Текст книги "Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

хранителями и наперсниками и тем лишь дышат, что ис-

полняют каждое мое повеление. А Конахар, – добавил он,

смягчая тон, – вновь оживет, едва лишь Кэтрин пожелает

увидеть его. Для всех других он – юный вождь кухилов, но

перед нею тот же смиренный и покорный юноша, каким

был всегда подмастерье Саймона Гловера. Видишь эту

трость? Я получил ее от тебя, в прошлом году, когда мы

под солнцем ранней осени собирали вдвоем орехи в ло-

щинах Ледноха. Я ее не променял бы, Кэтрин, на жезл

верховного вождя моего племени.

Так говорил Эхин, а Кэтрин слушала и винила себя в

неразумии: как могла она обратиться за помощью к дерз-

кому юнцу, которому явно вскружило голову, что он, вче-

рашний слуга, вдруг так вознесся и получил неограни-

ченную власть над ватагой приверженцев, не признающих

никакого закона.

– Ты не боишься меня, прекрасная Кэтрин? – сказал,

взяв ее за руку, юный вождь. – Я велел моим людям явиться

за несколько минут до меня, чтобы проверить, как ты по-

чувствуешь себя в их присутствии, и мне показалось, что

ты смотрела на них так, словно родилась быть женою во-

ждя.

– У меня не было причины бояться зла со стороны

горцев, – ответила Кэтрин, – а тем более, когда я полагала,

что с ними Конахар. Конахар пил из одной с нами чаши и

ел наш хлеб, и мой отец часто вел торговые дела с людьми

его клана, и никогда не бывало между ними обиды или

ссоры.

– Никогда? – возразил Гектор (ибо имя «Эхин» соот-

ветствует нашему «Гектор»). – Даже и тогда, когда он

принял сторону Гоу Хрома, колченогого кузнеца, против

Эхина Мак-Иана? Не говори ничего в его оправдание и

поверь, если я еще когда-нибудь упомяну об этом, то лишь

по твоей вине. Но ты хотела возложить на меня какое-то

поручение – прикажи, и оно будет исполнено.

Кэтрин поспешила ответить. В речах и повадке юноши

было нечто побуждавшее ее сократить свидание.

– Эхин, – сказала она, – раз ты больше не зовешься

Конахаром, тебе должно быть понятно, что я просила об

услуге себе равного, честно считая его таковым, и мне не

приходило в голову, что я обращаюсь к лицу столь значи-

тельному и сильному. Ты, как и я, обязан наставлением в

вере этому доброму старику. Сейчас ему угрожает большая

опасность, злые люди возвели на него ложное обвинение, и

он хочет где-нибудь укрыться на время, пока гроза не

пронесется мимо.

– Ага, наш ученый клерк Климент? Да, достойный инок

много сделал для меня – слишком много, ибо я по своему

необузданному нраву не мог обратить себе на пользу его

поучения. Посмотрел бы я, найдется ли в городе Перте

человек, который осмелится преследовать того, кто схва-

тился за плащ Мак-Иана!

– Едва ли безопасно будет положиться лишь на эго, –

сказала Кэтрин. – Я не сомневаюсь в могуществе вашего

племени, но, когда Черный Дуглас поднимает ссору, он не

боится тряхнуть гэльский плед.

Горца задели ее слова, но он прикрыл досаду деланным

смехом.

– Воробей, что подле нас, – сказал он, – видится глазу

крупней орла, взлетевшего на Бенгойл. Вы страшитесь

Дугласов больше, потому что они сидят с вами рядом. Но

пусть будет как тебе угодно… Ты не поверишь, как далеко

простираются наши холмы, и долы, и леса за темной стеной

этих гор, и мир для тебя весь лежит на берегах Тэя. Но этот

добрый монах увидит горы, которые могут его укрыть,

хотя бы все Дугласы гнались за ним, да, и в тех горах

столько людей, что, столкнувшись с ними, Дугласы будут

рады поскорей убраться на юг от Грэмпиана… А почему

бы и тебе не отправиться к нам вместе с твоим добрым

стариком? Я пришлю вам в охрану отряд – проводить вас из

Перта, и мы по ту сторону Лох-Тэя наладим наш старый

промысел. Только сам я не стану больше кроить перчатки:

я могу поставлять кожу твоему отцу, но резать кожу я буду

не иначе, как на спинах у врагов.

– Мой отец приедет как-нибудь посмотреть ваш двор,

Конахар… простите, Гектор… но в более спокойные вре-

мена, потому что сейчас идет ссора между горожанами и

слугами знатных вельмож, да еще поговаривают, что в

Верхней Шотландии того и гляди разразится война.

– Поистине так, клянусь святою девой, Кэтрин! И когда

бы не эта самая война между кланами, вы с отцом давно

могли бы съездить погостить в Горную Страну, моя пре-

лестная хозяйка. Но горцы недолго будут делиться на два

племени. Они, как истые мужи, сразятся за первенство, и

кто выиграет бой, тот будет разговаривать с королем

Шотландии как с равным, не как с высшим. Молись, чтобы

победа досталась Мак-Иану, моя святая Екатерина, – тогда

ты будешь молиться за того, кто тебя истинно любит.

– Я буду молиться за правого, – сказала Кэтрин, – или

еще лучше: буду молиться за мир для обеих сторон. Про-

щай, добрый мой и благородный отец Климент, поверь, я

не забуду никогда твои уроки!. Помяни меня в твоих мо-

литвах… Но как ты выдержишь такой трудный путь?

– Где будет нужно, его понесут на руках, – сказал Гек-

тор, – если не удастся вскоре же найти для него лошадь. Но

ты, Кэтрин… Отсюда до Перта не близко: позволь, я про-

вожу тебя туда, как бывало.

– Будь ты тем, кем был, я не отказалась бы от такого

провожатого. Но опасны на спутнике золотые пряжки и

браслеты, когда на большой дороге, точно листья в октяб-

ре, носятся отряды копьеносцев – лиддсдейлских и эннен-

дейлских, а встречи гэльского тартана со стальными кам-

золами не проходят гладко.

Она позволила себе это замечание, так как подозревала

все-таки, что юный Эхин, сбросив, как змея, кожу, не

вполне освободился от привычек, усвоенных в прини-

женном положении, и что его, как он ни храбрился на

словах, едва ли прельщало ринуться в бой при численном

превосходстве противника, как, возможно, пришлось бы

ему, отважься он спуститься с гор и подойти поближе к

городу. Она, по-видимому, рассудила правильно: юноша

поспешил распроститься, причем, чтобы он не припал к

губам, ему разрешили поцеловать руку.

Итак, Кэтрин отправилась одна в обратную дорогу, и,

оглядываясь время от времени, она различала фигуры

горцев, пробиравшихся на север самыми укромными и

труднопроходимыми тропами.

Ее затаенный страх перед непосредственной опасно-

стью постепенно улетучивался по мере того, как росло

расстояние между нею и этими людьми, чьи действия на-

правляла только воля их вождя и чьим вождем был свое-

нравный и горячий юноша. Она ничуть не опасалась по

дороге к Перту подвергнуться оскорблению со стороны

солдат, на каких могла бы набрести: правила рыцарства в

те дни служили более верной охраной для достойной с виду

девушки, чем отряд вооруженных приспешников, в кото-

рых какой-нибудь встречный отряд мог бы не признать

друзей. Но мысли о более отдаленных опасностях не да-

вали ей покоя. Преследование со стороны беспутного

принца представлялось все более страшным после угрозы,

которую не постеснялся пустить в ход его бесчестный со-

ветник Рэморни, – угрозы погубить ее отца, если она не

поступится своею скромностью. В тот век подобная угроза

со стороны такого видного лица давала все основания для

тревоги. Небезобидными должна была считать Кэтрин и

притязания Конахара на ее благосклонность – притязания,

которые юноша держал при себе, покуда был на положении

слуги, но теперь решил, как видно, смело предъявить: в

самом деле, все чаще повторялись набеги горцев на Перт, и

случалось не раз, что горожан похищали из дому и увола-

кивали в горы или убивали палашом на улице родного го-

рода. Страшило девушку и то, что отец так настойчиво

предлагает ей в мужья Смита, о чьем недостойном пове-

дении в день святого Валентина уже дошел до нее слух и на

чьи домогательства, даже останься он чист в ее глазах, она

не смела склониться, пока помнила угрозу Рэморни обру-

шить месть на ее отца. Она думала об этих разных опас-

ностях с глубоким страхом и крепнущим желанием ук-

рыться от них и от себя самой в стенах монастыря, но не

видела возможности получить на то согласие отца, хотя

ничто другое не могло ей дать защиту и покой.

Впрочем, мы не обнаружили бы в ходе ее мыслей

прямого сожаления о том, что всем этим опасностям она

подвергается потому, что прослыла пертской красавицей.

И в этом мы вправе усмотреть черту, показывающую, что

Кэтрин не была таким уж совершенным ангелом, как, мо-

жет быть, еще и в том, что, несмотря на все провинности

Генри Смита, действительные или мнимые, сердце ее би-

лось чаще, когда ей вспоминался рассвет Валентинова дня.

ГЛАВА XV

Чтоб душу ввергло то питье

Истерзанную в забытье!

«Берта»

Мы раскрыли тайны исповеди, не укроет от нас своих

тайн и спальня больного. В полумраке комнаты, где запах

мазей и микстур выдавал, что здесь применил свое искус-

ство лекарь, лежал на кровати, запахнувшись в ночной

халат, высокий худой человек и от боли хмурил лоб, меж

тем как тысяча страстей клокотали в его груди. В комнате

каждый предмет говорил о богатстве и расточительности.

Хенбейн Двайнинг, аптекарь, как видно приглашенный

пользовать страждущего, скользил из угла в угол своей

профессиональной кошачьей поступью, составляя лекар-

ства и подготовляя все необходимое для перевязки. Раза

два больной застонал, и лекарь, подойдя к кровати, спро-

сил, на что указывают эти стопы – на телесную ли скорбь

или на боль души.

– На обе сразу, подлый отравитель, – сказал сэр Джон

Рэморни, – и на то, что мне опротивело твое гнусное при-

сутствие.

– Если все дело только в этом, я могу, сэр рыцарь, из-

бавить вашу милость от одной из бед и немедленно уйти в

другое место. В наши беспокойные времена, имей я хоть

двадцать рук вместо этих двух бедных прислужниц моего

ремесла, – он раскрыл свои тощие ладони, – мне при ны-

нешних непрестанных, раздорах хватило бы дела на все

двадцать – высоко ценимого дела, такого, что кроны и

благословения сыпались бы на меня, стремясь наперебой

щедрей оплатить мою службу, а вы, сэр Джон, срываете

злобу на своем враче, когда гневаться вам надо бы только

на того, кто нанес вам рану.

– Мерзавец, ниже моего достоинства отвечать тебе! –

сказал пациент. – Но твой зловредный язык каждым словом

наносит раны, которых не залечить никакими аравийскими

бальзамами.

– Сэр Джон, я вас не понимаю, но если вы станете и

впредь давать волю бурным припадкам ярости, непре-

менным следствием будут жар и воспаление.

– Так зачем же ты, как будто назло, стараешься каждым

словом разжечь во мне кровь? Зачем ты упомянул, что твоя

недостойная особа могла бы располагать и лишними ру-

ками сверх тех, что ей отпущены природой, в то время как

я, рыцарь и джентльмен, лежу увечным калекой?

– Сэр Джон, – возразил лекарь, – я не духовное лицо и

даже не слишком крепко верю во многое из того, о чем

толкуют нам священники. И все же я могу вам напомнить,

что с вами еще обошлись по-божески: ведь если бы удар,

причинивший вам увечье, пришелся, как был нацелен, по

шее, он бы снес вам голову с плеч, а не отсек менее важный

член вашего тела.

– Я жалею, Двайнинг… да, жалею, что удар не попал

куда следовало. Мне тогда не довелось бы увидеть, как

тонко сотканную паутину моей политики разорвала грубая

сила пьяного мужлана. Я не остался бы в живых, чтобы

видеть коней, на которых не смогу больше скакать, арену

турнира, на которую больше не смею выйти, блеск, кото-

рым мне больше не щеголять, бои, в которых мне уже не

сражаться! Одержимый мужским стремлением к власти и

борьбе, я должен буду занять место среди женщин, даже и

теми презираемый, как жалкий, бессильный калека, ли-

шенный права домогаться их любви.

– Пусть все это так, но я позволю себе напомнить вашей

милости, – начал Двайнинг, все еще занимаясь подготовкой

к перевязке раны, – что глаза, которых вы едва не лишились

вместе с головой, теперь, когда они при вас, обещают по-

дарить вам утеху, какой не доставят ни услады честолюбия,

ни победа на турнире или в битве, ни женская любовь.

– Должно быть, мой ум отупел – я не могу уловить, к

чему ты клонишь, лекарь, – ответил Рэморни. – Каким же

бесценным зрелищем предстоит мне услаждаться, потер-

пев крушение?

– Вам осталось самое драгоценное, что дано человеку, –

сказал Двайнинг, и со страстью в голосе, как называет

влюбленный имя своей повелительницы, он добавил одно

лишь слово: – Месть!

Раненый приподнялся на ложе, с волнением ожидая,

как разрешит свою загадку врач. Услышав разъяснение, он

снова лег и, помолчав, спросил:

– В какой христианской школе ты усвоил такую мораль,

добрый мастер Двайнинг?

– Ни в какой, – ответил врач, – потому что, хоть ей и

учат тайным образом в большинстве христианских школ,

открыто и смело она не принята ни в одной из них. Но я

обучался ей среди мудрецов Гранады, где пламенный ду-

шою мавр высоко поднимает смертоносный кинжал,

обагренный кровью врага, и честно исповедует учение,

которому бледноликий христианин следует на деле, хотя из

трусости не смеет в том признаться.

– Ого! Ты, значит, негодяй более высокого полета, чем

я думал, – сказал Рэморни.

– Возможно, – ответил Двайнинг. – Самые тихие воды –

самые глубокие, и самый опасный враг – это тот, кто не

угрожает, а сразу наносит удар. Вы, рыцари и воины, идете

прямо к цели с мечом в руке. Мы же, ученые люди, под-

бираемся к ней бесшумным шагом и окольной тропой, но

достигаем желаемого не менее верно.

– И я, – воскликнул рыцарь, – кто шагал к мести одетой

в сталь стопой, пробуждая громовое эхо, я должен теперь

влезть в твои комнатные туфли? Ничего себе!

– Кто не располагает силой, – сказал коварный лекарь, –

должен добиваться своей цели хитростью.

– Скажи-ка мне откровенно, аптекарь, к чему ты учишь

меня этой дьявольской грамоте? Зачем ты меня подбива-

ешь быстрее и дальше идти дорогой мести, чем сам я, как

думается тебе, пошел бы ею по своему почину? Я куда как

искушен в мирских путях, аптекарь, и знаю, что такой, как

ты, не проронит слова впустую и зря не доверится такому,

как я, если опасное доверие не сулит ему кое-что продви-

нуть в его собственных делах. Какой же выгоды ждешь ты

для себя на пути мирном или кровавом, который могу я

избрать в данном случае?

– Скажу вам прямо, сэр рыцарь, хоть не в моем это

обычае, – ответил лекарь, – в мести моя дорога сходится с

вашей.

– С моей? – удивился Рэморни, и в голосе его прозву-

чало презрение. – А я полагал, моя для тебя проходит на

недосягаемой высоте. Ты метишь в своей мести туда же,

куда и Рэморни?

– Поистине так, – ответил Двайнинг, – потому что чу-

мазый кузнец, чей меч вас изувечил, часто обращался со

мной пренебрежительно и обидно. Перечил мне в совете,

выказывал презрение своими действиями. Его тупая, жи-

вотная храбрость – живой укор человеку такого тонкого

природного склада, как у меня. Я боюсь его и ненавижу.

– И ты надеешься найти во мне деятельного пособника?

– сказал Рэморни тем же надменным тоном, что и раньше. –

Знай же, городской ремесленник стоит слишком низко,

чтобы внушать мне ненависть или страх. Но и он свое по-

лучит. Мы не питаем злобы к ужалившей нас змее, хоть и

можем стряхнуть ее с ноги и раздавить пятой. Мерзавец

издавна слывет удалым бойцом и, слышал я, домогается

благосклонности той самонадеянной куклы, чья прелесть,

сказать по правде, толкнула нас на столь разумное и бла-

говидное покушение… Дьяволы, правящие нашим доль-

ним миром! По какой подлой злобе вы решили, чтобы руку,

способную вонзить копье в грудь наследного принца, от-

рубил, как лозинку, жалкий простолюдин, и как – в сумя-

тице ночной потасовки!. Ладно, лекарь, тут наши дороги

сходятся, и можешь на меня положиться, я для тебя раз-

давлю гада кузнеца. Но не вздумай увильнуть от меня,

когда я легко и просто совершу эту часть нашей мести.

– Едва ли так уж легко, – заметил лекарь. – Поверьте

мне, ваша милость, связываться с ним не безопасно и не

просто. Он самый сильный, самый храбрый и самый ис-

кусный боец в городе Перте и во всей округе.

– Не бойся, найдем, кого на него наслать, хоть был бы

он силен, как Самсон. Но смотри у меня! Я расправлюсь с

тобой по-свойски, если ты не станешь моим послушным

орудием в игре, которая последует затем. Смотри, говорю

тебе еще раз! Я не учился ни в каких мавританских школах

и не отличаюсь твоей ненасытной мстительностью, но и я

должен получить свое в деле мести… Слушай вниматель-

но, лекарь, раз уж приходится мне перед тобою раскры-

ваться, но берегись предать меня, потому что, как ни силен

твой бес, ты брал уроки у черта помельче, чем мой…

Слушай!. Хозяин, которому я, забыв добро и зло, служил с

усердием, быть может пагубным для моего честного име-

ни, но с неколебимой верностью, тот самый человек, чью

взбалмошность я ублажал, когда понес свою непоправи-

мую потерю, – он готов сейчас сдаться на просьбы своего

доброго отца, пожертвовать мною: лишить меня покрови-

тельства и отдать на расправу этому лицемеру, своему дя-

де, с которым он ищет непрочного примирения – за мой

счет! Если он не оставит свое неблагодарное намерение,

твои свирепейшие мавры, будь они черны, как дым пре-

исподней, покраснеют со стыда, так я посрамлю их в моей

мести! Но я дам ему еще последнюю возможность спасти

свою честь и свободу, перед тем как обрушу на него всю

беспощадную, неукротимую ярость моей злобы… Вот то-

гда-то, раз уж я тебе открылся… тогда мы ударим по рукам

на нашем договоре… Как я сказал? Ударим по рукам!.. Где

она, рука, которую Рэморни должен протянуть в подкреп-

ление своего слова?! Пригвождена к столбу для объявле-

ний? Или кинута вместе с отбросами бездомным собакам, и

в этот самый час они грызутся из-за нее? Что ж, приложи

свой палец к обрубку, и поклянись, что будешь верным

вершителем моей мести, как я – твоей… Как, сэр лекарь, ты

побледнел – ты, приказывающий смерти «отступи» или

«приблизься», ты трепещешь при мысли о ней или при

упоминании ее имени? Я еще не назвал, что ты получишь в

уплату, потому что тому, кто любит месть ради мести, не

нужно другой награды… Однако, если земли и золото мо-

гут увеличить твое рвение в смелом деле, поверь мне, от-

каза в них не будет.

– Они тоже кое-что значат в моих скромных желаниях,

– сказал Двайнинг. – Бедного человека в мирской нашей

сутолоке сбивают с ног, как карлика в толпе, и топчут,

богатый же и сильный высится, как великан, над людьми, и

ему нипочем, когда все вокруг теснят и давят друг друга.

– Ты вознесешься над толпою, лекарь, так высоко, как

может поднять тебя золото. Этот кошелек тяжел, но в твоей

награде он только задаток.

– Ну, а как с кузнецом, мой высокий благодетель? –

сказал лекарь, кладя вознаграждение в карман. – С Генри

Уиндом, или как там его зовут… Разве известие, что он

уплатил пеню за свой проступок, не уймет боль вашей

раны, благородный рыцарь, слаще, чем бальзам из Мекки,

которым я смазал ее?

– Он ниже помыслов Рэморни, и на него я не досадую,

как не злобствую на тот клинок, которым он орудовал. Но

твоей злобе впору пасть на него. Где его можно встретить

всего верней?

– Я все обдумал заранее, – сказал Двайнинг. – Напасть

на него днем в его собственном доме будет слишком дерзко

и опасно, потому что у него работают в кузне пятеро слуг.

Четверо из них – крепкие молодцы, и все пятеро любят

своего хозяина. Ночью, пожалуй, также рискованно, по-

тому что дверь он держит на крепком дубовом болту и

стальном засове, пока силой вломишься в дом, поднимутся

ему на подмогу соседи, тем более что они еще настороже

после переполоха в канун святого Валентина.

– Эге, правда, лекарь, – сказал Рэморни. – Ты по при-

роде своей не можешь без обмана – даже со мною… Как

сам ты сказал, ты узнал мою руку и перстень, когда ее

нашли валявшейся на улице, как мерзкий отброс с бойни…

Почему же, узнав ее, ты отправился вместе с другими

безмозглыми горожанами па совет к Патрику Чартерису –

обрубить бы ему шпоры с пяток за то, что якшается с

жалким ремесленным людом! – и приволок его сюда вме-

сте со всем дурачьем глумиться над безжизненной рукой,

которая, будь она на своем месте, не удостоила бы его ни

мирного пожатия, ни удара в честном бою?

– Мой благородный покровитель, как только я уверил-

ся, что пострадавший – вы, я изо всех сил старался убедить

их, чтоб они не завязывали ссору, но Смит и еще две-три

горячие головы стали требовать мести. Вы, мой добрый

рыцарь, верно, знаете, этот чванливец объявил себя по-

клонником пертской красавицы и полагает долгом чести

поддерживать ее отца в каждом вздорном споре. Тут, од-

нако, я ему испортил всю обедню, а это месть не шуточная!

– Что вы хотите сказать, сэр лекарь? – усмехнулся па-

циент.

– Понимаете, ваша милость, – сказал аптекарь, – Смит

не придерживается степенности, а живет как вольный гу-

ляка. Я повстречался с ним на Валентинов день, вскоре

после столкновения между горожанами и людьми Дугласа.

Да, я встретил его, когда он пробирался улочками и про-

улками с простой девчонкой-менестрелем: прелестница

сунула ему в одну руку свою корзинку и виолу, а на другой

повисла сама. Как посмотрите на это, ваша честь? Хорош

удалец: тягаться с принцем за любовь красивейшей де-

вушки Перта, отсекать руку рыцарю и барону, а затем

объявиться кавалером бродяжки-потешницы – и все на

протяжении одних суток!

– Вот как! Он вырос в моем мнении: даром что мужлан,

наклонности у него самые дворянские, – сказал Рэморни. –

По мне, уж лучше бы он был добронравным обывателем, а

не гулякой, тогда у меня больше лежало бы сердце помочь

тебе в твоей мести. Да и что за месть? Месть кузнецу! Как

если бы у меня вышла ссора с каким-нибудь жалким мас-

тером, выделывающим грошовые шевроны! Тьфу… И все

же придется довести дело до конца. Ты, поручусь я, кое-что

сделал уже для начала на свой хитрый лад.

– В очень скромной мере, – сказал аптекарь. – Я поза-

ботился, чтобы две-три самые завзятые сплетницы с Кэр-

фью-стрит, которых разбирает досада, когда Кэтрин име-

нуют пертской красавицей, прослышали о ее верном Ва-

лентине. Они жадно подхватили слушок, и теперь, если кто

усомнится в новости, тут же поклянутся, что видели все

своими глазами. Час спустя влюбленный явился к ее отцу,

и ваша милость поймет, какой прием оказал ему возму-

щенный перчаточник – сама-то девица и глядеть на него не

пожелала. Так что ваша честь правильно разгадали, что я

уже пригубил чашу мести. Но я надеюсь испить ее до дна,

приняв из рук вашей светлости, поскольку вы вступили со

мною в братский союз, который…

– Братский? – с презрением повторил рыцарь. – Пусть

так. Священники говорят, что все мы созданы из одного и

того же праха. Я бы не сказал – по-моему, разница все-таки

есть, но глина более благородная будет верна более низкой,

и ты упьешься местью… Позови моего пажа.

На зов явился из смежной комнаты юноша.

– Ивиот, – спросил рыцарь, – Бонтрон еще здесь? И

трезвый?

– Трезвый, насколько может протрезвить сон после

крепкой выпивки, – ответил паж.

– Так веди его сюда. И прикрой плотно дверь.

Послышались тяжелые шаги, и в комнату вошел чело-

век, малый рост которого, казалось, возмещался шириною

плеч и мощью рук.

– Есть над кем поработать, Бонтрон, – сказал рыцарь.

Хмурое лицо вошедшего прояснилось, рот осклабился в

довольной улыбке.

– Аптекарь укажет тебе, над кем. Надо будет толково

выбрать час, место и обстановку, чтобы исход был верный,

и смотри, как бы тебя самого не ухлопали, потому что

твоим противником будет умелый боец – Смит из Уинда,

– Дело не шуточное, – проворчал наемник. – Тут, если

промажешь, считай себя покойником. Смит известен на

весь Перт искусством и силой.

– Прихвати двух помощников, – предложил рыцарь.

– Ну нет! – сказал Бонтрон. – Если что удваивать, так

уж лучше награду.

– Рассчитывай на двойную, – сказал его хозяин, – но

смотри, чтобы сделано было чисто.

– Можете на меня положиться, сэр рыцарь, – не часто

мне случалось сплоховать.

– Следуй руководству этого разумника, – сказал ране-

ный рыцарь, указывая на лекаря. – Слушай… Ты его про-

пустишь вперед… И не пей, пока не управишься.

– Не буду, – отвечал черный приспешник. – От силы и

верности удара зависит моя собственная жизнь. Я знаю, с

кем имею дело.

– А теперь убирайся. Жди, когда лекарь тебя позовет, и

держи топор и кинжал наготове,

Бонтрон кивнул и вышел.

– Вы полагаете, мой благородный рыцарь, что он

управится с работой в одиночку? – сказал лекарь, когда за

убийцей закрылась дверь. – Позволю себе напомнить вам,

что тот позавчера расправился один с шестью вооружен-

ными противниками.

– Будьте покойны, сэр лекарь. Такой человек, как Бон-

трон, когда он наметил заранее место и час, стоит двадцати

гуляк, захваченных врасплох. Позови Ивиота, ты сперва

займешься врачеванием, а насчет дальнейшего не сомне-

вайся – в работе у тебя будет помощник, не уступающий

тебе в искусстве разить быстро и нежданно.

На зов лекаря снова явился паж Ивиот и, по знаку сво-

его господина, помог хирургу снять повязку с искалечен-

ной руки сэра Джона Рэморни. Осматривая обнаженный

обрубок, Двайнинг испытал особое, профессиональное

удовольствие, усугубленное той бурной радостью, кото-

рую он по злой своей натуре черпал в страданиях ближ-

него. Рыцарь тоже остановил взгляд на жутком зрелище, и

то ли боль, то ли душевная мука вырвала у него стон, как ни

хотел он его подавить.

– Вы стонете, сэр, – сказал лекарь вкрадчи-

во-улещающим голосом, но на губах его заиграла усмешка

удовольствия и презрения, которых в своем привычном

притворстве он все же не сумел утаить. – Вы стонете… Но

могу вас утешить: Генри Смит знает свое дело – его меч

бьет так же верно, как его молот по наковальне. Нанеси

этот роковой удар заурядный мечник, он так попортил бы

кость и раскромсал мускулы, что тут, возможно, и мое

искусство мало что поправило бы. А Генри Смит отрезал

чисто и так правильно, как будто бы это я произвел ампу-

тацию своим тонким скальпелем. Если будете точно и не-

уклонно соблюдать предписания медицины, вы через не-

сколько дней начнете выходить.

– Но рука… рука потеряна…

– На время это можно будет скрыть, – сказал аптекарь. –

Я тут шепнул под великим секретом двум-трем болтунам,

что найденная рука отрублена у вашего конюха, Черного

Квентина, а вы, господин рыцарь, знаете, что Квентин уе-

хал в Файф, так что все тем легче поверят такому слуху.

– Я отлично знаю, – сказал Рэморни, – что правду

можно на короткое время затемнить ложью. Но что мне

даст небольшая отсрочка?

– Вы, сэр рыцарь, на какое-то время удалитесь от двора,

и, пока не вернетесь, никто ничего не узнает, а там, когда

свежие новости вытеснят из памяти людей недавнее про-

исшествие, вашу потерю можно будет приписать несчаст-

ному случаю – дрогнуло-де копье или вырвался из рук

самострел. Ваш покорный слуга изыщет правдоподобное

объяснение и подтвердит его истинность.

– Эта мысль сводит меня с ума! – сказал Рэморни и

вновь застонал в духовной и телесной муке. – Но другого,

лучшего средства я не вижу.

– Другого и нет, – сказал лекарь, наслаждаясь отчая-

нием своего покровителя. – А пока что люди думают, что

вас держат дома полученные в драке синяки да вдобавок и

досада на принца, который согласился по требованию Ол-

бени дать вам отставку и удалить от своего двора, что уже

получило широкую огласку.

– Негодяй, ты терзаешь меня! – вскричал пациент.

– Так что, в общем, – продолжал Двайнинг, – вы, ваша

милость, отделались благополучно, и если не думать об

отрубленной руке (эта утрата невосполнима!), то вы не

сетовать должны, а радоваться, ибо ни один брадо-

брей-хирург ни во Франции, ни в Англии не мог бы ис-

кусней сделать операцию, чем это совершил одним пря-

мым ударом кузнец.

– Я полностью признаю свой долг перед ним, – сказал

Рэморни, еле сдерживая гнев под напускным спокойстви-

ем, – и если Бонтрон не заплатит ему таким же одним

прямым ударом, да так, чтобы не явилось надобности во

враче, тогда говори, что Джон Рэморни отступился от

своих обязательств.

– Вот это речь благородного рыцаря! – сказал аптекарь.

– И позвольте мне добавить, что все искусство хирурга

могло бы оказаться бессильным и ваши вены иссушило бы

кровотечение, если бы добрые монахи не наложили во-

время повязку, сделав прижигание и применив кровооста-

навливающие средства, и если бы не услуги вашего сми-

ренного вассала Хенбейна Двайнинга.

– Замолчи! – вскричал пациент. – Слышать не могу

твоего зловещего голоса и трижды зловещего имени*!

Когда ты напоминаешь мне о пытках, которым я подвер-

гался, мне чудится, что мои трепещущие нервы растяги-

ваются и сжимаются, как будто хотят побудить к действию

пальцы, которые еще недавно могли стиснуть кинжал!

– Этот феномен, – объяснил лекарь, – с разрешения

благородного рыцаря, людям нашей профессии хорошо

известен. Некоторые ученые древности утверждали, что

сохраняется некая симпатическая связь между перерезан-

ными нервами и теми, что принадлежат к ампутирован-

ному члену, и что не раз наблюдалось, как отсеченные

пальцы вздрагивают и напрягаются, как бы в соответствии

с импульсом, который вызывается в них симпатией к си-

лам, действующим в живом организме. Если бы нам уда-

лось завладеть рукой, пока она была пригвождена к кресту

или хранилась у Черного Дугласа, я был бы рад понаблю-

дать это удивительное проявление таинственных симпа-

тий. Но это, боюсь, оказалось бы куда как опасно – я лучше

бы вырвал коготь голодному орлу!.

– Лучше дразни своими злыми шутками раненого льва,

чем Джона Рэморни! – закричал рыцарь в бешеном него-

довании. – Делай свое дело, собака, и помни: если моя рука

и не может больше сжимать кинжал, мне повинуется сотня

рук.

– Довольно будет и одной, в гневе занесенной над ва-

шим хирургом, – сказал Двайнинг, – и он от ужаса умрет на

месте. Но кто же тогда, – добавил он тоном не то укоризны,

не то насмешки, – кто тогда придет облегчить огненную

боль, которая сейчас терзает моего господина и распаляет в

нем злобу даже против его бедного слуги, посмевшего за-

говорить о законах врачевания, столь жалких, бесспорно, в

глазах того, кто властен наносить раны?

Затем, словно не отваживаясь больше дразнить своего

грозного пациента, лекарь спрятал усмешку и принялся за

обработку раны, приложив к ней бальзам, от которого

разлился по комнате приятный запах, а в ране жгучий жар

сменила освежающая прохлада. Для лихорадившего па-

циента перемена была так отрадна, что если раньше он

стонал от боли, то теперь у него вырвался вздох удоволь-

ствия, когда он вновь откинулся на свои подушки, чтобы

насладиться покоем после благотворной перевязки.

– Теперь, мой благородный рыцарь, вы знаете, кто ваш

друг, – начал снова Двайнинг. – А поддайся вы безрас-

судному порыву и прикажи: «Убейте мне этого ничтож-

ного знахаря!» – где между четырех морей Британии нашли

бы вы мастера, чье искусство принесло бы вам такое об-

легчение?

– Забудь мои угрозы, добрый лекарь, – сказал Рэморни,

– но впредь остерегись искушать меня. Такие, как я, не