь вчера грустила,

А завтра снова может загрустить.

Джоанна Бейли*

Герцога Олбени, как и его брата-короля, звали Робер-

том. Король получил при крещении имя Джон, которое

решил сменить, когда короновался, так как суеверие того

времени связало это имя с бедами жизни и царствования

королей Иоанна Английского, Иоанна Французского, Ио-

анна Бэлиола Шотландского. Было решено, что новому

королю, дабы отвести дурное предзнаменование, следует

принять имя Роберт, любезное шотландцам в память Ро-

берта Брюса. Мы упоминаем об этом здесь, чтобы разъяс-

нить, каким образом два брата в одной семье получили при

крещении одно и то же имя, что, разумеется, и в ту пору

было столь же необычно, как и в наши дни.

Олбени, тоже человек в годах, был так же чужд воин-

ственности, как и сам король. Но если он и не отличался

храбростью, у него хватало ума прятать и маскировать

недостаток, который, как только бы о нем заподозрили,

неминуемо обрек на крушение все его честолюбивые за-

мыслы. К тому же у него довольно было гордости, подме-

нявшей в случае нужды отвагу, и довольно самообладания,

чтобы не выдать тайную боязнь. В прочих отношениях это

был искушенный царедворец – спокойный, хладнокровный

и ловкий, который неуклонно преследует намеченную

цель, пусть даже весьма отдаленную, и никогда не упускает

ее из виду, хотя бы временами и казалось, что избранные

им извилистые тропы ведут совсем в другую сторону. На-

ружностью он был схож с королем – те же благородство и

величие отмечали осанку его и черты лица. Но, не в пример

старшему брату, он не страдал никакою немощью, был

энергичен и более легок во всех смыслах этого слова.

Одежда была на нем, как подобало его возрасту и сану,

богатая и тяжелая. Он, как и брат его король, не имел при

себе оружия – только набор ножей в небольшом футляре

висел у пояса на том месте, где полагалось быть если не

мечу, то кинжалу.

Едва герцог показался в дверях, настоятель, отвесив

поклон, почтительно отошел в нишу на другом конце

комнаты, чтобы братья могли свободно вести разговор, не

стесненные присутствием третьего лица. Необходимо

упомянуть, что эту нишу образовало окно, вырубленное с

фасада так называемого дворца – одного из внутренних

монастырских зданий, в котором нередко проживали

шотландские короли, но в другое время его обычно зани-

мал настоятель, иначе говоря – аббат. Окно приходилось

над главным входом в королевские палаты и смотрело на

внутреннюю квадратную площадь монастырского двора,

огражденную справа продольной стеной великолепной

церкви, слева – строением, где над подвалом с погребами

разместились трапезная, капитул и прочие монастырские

покои, совершенно обособленные от покоев, отводимых

королю Роберту и его двору, четвертый ряд строений,

своей нарядной внешней стороной обращенный к восхо-

дящему солнцу, представлял собою просторную

hospitium30 для приема путешественников и паломников и