Текст книги "Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

решите напомнить вам, что ваши легкие шалости влекут за

собою тяжкое зло. Когда бы я потерял эту руку в бою, ища

для Ротсея победы над его могущественными врагами,

утрата нисколько не огорчила бы меня. Но из-за уличной

драки отказаться от шлема и панциря и сменить их на халат

и ночной колпак!.

– Ну вот, опять, сэр Джон! – перебил безрассудный

принц. – Разве это красиво – все время тыкать мне в лицо

изувеченную руку, как призрак Гескхолла швырнул свою

голову в сэра Уильяма Уоллеса*50! Право, ты ведешь себя

более дико, чем сам Фодион, потому что тому Уоллес со

зла снес голову, тогда как я… я охотно приклеил бы на

место твою руку, будь это возможно… Но послушай, так

как это невозможно, я сделаю тебе взамен стальную – какая

была у старого рыцаря Карслоджи: он ею пожимал руки

друзьям, ласкал жену, бросал вызов противникам – словом,

делал все, что можно делать рукою из плоти и крови, за-

щищаясь или нападая… Право же, Джон Рэморни, в нашем

организме немало лишнего. Человек может видеть одним

глазом, слышать одним ухом, трогать одной рукой, обонять

одной ноздрей, и я, например, не возьму в толк, чего ради

нам всего этого дано по два, разве что про запас – на случай

утраты или повреждения.

Сэр Джон Рэморни с глухим стоном отвернулся от

принца.

– Нет, сэр Джон, – сказал Ротсей, – я не шучу. Ты не

50 Намек на эпизод, едва ли не самый поэтический, в поэме Гарри Слепца об Уоллесе

(книга V, стихи 180 – 220).

хуже моего знаешь, правдиво ли сказание о Карслоджи

Стальной Руке, – ведь он твой сосед. В его время это за-

мысловатое приспособление могли сработать только в

Риме, но я с тобой побьюсь об заклад на сто золотых, что,

если дать ее в образец Генри Уинду, наш пертский ору-

жейник соорудит ее подобие так безупречно, как не сде-

лали бы этого все римские кузнецы с благословения всех

кардиналов.

– Я принял бы ваш заклад, милорд, – ответил в раз-

дражении Рэморни, – но сейчас не до глупостей… Вы

уволили меня со службы по приказу вашего дяди?

– По приказу моего отца, – ответил принц.

– Для которого приказы вашего дяди непреложны, –

возразил Рэморни. – Я – опальный слуга, меня вышвыри-

вают, как я теперь могу вышвырнуть за ненадобностью

перчатку с правой руки. Однако, хотя руки я лишился, моя

голова может еще послужить вам. Ваша милость не соиз-

волит ли выслушать от меня слово великой важности?.. Я

утомился и чувствую, что силы мои падают.

– Говори что хочешь, – сказал принц, – твоя потеря

обязывает меня выслушать: твой кровавый обрубок –

скипетр, перед которым я должен склониться. Говори же,

но не злоупотребляй беспредельно своей привилегией.

– Я буду краток как ради вас, так и ради себя самого. Да

мне и не много остается досказать. Дуглас спешно скликает

сейчас своих вассалов. Он намерен набрать именем короля

Роберта тридцать тысяч воинов в пограничной полосе а

затем, возглавив это войско, двинуться с ним в глубь

страны и потребовать, чтобы герцог Ротсей принял – или,

вернее, восстановил – его дочь в правах герцогини. Король

Роберт пойдет на все уступки, лишь бы сохранить мир в

стране… Как поступит герцог?

– Герцог Ротсей любит мир, – сказал принц высоко-

мерно, – но никогда не боялся войны. Прежде чем он снова

примет эту чопорную куклу на свое ложе или сядет с ней за

стол по приказу ее отца, Дугласу нужно будет стать коро-

лем Шотландии

– Пусть так… Но это еще не самая страшная опасность,

тем более что она грозит открытым насилием: ведь Дуглас

не действует втайне.

– Что же еще грозит нам и не дает спать в этот поздний

час? Я утомлен, ты ранен, и даже свечи меркнут, как будто

устали от нашего разговора.

– Объясните мне: кто правит Шотландией? – сказал

Рэморни.

– Король Роберт Третий, – ответил принц, приподняв

шляпу. – И да будет ему дано подольше держать скипетр!

– Поистине так, и аминь, – отозвался Рэморни. – Но кто

управляет Робертом и подсказывает доброму королю почти

все его мероприятия?

– Милорд Олбени, хочешь ты сказать? – был ответ

принца. – Да, что верно, то верно: мой отец чуть ли не во

всем следует советам своего брата, и, по совести, мы не

можем его порицать за это, сэр Джон Рэморни, потому что

не много помощи получал он до сих пор от сына.

– Поможем же ему теперь, милорд, – сказал Рэморни. –

Я владею страшной тайной… Олбени завел со мною торг,

чтобы в сговоре с ним я отнял жизнь у вашего высочества!

Он предлагает полное прощение всего прошлого, высокие

милости на будущее.

– Что ты говоришь?.. Отнять у меня жизнь! Ты, верно,

хотел сказать – корону? Да и это было бы нечестиво! Он и

мой отец – родные братья, они сидели на коленях у одного

отца… одна мать качала их у своей груди. Брось, слы-

шишь! Каким нелепостям ты готов поверить в лихорадке!

– Поверить! – повторил Рэморни. – Для меня внове, что

меня зовут легковерным. Но, искушая меня, Олбени взял в

посредники такого человека, что ему поверит каждый, коль

скоро речь пойдет о злом умысле… Даже лекарства, изго-

товленные его рукой, отдают ядом.

– Ну, этот раб оклевещет и святого, – возразил принц. –

Тебя попросту одурачили, Рэморни, как ты ни хитер. Мой

дядя Олбени честолюбив и не прочь закрепить за собой и

своим домом такую долю власти и богатства, на какую он

не вправе притязать. Но предположить, что он замышляет

свергнуть с престола… или убить своего племянника… Фи,

Рэморни! Не понуждай меня сослаться на старую пого-

ворку, что творящий зло ждет зла и от других. Твои слова

подсказаны тебе подозрением, а не твердой уверенностью.

– Вы роковым образом заблуждаетесь, ваше высоче-

ство! Но я этому положу конец. Герцога Олбени ненавидят

за его жадность и корысть, а ваше высочество – вас, может

быть, больше любят, чем…

Рэморни запнулся. Принц спокойно договорил за него:

– Меня больше любят, чем уважают? Это мне только

приятно, Рэморни,

– Во всяком случае, – сказал Рэморни, – вас больше

любят, чем боятся, а для принца такое положение вещей

небезопасно. Но дайте мне слово рыцаря, что вы не раз-

гневаетесь на меня, что бы я ни сделал ради вас как пре-

данный слуга. Предоставьте мне вашу печать, чтобы я мог

от вашего имени вербовать друзей, и герцог Олбени не

будет больше пользоваться при дворе никаким влиянием

вплоть до той поры, когда кисть руки, которая еще недавно

заканчивала этот обрубок, не прирастет к телу и не начнет

действовать по-прежнему, подчиняясь приказам моего

рассудка.

– Но ты не отважился бы омыть свои руки в крови ко-

роля, – строго сказал принц.

– О, милорд, ни в коем случае. Кровь проливать ни к

чему. Жизнь может – нет, должна – угаснуть сама собой.

Перестаньте подбавлять в светильник масло и отнимите у

него заслон от ветра, и в нем угаснет дрожащий свет. По-

зволить человеку умереть не значит убить его.

– Верно… Я упустил из виду такой прием. Итак, до-

пустим, мой дядя Олбени перестанет жить, – так, полагаю,

нужно выразиться? Кто же станет тогда править Шотлан-

дией?

– Роберт Третий – с соизволения и при поддержке

мудрого и почитаемого Давида, могущественного герцога

Ротсея, правителя королевства и alter ego51, в чью пользу,

надо полагать, добрый король, утомленный трудами и за-

ботами державной власти, добровольно отречется от пре-

стола. Итак, да здравствует наш славный юный государь,

король Давид Третий!

Ille, manu fortis,

Anglis ludebit in hortis52 .

51 Второго «я» (лат.)

52 А тот, обладающий мощной рукой, будет играть в уединенных садах ( лат.).

– А нашему отцу и предшественнику, – сказал Ротсей, –

разрешат ли жить монахом и молиться за сына, по чьей

милости ему предоставлено будет право сойти в могилу не

ранее, чем этого потребует естественное течение вещей?..

Или на его пути тоже встанут те небрежности, вследствие

которых люди «перестают жить»? Ему не придется сме-

нить стены тюрьмы или подобного тюрьме монастыря на

спокойную темную келью, где, как говорят священники,

«беззаконные перестают буйствовать и где отдыхают ис-

тощившиеся в силах».

– Вы шутите, милорд! – ответил Рэморни. – Нанести

вред доброму старому королю – это противно законам и

политики и естества.

– Зачем бояться этого, – ответил, нахмурясь, принц, –

когда весь твой план – образец противоестественного

преступления и близорукого тщеславия?.. Если и сейчас,

когда король Шотландии может нести незапятнанное и

честное знамя, он все же едва в состоянии возглавить своих

родовитых баронов, то кто же последует за принцем, за-

пятнавшим себя убийством дяди и заточением отца? Зна-

ешь, любезный, твои происки могли бы возмутить и язы-

ческого жреца, не говоря уже о королевском совете хри-

стианской страны!. Ты был моим воспитателем, Рэморни,

и, может быть, за многие из тех безрассудств, какие мне

ставят в упрек, справедливей было бы винить тебя, пода-

вавшего мне дурной пример и порочные наставления.

Возможно, если бы не ты, я не стоял бы среди ночи в этой

шутовской одежде, – он оглядел свой наряд, – выслушивая

честолюбивое и преступное предложение убить дядю и

свергнуть с престола лучшего из отцов. Не только по твоей,

но и по своей вине я погряз так глубоко в трясине бесчес-

тия, и было бы несправедливо, чтобы за это понес кару ты

один. Но посмей только еще раз завести со мной подобный

разговор, и тебе не сносить головы! Я разоблачу тебя перед

отцом, перед Олбени… перед всей Шотландией! Сколько

есть в стране рыночных крестов, на каждом будет прибит

кусок тела предателя, дерзнувшего подать такой гнусный

совет наследному принцу Шотландии!. Я надеюсь, к сча-

стью для тебя, что сегодня тобой правят жар и отравляю-

щее действие лекарства на воспаленный мозг, а не ка-

кое-нибудь твердое и определенное намерение.

– Поистине, милорд, – сказал Рэморни, – если я сказал

нечто такое, что могло так ожесточить ваше высочество,

это было вызвано чрезмерным усердием в сочетании с

помрачением рассудка. Во всяком случае, я меньше чем кто

бы то ни было способен предлагать вам честолюбивые

планы ради своей личной выгоды! Увы, все, на что могу я

рассчитывать в будущем, – это сменить копье и седло на

требник и исповедальню. Линдорский монастырь должен

будет принять увечного и обнищавшего рыцаря Рэморни,

который сможет размышлять на досуге над словами пи-

сания «Не уповай на князей!*»

– Что ж, доброе намерение, – сказал принц, – и мы не

преминем поддержать его. Наша разлука, думал я раньше,

будет лишь кратковременной. Теперь мы должны рас-

статься навечно. После такого разговора, какой произошел

между нами сейчас, нам следует жить врозь. Но Линдор-

ский монастырь или другую обитель, какая примет тебя,

мы богато одарим и отметим высокой нашей милостью… А

теперь, сэр Джон Рэморни, спи… Спи и забудь недобрую

беседу, в которой за тебя говорила, я надеюсь, лихорадка от

болезни и зелья, а не твои собственные мысли… Посвети

мне до дверей, Ивиот.

Паж разбудил сотоварищей принца, которые спали в

прихожей и на лестнице, утомленные ночными похожде-

ниями.

– Есть среди вас хоть один трезвый? – спросил Ротсей, с

отвращением осмотрев свою свиту.

– Никого… ни одного человека, – отвечали его люди

пьяным хором. – Никто из нас не посмеет изменить Им-

ператору Веселых Затейников!

– Значит, вы все обратились в скотов? – сказал принц.

– Повинуясь и подражая вашему высочеству! – ответил

один удалец. – Или, ежели мы и отстали немного от нашего

принца, довольно будет разок приложиться к бутыли…

– Молчать, скотина! – оборвал его герцог Ротсей. – Так

нет среди вас ни одного трезвого?

– Есть один, мой благородный государь, – был ответ, –

есть тут недостойный брат наш, Уоткинс Англичанин.

– Подойди ко мне, Уоткинс, подержи факел… Подай

мне плащ… так, и другую шляпу, а этот хлам прими… –

Принц отбросил свою корону из перьев. – Если бы только я

мог так же легко стряхнуть всю свою дурь!. Англичанин

Уот, проводишь меня ты один. А вы все кончайте браж-

ничать и скиньте шутовские наряды. Праздник миновал.

Наступает великий пост.

– Наш император слагает с себя корону раньше чем

обычно в эту ночь, – сказал один из ватаги затейников.

Но так как принц ничем не выразил одобрения, каждый,

кто к этому часу не мог похвалиться добродетель-

но-трезвым видом, постарался в меру сил напустить его на

себя, и в целом ватага запоздалых бражников походила

теперь на компанию приличных людей, которых случайно

захватили в пьяном виде, и вот они спешат замаскиро-

ваться, напуская на себя преувеличенную добропорядоч-

ность. Принц между тем, торопливо сменив одежду, про-

следовал к дверям за факелом, который нес перед ним

единственный трезвый человек из его свиты, но, не дойдя

до выхода, чуть не упал, споткнувшись о тушу спящего

Бонтрона.

– Что такое? Это гнусное животное опять у нас на пути?

– сказал он с отвращением и гневом. – Эй, кто тут есть!

Окуните мерзавца в колоду, из которой поят лошадей,

пусть он хоть раз в жизни дочиста омоется!

Покуда свита исполняла приказ, направившись для этой

цели к водоему во внешнем дворе, и покуда над Бонтроном

совершалась расправа, которой он не мог противиться

иначе, как издавая нечленораздельные стоны и хрипы,

подобно издыхающему кабану, принц шел своим путем в

отведенные ему палаты в так называемом Доме Констебля

– старинном дворце, которым издавна владели графы Эр-

рол. По дороге, чтобы отвлечься от не совсем приятных

мыслей, принц спросил своего спутника, как он умудрился

остаться трезвым, когда вся прочая компания так без-

образно перепилась.

– С соизволения вашей милости, – ответил Англичанин

Уот, – я вам сознаюсь, для меня это самое обычное дело –

оставаться трезвым, когда вашему высочеству угодно,

чтобы ваша свита была вдребезги пьяна, но я так сообра-

жаю, что все они, кроме меня, шотландцы, и, значит, на-

пиваться в их компании мне не след – потому как они и

трезвые меня едва терпят, а уж если мы все захмелеем, я,

чего доброго, выскажу им откровенно, что у меня на уме, и

мне тогда в отплату всадят в тело столько ножей, сколько

их найдется в порядочном обществе.

– Значит, ты поставил себе за правило держаться в

стороне, когда в моем доме идет кутеж?

– С вашего соизволения – да. Вот разве что угодно бу-

дет вашей светлости дать приказ всей свите остаться один

денек трезвой, чтобы дать Уилу Уоткинсу напиться, не

опасаясь за свою жизнь.

– Такой случай может еще выдаться. Ты где служишь,

Уоткинс?

– При конюшне, с вашего соизволения.

– Скажи дворецкому, чтобы он поставил тебя в ночную

стражу. Я доволен твоей службой: совсем не плохо иметь в

доме одного трезвого человека, пусть даже он не пьет

только из страха смерти. Держись поближе к нашей особе,

и ты убедишься, что трезвость – выгодная добродетель.

Между тем к печалям Джона Рэморни на ложе болезни

прибавилась новая тягота забот и страхов. В его голове,

затуманенной снотворным, совсем помутилось, как только

принц, при котором он усилием воли перебарывал дейст-

вие лекарства, наконец удалился. Во время беседы с гостем

больной привел свои мысли в ясность, но теперь они снова

пошли вразброд. У него оставалось смутное сознание, что

па его пути возникла большая опасность, что он сделал

наследного принца своим врагом и выдал ему сокровенную

тайну, поставив этим под удар себя самого. Неудивитель-

но, что при таком состоянии, душевном и телесном, ли-

шенный сна, он неизбежно поддался того рода бредовым

видениям, какие возбуждает опиум. Ему чудилось, что

стоит у его кровати тень королевы Аннабеллы* и требует с

него отчета за юношу, которого она отдала на его попече-

ние прямодушным, добродетельным, веселым и невинным.

«Ты же сделал его безрассудным, распущенным и по-

рочным, – говорила бескровная тень королевы. – Но я тебя

благодарю, Джон Рэморни, хотя ты выказал себя неблаго-

дарным, изменил своему слову и не оправдал моих надежд.

Твоя ненависть обезвредит то зло, которое принесла

юноше твоя дружба. Я с доброй надеждою жду, что теперь,

когда ты уже не советник его, жестокая земная кара купит

моему злополучному сыну прощение его грехов и позволит

вступить в лучший мир».

Рэморни простер руки к своей благодетельнице, силясь

выговорить слова раскаяния и оправдания, но лик видения

стал темней и строже. И вот перед ним уже не призрак

покойной королевы, а Черный Дуглас, мрачный и над-

менный, потом печальное и робкое лицо короля Роберта,

который, казалось, горюет о близком крушении своего

королевского дома, потом – толпа причудливых фигур, то

безобразных, то смешных, которые кривлялись, и дразни-

лись, и выкручивались в неестественные и необычайные

образы, словно издеваясь над усилием больного составить

себе точное понятие о том, что они представляют собою на

самом деле.

ГЛАВА XVIII

… Багряная страна, где жизнь законы

Не охраняют.

Байрон*

Утро Пепельной среды встало унылое и тусклое, как это

обычно для Шотландии, где нередко самая дурная и не-

милосердная погода выпадает на первые месяцы весны.

День был морозный, и горожанам хотелось отоспаться с

похмелья после праздничной гульбы Солнце уже с час как

поднялось над горизонтом, а среди обитателей Перта

только начали появляться признаки некоторого оживления,

и уже совсем рассвело, когда один горожанин, поспешая к

ранней обедне, увидел злополучного Оливера Праудфьюта,

лежавшего ничком поперек водосточной канавы, как упал

он под ударом, который нанес ему (о чем без труда дога-

дались читатели) Энтони Бонтрон, подручный Джона Рэ-

морни.

Этой ранней пташкой среди горожан был Аллен Гри-

фон, именовавшийся так потому, что был владельцем

гостиницы под вывеской с изображением грифона, и по

тревоге, поднятой им, к месту убийства сбежались сперва

кое-кто из соседей, а потом постепенно собралась изрядная

толпа. Поначалу, когда распознали хорошо всем известное

полукафтанье буйволовой кожи и алое перо на шлеме,

пошел говор, что найден убитым храбрый Смит. Этот

ложный слух продержался довольно долго, потому что

хозяин гостиницы Грифона, будучи сам членом городского

совета, никому не позволял касаться тела и поворачивать

его, покуда не явится бэйли Крейгдэлли, так что лица

убитого никто не видел.

– Задета честь Славного Города, друзья, – сказал он, – и,

если перед нами лежит мертвым храбрый Смит из Уинда,

тот не гражданин Перта, кто не готов положить свою жизнь

и все свое достояние, чтобы отомстить за убитого! Взгля-

ните, негодяи ударили его сзади, потому что не найдется

никого в Перте, ни на десять миль вокруг, ни простолю-

дина, ни дворянина, ни горца, ни сассенаха из Низины, кто

отважился бы ради такого злого умысла встретиться с ним

лицом к лицу. О храбрецы Перта! Цвет вашего мужества

скошен – скошен низкой рукой предателя!

Ропот неистовой ярости поднялся среди народа, все

быстрей стекавшегося к месту происшествия.

– Мы возьмем его на плечи, – сказал силач мясник. –

Понесем его прямо к королю в доминиканский монастырь.

– Да, да, – подхватил какой-то кузнец, – мы пройдем к

королю, и никакие засовы и затворы не остановят нас! Ни

монах, ни обедня не помешают нам сделать наше дело. Он

был лучший оружейник, чей молот бил когда-либо по на-

ковальне!

– К доминиканцам! К доминиканцам! – кричали в тол-

пе.

– Одумайтесь, граждане, – возвысил голос еще один

горожанин, – у нас с вами добрый король, и он нас любит

как своих детей. Это Черный Дуглас и герцог Олбени не

дают доброму королю Роберту узнать о горестях своего

народа.

– Значит, если король у нас мягкосердечный, нас можно

убивать на улицах нашего города? – возмутился мясник. –

При Брюсе было не так. Когда король не защитит нас, мы

сами себя защитим! Звони в колокола оборотным трезво-

ном – в каждый колокол, недаром дан ему медный язык.

Кликни

клич!

Пощады

никому!

Идет

охота

Сент-Джонстона.

– Да, – закричал кто-то еще из горожан, – идемте на

замки Олбени и Дугласа, спалим их дотла! Пусть пламя

возвещает повсюду, что Перт сумел отомстить за своего

верного Генри Гоу! Наш добрый оружейник двадцать раз

выходил в бой за права Славного Города – покажем, что и

мы можем единожды выйти в бой, чтобы отомстить за

обиду верного Генри. Эгей! Го-го-го! Добрые граждане,

идет охота Сент-Джонстона!

Клич, по которому жители Перта привыкли объеди-

няться и который им доводилось слышать не иначе как в

случае всеобщего возмущения, летел из уст в уста. И две

или три соседние звонницы, куда забрались разъяренные

горожане, где с согласия священников, а где и самочинно,

подняли звон в зловещем и тревожном тоне, и звон под-

хватили прочие колокола с обратном против обычного

порядке: отсюда и пошло это название – «оборотный

трезвон».

Толпа становилась все гуще, шум возрастал, делаясь

все громче, разносясь все дальше, а хозяин гостиницы

Аллен Грифон, дородный, с зычным голосом и уважаемый

во всех слоях общества, неизменно стоял на своем посту и

шагал вокруг тела, громко покрикивая и осаживая толпу в

ожидании прихода властей.

– Надобно, добрые мои мастера, провести дело по по-

рядку: чтобы во главе шли наши власти. Мы их выбрали и

посадили в наш городской совет, добрых и верных людей, –

пусть же никто не назовет нас мятежниками, не скажет, что

мы попусту тревожим покой короля. Стойте тихо и рас-

ступитесь, потому что идет бэйли Крейгдэлли, да и чест-

ный Саймон Гловер, оказавший Славному Городу столько

услуг. Горе, горе, добрые мои сограждане! Его прекрасная

дочь стала вчера невестой, а сегодня утром пертская кра-

савица овдовела, не быв женой!

Этот новый призыв к людским сердцам вызвал по-

вторную волну ярости и скорби, тем более бурную, что к

толпе примешалось немало женщин, которые пронзи-

тельными голосами подхватывали боевой клич мужчин:

– Да, да, все на охоту Сент-Джонстона! За пертскую

красавицу и верного Генри Гоу! Встань! Каждый встань, не

жалей своей головы! К конюшням! К конюшням! Когда

конь под ним убит, латник немногого стоит! Перережем

конюхов и йоменов!. Бей, калечь и коли лошадей! Пере-

бьем оруженосцев и пажей! Пусть кичливые рыцари вый-

дут на нас пешне, если посмеют!

– Не посмеют, не посмеют! – откликнулись мужчины. –

Вся их сила – в коне да в оружии, и все же эти мерзавцы,

надменные и неблагородные, убили искуснейшего ору-

жейника, которому не было равного ни в Милане, ни в

Венеции! К оружию! К оружию, храбрые граждане! Идет

охота Сент-Джонстона!

В этой сутолоке члены совета и самые видные горожане

с трудом пробрались к месту, чтобы произвести осмотр

тела и при участии городского писца по всей форме снять

протокол, или, как и сейчас иногда говорится, произвести

«описание условий», в каких было найдено тело. Этой от-

срочке толпа подчинилась с тем терпением и чинностью,

которые так примечательны для национального характера

шотландцев: оскорбленные, они всегда оказывались тем

опаснее в гневе, что, никогда не отступая от принятого раз

решения отомстить, готовы терпеливо подчиниться всем

отсрочкам, если это нужно, чтобы тем верней свершилась

месть. Итак, толпа встретила своих старшин многоголосым

криком, в котором страстные призывы к мести перемежа-

лись с почтительными приветствиями по адресу отцов го-

рода, под чьим руководством люди надеялись добиться

отмщения обиды в законном порядке.

Приветственный крик еще звенел над толпой, запру-

дившей теперь все ближайшие улицы, и тысячи разнооб-

разных слухов передавались и подхватывались всеми, ко-

гда отцы города велели поднять тело с земли и внима-

тельно его осмотреть. И тут сразу обнаружилось и было

всем возвещено, что убит не оружейный мастер из Уинда,

пользовавшийся среди сограждан таким большим почетом

(и справедливым, если мы подумаем, какие качества осо-

бенно ценились в те времена), а совсем другой человек,

куда менее уважаемый, хотя и он имел заслуги перед об-

ществом: найден убитым не кто иной, как веселый ша-

почник Оливер Праудфьют. Первое известие о том, что

зарублен будто бы Генри Гоу, верный и храбрый защитник

всех обездоленных, вызвало в народе такое глубокое воз-

мущение, что, когда этот слух был опровергнут, ярость

толпы сразу охладела. Между тем, если бы с самого начала

в мертвеце опознали несчастного Оливера, его сограждане,

наверно, столь же горячо и единодушно стали требовать

мести, хоть, может быть, и менее рьяно, чем за Генри

Уинда. Поначалу, когда распространилась эта неожидан-

ная весть, она даже вызвала у многих улыбку – так тесно

страшное граничит порой со смешным.

– Убийцы, несомненно, приняли его за Генри Смита, –

сказал Грифон, – что должно было послужить ему великим

утешением в этих обстоятельствах.

Вскоре, однако, прибытие новых лиц вернуло сцене ее

глубоко трагический характер.

ГЛАВА XIX

Эй, кто там бьет в набат

Вот черти! Весь город всполошили

«Отелло», акт II, сц. 3*

Дикие слухи, облетевшие город, и поднявшийся вскоре

тревожный перезвон колоколов навели ужас на всех.

Вельможи и рыцари со своими приспешниками собирались

в условленных местах, где можно было успешнее оборо-

няться. Тревога проникла и в монастырь, где стоял коро-

левский двор и куда молодой принц явился одним из

первых, чтобы в случае нужды встать на защиту старого

короля. Одна из сцен прошлой ночи ожила в его воспоми-

наниях, и, представив себе залитую кровью фигуру Бон-

трона, он подумал, что дело, совершенное этим негодяем,

пожалуй, имело прямую связь с беспорядками в городе. Но

последующий разговор с сэром Джоном Рэморни, более

для него занимательный, произвел тогда на принца силь-

нейшее впечатление, вытеснив из его памяти все, что он

слышал о кровавом деле, и у него осталось лишь смутное

представление, что кого-то прикончили. Только ради отца

он поспешил вооружиться сам и вооружить своих людей,

которые теперь, в ярко начищенных панцирях и с копьями

в руках, являли совсем другой вид, чем минувшей ночью,

когда они бесчинствовали в обличии пьяных служителей

Бахуса. Добрый старый король со слезами благодарности

принял это проявление сыновней привязанности и гордо

указал на принца герцогу Олбени, пришедшему несколько

позже. Он взял их обоих за руки.

– Ныне мы, трое Стюартов, – сказал он, – столь же не-

раздельны, как священный трилистник. Говорят, кто носит

при себе эту священную траву, над тем бессильны злые

чары, так и нас, доколе мы верны друг другу, не страшит

коварство врагов.

Брат и сын поцеловали руку доброго короля, соеди-

нявшую их руки, когда Роберт III выражал свою уверен-

ность в их преданной любви. Юноша в тот час был вполне

чистосердечен, тогда как поцелуй королевского брата был

поцелуем Иуды-предателя.

Между тем колокол церкви святого Иоанна взволновал

наряду с прочими и обитателей Кэрфью-стрит. В доме

Саймона Гловера старая Дороти Гловер, как ее именовали,

потому что и она получила прозвание по ремеслу, которым

занималась под крылом своего хозяина, первая услышала

тревогу. В обычных случаях тугая на ухо, она худые вести

слышала так хорошо, как чует коршун запах падали, ибо

Дороти, вообще говоря, трудолюбивая, преданная и доб-

росердечная женщина, склонна была с жадностью под-

хватывать и разносить мрачные известия – свойство, часто

наблюдаемое у людей низших сословий. Не слишком

привыкшие, чтобы к ним прислушивались, они дорожат

тем вниманием, каким неизменно пользуется вестник пе-

чали, или, может быть, их радует равенство, хотя бы и

временное, которое беда устанавливает между ними и те-

ми, кого законы общества в обычное время ставят выше их.

Едва подхватив первый же слушок, облетевший округу,

Дороти ворвалась в спальню своего хозяина, который се-

годня позволил себе поспать подольше по случаю празд-

ника и по праву преклонного возраста.

– Лежит и спит, добрый человек! – начала Дороти в

тоне то ли укоризны, то ли жалостного причитания. – Ле-

жит и спит! Его лучшего друга убили, а он ничего и не

знает о том, точно новорожденный младенец, не ведаю-

щий, что такое жизнь и что такое смерть!

– Что там еще! – закричал, вскочив с постели, Гловер. –

Что случилось, старуха? Не с дочкой ли что?

– «Старуха»! – повторила Дороти, поймав рыбку на

крючок, она позволила себе потешиться над нею. – Я не так

стара, – сказала она, улепетывая из комнаты, – чтобы

мешкать в спальне, когда мужчина вылезает неодетый из

постели.

И вот уже слышно издалека, как она внизу, на кухне,

мелодически напевает под шарканье метлы,

– Дороти, черный филин… чертова карга… скажи

только, жива ли дочь!

– Я жива, отец, – отозвалась Кэтрин из своей светелки, –

жива и здорова. Но ради пречистой девы, скажите, что

случилось? Колокола звонят оборотным трезвоном, на

улицах крик и стон.

– Пойду узнаю, в чем дело. Конахар, скорей сюда, по-

моги мне застегнуться!. Эх, забыл! Бездельник горец

сейчас далеко, по ту сторону Фортингала*. Потерпи, дочка,

я сам сейчас принесу новости.

– Нечего вам ради этого так торопиться, Саймон Гло-

вер, – сказала упрямая старуха. – Вы наилучшим образом

обо всем услышите, не перешагнув за порог. Я побывала на

улице и все уже разузнала, потому что, подумала я, наш

хозяин – горячая голова, он еще натворит чего-нибудь,

если и впрямь совершилось такое дело. Вот я и подумала:

лучше уж не пожалею свои старые ноги и узнаю сама, что

там стряслось, а то он сунет свой нос в самую гущу, и ему

его тут же оттяпают, он и спросить не успеет, за что!

– Так какую же ты узнала новость, старуха? – сказал в

нетерпении Гловер, все еще хлопоча с несчетным множе-

ством пряжек и петель, посредством которых камзол при-

стегивался к штанам.

Дороти предоставила ему заниматься этим делом до тех

пор, когда он должен был, по ее расчету, почти управиться

с ним. Но теперь уже можно было опасаться, что, если она

не откроет тайну, хозяин выйдет на улицу и сам разузнает

причину переполоха.

– Ладно, ладно, – закричала она, – только уж не гово-

рите, что по моей вине вы услышали дурную новость, не

успев побывать у ранней обедни! Я не хотела сообщать ее

вам, покуда вы не послушаете слово священника, но раз

вам непременно надо услышать поскорей, так вот: вы по-

теряли самого верного друга, какой когда-либо пожимал

вам руку, и люди Перта оплакивают самого храброго го-

рожанина, какой когда-либо держал меч в руке!

– Гарри Смит! Гарри Смит! – закричали разом отец и

дочь.

– Ну вот, дождались наконец! – сказала Дороти. – А по

чьей вине, как не по своей же?.. Такую подняли бучу из-за

того, что он проводил время с уличной музыкантшей, как

если бы он вожжался с еврейкой!

Дороти продолжала бы все в том же духе, но хозяин

крикнул дочери, еще не сошедшей вниз:

– Вздор, Кэтрин, бредни старой дуры! Ничего такого не

могло случиться. Я живо схожу и принесу тебе верную

весть.

Схватив свой посох, старик пробежал мимо Дороти и

бросился из дому – туда, где народ валом валил к

Хай-стрит. Дороти между тем все ворчала себе под нос:

– Твой отец куда как умен – на его собственный суд!

Вот теперь он влезет в какую-нибудь свару, а потом нач-