Текст книги "Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)

35 Моя смуглая красавица (итал.)

наигранной и неуважительной любезности его первых

фраз.

В это мгновение, обернувшись к провожатому за своим

кошельком, принц встретил строгий, пронзительный

взгляд высокого черноволосого всадника на мощном си-

зо-вороном коне, въехавшего с большою свитой во двор,

покуда герцог Ротсей был занят Луизой, и замершего на

месте, чуть ли не окаменевшего от изумления и гнева при

этом неподобном зрелище. Даже тот, кто никогда не видел

Арчибалда, графа Дугласа, прозванного Лютым*, узнал бы

его по смуглому лицу, богатырскому сложению, кафтану

буйволовой кожи и по всему его виду, говорившему об

отваге, твердости и проницательности в сочетании с не-

укротимой гордыней. Граф окривел в бою, и этот изъян

(хоть и незаметный, пока не приглядишься, потому что

глазное яблоко сохранилось и незрячий глаз был схож с

другим) накладывал на весь его облик печать суро-

во-недвижной угрюмости.

Встреча царственного зятя с грозным тестем произошла

при таких обстоятельствах, что привлекла всеобщее вни-

мание, окружающие молча ждали развязки и не смели

дохнуть из боязни опустить какую-нибудь подробность.

Когда Ротсей увидел, какое выражение легло на суро-

вое лицо Дугласа, и понял, что граф не собирается сделать

ему почтительный или хотя бы учтивый поклон, он, ви-

димо, решил показать тестю, как мало он склонен счи-

таться с его недовольством. Взяв из рук камергера свой

кошелек, герцог сказал:

– Вот, красавица, я даю тебе один золотой за песню,

которую ты мне пропела, другой – за орехи, которые я у

тебя украл, и третий – за поцелуй, который ты мне пода-

ришь сейчас. Ибо знай, моя красавица: я дал обет святому

Валентину, что всякий раз, когда красивые губы (а твои за

отсутствием лучших можно назвать красивыми) порадуют

меня приятным пением, я прижму их к своим.

– За песню мне уплачено с рыцарской щедростью, –

сказала, отступив на шаг, Луиза, – мои орехи куплены по

хорошей цене, в остальном, милорд, сделка не подобает

вам и неприлична для меня.

– Как! Ты еще жеманишься, моя нимфа большой до-

роги? – сказал презрительно принц. – Знай, девица, что к

тебе обратился с просьбой человек, не привыкший встре-

чать отказ.

– Это принц шотландский… герцог Ротсей, – загово-

рили вокруг Луизы придворные, подталкивая вперед дро-

жащую молодую женщину, – ты не должна ему перечить.

– Но мне не дотянуться до вас, милорд! – боязливо

промолвила она. – Вы так высоко сидите на вашем коне.

– Если я сойду, пеня будет тяжелей… Чего девчонка

дрожит?.. Ставь ногу на носок моего сапога, протяни мне

руку! Вот и молодец, очень мило!

И когда она повисла в воздухе, поставив ножку на его

сапог и опершись о его руку, он поцеловал ее со словами:

– Вот твой поцелуй, и вот мой кошелек в уплату. И в

знак особой милости Ротсей весь день будет носить твою

сумочку.

Он дал испуганной девушке спрыгнуть наземь и отвел

от нее глаза, чтобы с презрением бросить взгляд на графа

Дугласа, как будто говоря: «Все это я делаю назло тебе и

твоей дочери!»

– Клянусь святой Брайдой Дугласской*, – сказал граф,

устремившись к принцу, – ты хватил через край, бес-

стыдный мальчишка, растерявший и разум и честь! Ты

знаешь, какие соображения удерживают руку Дугласа,

иначе ты никогда не отважился бы на это!

– Вы умеете играть в щелчки, милорд? – спросил принц

и, зажав орех в согнутом указательном пальце, выбил его

большим.

Орех попал в широкую грудь Дугласа, исторгнув у него

нечленораздельный яростный вопль, выразительностью и

свирепостью похожий на львиный рык.

– Виноват, милорд, прошу прощения, – небрежно бро-

сил герцог Ротсей, меж тем как все вокруг затрепетали, – я

не думал, что мой орешек может вас поранить сквозь

буйволову шкуру. Надеюсь, я не попал вам в глаз?

Настоятель, посланный, как мы видели в предыдущей

главе, королем, к тому времени пробился сквозь толпу и,

перехватив у Дугласа поводья, чтобы тот не мог двинуться

с места, напомнил графу, что принц – сын его суверена и

муж его дочери.

– Не бойтесь, сэр приор, – сказал Дуглас, – я мальчишку

и пальцем не трону, для этого я слишком его презираю! Но

я отплачу обидой за обиду. Эй вы, кто тут предан Дугласу?

Вытолкайте эту распутницу за монастырские ворота! Да

отстегайте ее так, чтоб она до смертного дня не забывала,

как однажды помогла зазнавшемуся юнцу оскорбить Ду-

гласа!

Пять-шесть человек из его свиты тотчас выступили

вперед исполнить приказы человека, который не часто да-

вал их впустую, и пришлось бы Луизе тяжко поплатиться

за обиду, для которой она лишь послужила орудием – не-

чаянно и даже против воли, когда бы не вмешался герцог

Ротсей.

– Вытолкать бедную певицу? – закричал он в негодо-

вании. – Отстегать ее за то, что она подчинилась моему

приказу? Выталкивай своих забитых вассалов, грубиян,

стегай своих нашкодивших легавых псов, но остерегись

затронуть хотя бы собачонку, которую Ротсей потрепал по

шее, а не то что женщину, принявшую его поцелуй!

Не успел Дуглас дать ответ, который оказался бы, ко-

нечно, отнюдь не мирным, как началась схватка у внешних

ворот монастыря, и люди, кто верхом, кто пеший, очертя

голову ринулись вперед – если не прямо в драку, то, во

всяком случае, не для мирного разговора.

Схватились с одной стороны приверженцы Дугласа, как

показывал их отличительный знак – кровавое сердце, с

другой – обыватели Перта. По-видимому, они бились все-

рьез, покуда оставались по ту сторону ворот, но в уважение

к освященной земле, едва переступив их, опустили оружие

и ограничились словесной перепалкой.

Схватка имела то благое последствие, что под натиском

толпы принц оказался оттесненным от Дугласа в такую

минуту, когда легкомыслие зятя и высокомерие тестя

грозили толкнуть обоих на крайность. Теперь же со всех

сторон выступили миротворцы. Настоятель и монахи

бросились в гущу толпы, призывая во имя господа бога

блюсти мир и уважать святость этих стен, причем грозили

ослушникам отлучением от церкви, к их увещаниям уже

начали прислушиваться. Олбени, посланный своим царст-

венным братом в самом начале драки, только сейчас явился

на место действия. Он сразу подошел к Дугласу и стал

что-то нашептывать ему на ухо, заклиная умерить свой

пыл.

– Клянусь святою Брайдой Дугласской, я отомщу! –

сказал граф. – Не жить на земле тому, кто нанес оскорб-

ление Дугласу!

– Что ж, вы отомстите, когда приспеет час, – сказал

Олбени, – но пусть не говорят, что великий Дуглас, точно

сварливая баба, не умеет выбрать ни время, ни место для

сведения счетов. Подумайте, все, над чем мы столько по-

работали, пойдет прахом из-за пустой случайности.

Джорджу Данбару только что удалось переговорить со

стариком с глазу на глаз, и, хотя сроку было у него лишь

пять минут, боюсь, это грозит вашей семье расторжением

брака, который мы с таким трудом заключили. Санкция

Рима до сих пор не получена.

– Вздор! – уронил высокомерно Дуглас. – Не посмеют

расторгнуть!

– Да, покуда Дуглас на свободе и стоит во главе своих

сил, – был ответ Олбени. – Но ступайте за мной, благо-

родный граф, и я покажу вам, как незавидно ваше поло-

жение.

Дуглас спешился и безмолвно последовал за своим

коварным сообщником. В нижнем зале они увидели вы-

строившихся в ряды бранданов – при оружии, в стальных

шлемах, в кольчугах. Их начальник отвесил поклон герцогу

Олбени, как бы желая что-то ему сказать.

– В чем дело, Маклуис?

– Мы слышали, что герцогу Ротсею нанесена обида, и я

едва удержал бранданов на месте.

– Благородный Маклуис, – сказал Олбени, – и вы, мои

верные бранданы! Герцог Ротсей, мой царственный пле-

мянник, благополучно здравствует, как дай господь каж-

дому честному джентльмену. Произошла небольшая драка,

но там уже утихомирились. – Он, не останавливаясь, шел

вперед и тянул за собою Дугласа. – Вы видите, милорд, –

говорил он ему на ухо, – если будет сказано слово «схва-

тить», приказ выполнят без промедления. А вы сами знаете,

много ли при вас людей, – едва ли сможете вы защититься.

Дуглас, видимо, примирился с необходимостью на

время набраться терпения.

– Я насквозь прокушу себе губы, – сказал он, – и буду

молчать, пока не придет мой час выговориться вволю.

Джорджу Марчу выпала между тем более легкая задача

– успокоить принца.

– Милорд Ротсей, – сказал он, подступив к нему со всей

придворной учтивостью, – я не должен вам напоминать,

что вы еще ничем не оплатили урон, нанесенный вами моей

чести, хотя лично вам я не ставлю в вину расторжение до-

говора, отнявшее покой у меня и у моей семьи. Заклинаю

вас, если вы и впрямь хотите, ваше высочество, хоть чем-то

ублажить оскорбленного, прекратите сейчас этот по-

стыдный спор.

– Милорд, я перед вами в большом долгу, – возразил

Ротсей, – но этот надменный лорд, не умеющий держаться

в границах дозволенного, задел мою честь.

– Милорд, я могу лишь добавить, что ваш державный

отец болен – он упал в обморок от ужаса, узнав, что вашему

высочеству грозит опасность.

– Болен! – повторил принц. – Добрый, кроткий ста-

рик… Он в обмороке, так вы сказали, лорд Марч?.. Лечу к

нему!

Герцог Ротсей соскочил с седла и ринулся во дворец,

как борзая, когда кто-то легкой рукой ухватился за его

епанчу и слабый голос стоящей на коленях женщины

пролепетал:

– Защиты, мой благородный принц! Оградите чуже-

странку!

– Руки прочь, бродяжка! – сказал граф Марч и хотел

отшвырнуть молившую о помощи странницу-певицу.

Но принц, более мягкосердечный, остановился.

– Правда, – сказал он, – я навлек месть беспощадного

дьявола на беззащитное создание. О боже! Что за жизнь у

меня! Кто ни приблизится ко мне, это несет ему гибель! Я

так спешу… Что делать?.. Нельзя же привести ее в мои

покои… А мои удальцы как есть отпетые негодяи… Эге,

вот кто меня выручит! Это ты, мой честный Гарри Смит?

Что тебя сюда привело?

– Тут вышло вроде как бы сражение, милорд, – сказал

наш знакомец Смит, – между горожанами и бездельниками

с южной окраины, людьми Дугласа. Мы их потеснили к

воротам аббатства.

– Очень рад… Очень рад! И вы честно побили мерзав-

цев? – спросил Ротсей.

– Честно ли? Да как вам сказать, ваше высочество… –

ответил Генри. – Пожалуй, да. Нас, конечно, было больше

числом, но никто не разъезжает в лучшем вооружении, чем

те, кого водит за собою Кровавое Сердце. Так что, если

подумать, мы их побили честно. Потому что, как известно

вашему высочеству, латников вооружает не кто иной, как

Смит, а когда на людях доброе оружие, это стоит числен-

ного перевеса.

Пока они так беседовали, граф Марч, поговорив с

кем-то у дворцовых ворот, в сильной тревоге поспешил

вернуться:

– Милорд герцог!. Милорд герцог!. Вашему отцу стало

лучше, и, если вы не поторопитесь, милорд Олбени и Ду-

глас завладеют его королевским ухом.

– Если королю лучше, – сказал безрассудный принц, – и

он держит или собирается держать совет с моим любезным

дядей и графом Дугласом, ни вашей милости, ни мне не

подобает вмешиваться, пока нас не пригласили. Так что у

меня есть время поговорить о своем дельце с честным

оружейником.

– Вот вы как на это смотрите, ваше высочество! – вос-

кликнул граф, и его легковерная надежда войти в милость

при дворе, слишком поспешно пробужденная, вмиг угасла.

– Что ж, Джордж Данбар знает, что ему делать!

Он тихо побрел прочь с досадой на помрачневшем ли-

це. Так из двух наиболее могущественных представителей

шотландской знати – ив такую пору, когда аристократия

подчинила своему влиянию престол, безрассудный на-

следник создал себе двух врагов: одного – своим надмен-

ным вызовом, другого – беспечным небрежением. Его

нисколько не смутило, что граф Марч удалился: он даже

порадовался, что избавился от его навязчивости.

Принц продолжал беззаботный разговор с оружейни-

ком, который, как искуснейший мастер в своем ремесле,

был лично знаком со многими вельможами и царедворца-

ми.

– Мне нужно кое-что тебе сказать, Смит… Ты не мо-

жешь закрепить в моей миланской кольчуге выпавшее

кольцо?

– Пожалуйста, ваше высочество, починим не хуже, чем,

бывало, моя матушка поднимала спустившуюся петлю в

своем вязанье. Миланец не отличит моей работы от своей.

– Отлично! Но сейчас мне требуется от тебя другое, –

спохватился принц. – Вот эта бедная певица… Ее нужно,

мой добрый Смит, поместить в надежном укрытии. Как

истинный мужчина, ты должен заступиться за женщину – и

ты отведешь ее в безопасное место.

Генри Смит был, как мы видели, достаточно смел и

скор там, где требовалось скрестить клинки. Но было в нем

и самолюбие добропорядочного мещанина, н ему не хоте-

лось ставить себя в такое положение, которое его благо-

нравным согражданам могло показаться двусмысленным.

– Извините, ваше высочество, – сказал он, – я только

бедный ремесленник. И хотя моя рука и меч всегда к ус-

лугам короля и вашего высочества, я не дамский угодник.

Ваше высочество найдете среди своих приближенных ры-

царя или лорда, которому будет по душе разыграть из себя

сэра Пандара из Трои* – это слишком рыцарская роль для

скромного Хэла из Уинда.

– Гм… так! – замялся принц. – Мой кошелек, Эдгар…

(Его камергер что-то ему шепнул.) Верно, верно, я его от-

дал бедняжке… Я достаточно знаком с вашим обычаем, сэр

Смит, и вообще с ремесленным людом, и мне известно, что

сокола на пустую руку не приманишь, но я полагаю, мое

слово стоит не меньше, чем добрая кольчуга: за эту пус-

тячную службу ты получишь сполна стоимость лучшего

панциря и мою благодарность в придачу.

– Вашему высочеству, может быть, и знаком кое-кто из

ремесленников, – сказал Смит, – но скажу со всем почте-

нием, плохо вы знаете Генри Гоу! Он по вашему приказу

послушно выкует вам доспехи или вынет меч из ножен, но

служить по части женских юбок – этого он не умеет.

– Слушай ты, упрямый пертский мул, – сказал принц, не

удержавшись от улыбки перед строгой щепетильностью

честного горожанина, – девчонка значит для меня так же

мало, как и для тебя. Но в досужую минуту, как тебе рас-

скажут все вокруг, если ты сам не видел, я мимоходом

оказал ей внимание, за которое бедняжка может теперь

поплатиться жизнью. Тут нет никого, кому я спокойно

доверил бы защитить ее от наказания ремнем и тетивой: эти

скоты с границы, приспешники Дугласа, засекут ее до

смерти ему в угоду.

– Когда так обстоит дело, милорд, она вправе искать

защиты у каждого честного человека. А так как она ходит в

юбках (хоть им бы лучше быть подлинней и не такого ду-

рацкого вида), я беру на себя защитить ее, насколько это

под силу одному человеку. Но куда прикажете ее отвести?

– Ей-богу, не знаю, – сказал принц. – Отведи ее в дом к

сэру Джону Рэморни… Впрочем, нет, нельзя… он нездо-

ров, и вообще по некоторым причинам… Отведи хоть к

черту, лишь бы она была в безопасности, и ты очень обя-

жешь Давида Ротсея.

– Мой благородный принц, – сказал Смит, – я думаю –

опять-таки при всем моем к вам почтении – лучше и впрямь

поручить беззащитную женщину заботам черта, чем сэра

Джона Рэморни. Однако хоть черт, как и я, работает с ог-

нем, мы с ним в гости друг к другу не хаживаем, и, поло-

жась на помощь святой церкви, я надеюсь, что никогда не

заведу с ним дружбы. Но как я проведу ее через мона-

стырский двор и дальше по улицам в этаком маскарадном

наряде – вот задача!

– Через двор, – сказал принц, – вас проводит этот до-

брый монах, – он ухватил за рясу первого, кто подвернулся,

– брат Николас… или Бонифаций…

– Смиренный брат Киприан, – подсказал монах. – И вы

можете располагать им, ваше высочество.

– Да, да, брат Киприан, – подхватил принц, – да! Брат

Киприан выведет вас каким-нибудь известным ему по-

тайным ходом, а потом он со мною увидится, чтобы при-

нять благодарность принца за услугу.

Церковник поклонился в знак покорного согласия, а

бедная Луиза, которая, пока договаривались, то и дело пе-

реводила взгляд с одного на другого, теперь поспешила

ввернуть:

– Доброму человеку не будет неловко за мой глупый

наряд – у меня есть на каждый день дорожная накидка.

– Что ж, Смит, тебе предлагают для покрова капюшон

монаха и женскую накидку. Я был бы рад, когда бы все мои

слабости были так надежно укрыты! До свидания, честный

человек. Я отблагодарю тебя после.

И, словно опасаясь новых возражений со стороны

Смита, он быстро вошел во дворец.

Генри Гоу стоял, ошеломленный навязанным ему по-

ручением, грозившим двойной бедой – с одной стороны,

вовлечь его в опасную переделку, с другой – возбудить не

менее опасное злословие, а то и другое вместе в его новом

положении, да еще при его постоянной готовности лезть в

драку, могло, как он предвидел, изрядно повредить ему на

пути к его заветной цели. Но в то же время оставить без-

защитное создание на произвол жестоких гальвегианцев*,

разнузданных приспешников Дугласа, – такой мысли му-

жественный оружейник не мог допустить ни на миг.

Его вывел из раздумья певучий голос монаха. Растяги-

вая слова в том безучастии, подлинном или притворном,

какое святые отцы неизменно выказывают ко всему зем-

ному, брат Киприан попросил их следовать за ним. Со

вздохом, очень похожим на стон, Смит двинулся вперед и,

делая вид, будто идет сам по себе, независимо от монаха,

прошел вслед за ним в монастырь, а оттуда – в заднюю

калитку, которую монах, оглянувшись только раз через

плечо, оставил для них открытой. Последней шла Луиза:

быстро подхватила она свою корзиночку, кликнула соба-

чонку и радостно зашагала по дороге, обещавшей избав-

ление от опасности, которая казалась только что и грозной

и неизбежной.

ГЛАВА XII

Встает старуха, хмурит бровь:

– Когда такое дело

Свершить посмел бы твой отец,

Ему бы нагорело!

«Трамбул-счастливец»

Все трое прошли потайным ходом и были пропущены в

церковь, наружная дверь которой, обычно открытая, ока-

залась на замке, ее заперли для всех во время недавнего

переполоха, когда буяны рвались сюда – отнюдь не ради

молитвы. Затем миновали угрюмые приделы, где эхо под

сводами гулко отзывалось на тяжелую поступь оружей-

ника, но молчало под стопой обутого в сандалии монаха и

легкими шагами Луизы, которая дрожала, бедная, мелкой

дрожью не так от холода, как со страху. Она видела, что оба

ее вожатая, и духовный и мирской, смотрят на нее нелас-

ково. Отец Киприан был строгий инок, он, казалось, каж-

дым взглядом хотел повергнуть в трепет злополучную

скиталицу и выразить свое презрение к ней, оружейник же,

хоть и был, как мы видели, самым добродушным челове-

ком на свете, сейчас напустил на себя важный, почти су-

ровый вид: его злило, что ему навязали эту несообразную

роль, не дав, как он в смущении сознавал, ни малейшей

возможности уклониться от нее.

Свою досаду он переносил на безвинную девушку, от-

данную под его защиту, и, поглядывая на нее с пренебре-

жением, мысленно говорил себе:

«Прямо королева нищенок! Ну как мне, приличному

горожанину, идти с такою по улицам Перта? Репутация у

красотки, верно, такая же подмоченная, как у всех ее сес-

тер, и если слух о том, что я стал ее рыцарем, дойдет до

ушей Кэтрин, я погиб безвозвратно. Уже лучше бы мне

убить кого-нибудь, хоть первого человека в Перте! Нет –

молот и гвозди! – я и впрямь предпочту убить мужчину

(пусть он только меня хорошенько раззадорит!), чем вести

по городу эту срамницу!»

Возможно, Луиза угадала, чем обеспокоен ее прово-

жатый, потому что она заговорила робко и нерешительно:

– Достойный сэр, не лучше ли будет, если я на минутку

зайду сюда, в часовню, и надену свою накидку?

– Гм, милочка! Дельные слова, – сказал оружейник.

Но монах вмешался, подняв в знак запрета палец:

– Часовня Медокса Блаженного – не уборная, где пе-

реодеваются фокусники и бродячие актеры! Я скоро укажу

тебе ризницу, лучше отвечающую твоему положению.

Бедная молодая женщина смиренно склонила голову и

в глубоком уничижении отошла от входа в часовню, куда

хотела вступить. Ее спаниель, казалось, понял по виду и

повадке своей госпожи, что они ступают по этой освя-

щенной земле бесправными чужаками, и, свесив уши, во-

лоча хвост по плитам, тихо трусил по пятам за Луизой.

Монах, не останавливаясь, вел их дальше. Они сошли

по широкой лестнице и углубились в лабиринт подземных

коридоров, тускло освещенных. Проходя мимо низкой

сводчатой двери, монах обернулся и сказал Луизе тем же

строгим голосом, как и раньше:

– Вот, дочь неразумия, вот перед тобою раздевальная,

где многие до тебя сложили свои одежды!

Повинуясь боязливо и покорно легкому взмаху руки,

она толчком распахнула дверь, но тут же в ужасе отпря-

нула. Это был склеп, наполовину заполненный сухими

черепами и костями.

– Мне страшно переодеваться здесь… и одной… Но

если вы приказываете, отец, я сделаю как вы повелите.

– Знай, дитя тщеты, останки, на которые ты взираешь,

лишь бренное одеяние тех, кто в свое время искал земных

утех или услаждался ими. В такой же прах обратишься и

ты, как ни кружись, ни пляши, как ни пой, ни бренчи на

струнах, ты и все вы, служители нечестивого мирского

наслаждения, уподобитесь этим бедным костям, на кото-

рые тебе в твоей суетной привередливости противно и

страшно глядеть.

– Нет, это не суетная привередливость, преподобный

отец, – отвечала странствующая певица. – Видит небо, я

чту покой этих бедных побелевших костей, и если бы,

распростершись на них, я могла без греха превратиться в

подобный же прах, я избрала бы местом отдыха эту груду

останков и предпочла бы ее самому пышному и мягкому

ложу в Шотландии.

– Терпи и продолжай свой путь, – сказал монах уже не

так сурово. – Жнец не должен бросать жатву, доколе

солнце, склонясь к закату, не оповестит, что трудовой день

окончился.

Пошли дальше. В конце длинной галереи брат Киприан

отворил дверь небольшой комнаты или, может быть, ча-

совни, так как ее украшало распятие, перед которым горели

четыре лампады. Все склонились, осенясь крестом, и монах

спросил девушку-менестреля, указывая на распятие:

– Что говорит этот символ?

– Что господь и праведника и грешника призывает

приблизиться.

– Да, если грешник сложил с себя свой грех, – сказал

монах, голос которого зазвучал уже заметно мягче. – Здесь

приготовься к продолжению своего пути.

Луиза пробыла в часовне минуты две и вышла оттуда,

кутаясь в серый грубошерстный плащ: кое-что из своего

яркого наряда она наспех сняла н сложила в корзиночку,

где перед тем лежало ее обыденное одеяние.

Вскоре затем монах отпер дверь, которая вела на волю.

Они оказались в саду, окружавшем монастырь братьев

доминиканцев.

– Южные ворота только на засове, вы сможете выйти

через них незамеченными, – молвил монах. – Благословляю

тебя, сын мой, благословляю и тебя, несчастное дитя.

Пусть воспоминание о месте, где ты сняла свои уборы,

остережет тебя, когда ты снова вздумаешь их надеть.

– Увы, отец! – сказала Луиза. – Если бы несчастная

чужестранка могла хоть кое-как прокормиться иным, более

почтенным ремеслом, едва ли она пожелала бы промыш-

лять своим суетным искусством. Но…

Но монах исчез, да и самая дверь, через которую их

вывели, тоже как будто исчезла, так диковинно была она

укрыта под нависшим контрфорсом и среди вычурной ор-

наментовки готической архитектуры. «Так! Стало быть,

через эту потайную дверь только что выпустили женщину,

– подумал Генри. – Хорошо, коли добрые отцы не впустят

тотчас этим же ходом другую! Очень удобное местечко для

игры в прятки… Но, benedicite, что мне делать дальше? Я

должен поскорее сбыть девчонку с рук и доставить ее в

безопасное место. Не знаю, какова она в душе, а вид у нее

такой скромный – теперь, когда на ней приличная одежда, –

что она едва ли заслуживает того обхождения, каким ее

почтили бы наши шотландские дикари из Гэллоуэя или

чертов легион из Лиддела!»

Луиза стояла, точно предоставив кузнецу вести ее, куда

он сам захочет. Ее собачонка, радуясь, что выбралась из

темного подземелья на свежий воздух, резво носилась по

дорожкам, наскакивала на свою госпожу и даже крутилась,

хоть и несколько боязливо, в ногах у Смита, чтобы выра-

зить и ему свое удовольствие и завоевать благосклонность.

– Ложись, Шарло, ложись! – прикрикнула певица. –

Рад, что выбрался на божий свет? Но где-то мы с тобою

заночуем, мой бедный Шарло!

– Ну, сударыня, – сказал Смит – не грубо, потому что

это было не в его натуре, но все же резко, как говорит че-

ловек, когда хочет покончить с неприятным делом, – куда

лежит ваш путь?

Луиза уставилась в землю и молчала. На повторный

настойчивый вопрос, куда она прикажет ее проводить, она

снова потупилась и сказала, что сама не знает.

– Ладно, – усмехнулся Генри, – понимаю… Я тоже в

свое время умел позабавиться – повеса был хоть куда! Но

лучше скажу напрямик: что касается меня, так я вот уже

много-много месяцев совсем другой человек, так что,

красотка моя, нам надо расстаться раньше, чем такая

пташка захотела бы отпустить от себя пригожего молодца.

Луиза плакала без слов, все еще не поднимая глаз, как

плачут, когда чувствуют обиду, на которую не вправе жа-

ловаться. Наконец, видя, что ее провожатый теряет тер-

пение, она начала, запинаясь:

– Высокородный сэр…

– Сэром зови рыцаря, – сердито сказал горожанин, – а

высокородным – барона. Я – Гарри из Уинда, честный

оружейник и к тому же независимый от цеха.

– Значит, добрый ремесленник, – сказала музыкантша. –

Вы судите обо мне сурово, но у вас есть на то видимое

основание. Я немедленно избавила бы вас от своего об-

щества, которое, возможно, приносит мало чести поря-

дочному человеку, но я и в самом деле не знаю, куда мне

идти.

– На ближайшую ярмарку или храмовый праздник, –

отрезал Генри, не сомневаясь, что растерянность ее при-

творная – девчонка хочет ему навязаться, вот и прикиды-

вается, а может быть, и сам страшась соблазна. – Значит, в

Охтерардер, на праздник святого Медокса. Поручусь, что

ты без труда найдешь туда дорогу.

– Афте… Оттер… – повторила певица, тщетно силясь

одолеть кельтское произношение. – Мне говорили, что мои

песенки будут непонятны людям, если я подойду ближе к

тому угрюмому горному кряжу.

– Значит, ты хочешь остаться в Перте?

– Но где тут устроиться на ночь? – сказала скиталица.

– А где провела ты эту ночь? – возразил Смит. – Уж ты,

разумеется, знаешь, откуда пришла, хоть, видно, еще не

решила, куда пойдешь.

– Я ночевала в странноприимном доме при монастыре.

Но меня пустили туда после долгих уговоров и наказали

больше не возвращаться.

– А теперь, когда тебя гонят Дугласы, тебя туда нипо-

чем не примут, уж это наверняка. Но принц упомянул сэра

Джона Рэморни… Я могу провести тебя переулками к его

жилищу… хоть это и не дело для честного горожанина, да

и некогда мне.

– Пойду куда-нибудь… Я знаю, я для людей – бесчестье

и обуза. Было время, когда на меня смотрели иначе… Но

этот Рэморни – кто он такой?

– Учтивый рыцарь. Ведет веселую холостяцкую жизнь

и состоит конюшим и, как говорят, privado36 при молодом

принце.

– Как! При этом шалом и надменном молодом человеке,

из-за которого и вышел весь скандал?.. Ох, не отводите

меня туда, добрый друг! Неужели не сыщется ка-

кой-нибудь христолюбивой женщины, которая приютила

бы несчастное создание у себя в хлеву или в амбаре на одну

ночь? Рано поутру я уйду. Я ей щедро заплачу. У меня есть

золото – вам я тоже заплачу, если вы отведете меня ку-

да-нибудь, где я смогу укрыться от этого буйного повесы и

от слуг черного барона, который как глянет, так убьет.

– Приберегите ваше золото для тех, у кого его недос-

таточно, сударыня, – сказал Генри, – и не суйте в честные

руки деньги, заработанные виолой, бубнами и пляской, а

может быть, и чем похуже. Говорю вам напрямик, суда-

рыня, меня вы не одурачите. Я провожу вас в любое безо-

пасное место, какое вы мне назовете, потому что мое обе-

щание крепко, как стальные оковы. Но вам меня не убе-

дить, что вы не знаете, куда идти. Не так вы неопытны в

своем ремесле, чтобы не знать, что в любом городе, а тем

более в таком большом, как Перт, имеются заезжие дворы,

где особа, подобная вам, всегда получит приют за свои

деньги, если не найдет простака, который уплатил бы за ее

постой. Раз вы при деньгах, сударыня, моя о вас забота

будет недолга, и, право, в женщине ваших занятий эта не-

померная горесть, этот страх остаться одной кажутся мне

попросту притворством.

Дав, таким образом, ясно понять, как он думал, что

36 Доверенный по личным делам (исп.)

потешница его не обманет обычными своими уловками,

Генри твердо отошел на несколько шагов внушая себе, что

принял самое разумное и мудрое решение. Но он не вы-

держал и оглянулся посмотреть, как Луиза приняла его

уход, и был смущен, увидев, что она опустилась на скамью,

скрестила руки на коленях и склонила голову на руки, всей

позой выражая полную безнадежность.

Кузнец еще пытался ожесточить свое сердце.

– Это все притворство, – сказал он. – La gouge37 знает

свое дело, клянусь святым Ринганом!*

В эту минуту кто-то дернул его за подол плаща, и, по-

смотрев вокруг, он увидел маленького спаниеля, который

тотчас же, словно хлопоча за свою госпожу, встал на зад-

ние лапки и начал танцевать, скуля и оглядываясь на Луизу,

как будто испрашивая сострадания к своей покинутой хо-

зяйке.

– Бедняга, – сказал Смит, – может быть, и это не более

чем фокус, ведь ты делаешь только то, чему тебя обучи-

ли… Но раз уж я взялся защищать несчастную, не могу я

оставить ее чуть ли не в обмороке… если это обморок… Не

могу! Я же человек!

Возвратившись и подступив к девушке, так некстати

отданной под его опеку, он по ее побелевшему лицу сразу

убедился, что она или действительно в глубоком отчаянии,

или же обладает даром притворства, непостижимым для

мужчины, да и для женщины тоже.

– Слушай, девочка, – сказал он так ласково, как до сих

37 Девка (франц.) Gouge на старофранцузском почти равнозначно нашему wench.

(Прим. автора.)

пор не мог бы, даже если б захотел, – скажу тебе откро-

венно, в каком я положении. Сегодня у нас Валентинов

день, и, по обычаю, я должен провести его с моей пре-

красной Валентиной. Но драка и ссоры заняли все утро,

оставив нам жалких полчаса. Так что тебе ясно, где сейчас

мои мысли и сердце и где уж ради одного приличия мне бы

надлежало быть и самому.

Потешница выслушала его и, как видно, поняла.

– Если вы любите верной любовью и должны спешить к

вашей чистой Валентине, боже упаси, чтобы из-за такой,

как я, между вами пошел разлад! Не думайте больше обо

мне. Я возьму в проводники эту большую реку и приду

туда, где она впадает в океан и где, как мне говорили, есть

портовый город, оттуда я отправлюсь на корабле в La Belle

France38 и снова окажусь в стране, где самый грубый кре-

стьянин не сделает зла самой жалкой женщине.

– Сегодня вам нельзя идти в Данди, – сказал Смит. –

Люди Дугласа сейчас так и снуют по обоим берегам реки,

потому что до них дошла уже весть об утреннем перепо-

лохе, весь этот день, и всю ночь, и весь завтрашний день