Текст книги "Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

Хеншо и конюха, предоставленного ей кинфонсским ры-

царем, подъехала к гордому замку Фолкленд. Широкое

знамя, развевавшееся над башней, носило на себе герб

Ротсея, слуги, вышедшие к гостям, были одеты в цвета,

присвоенные дому принца, – все, казалось подтверждало,

что герцогиня, как думали в народе, еще стояла здесь со

своим двором. Сердце Кэтрин тревожно забилось, потому

что она слыхала, что герцогиня, как все Дугласы, горда и

отважна. Кто знает, как ее примут? Вступив в замок, де-

вушка заметила, что прислуга не столь многочисленна, как

она ожидала, но так как герцогиня жила в строгом уеди-

нении, это не очень ее удивило. В прихожей ее встретила

маленькая старушка, которая согнулась чуть ли не пополам

под тяжестью годов и шла, опираясь на посох черного де-

рева.

– Привет тебе, моя красавица, – сказала она с поклоном.

– Привет тебе в этом доме скорби. И я надеюсь, – она снова

поклонилась, – ты будешь утешением моей бесценной и

поистине царственной дочери – герцогине. Посиди, дитя

мое, пока я схожу узнаю, расположена ли миледи принять

тебя сейчас. Ах, дитя мое, ты и в самом деле куда как хо-

роша, если дала тебе пречистая душу такую же прекрас-

ную, как твое лицо!

С этими словами мнимая старуха проскользнула в со-

седний покой, где застала Ротсея в приготовленном для

него женском наряде, а Рэморни, отказавшегося от маска-

рада, – в его обычном одеянии.

– Ты отъявленный подлец, сэр доктор, – сказал принц. –

Честное слово, мне кажется, в душе ты не прочь разыграть

один все роли в пьесе – любовника и всех остальных.

– С готовностью, если этим я могу избавить от хлопот

ваше высочество, – ответил лекарь обычным своим сдав-

ленным смешком.

– Нет, нет, – сказал Ротсей, – здесь мне твоя помощь не

понадобится. Скажи, как я выгляжу, раскинувшись вот так

на ложе? Томная, скучающая леди, а?

– Пожалуй, слишком худощавая, – заметил лекарь, – и

черты лица, позволю я себе сказать, слишком женственны

для леди Дуглас,

– Вон отсюда, негодяй! Введи сюда эту прелестную

ледяную сосульку. Не бойся, она не пожалуется на мою

женственность… И ты, Рэморни, тоже удались.

Когда рыцарь выходил из покоев в одну дверь, мнимая

старуха впустила в другую Кэтрин Гловер. Комната была

тщательно затемнена, так что у девушки, когда она увидела

в полумраке на ложе женскую фигуру, не зародилось ни-

каких подозрений.

– Это и есть та девица? – спросил Ротсей своим при-

ятным голосом, нарочито смягченным сейчас до певучего

шепота, – пусть подойдет, Гризельда, и поцелует нам руку.

Мнимая кормилица герцогини подвела дрожащую де-

вушку к ложу и сделала ей знак опуститься на колени.

Кэтрин исполнила указание и благоговейно и простосер-

дечно поцеловала одетую в перчатку руку, которую про-

тянула ей мнимая герцогиня.

– Не бойся, – сказал тот же музыкальный голос, – ты

видишь во мне только печальный пример тщеты челове-

ческого величия… Счастливы те, дитя мое, кто по своему

рождению стоит так низко, что бури, потрясающие госу-

дарство, его не затрагивают.

Говоря это, принц обнял Кэтрин и привлек девушку к

себе, словно желая ласково приветствовать ее. Но поцелуй

был чересчур горяч для высокородной покровительницы, и

Кэтрин, вообразив, что герцогиня сошла с ума, вскрикнула

от страха.

– Тише, глупышка! Это я, Давид Ротсей.

Кэтрин оглянулась – кормилицы нет, а Ротсей сорвал с

себя покрывало, и она поняла, что оказалась во власти

дерзкого, распутного юнца.

– С нами сила господня! – сказала девушка. – Небо не

оставит меня, если я не изменю себе сама.

Придя к такому решению, она подавила невольный

крик и постаралась, как могла, скрыть свой страх.

– Вы сыграли со мной шутку, ваше высочество, – ска-

зала она твердо, – а теперь я попрошу вас (он все еще

держал ее за плечи) отпустить меня.

– Нет, моя прелестная пленница, не отбивайся! Чего ты

боишься?

– Я не отбиваюсь, милорд. Раз вам желательно меня

удерживать, я не стану сопротивлением дразнить вас, давая

вам повод дурно со мной обойтись, от этого вам будет

больно самому, когда у вас найдется время подумать.

– Как, предательница! Ты сама держала меня в плену

много месяцев, – сказал принц, – а теперь не позволяешь

мне удержать тебя здесь хотя бы на краткий миг?

– На улицах Перта, где я могла бы, смотря по желанию,

слушать или не слушать вас, это означало бы, милорд, уч-

тивое внимание с вашей стороны, здесь – это тирания.

– А если я тебя отпущу, – сказал Ротсей, – куда ты по-

бежишь? Мосты подняты, решетки спущены, а мои мо-

лодцы окажутся глухи к писку строптивой девчонки.

Лучше будь со мною любезна, и ты узнаешь, что значит

сделать одолжение принцу.

– Отпустите меня и выслушайте, милорд, мою жалобу

вам на вас же самого – жалобу принцу Шотландскому на

герцога Ротсея! Я дочь незнатного, но честного горожа-

нина, и я невеста, почти жена, храброго и честного чело-

века. Если чем-либо дала я повод вашему высочеству по-

ступать, как вы поступаете, я это сделала непреднамерен-

но. Молю вас, не злоупотребляйте вашей властью надо

мною, дайте мне уйти. Вам ничего от меня не добиться

иначе, как средствами, недостойными рыцаря и мужчины.

– Ты смела, Кэтрин, – сказал принц, – но как мужчина и

рыцарь я не могу не поднять перчатку. Я должен показать

тебе, как опасны такие вызовы.

С этими словами он попытался снова обнять ее, но она

выскользнула из его рук и продолжала также твердо и

решительно:

– Отбиваясь, милорд, я найду в себе не меньше силы

для честной обороны, чем вы в себе – для бесчестного на-

падения. Не позорьте же и себя и меня, прибегая к силе в

этой борьбе. Вы можете избить и оглушить меня, можете

позвать на помощь других, чтобы меня одолеть, но иным

путем вы не достигнете цели.

– Каким скотом изобразила ты меня! – сказал принц. –

Коли я и применил бы силу, то лишь в самой малой мере.

Просто чтоб у женщины было извинение перед самой со-

бою, когда она уступит собственной слабости.

Взволнованный, он сел на своем ложе.

– Так приберегите вашу силу для тех женщин, – сказала

Кэтрин, – которые нуждаются в таком извинении. Я же

противлюсь со всей решимостью, как тот, кому дорога

честь и страшен позор. Увы, милорд, если б вы добились

чего хотели, вы только разорвали бы узы между мною и

жизнью… между самим собою и честью. Меня заманили

сюда как в западню, – уж не знаю, какими кознями. Но если

я выйду отсюда обесчещенная, я на всю Европу ославлю

того, кто разбил мое счастье. Я возьму посох паломника и

повсюду, где чтут законы рыцарства, где слышали слово

«Шотландия», прокричу, что потомок ста королей, сын

благочестивого Роберта Стюарта, наследник героического

Брюса показал себя человеком, чуждым чести и верности,

что он недостоин короны, которая ждет его, и шпор, ко-

торые он носит. Каждая дама в любой части Европы будет

считать ваше имя столь черным, что побоится испачкать им

свои уста, каждый благородный рыцарь станет считать вас

отъявленным негодяем, изменившим первому завету воина

– оберегать женщину, защищать слабого.

Ротсей глядел на нее, и на его лице отразились досада и

вместе с тем восхищение.

– Ты забываешь, девушка, с кем говоришь. Знай, от-

личие, которое я тебе предложил, с благодарностью при-

няли бы сотни высокородных дам, чей шлейф тебе не за-

зорно нести.

– Скажу еще раз, милорд, – возразила Кэтрин, – при-

берегите ваши милости для тех, кто их оценит, а еще лучше

вы сделаете, если отдадите время и силы другим, более

благородным устремлениям – защите родины, заботе о

счастье ваших подданных. Ах, милорд! С какой готовно-

стью ликующий народ назвал бы вас тогда своим вождем!

Как радостно сплотился бы он вокруг вас, если бы вы по-

желали стать во главе его для борьбы с угнетением слабого

могущественным, с насилием беззаконника, с порочностью

совратителя, с тиранией лицемера!

Жар ее слов не мог не подействовать на герцога Ротсея,

в ком было столь же легко пробудить добрые чувства, как

легко они в нем угасали.

– Прости, если я напугал тебя, девушка, – сказал он. –

Ты слишком умна и благородна, чтобы делать из тебя иг-

рушку минутной утехи, как я хотел в заблуждении. И все

равно, даже если бы твое рождение отвечало твоему вы-

сокому духу и преходящей красоте, – все равно я не могу

отдать тебе свое сердце, а только отдавая свое сердце,

можно домогаться благосклонности таких, как ты. Но мои

надежды растоптаны, Кэтрин! Ради политической игры от

меня отторгли единственную женщину, которую я любил в

жизни, и навязали мне в жены ту, которую я всегда нена-

видел бы, обладай она всей прелестью и нежностью, какие

одни лишь и могут сделать женщину приятной в моих

глазах. Я совсем еще молод, но мое здоровье увяло, мне

остается только срывать случайные цветы на коротком

пути к могиле… Взгляни на мой лихорадочный румянец,

проверь, если хочешь, какой у меня прерывистый пульс.

Пожалей меня и прости, если я, чьи права человека и на-

следника престола попраны и узурпированы, не всегда

достаточно считаюсь с правами других и порой, как се-

бялюбец, спешу потешить свою мимолетную прихоть.

– Ах, господин мой! – воскликнула Кэтрин с присущей

ей восторженностью. – Да, мне хочется назвать вас моим

дорогим господином… потому что правнук Брюса поис-

тине дорог каждому, кто зовет Шотландию своей матерью.

Не говорите, молю вас, не говорите так! Ваш славный

предок претерпел изгнание, преследование, ночь голода и

день неравной борьбы, чтобы освободить свою страну, –

проявите подобное же самоотречение, чтобы освободить

самого себя. Порвите со всяким, кто прокладывает себе

дорогу к возвышению, потакая вашим безрассудствам. Не

доверяйте этому черному Рэморни!. Я уверена, вы этого не

знали… не могли знать… Но негодяй, который склонял

дочь на путь позора, грозя ей жизнью старика отца, – такой

человек способен на все дурное… на любое предательство!

– Рэморни тебе этим угрожал? – спросил принц.

– Угрожал, господин мой, и он не посмеет это отрицать.

– Это мы ему припомним, – сказал герцог Ротсей. – Я

его разлюбил, но он тяжело пострадал из-за меня, и я

должен честно оплатить его услуги.

– Его услуги? Ах, милорд, если правду рассказывают

летописи, такие услуги привели Трою к гибели и отдали

Испанию во власть неверных!

– Тише, девочка! Прошу, не забывайся, – сказал принц,

вставая. – На этом наша беседа кончена.

– Одно только слово, мой государь, герцог Ротсей! –

сказала Кэтрин с воодушевлением, и ее красивое лицо за-

горелось, как лик ангела – провозвестника бедствий. – Не

знаю, что побуждает меня говорить так смело, но горит во

мне огонь и рвется наружу. Оставьте этот замок, не медля

ни часа! Здешний воздух вреден для вас. Прежде чем день

состарится на десять минут, отпустите Рэморни! Его бли-

зость опасна.

– Какие у тебя основания так говорить?

– Никаких особенных, – ответила Кэтрин, устыдившись

горячности своего порыва, – никаких как будто, кроме

страха за вашу жизнь.

– Пустому страху потомок Брюса не может придавать

значения… Эй, что такое? Кто там?

Рэморни вошел и низко поклонился сперва герцогу,

потом девушке, в которой он, может быть, уже видел воз-

можную фаворитку наследника, а потому счел уместным

отдать ей учтивейший поклон.

– Рэморни, – сказал принц, – есть в доме хоть одна по-

рядочная женщина, которая могла бы прислуживать юной

даме, пока мы получим возможность отправить ее, куда она

пожелает?

– Если вашему высочеству угодно услышать правду, –

ответил Рэморни, – ваш двор, боюсь я, в этом отношении

небогат, откровенно говоря, приличней бродячей певицы

тут у нас никого не найдется.

– Так пусть она и прислуживает этой молодой особе,

раз нет камеристки получше. А тебе, милая девушка, при-

дется набраться терпения на несколько часов.

Кэтрин удалилась.

– Как, милорд, вы так быстро расстаетесь с пертской

красавицей? Вот уж действительно – прихоть победителя!

– В этом случае не было ни победителя, ни побежден-

ной, – ответил резко принц. – Девушке я не люб, а сам я не

настолько люблю ее, чтобы терзаться из-за ее щепетиль-

ности.

– Целомудренный Малькольм Дева*, оживший в одном

из своих потомков! – сказал Рэморни.

– Сделайте милость, сэр, дайте передохнуть вашему

острословию или же изберите для него другой предмет. Я

думаю, уже полдень, и вы меня очень обяжете, если рас-

порядитесь подать обед.

Рэморни вышел из комнаты, но Ротсей приметил на его

лице улыбку, а стать для этого человека предметом на-

смешки – такая мысль была для него пыткой. Все же он

пригласил рыцаря к столу и даже удостоил той же чести

Двайнинга. Пошла беседа, живая и несколько фривольная,

– принц нарочно держался легкого тона, словно стремясь

вознаградить себя за давешнее свое благонравие, которое

Рэморни, начитанный в старинных хрониках, имел на-

глость сравнить с воздержанностью Сципиона*.

Несмотря на недомогание герцога, трапеза проходила в

веселых шутках и отнюдь не отличалась умеренностью, и

просто потому ли, что вино было слишком крепким, по-

тому ли, что сам он был слаб, или же – и это всего веро-

ятней – потому, что в его последнюю чашу Двайнинг че-

го-то подсыпал, но случилось так, что принц к концу тра-

пезы погрузился в сон, такой тяжелый и глубокий, что,

казалось, его не разбудишь. Сэр Джон Рэморни и Двайнинг

отнесли спящего в опочивальню, призвав на помощь еще

одного человека, имя которого мы не будем пока называть.

На другое утро было объявлено, что принц заболел за-

разной болезнью, а чтоб она не перешла на других обита-

телей замка, никто не допускался к уходу за больным,

кроме его бывшего конюшего, лекаря Двайнинга и упо-

мянутого выше слуги, кто-либо из троих неотлучно нахо-

дился при больном, другие же строго соблюдали всяческую

осторожность в сношениях с домочадцами, поддерживая в

них убеждение, что принц опасно болен и что болезнь его

заразительна.

ГЛАВА XXXII

Когда тебе случится коротать

Со стариками долгий зимний вечер

У очага и слушать их рассказы

О бедствиях времен давно минувших, –

Ты расскажи им повесть обо мне

Ричард II, акт V, сц. 1

Судьба распутного наследника шотландского престола

была совсем другой, чем это представили населению го-

рода Фолкленда. Честолюбивый дядя обрек его на смерть,

решив убрать с дороги первую и самую опасную преграду

и расчистить путь к престолу для себя и своих детей.

Джеймс, младший сын короля, был совсем еще мальчик –

со временем, думалось, можно будет без труда устранить и

его. Рэморни, в надежде на возвышение и в обиде на своего

господина, овладевшей им с недавних пор, был рад со-

действовать гибели молодого Ротсея. А Двайнинга с рав-

ной силой толкали на то любовь к золоту и злобный нрав.

Было заранее с расчетливой жестокостью решено стара-

тельно избегать тех способов, какие могут оставить за со-

бой следы насилия: жизнь угаснет сама собой, когда

хрупкий и нестойкий организм еще более ослабеет, ли-

шенный заботливой поддержки. Принц Шотландский не

будет умерщвлен – он, как сказал однажды Рэморни при-

менительно к другому лицу, только «перестанет жить».

Опочивальня Ротсея в фолклендской башне была как

нельзя более приспособлена для осуществления преступ-

ного замысла. Люк в полу открывался на узкую лесенку, о

существовании которой мало кто знал и которая вела в

подземную темницу: этой лесенкой феодальный владетель

замка пользовался, когда втайне и переодетый навещал

своих узников. И по ней же злодеи снесли бесчувственного

принца в самое нижнее подземелье, запрятанное в такой

глубине, что никакие крики и стоны, полагали они, не до-

несутся оттуда, двери же и засовы были настолько крепки,

что долго могли устоять против всех усилий, если потай-

ной ход будет обнаружен. Бонтрон, ради того и спасенный

от виселицы, стал добровольным помощником Рэморни в

его беспримерно жестокой мести своему совращенному и

проданному господину.

Презренный негодяй вторично навестил темницу в час,

когда оцепенение начало проходить и принц, очнувшись,

почувствовал мертвящий холод и убедился, что не может

пошевелиться, стесненный оковами, едва позволявшими

ему сдвинуться с прелой соломы, на которую его поло-

жили. Его первой мыслью было, что это страшный сон, но

на смену пришла смутная догадка, близкая к истине. Он

звал, кричал, потом бешено взвыл – никто не приходил на

помощь, и только эхо под сводами темницы отвечало на

зов. Приспешник дьявола слышал эти вопли муки и на-

рочно мешкал, взвешивая, достаточно ли они вознаграж-

дают его за те уколы и попреки, которыми Ротсей выражал

ему, бывало, свое инстинктивное отвращение. Когда не-

счастный юноша, обессилев и утратив надежду, умолк,

негодяй решил предстать пред своим узником. Он отомк-

нул замки, цепь упала. Принц привстал, насколько позво-

ляли оковы. Красный свет, так ударивший в глаза, что он

невольно зажмурился, заструился сверху, сквозь своды, и,

когда он снова поднял веки, свет озарил отвратительный

образ человека, которого он имел основания считать

умершим, узник отшатнулся в ужасе.

– Я осужден и отвержен! – вскричал он. – И самый

мерзкий демон преисподней прислан мучить меня!

– Я жив, милорд, – сказал Бонтрон, – а чтоб вы тоже

могли жить и радоваться жизни, соизвольте сесть и ешьте

ваш обед.

– Сними с меня кандалы, – сказал принц, – выпусти

меня из темницы, и хоть ты и презренный пес, ты станешь

самым богатым человеком в Шотландии.

– Дайте мне золота на вес ваших оков, – сказал Бонтрон,

– и я все же предпочту видеть на вас кандалы, чем овладеть

сокровищем… Смотрите!. Вы любили вкусно поесть –

гляньте же, как я для вас постарался.

С дьявольской усмешкой негодяй развернул кусок не-

выделанной шкуры, прикрывавший предмет, который он

нес под мышкой, и, поводя фонарем, показал несчастному

принцу только что отрубленную бычью голову – знак не-

преложного смертного приговора, понятный в Шотландии

каждому. Он поставил голову в изножье ложа, или, пра-

вильней сказать, подстилки, на которую бросили принца.

– Будьте умеренны в еде, – сказал он, – вряд ли скоро вы

снова получите обед.

– Скажи мне только одно, негодяй, – сказал принц, –

Рэморни знает, как со мной обращаются?

– А как бы иначе ты угодил сюда? Бедный кулик, по-

пался ты в силки! – ответил убийца.

После этих слов дверь затворилась, загремели засовы, и

несчастный принц вновь остался во мраке, одиночестве и

горе.

– О, мой отец!. Отец. Ты был провидцем!. Посох, на

который я опирался, и впрямь обернулся копьем…

Мы не будем останавливаться на потянувшихся долгой

чередой часах и днях телесной муки и безнадежного от-

чаяния.

Но неугодно было небу, чтобы такое великое преступ-

ление свершилось безнаказанно.

О Кэтрин Гловер и певице никто не думал – было не до

них: казалось, всех только и занимала болезнь принца,

однако им обеим не дозволили выходить за стены замка,

пока не выяснится, чем разрешится опасный недуг и

впрямь ли он заразителен. Лишенные другого общества,

две женщины если не сдружились, то все же сблизились, и

союз их стал еще теснее, когда Кэтрин узнала, что перед

нею та самая девушка-менестрель, из-за которой Генри

Уинд навлек на себя ее немилость. Теперь она оконча-

тельно уверилась в его невиновности и с радостью слушала

похвалы, которые Луиза щедро воздавала своему рыцар-

ственному заступнику. С другой стороны, музыкантша,

сознавая, насколько превосходит ее Кэтрин и по общест-

венному положению и нравственной силой, охотно оста-

навливалась на предмете, который был ей, видимо, при-

ятен, и, исполненная благодарности к храброму кузнецу,

пела песенку «О верном и храбром», издавна любимую

шотландцами:

О, верный мой,

О, храбрый мой!

Он ходит в шапке голубой,

И как душа его горда,

И как рука его тверда!

Хоть обыщите целый свет –

Нигде такого парня нет!

Есть рыцари из многих стран

– Француз и гордый алеман,

Что не страшатся тяжких ран,

Есть вольной Англии бойцы,

Стрелки из лука, молодцы,

Но нет нигде таких, как мой,

Что ходит в шапке голубой*.

Словом, хотя при других условиях дочь пертского ре-

месленника не могла бы добровольно разделять общество

какой-то странствующей певицы, теперь, когда обстоя-

тельства связали их, Кэтрин нашла в Луизе смиренную и

услужливую подругу.

Так прожили они дней пять, и, стараясь как можно

меньше попадаться людям на глаза, а может быть, избегая

неучтивого внимания челяди, они сами готовили себе пищу

в предоставленном им помещении. Луиза, как более

опытная в разных уловках и смелая в обхождении, да и

желая угодить Кэтрин, добровольно взяла на себя общение

с домочадцами, поскольку оно было необходимо, и полу-

чала от ключника припасы для их довольно скудного обе-

да, который она стряпала со всем искусством истинной

француженки. На шестой день, незадолго до полудня, пе-

вица, как всегда, пошла за провизией и, желая подышать

свежим воздухом, а может быть, и в надежде найти не-

много салату или петрушки или хоть нарвать букетик

ранних цветов, чтоб украсить ими стол, забрела в малень-

кий сад, прилегавший к замку. Она вернулась в башню

бледная как пепел и дрожа как осиновый лист. Ужас ее

мгновенно передался Кэтрин, и та с трудом нашла слова,

чтобы спросить, какое новое несчастье свалилось на них:

– Герцог Ротсей умер?

– Хуже – его морят голодом.

– Ты сошла с ума!

– Нет, нет, нет! – возразила Луиза чуть слышно, и слова

посыпались так быстро одно за другим, что Кэтрин едва

улавливала их смысл.

– Я искала цветов на ваш стол, потому что вчера вы

сказали, что любите цветы… А моя собачка кинулась в

чащу тиса и остролиста – там ими поросли какие-то ста-

ринные руины рядом с крепостной стеной, – а потом она

прибежала назад, визжа и скуля. Я подкралась ближе –

узнать, в чем дело, и… ох!.. я услышала стон, точно кого-то

страшно мучают, но такой слабый, что, казалось, звук идет

из самой глубины земли. Наконец я открыла, что стон до-

носится сквозь небольшую пробоину в стене, увитой

плющом, и, когда я приложила ухо к щели, я услышала

голос принца, который сказал отчетливо: «Теперь мне не-

долго осталось тянуть», а потом он начал как будто мо-

литься.

– Силы небесные!. Ты с ним говорила?

– Я сказала: «Это вы, милорд?» И он ответил: «Кто это в

издевку называет меня так?» Я спросила, не могу ли я

чем-нибудь ему помочь, и он ответил таким голосом, что я

в жизни не забуду: «Еды! Еды!. Я умираю с голоду!» И вот

я прибежала рассказать вам. Что делать?.. Поднять тревогу

в доме?

– Увы! Этим мы не спасем его, а лишь вернее погубим,

– сказала Кэтрин.

– Так что же нам делать? – спросила Луиза.

– Еще не знаю, – отозвалась Кэтрин, быстрая и смелая в

решительный час, хотя в обыденных случаях жизни она

уступала своей товарке в находчивости. – Сейчас еще не

знаю… Но что-то мы сделать должны: нельзя, чтобы по-

томок Брюса умер, не получив ниоткуда помощи.

С этими словами она схватила небольшую миску с их

обедом – бульоном и вареным мясом, завернула в складки

своего плаща несколько коржиков, которые сама испекла,

и, кивнув подруге, чтобы та прихватила кувшин с молоком

– существенную часть их припасов, – поспешно направи-

лась в сад.

– Что, нашей прекрасной весталке захотелось погулять?

– сказал единственный повстречавшийся им человек –

кто-то из челяди.

Но Кэтрин прошла, не глянув на него, и вступила без

помехи в сад.

Луиза указала ей на груду заросших кустами развалин у

самой крепостной стены. Вероятно, раньше это был выступ

здания. Здесь заканчивалась узкая, глубокая пробоина,

которая была нарочно сделана в стене, чтобы дать доступ

воздуху в подземелье. Но отверстие потом несколько

расширилось и пропускало тусклый луч света в темницу,

хотя те, кто спускался в подземелье, светя зажженным

факелом, не могли этого заметить.

– Мертвая тишина, – сказала Кэтрин, прислушавшись с

минуту. – Небо и земля! Он умер!

– Надо на что-то решиться, – сказала ее товарка и про-

вела пальцами по струнам своей лютни.

Из глубины подземелья донесся в ответ только вздох.

Кэтрин отважилась заговорить:

– Это я, милорд… Я принесла вам еду и питье.

– Ха! Рэморни?.. Ты опоздал со своей шуткой – я уми-

раю, – был ответ.

«Он повредился в уме – и неудивительно, – подумала

Кэтрин. – Но пока есть жизнь, есть и надежда».

– Это я, милорд, Кэтрин Гловер… Я принесла еду,

только нужно как-нибудь передать ее вам.

– Бог с тобой, девушка! Я думал, страдание кончилось,

но оно вновь разгорелось во мне при слове «еда».

– Вот она, еда. Но как – ах, как мне передать ее вам?

Щель такая узкая, стена такая толстая!. Есть способ!.

Нашла!. Луиза, скорей: срежь мне ивовый прут, да под-

линнее.

Музыкантша повиновалась, и Кэтрин, сделав надрез на

конце тростинки, передала узнику несколько кусочков

печенья, смоченного в мясном бульоне, что должно было

служить сразу едой и питьем.

Несчастный юноша съел совсем немного, глотая через

силу, но от души благословлял свою утешительницу.

– Я хотел сделать тебя рабой моих пороков, – сказал он,

– а ты пытаешься спасти мне жизнь!. Но беги, спасайся

сама!

– Я вернусь и принесу еще еды, как только будет воз-

можность, – сказала Кэтрин и отпрянула, потому что под-

руга уже дергала ее за рукав, сделав ей знак молчать.

Обе спрятались среди развалин и услышали голоса

Рэморни и аптекаря, разговаривавших с глазу на глаз.

– Он крепче, чем я думал, – сказал первый хриплым

шепотом. – Как долго тянул Дэлвулзи, когда рыцарь Лид-

дсдейл держал его узником в замке Эрмитаж82?

– Две недели, – ответил Двайнинг. – Но он был крепкий

мужчина и получал кое-какую поддержку: к нему сыпались

понемногу зерна из житницы над его тюрьмой.

– А не лучше ли разделаться сразу? Черный Дуглас за-

вернет сюда дорогой. Едва ли Олбени поделился с ним

своею тайной. Он захочет увидеть принца – к его приезду

все должно быть кончено.

Они прошли дальше, продолжая свой страшный раз-

говор.

– Скорее в башню! – сказала Кэтрин подруге, когда те

вышли из сада. – У меня был придуман план бегства для

себя самой – я применю его для спасения принца. Под ве-

чер в замок является молочница, и, когда проходит с мо-

локом в кладовую к ключнику, она обычно оставляет свой

плащ в сенях. Возьми этот плащ, хорошенько в него уку-

82 Уильям Дуглас, владетель Галлоуэя, злобствуя на сэра Александра Рэмзи из

Далхоузи* за то, что тот получил должность шерифа в Тевиотдейле, на которую высо-

комерный барон метил сам, захватил его в Хоуике при исполнении им своих обязанно-

стей и держал в заточении в замке Эрмитаж, пока он не умер с голоду в июне 1342 года. О

зернах, сыпавшихся к нему из закромов, упоминает в своей хронике Годскрофт. (Прим.

автора.)

тайся и смело иди мимо стражника. К этому часу он всегда

пьян. Держись уверенно, и ты свободно пройдешь под

видом молочницы, тебя не окликнут ни в воротах, ни на

мосту. А там – прямо навстречу Черному Дугласу! Ближе

нет никого, он единственная наша надежда.

– Как! Тот жестокий лорд, – испугалась Луиза, – что

угрожал мне плетьми и позорным столбом?

– Поверь, – сказала Кэтрин, – такие, как мы с тобой, не

живут и часу в памяти Дугласа, посулил ли он зло или

добро. Скажи ему, что его зять, принц Шотландский,

умирает в замке Фолкленд, что предатели морят его голо-

дом, и ты не только будешь прощена, но и получишь на-

граду.

– О награде я не думаю, – сказала Луиза. – Самое дело

будет мне наградой. Но, боюсь я, оставаться опасней, чем

бежать… Позвольте же мне остаться и кормить несчаст-

ного принца, а вы идите и пришлите ему помощь. Если

меня убьют раньше, чем вы возвратитесь, возьмите себе

мою бедную лютню… и прошу вас, приютите у себя моего

маленького Шарло.

– Нет, Луиза, – возразила Кэтрин, – в странствии ты

опытней меня, и твоя лютня тебе защитой… Иди, и если,

воротившись, найдешь меня мертвой, что вполне возмож-

но, отдай моему отцу это кольцо и прядь моих волос и

скажи, что Кэтрин умерла, спасая Брюсову кровь. А эту

вторую прядь отдашь Генри. Скажи ему, что Кэтрин ду-

мала о нем в свой последний час, и еще скажи: он считал ее

слишком строгой, когда дело шло о том, чтобы лить чужую

кровь, но теперь он видит – она судила так не потому, что

слишком дорожила своей собственной.

Девушки обнялись, рыдая, и оставшиеся до вечера часы

провели, придумывая более удобный способ снабжать уз-

ника едой. Они соорудили трубку из полых тростинок,

вставив их одна в другую, чтобы по этой трубке передавать

ему жидкую пищу. Церковный колокол в Фолкленде за-

звонил к вечерне. Доильщица с сыроварни пришла со

своими кувшинами – снабдить молоком жителей замка да

посудачить о новостях. Едва вошла она в кухню, как де-

вушка-менестрель, на прощание кинувшись Кэтрин на

грудь и поклявшись в неизменной верности, тихонько

спустилась по лестнице со своей собачонкой под мышкой.

Минутой позже Кэтрин, затаив дыхание, увидела, как му-

зыкантша, укутанная в плащ молочницы, спокойно прошла

подъемным мостом.

– Нынче ты рановато возвращаешься, Мэй Бриджет, –

сказал стражник. – Скучно в замке, а, девочка?.. О болез-

нях-то говорить не весело…

– Расчетные палочки свои забыла, – сказала находчивая

француженка, – я еще вернусь, вот только сливок соберу

горшочек.

Она пошла дальше, обойдя стороной деревню Фолк-

ленд, по тропинке, что вела охотничьим парком. Кэтрин

вздохнула свободней и благословила небо, когда ее фи-

гурка растаяла вдали. Еще один тревожный час пришлось

пережить Кэтрин до того, как открылся побег. Произошло

это, когда молочница, потратив час на дело, которое можно

бы сладить за десять минут, собралась уходить и обнару-

жила, что кто-то унес ее серый суконный плащ. В поисках

подняли на ноги весь дом. Наконец женщины на поварне

вспомнили о музыкантше и высказали догадку, что она,

пожалуй, не побрезговала бы обменять свой старый плащ

на новенький. Стражник по строгому допросу объявил, что

молочница ушла из замка сразу, как прозвонили к вечерне,

– он видел ее своими глазами. А так как сама молочница

стала это отрицать, то он нашел только одно объяснение: не

иначе, как сам черт принял ее обличье.

Однако, когда обнаружилось, что и потешницу не

найти, загадка была легко разгадана, и дворецкий отпра-

вился известить сэра Джона Рэморни и Двайнинга, которые

были теперь неразлучны, что одна из их пленниц скрылась.

У виновного каждая мелочь возбуждает подозрение. Они

переглянулись в унынии и пошли вдвоем в убогую комнату

Кэтрин, чтобы захватить ее по возможности врасплох и

выведать все обстоятельства, связанные с побегом Луизы.

– Где твоя приятельница, женщина? – сказал Рэморни с

непреклонной суровостью в голосе.

– У меня здесь нет никаких приятельниц, – ответила

Кэтрин.

– Не дури! – отрезал рыцарь. – Я говорю о потешнице,

которая последние дни жила с тобою здесь, в этой комнате.

– Она, мне сказали, ушла, – возразила Кэтрин. – Гово-

рят, час назад.

– А куда? – спросил Двайнинг.

– Как могу я знать, – отвечала Кэтрин, – куда вздума-