Текст книги "Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)

ПЕРТСКАЯ КРАСАВИЦА

Аннотация

В историческом романе «Пертская красавица» Вальтер Скотт

создает колоритную картину средневековой шотландской жизни конца

XIV века, обстановку напряженной политической борьбы, рисует ори-

гинальные народные характеры.

Вольнолюбие, человечность, душевная теплота горцев, потомков

кельтского племени, резко контрастируют в романе с ограниченностью,

высокомерием «цивилизованных» жителей города Перт, где царит раз-

дор между сословиями, рыцарями, феодалами и членами королевской

семьи.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Труды Кристела Крофтэнгри*1 нашли продолжателей,

но хотя за последние годы в печати появилось немало

разных работ о шотландских гэлах, однако до сей поры не

было сделано ни одной попытки обрисовать нравы, какие

могли бытовать среди них во времена, когда «Книга ста-

тутов» и наряду с нею страницы летописцев начинают да-

вать нам свидетельства тех трудностей, которые постоянно

вставали перед короной, покуда на южной границе ее вла-

сти противостоял – едва ли не преобладая над ней – высо-

комерный дом Дугласов, а Север между тем раздирали на

части еще не укрощенная дикость горских племен и дерз-

кая заносчивость, с какою выдвигали свои притязания

иные из их вождей, особенно на далеких окраинах. Дос-

товерный факт, что два могущественных клана выставили

каждый по тридцать бойцов, чтобы в битве разрешить свой

давний спор пред лицом короля Роберта III, его брата

герцога Олбени и всего королевского двора Шотландии в

городе Перте в 1396 году нашей эры, видимо, с равной

отчетливостью обрисовывает как ярость племенной вра-

жды у горцев, так и упадочное состояние государственной

власти в стране, соответственно он и стал осью, на которой

могли бы вращаться главные события романтического по-

вествования. Характеры Роберта III, его честолюбивого

брата и беспутного сына, казалось, обещали благоприят-

ную возможность создания интересных контрастов, а тра-

гическая судьба наследника престола с ее прямыми по-

1 * – Пояснения к местам, отмеченным звездочкой, см. в «Комментариях»

следствиями позволяла завершить картину жестокости и

беззакония.

Две черты в истории этой битвы-турнира на пертском

Лугу – бегство одного из назначенных бойцов и безу-

держная отвага некоего горожанина, добровольно вы-

звавшегося за мелкую монету занять его место в смер-

тельном бою, подсказали образы вымышленных персона-

жей, которым и отведена в романе существенная роль.

Изобразить сбежавшего с поля кельта было бы нетрудно,

если бы был избран игривый стиль описания. Но автор

думал, что получится новее – да и глубже будет интерес, –

если удастся привлечь к этому герою некоторое сочувст-

вие, несовместимое с полным отсутствием уважения. Мисс

Бейли* изобразила труса по природе, который под дейст-

вием сильной сыновней любви способен вести себя как

герой. Казалось возможным представить себе и такой

случай, когда человека со слабыми нервами какое-то время

поддерживают на высоте чувства чести и ревности, а потом

он сразу сдает при таких обстоятельствах, что и самое

храброе сердце не отказало бы ему в сострадании.

Спор о том, какие именно кланы на самом деле участ-

вовали в варварской битве на Лугу, вновь оживился после

выхода в свет «Пертской красавицы», и, в частности, он

подробно разбирается мистером Робертом Маккеем из

Турсо в его весьма любопытной «Истории дома и клана

Маккеев». Отнюдь не притязая на то, что он в своем ис-

следовании хотя бы частично разрешил вопрос в пози-

тивном плане, этот джентльмен сумел вполне убедительно

доказать, что его собственный почтенный род не принимал

в деле никакого участия. Маккеи проживали в ту пору, как

проживают и ныне, на крайнем севере нашего острова, и

вождь их был в те времена столь влиятельным лицом, что

его имя и назначенная ему роль не могли быть опущены в

первых отчетах о происшествии. Был случай, когда он

привел от своего клана четыре тысячи человек* в помощь

королю против Властителя Островов. Этот историк при-

держивается мнения, что кланом Кухил Уинтоун называет

Камеронов, которые в те времена, кажется, чаще имено-

вались Мак-Юэнами и лишь сравнительно недавно полу-

чили прозвание «Камерон», то есть «Кривой Нос» – по

недочету на физиономии одного их героического вождя из

рода Лохиель. Той же точки зрения придерживается и Ду-

глас в своей «Книге баронов», где он часто отмечает

ожесточенность вражды между кланом Хаттан и кланом

Кей, отождествляя второй из них – применительно к со-

бытиям 1396 года – с Камеронами. Едва ли возможно

окончательно разрешить этот спорный вопрос, сам по себе

малоинтересный, особенно для читателей по эту сторону

Инвернесса. Уинтоун дает нам для тех двух враждовавших

кланов имена «Кланхивил» и «Клахиния» – причем второе,

возможно, искажено переписчиком. В «Скоти-Хроникон»

они даются как Кланкухил и Кланкей. Гектор Боэций пи-

шет «Кланхаттан» и «Кланкей», в чем ему следует Лесли,

тогда как Бьюкенен почитает недостойным осквернять

свои страницы гэльскими именами этих кланов и только

описывает их как два могущественных племени в диком и

беззаконном краю по ту сторону Грэмпианских гор. При

такой путанице может ли какой-то сассенах надеяться, что

ему удастся dare lu-cem2. Имя Кланхейл появляется только

в 1594 году – в одном из актов Иакова VI*. Нельзя ли

предположить, что это в конце концов просто искаженное

наименование клана Лохиель?

Возможно, читатель не без удовольствия прочтет здесь

строки из стихотворного рассказа Уинтоуна:

В тысяча триста девяносто

Шестом году, чтоб в битве просто

Решить издавний кровный спор,

Сошлись шотландцы диких гор –

По тридцать с каждой из сторон, –

И каждый местью распален

Всех – шестьдесят Клан Кухквил

Одним из этих кланов был,

Звался другой Клахинийя.

Их возглавляли сын вождя

Ша3 Ферквариса у одних,

Вождь Кристи Джонсон у других

На тридцать – тридцать с двух сторон,

И каждый злобой распален,

Под монастырскою стеной

Санкт-Джонстона вступили в бой.

2 Внести свет (лат.)

3 «Ша», как предполагают, должно означать «Тошах», то есть «Мак-Интош»; отцом

молодого вождя этого рода был в ту пору Ферчард. Боуар называет его «Шебег» – то есть

«Тошах Маленький». (Прим. автора.)

Ареной им – приречный луг,

Оружием – кинжал да лук,

Секира да двуострый меч,

И стали – к черту! – сечь да сечь.

Рубились яростно, доколе

Телами не устлали поле.

Чья одолела сторона,

Кому победа зачтена?

Одно я знаю – изнемог

И победитель. Вот итог:

Легло полсотни, остальных

Убрали с поля чуть живых.

Настоятель Лохливена* не упоминает ни о бегстве од-

ного из гэльских бойцов, ни о рыцарственной доблести

пертского ремесленника, вызвавшегося принять участие в

сражении. Однако оба эти происшествия приводятся – не-

сомненно, по традиции – продолжателем Фордуна, чей

рассказ излагается такими словами:

«В году господнем тысяча триста девяносто шестом

значительная часть северной Шотландии, за горным

хребтом, была взбаламучена двумя очумелыми катеранами

и их приспешниками, а именно Шебегом с его сородичами

из клана Кей и Кристи Джонсоном с его кланом, назы-

ваемым клан Кухил, их невозможно было умиротворить ни

через какие договоры и соглашения, и никакой король или

правитель не мог их привести к подчинению, пока благо-

родный и деятельный лорд, Давид Линдсейский и Кро-

фордский, вместе с лордом Томасом, графом Морей, не

приложили к этому делу свое усердие и силы и не уладили

спор между двумя сторонами таким образом, что те со-

гласились встретиться в некий назначенный день под го-

родом Пертом пред лицом короля, выставив каждый от

своего клана по тридцать человек против тридцати про-

тивной стороны и сразиться мечами, луками и стрелами,

исключая всякое иное оружие или доспехи (кроме двуос-

трых секир), каковая встреча и должна была положить ко-

нец их спору и установить мир в стране. Такой сговор

весьма понравился обеим сторонам, и в ближайший поне-

дельник, предшествующий празднику святого Михаила*,

на пертском Северном Лугу перед королем, правителем и

великим множеством зрителей они вступили в самую

ожесточенную битву, в которой из шестидесяти человек

были убиты все, кроме одного со стороны Кланкея и

одиннадцати с противной стороны. А еще случилось так,

что когда все они собрались на арене битвы, один из них

огляделся вокруг, ища пути к побегу, на глазах у всех

бросился в Тэй и пересек его вплавь. В погоню за ним ки-

нулись тысячи, но он так и не был схвачен. Оба отряда

стояли друг против друга в недоумении и не могли при-

ступить к делу из-за недостачи уплывшего: ибо тот отряд,

который был в полном числе, не соглашался, чтобы одного

из них исключили, другая же сторона не могла ни за какую

награду подрядить кого-либо взамен беглеца. Итак, все

стояли в растерянности, сокрушаясь об утрате сбежавшего

бойца. И думали уже, что всему делу конец, когда вдруг на

середину арены врывается какой-то местный ремесленник,

малорослый, но свирепый с виду, и говорит: «Вот я! Кто

тут меня наймет, чтобы я вступил в театральное игрище с

этими работниками? Я попытаю счастья в этой забаве за

полкроны, а сверх того, оговорю лишь одно – что, если я

вернусь с арены живой, я буду от кого-нибудь из вас по-

лучать довольствие до конца моей жизни, ибо, как гово-

рится, „никто не возлюбит большей любовью, нежели тот,

кто отдаст свою жизнь за друзей“. Так какой же награды

заслуживаю я, готовый отдать свою жизнь за врагов госу-

дарства и короля?» То, о чем он попросил, было тут же

обещано ему и королем и разными вельможами. Тогда тот

человек сразу натянул свой лук и, первым послав в про-

тивный отряд стрелу, убил одного из бойцов. Тотчас же

полетели стрелы туда и сюда, засвистали клинки, засвер-

кали секиры, и как на бойне мясники разделывают быков,

так здесь противники неустрашимо рубились в сече. Среди

всего их множества не нашлось ни единого, кто по слабо-

сти духа или со страху норовил бы, хоронясь за спиной

другого, уклониться от этой резни. А тот най-

мит-доброволец в конце концов вышел из битвы невредим.

С той поры Север надолго угомонился, и впредь не бывало,

чтобы катераны совершали оттуда свои набеги».

Сцена эта у Боэция и Лесли разукрашена многими

цветистыми добавлениями, а у Бьюкенена соревнующиеся

дикие горцы произносят речи по самым признанным об-

разцам из Ливия*.

Преданность приемного отца и названых братьев

юному вождю клана Кухил, как она изображена в романе,

составляет характерную черту клановой верности, чему

история Горной Страны дает немало примеров. Известен

случай, когда в битве под Инверкийтингом между рояли-

стами и войсками Оливера Кромвеля один приемный отец

и семеро его отважных родных сыновей таким же образом

пожертвовали собой ради сэра Гектора Маклина из

Дьюарта, причем старик отец каждый раз, как падал

мертвым один из его мальчиков высылал вперед другого

занять его место по правую руку любимого вождя с теми

самыми словами, которые позаимствованы отсюда для

романа: «Еще один за Гектора!»

Да, чувства могут переходить из поколения в поколе-

ние. Покойный генерал Стюарт из Гарта* (чья смерть

явилась большой потерей для нашей страны) в своем от-

чете о сражении при Килликрэнки сообщает нам, что Ло-

хиеля сопровождал на поле боя сын его названого брата:

«Этот верный приверженец следовал за нами как тень, го-

товый помочь ему мечом или же прикрыть его своим телом

от вражеского выстрела. Вдруг вождь почувствовал, что

друга нет рядом с ним, и, оглянувшись посмотреть, что с

ним приключилось, увидел его лежащим навзничь с вон-

зившейся в грудь стрелой. Он умирал и при последнем

дыхании лишь успел сказать, что, увидев, как враг, ка-

кой-то горец из армии генерала Маккея, целится в Лохиеля

из лука, он забежал за его спину и заслонил от немедленной

гибели. „Это особого рода долг, – добавляет рыцарствен-

ный Дэвид Стюарт, – не так уж часто выполняемый со-

временными нашими адъютантами“ (см. „Очерки о горцах

Верхней Шотландии“, т. I, стр. 65).

Мне остается лишь добавить, что вторая серия «Хро-

ники Кэнонгейта» вышла в свет в мае 1828 года и встретила

благосклонный прием. Эбботсфорд, 15 августа 1831 года

ГЛАВА I

Тщеславный римлянин, увидев Тэй*,

Воскликнул встарь: «Глядите, Тибр, ей-ей!»

Но мы в отместку-то ужель не смеем

Их жалкий Тибр сравнить с шотландским Тэем?

Неизвестный автор

Если знатоку-чужеземцу предложат назвать самую

живописную и пленительную область Шотландии, он, ве-

роятно, укажет на графство Перт. Да и уроженец всякого

другого округа Каледонии, даже если он из понятного

пристрастия отведет первое место родному графству, на

втором непременно поставит Перт – и тем самым даст его

жителям гордое право утверждать, что Пертшир, по не-

предвзятому суждению, являет собой красивейшую часть

Северного королевства. Еще в давние годы леди Мэри

Уортли Монтегю, чьи писания отмечены превосходным

вкусом, высказала мнение, что в каждой стране самой

живописной местностью, с наибольшим разнообразием и

полнотой раскрывающей красоту природы, оказывается та,

где горы, понижаясь, переходят в холмистые поля или

равнину. Так и в Перте можно видеть хоть и не очень вы-

сокие, но необычайно живописные холмы. Реки дикими

прыжками свергаются с вершин и по таинственным

ущельям прокладывают себе дорогу из Горной Страны в

Низину. Наверху богатая растительность, вызванная к

жизни благоприятными климатом и почвой, сочетается с

обычными чертами горного ландшафта, а у подножия

холмов рощи, дубравы и заросли кустарника одевают

склоны, взбегают по лощинам, взбираются на кручи. В этих

отрадных местах путешественник находит то, что Грей или

кто-то другой из поэтов* назвал «на лоне ужаса почившей

красотой».

Благодаря счастливому расположению эта область от-

мечена самым приятным разнообразием. Ее озера, леса и

горы поспорят красотою с любыми, какие встретит путе-

шественник в Верхней Шотландии, но графство Перт,

помимо романтических пейзажей, – а иногда и тут же,

среди них, – радует глаз еще и полосами плодородной

земли, не уступающей богатством даже веселой старой

Англии. И немало этому краю довелось увидеть замеча-

тельных подвигов и событий – таких, что вошли в историю,

и других, интересных для поэта или романиста, хотя па-

мять о них сохранило только народное предание. В этих

долинах не раз происходили кровавые побоища между

саксами Нижней Шотландии и гэльскими кланами, причем

зачастую оставалось неясным, кто же одержал победу –

закованные в броню рыцари Низины или их противники,

горцы в шерстяных плащах.

Помимо красоты расположения, Перт замечателен

своей древностью: старинное предание гласит, что он ос-

нован римлянами. Гордые победители, говорит оно, соиз-

волили приравнять к Тибру судоходный и куда более ве-

личественный Тэй, а в широкой равнине, известной под

именем Северного Луга, увидеть сходство с Марсовым

Полем. Перт часто избирали своей резиденцией наши го-

судари, правда, у них не было в городе дворца, но они на-

ходили цистерцианский монастырь достаточно просто-

рным, чтобы принять их со всем двором. Здесь Иаков I*,

один из умнейших и лучших королей Шотландии, пал

жертвой зависти озлобленной аристократии. Здесь же

возник и загадочный заговор Гаури*, старинный дворец,

где разыгралась эта трагедия, был разрушен лишь совсем

недавно. В ревностном внимании к старине, Пертское ан-

тикварное общество опубликовало точный план этого ис-

торического здания и в примечаниях, свидетельствующих

о тонком и добросовестном исследовании предмета, при-

водит приуроченный к этому месту рассказ о заговоре.

Один из красивейших пейзажей в Великобритании, а

может быть, и во всем мире открывается – или, лучше

скажем, открывался – из так называемых Врат Судьи. Это

нечто вроде арки, под которой путешественник, покинув

Кинросс, должен был проехать после долгого пути по не-

приглядной и пустынной местности, и тут перед ним с

вершины высокого горного кряжа, куда он незаметно

поднимался, развертывалась долина Тэя, прорезаемая

полноводным и горделивым потоком: и город Перт с двумя

прилегающими к нему широкими поймами, или Лугами, с

колокольнями и башнями, и горы Монкриф и Кинноул,

поднимающиеся вдали красивыми, мягкими уступами,

кое-где одетыми лесом, и богатый берег реки с разбро-

санными по нему изящными строениями, а по краю кру-

гозора – очертания могучих Грэмпианских гор, замыкаю-

щих с севера этот восхитительный ландшафт. Новая дорога

– в общем, нельзя не признать, значительно улучшившая

сообщение – проходит стороной, открывая описанный

здесь великолепный вид не так неожиданно: он предстает

взору по частям, но, впрочем, это зрелище, даже если мы

приближаемся к месту постепенно, остается на редкость

красивым. Еще сохранилась, кажется, тропа, ведущая к

Вратам Судьи, так что путешественник, сойдя с коня или

выйдя из кареты и пройдя несколько сот ярдов пешком,

может сравнить подлинную картину с тем эскизом, кото-

рый мы здесь попытались набросать. Но мы не властны

передать (как и он не почувствовал бы) всю прелесть, ка-

кую сообщает удовольствию неожиданность, если чудес-

ный вид возникнет перед путником внезапно, в минуту,

когда он никак не ожидал чего-либо подобного, никогда не

изведал бы он того, что довелось испытать вашему по-

корному слуге, Кристелу Крофтэнгри, когда он впервые

увидел несравненное это зрелище.

К восторгу, охватившему меня, примешивалось еще и

ребяческое удивление, ибо мне было тогда не более пят-

надцати лет, к тому же мне впервые разрешили отпра-

виться так далеко на моем пони, так что мой восторг уси-

ливало еще и волнующее сознание независимости, не чу-

ждое некоторой тревоге, которую даже самый самонаде-

янный мальчик невольно почувствует, когда впервые

должен будет положиться на собственное разумение.

Помню, сам того не ожидая, я осадил лошадку и жадно

смотрел на открывшийся вид, точно боясь, что его снимут,

как театральную декорацию, прежде чем я успею ясно

разглядеть его во всех подробностях или увериться, что

любуюсь им наяву. Свыше пятидесяти лет протекло с той

поры, но неповторимая эта картина запечатлелась в моем

уме и остается живой и яркой, когда многое из того, что

повлияло на мою судьбу, безвозвратно ушло из памяти.

Вот почему, осмелившись занять внимание читателей

развлекательной хроникой, я решил открыть ее рассказом,

связанным с местностью, так поразившей некогда мое

детское воображение. Быть может, я при этом цепляюсь за

надежду, что самый пейзаж своим благотворным воздей-

ствием вознаградит читателя за недочеты моего письма.

Так иная дама воображает, что изящный фарфоровый

сервиз придает «букет» посредственному чаю4.

Я задумал начать с поры куда более ранней, чем та,

когда происходили примечательные исторические собы-

тия, упоминавшиеся мною выше, – ибо все, о чем пред-

стоит мне поведать, свершилось в последние годы четыр-

надцатого столетия, когда скипетр Шотландии держал в

благородной, но слабой руке Джон Стюарт, принявший

при вступлении на престол имя Роберта III.

ГЛАВА II

Пастушки губы – бархата нежней*

Не барыня – а та же сладость в ней.

Если Перт, как мы отметили, по праву гордится красо-

тами природы, то никогда он не был обделен и другого

рода красотою, более притягательной, хоть и не столь

долговечной.

Прозываться «Прекрасной девой Перта» означало во

все времена высокое отличие, и нужно было обладать по-

истине замечательной красотой, чтобы заслужить его в

4 Кристел Крофтэнгри выразил здесь свои чувства, близкие к тем, что испытал я

сам, насколько я их помню по прошествии долгих лет. В ряде писем из Пертшира мне

сообщают, что я допустил кое какие мелкие погрешности в именах собственных. Но,

несомненно, общее впечатление от долины Тэя и древнего города Перта, поднимающего

свою седую голову среди тучных пастбищ над сверкающими водами величавой шот-

ландской реки, остается по прежнему столь ярким, что оно оправдало бы и более пла-

менные выражения, нежели те, какие нашлись у мистера Крофтэнгри – Август 1831 г.

городе, где столько девушек могли притязать на эту за-

видную честь. А в феодальную эпоху, к которой ныне мы

хотим привлечь внимание читателя, женская красота це-

нилась куда больше, чем впоследствии, когда идеи ры-

царства стали угасать. У древних рыцарей любовь к жен-

щине была своего рода дозволенным идолопоклонством, с

которым могла сравниться страстностью только любовь к

небесам, да и то лишь в теории, так как на деле любовь к

женщине почти неизменно брала верх. Имя бога и пре-

красной дамы сердца запросто призывалось одним дыха-

нием, и служение прекрасному полу вменялось в обязан-

ность жаждущим посвящения в рыцари так же непреложно,

как и благочестие. В те времена власть красоты была почти

безгранична. Она могла уравнять со знатным вельможей

девушку простого звания.

Незадолго до воцарения Роберта III, при его предше-

ственнике, одна лишь красота позволила особе низкого

рождения и сомнительной нравственности разделить с

королем шотландский престол. И многие другие женщины,

менее ловкие или не столь удачливые, начав свой жиз-

ненный путь наложницами, достигали высокого положе-

ния, – что допускалось и оправдывалось нравами тех вре-

мен. Такие примеры могли бы вскружить голову и девице

более высокого рождения, чем Кэтрин, или Кейт, Гловер,

которая была всенародно признана красивейшей из мо-

лодых обитательниц города и окрестностей и чье звание

«пертской красавицы» неизменно привлекало к ней взоры

юных щеголей, когда королевскому двору случалось

обосноваться в Перте или поблизости от него, и добавим,

что иной высокородный дворянин, прославившийся воин-

скими подвигами, так старался щегольнуть красивой по-

садкой в седле, проезжая по Кэрфью-стрит*, мимо окон

Саймона Гловера, как не домогался бы победы на турнире,

где его искусство могли оценить самые высокородные

дамы Шотландии.

Но дочь Гловера-перчаточника (ее отец, как было

принято в ту пору среди горожан, получил фамилию по

своему ремеслу5) не слушала любезностей, которые рас-

точали перед ней вельможные поклонники. И хотя Кэтрин

сознавала, конечно, свою привлекательность и не так уж

была равнодушна к ней, она стремилась, как видно, одер-

живать победы только над людьми своего круга. Обладая

красотою совсем особого рода – той, что мы связываем

больше с духовной, нежели с телесной сущностью, – она

при всей природной доброте и милом нраве казалась скорее

замкнутой, чем веселой, даже когда находилась среди

равных, а глубокое чувство, с каким отправляла она долг

благочестия, наводило многих на мысль, что Кэтрин Гло-

вер затаила желание удалиться от мира и схоронить себя в

монастырских стенах. Но если и были у нее подобные

мысли, едва ли следовало ожидать, что ее отец, слывший

человеком состоятельным и не имевший других детей, с

легкостью согласится на такую жертву.

Зато в своей суровости к придворным рыцарям при-

знанная Пертом королева красоты встречала полную под-

держку со стороны отца.

– И не гляди ты на них! – говорил он ей. – Не гляди на

них, Кэтрин, на этих щеголей! Ну их всех с их резвыми

5 Glove (англ.) – перчатка.

конями и бряцаньем шпор, с их перьями на шляпах и хо-

леными усами! Они не нашего сословия, и не пристало нам

родниться с ними. Завтра день святого Валентина*, когда

каждая птица выбирает себе подружку, но ты не увидишь,

чтобы коноплянка свила гнездо в паре с ястре-

бом-перепелятником или малиновка – с коршуном. Мой

отец был честным горожанином Перта и владел иглой не

хуже, чем я. А случалось подступить войне к воротам на-

шего славного города, мы откладывали в сторону иглу, и

нитки, и замшу, доставали из укромного уголка добрый

шлем и щит и снимали со стены над камином длинное ко-

пье. Назови мне тот день, когда мэр созывал ополчение, а я

или мой отец не явились бы в строй! Так мы жили, девочка

моя: трудились, чтоб заработать свой хлеб, и сражались,

чтоб защитить свою жизнь. Не нужно мне зятя, который

будет мнить о себе, что он лучше меня, а что до лордов и

рыцарей, так запомни хорошенько: ты слишком низко

стоишь для их законной любви и слишком высоко – для их

беззаконной прихоти. А теперь отложи-ка свою работу,

дочка, потому что нынче канун святого праздника и нам

пора в церковь на вечернюю службу – помолимся, чтобы

господь послал тебе завтра хорошего Валентина.

Красавица отложила великолепную перчатку для со-

колиной охоты, которую вышивала по заказу леди Драм-

монд, и, надев праздничное платье, приготовилась сопро-

вождать отца в монастырь доминиканцев, примыкавший к

Кэрфью-стрит, где они проживали. По дороге Сай-

мон-перчаточник, исконный и почитаемый горожанин

Перта, с годами несколько отяжелевший, важно принимал

от встречных, и молодых и старых, подобающую дань

уважения к своему бархатному полукафтанью и золотой

цепи. Равно и перед признанной красотой его дочери, хотя

и спрятавшейся под покров скрина6, склонялись, обнажая

головы, и старые и молодые.

Отец и дочь шли рука об руку, а по пятам за ними

следовал высокий, стройный юноша в одежде йомена*,

самой простой, но выгодно обрисовывавшей его изящный

стан, тогда как шотландская алая шапочка как нельзя

лучше шла к его красивому лицу в рамке густых кудрей.

При нем не было другого оружия, кроме трости, так как

лицам его состояния (он был подмастерьем у старого

Гловера) не полагалось показываться на улице с мечом или

кинжалом у пояса – это почитали своим исключительным

правом «джекмены», то есть воины-прислужники знатных

господ. В свободное от работы время он сопровождал хо-

зяина в качестве слуги или телохранителя, но нетрудно

было заметить по его ревностному вниманию к дочери

хозяина, что он охотней оказал бы добрую услугу Кэтрин

Гловер, чем ее отцу. Впрочем, юноше так и не пришлось

показать свое усердие: общее всем чувство уважения по-

буждало прохожих почтительно уступать дорогу отцу и

дочери.

Но вот чаще замелькали в толпе стальные шлемы, бе-

реты и перья сквайров, лучников и конных латников, но-

сители этих воинских знаков отличия вели себя куда гру-

бее, чем горожане. Не раз, когда такая особа нечаянно или,

может быть, в кичливом сознании своего превосходства на

ходу оттесняла Саймона от стены, молодой провожатый

6 Нечто вроде мантильи, какую носят во Фландрии.

перчаточника сразу вызывающе мерил невежу взглядом,

как будто рвался доказать на деле свою пламенную го-

товность услужить госпоже. И каждый раз Конахара – так

звали юношу – одергивал его хозяин, давая понять, что

нечего ему лезть в драку, пока не приказали.

– Глупый мальчишка! – сказал он. – Или ты мало пожил

в моем доме? Неужели ты до сих пор не усвоил, что удар

порождает ссору… что клинок режет шкуру так же быстро,

как игла прокалывает замшу… и что я люблю мир, хотя

никогда не боялся войны, и мне неважно, пройдем мы с

дочерью ближе к стене или подальше, лишь бы идти нам

тихо и мирно?

В свое оправдание Конахар заявил, что ему дорога

честь его хозяина. Но этим он ничуть не успокоил старика.

– Что нам честь? – сказал Саймон Гловер. – Если хо-

чешь остаться у меня на службе, думай о честности, а о

чести пусть хлопочут хвастливые дураки, которые носят

сталь на пятках и железо на плечах. Если тебе охота ще-

голять таким убором – милости просим, но не в моем доме

и не при мне.

Конахара эта отповедь не утихомирила, а только пуще

распалила, но поданный молодою хозяйкой знак – если и

впрямь можно было так истолковать чуть поднятый ею

мизинец – подействовал сильнее, чем сердитый укор хо-

зяина: юноша сразу утратил воинственный вид, казав-

шийся для него естественным, и превратился в простого

слугу миролюбивого горожанина.

Между тем их небольшую группу догнал худощавый

молодой человек, закутанный в плащ, которым он прикрыл

или затенил часть лица, как нередко делали в ту пору ка-

валеры, когда хотели остаться неузнанными или пускались

в поиски приключений. Словом, всем своим видом он как

бы говорил окружающим: «Сейчас я не желаю, чтобы меня

узнавали или обращались ко мне так, точно понимают, кто

я. Но я ни перед кем не должен держать ответ, а потому

свое инкогнито я храню лишь для видимости, и меня не

беспокоит, разгадали вы его или нет». Он поравнялся с

Кэтрин, державшей под руку отца, и, замедлив шаг, пошел

рядом с нею с правой стороны, как бы присоединяясь к их

компании.

– Доброго вечера вам, хозяин.

– «Благодарю, ваша милость, пожелаю того же и вам…

Но разрешите попросить вас пройти мимо… Мы идем

слишком медленно для вашей светлости… и наше обще-

ство слишком низко для сына вашего отца.

– Сын моего отца лучше может об этом судить, поч-

тенный! Мне нужно потолковать кое о чем с вами и с моей

прекрасной святой Екатериной – самой прелестной и самой

упрямой святой, какая числится в святцах.

– Почтительно напомню вам, милорд, – сказал старый

мастер, – что нынче канун Валентинова дня, когда о делах

толковать не годится. Пожалуйста, передайте мне через

своих людей пожелания вашей милости, и я во всякое

время готов вам услужить.

– Сейчас самое подходящее время, – сказал настойчи-

вый юноша, которому его высокое звание позволяло, как

видно, ни с кем не церемониться. – Я хочу знать, готов ли

тот камзол из буйволовой кожи, который я заказал на

днях… А от вас, любезная Кэтрин, – тут он понизил голос

до шепота, – я хочу услышать, потрудились ли над ним, как

вы мне обещали, ваши нежные пальчики. Но к чему

спрашивать? Ведь бедное мое сердце чувствовало укол

каждый раз, когда вы делали стежок, расшивая шелком

одежду, которая будет покрывать мою грудь. Предатель-

ница, как ты ответишь за то, что подвергла пытке сердце,

полюбившее тебя так горячо?

– Милорд, – сказала Кэтрин, – я вас убедительно прошу

не продолжать эти безумные речи, вам не подобает их го-

ворить, а мне – слушать. Мы люди невысокого звания, но

честного обычая, а присутствие отца должно бы защитить

девушку от такого обращения – даже со стороны вашей

светлости.

Она проговорила это так тихо, что ни отец, ни Конахар

не могли разобрать ее слова.

– Хорошо, мой тиран, – ответил настойчивый искатель,

– я не стану вам больше докучать, только позвольте мне

увидеть вас в вашем окне завтра на рассвете, едва лишь

солнце выглянет из-за восточного холма, – дайте мне право

быть этот год вашим Валентином.

– Ни к чему это, милорд. Отец совсем недавно говорил

мне, что ястреб (а орел тем более) никогда не возьмет себе в

подруги скромную коноплянку. Подарите своим внима-

нием какую-нибудь придворную даму, которой ваш выбор

будет к чести, меня же, позвольте мне, ваше высочество,

сказать правду, – меня он может только опозорить.

Пока велся этот разговор, они подошли к вратам

церкви.

– Полагаю, милорд, здесь вы позволите нам распро-

ститься с вами? – сказал отец. – Вам, я вижу, не очень-то