Текст книги "Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

очевидно, за своего, поставленного на страже, он шепотом

спросил:

– Что там был за шум, Кеннет? Почему ты не дал нам

сигнала?

– Негодяй! – вскричал Генри. – Ты разоблачил себя, и

ты умрешь!

И он хватил незнакомца клинком с такою силой, что,

наверно, исполнил бы свою угрозу, когда бы тот не поднял

руки и не принял на нее удар, нацеленный в голову. Рана,

как видно, была жестокая, потому что человек зашатался и

упал, глухо застонав. Не уделяя ему больше внимания,

Генри Смит ринулся вперед, на ватагу молодцов, при-

ставлявших лестницу к окну светелки под крышей. Генри

не остановился, чтобы сосчитать, сколько их там, или

проверить, что они затевают. Прокричав призыв к тревоге и

подав сигнал, по которому горожане привыкли являться на

сбор, он устремился на полуночников, один из которых уже

взбирался по лестнице. Кузнец рванул за ступеньку,

сбросил лестницу па мостовую и, наступив на тело чело-

века, залезшего было на нее, не давал ему встать на ноги.

Его сообщники рьяно наскакивали на Генри, стараясь ос-

вободить приятеля. Но кольчуга сослужила свою службу

кузнецу, и он с лихвой отплачивал нападавшим за каждый

удар, громко при этом взывая:

– На помощь! На помощь! Сент-Джонстон в опасно-

сти!. За клинки и луки, храбрые сограждане! За луки и

клинки!. Ломятся в наши дома под покровом ночи!

Эти слова, гулко разносившиеся по улицам, сопрово-

ждались частыми и крепкими ударами, которые оружейник

щедро и отнюдь не впустую раздавал вокруг. Между тем

обитатели Кэрфью-стрит, разбуженные, высыпали на

улицу в ночных рубахах и с мечами, щитами, а иные и с

факелами в руках. Нападавшие обратились в бегство – и

все успешно скрылись, кроме человека, сброшенного на-

земь вместе с лестницей. Бесстрашный оружейник в разгар

драки схватил его за горло и цепко держал, как борзая

зайца. Прочих раненых унесли с собой их товарищи.

– Какие-то мошенники вздумали нарушить мирный сон

нашего города, – обратился Генри к сбежавшимся соседям.

– Догоняйте мерзавцев. Они не все могли убежать, потому

что я кое-кого из них покалечил. Вас приведет к ним кро-

вавый след.

– Не иначе как головорезы-горцы, – говорили горожане.

– А ну, соседи, в погоню!

– Эге!. Бегите, бегите!. А я тут управлюсь с этим

парнем, – продолжал оружейник.

Добровольцы кинулись во все стороны, замигали вда-

леке их факелы, крики огласили всю округу.

Между тем пленник оружейника взмолился о свободе,

пуская в ход посулы и угрозы.

– Ведь ты – дворянин, – сказал он, – позволь же мне

уйти, и то, что было, тебе простится.

– Я не дворянин, – ответил Генри, – я Хэл из Уинда,

гражданин Перта. И я не сделал ничего такого, что надо

мне прощать.

– Негодяй, ты сам не знаешь, что ты сделал! Но отпусти

меня, и я тебе отсыплю полную шапку червонцев.

– А я твою шапку наполню твоими же мозгами, – сказал

оружейник, – если ты не будешь стоять смирно, как поло-

жено пленнику.

– Что случилось, Гарри, сынок? – сказал Саймон, по-

казавшись в окне. – Я слышу твой голос, но он звучит со-

всем не так, как я ожидал… Что значит этот шум? И почему

соседи сбегаются, как по тревоге?

– Тут, отец Саймон, пыталась залезть к вам в окна целая

ватага жуликов, но одного из них я, кажется, научу мо-

литься богу. Он здесь у меня, я держу его крепко, как же-

лезо в тисках.

– Послушай, Саймон Гловер, – вмешался пленник, – я

должен сказать тебе два слова с глазу на глаз. Вызволь меня

из железных лап этого меднолобого мужлана, и я тебе до-

кажу, что никто не замышлял зла ни против тебя, ни против

твоих домашних. Больше того – я сообщу тебе кое-что та-

кое, что послужит к твоей выгоде.

– Голос мне знаком, – сказал Саймон Гловер, который к

этому времени вышел уже на порог с потайным фонарем в

руке. – Смит, сынок, предоставь мне самому переговорить

с молодым человеком. Он нисколько не опасен, уверяю

тебя. Постой минутку, где ты стоишь, и не давай никому

войти в дом – ни врагу, ни защитнику. Поручусь тебе, что

молодчик собирался только потешить доброй шуткой

святого Валентина.

С этими словами старик втащил пленника через порог и

закрыл за ним дверь, оставив Генри в недоумении, почему

его будущий тесть так легко отнесся к происшедшему.

– Шутка! – проговорил кузнец. – Веселая получилась

бы шутка, когда бы они забрались в девичью спальню!. А

они забрались бы непременно, не окликни меня честный,

дружеский голос из бойницы, и если это и не был голос

святой Анны (кто я такой, чтобы святая стала со мной

разговаривать?), он все же не мог прозвучать в том месте

без ее соизволения и согласия, и за это я обещаю поставить

в ее храме восковую свечу длиною с мой клинок… И я

жалею, что при мне этот нож, а не добрый мой двуручный

меч, им бы я лучше послужил Сент-Джонстону и проучил

бы негодяев. Что и говорить, короткие мечи – красивая

игрушка, но она пригодна скорее для ребяческой руки, чем

для мужской. Эх, мой старый двуручный Троян*, когда бы

в этот час ты был в моей руке, а не висел у полога моей

кровати, не так-то легко негодяи удрали бы с поля боя… Но

сюда идут с горящими факелами, с обнаженными меча-

ми… Го-го! Стой… Вы за Сент-Джонстон?.. Если вы дру-

зья славного города, привет вам!

– Не посчастливилось нам на охоте, – заговорила го-

рожане. – Кровавый след привел нас к доминиканскому

кладбищу, и мы там подняли дичь – промеж могил бежали

два молодца, поддерживая третьего, которого ты, видно,

отметил своей меткой, Гарри. Но они прежде нас добрались

до ворот и успели позвонить в колокол убежища. Ворота

раскрылись, беглецы вошли… Так что теперь они в на-

дежном укрытии, а нам остается залезть опять в остывшие

постели и согреться под одеялами.

– Эх, – вздохнул один из горожан, – у добрых домини-

канцев всегда какой-нибудь благочестивый брат караулит у

ворот убежища, чтобы сразу отворить их перед бедным

грешником, который попал в переделку и решил искать

защиты у алтаря.

– Да, если бедный, гонимый грешник может хорошо

заплатить, – возразил другой. – Но поистине, если он не

только нищий духом, но и в кошельке у него пусто, он

простоит за воротами, покуда гончие не схватят его.

Третий, несколько минут при свете факела разгляды-

вавший землю под ногами, поднял теперь голову и заго-

ворил. Это был веселый, бойкий толстенький человечек, по

имени Оливер Праудфьют, довольно богатый мастер и

один из вожаков цеха шапочников, что, как видно, и дало

ему основание говорить тоном человека, облеченного

властью.

– Ты не скажешь нам, добрый Смит, – теперь, когда

улицу заливал свет факелов, они узнали друг друга, – что

это за люди подняли драку в нашем городе?

– Первые двое, кого я увидел, – ответил оружейник, –

были, насколько я мог разглядеть, в пледах горцев.

– Похоже, похоже на то! – подхватил другой горожа-

нин, покачивая головой. – Просто срам, что никак у нас не

заделают пробоины в стенах и бродягам горцам, этим

бездельникам, дают полную свободу темной ночью под-

нимать добрых людей с постели!

– Поглядите, соседи, – сказал Оливер Праудфьют, по-

казывая подобранный им на земле предмет – сочившуюся

кровью кисть руки. – Когда же такая рука завязывала ремни

на брогах*? Она большая, правда, и костлявая, но выхолена

точно у леди, и кольцо на ней сверкает, как яркая свеча.

Скажу без ошибки, Саймону Гловеру доводилось делать

перчатки на эту руку – он ведь работает на всю придвор-

ную знать.

Зрители, отпуская свои замечания, принялись разгля-

дывать кровавую находку.

– Ежели так, – сказал один, – Гарри Смиту впору уди-

рать из города, да поскорее, потому что, когда дворянину

отрубили руку, едва ли судейские почтут защиту дома

пертского горожанина достаточным оправданием. Насчет

увечий закон куда как суров!

– Ну не срам ли так говорить, Майкл Уэбстер! – ответил

шапочник. – Разве мы не наследники и преемники добле-

стных древних римлян, построивших Перт по подобию их

родного города? И разве нет у пас хартий, дарованных нам

благородными королями, нашими родоначальниками, как

их любящим вассалам? И вдруг мы отступимся от всех

своих привилегий и вольностей, от прав и гарантий: насчет

поимки с поличным и насчет вора, пойманного на взломе, и

крови за кровь, и наложения денежных взысканий, и пра-

вил насчет выморочных имуществ и насчет товаров!.

Неужто мы потерпим, чтобы нападали безнаказанно на дом

честного горожанина? Нет, добрые соседи, искусные ре-

месленники, граждане Перта! Скорее Тэй потечет вспять к

Данкелду*, чем мы примиримся с таким беззаконием!

– А чем тут поможешь? – сказал степенный старый

человек, который стоял, опершись на двуручный меч. –

Что, по-твоему, могли бы мы сделать?

– Эх, бэйли Крейгдэлли, от вас уж я никак не ожидал

такого вопроса! Вам бы как раз и отправиться прямо с

места к его милости, нашему королю, поднять его с коро-

левской его постели и доложить ему о нашей обиде, что вот

заставляют нас вскакивать среди ночи и по такому холоду

выбегать в одних рубахах! Я предъявил бы ему эту крова-

вую улику и услышал бы из его королевских уст, полагает

ли он справедливым и законным, чтобы так обходились с

его любящими вассалами рыцари и знатные особы из его

распутного двора. Вот это означало бы горячо отстаивать

нашу правду.

– Горячо, говоришь ты? – возразил старик. – Да, так

горячо, что мы все околели бы, голубчик, от холода, пре-

жде чем привратник повернул бы ключ в замке, чтобы

пропустить нас к королю. Ладно, друзья, ночь холодная,

мы как мужчины несли стражу, и наш честный Смит дал

хорошее предостережение каждому, кто вздумает нас

обижать, а это стоит двадцати королевских запретов. С

зарею настанет новый день, и мы обсудим дело на этом

самом месте и порешим, какие меры принять нам, чтоб

изобличить и наказать негодяев. А теперь давайте разой-

демся, пока у нас не застыла в жилах кровь.

– Верно, верно, сосед Крейгдэлли… Во славу

Сент-Джонстона!

Оливер Праудфьют был не прочь поговорить еще, ибо

он был одним из тех беспощадных ораторов, которые по-

лагают, что их красноречие вознаграждает за все неудоб-

ства времени, места и обстановки. Но никто не пожелал

слушать, и горожане разбрелись по домам при занимаю-

щейся заре, уже исчертившей алыми полосами небо на

востоке.

Только народ разошелся, как в доме Гловера отвори-

лась дверь, и старик, схватив Смита за руку, втащил его в

дом.

– Где пленный? – спросил оружейник.

– Его нет… Он скрылся… бежал… почем я знаю? –

сказал Гловер. – Черным ходом, через садик – и был таков!

Нечего думать о нем, заходи и взгляни на свою Валентину,

чью честь и жизнь ты спас сегодня утром.

– Дайте мне хоть отереть клинок, – сказал Смит, – хоть

руки вымыть.

– Нельзя терять ни минуты – она уже встала и почти

одета. Идем, приятель. Пусть увидит тебя с оружием в руке

и с кровью негодяя на пальцах, чтобы знала цену службе

настоящего мужчины. Она слишком долго затыкала мне

рот своими рассуждениями о совести и чистоте. Пусть же

поймет, чего стоит любовь храброго человека и доброго

гражданина!

ГЛАВА V

Встань, дева! Косы расчеши*,

На волю выйти поспеши,

В прохладу, веющую с пашни.

Давно кричат грачи над башней!

Джоанна Бейли

Пробужденная ото сна шумом схватки, пертская кра-

савица, чуть дыша от ужаса, прислушивалась к доносив-

шимся с улицы крикам и стуку мечей. С мольбой о помощи

она упала на колени, а услышав голоса друзей и соседей,

сбежавшихся на ее защиту, перешла, не поднимаясь, к

благодарственным молитвам. Она все еще стояла на коле-

нях, когда ее отец чуть ли не впихнул к ней в светелку

Генри Смита, ее спасителя. Робкий влюбленный упирался

– сперва из боязни оскорбить девицу, а потом, увидав ее

коленопреклоненной, из уважения к ее благочестию.

– Отец, – сказал оружейник, – она молится… Я не смею

с ней заговорить, как не смел бы прервать епископа, когда

он служит обедню.

– Ну, завел свое, отважный и доблестный олух! – сказал

ее отец и, обратившись к дочери, добавил: – Мы лучше

всего отблагодарим небо, доченька, если вознаградим по

заслугам наших ближних. Вот перед тобою тот, кого гос-

подь избрал своим орудием, чтобы спасти тебя от смерти, а

может быть, и самого худшего – от бесчестья. Прими его,

Кэтрин, как верного своего Валентина и того, кого я желал

бы назвать своим любезным сыном.

– Потом, отец! – возразила Кэтрин. – Сейчас я никого не

могу видеть… ни с кем не могу говорить. Не примите это за

неблагодарность – я, может быть, слишком благодарна

тому, кто стал орудием нашего спасения, – но позволь мне

сперва помолиться святой заступнице, во благовремение

пославшей нам избавителя… и дай мне минутку, чтоб на-

деть платье.

– Ну, слава богу, девочка! Одевайся на здоровье, уж в

этом тебе отказа не будет: первый раз за последние десять

дней ты заговорила как женщина. В самом деле, Гарри,

хотел бы я, чтобы моя дочь отрешилась от своей неруши-

мой святости, пока не настала пора причислить ее к лику

святых, как вторую святую Екатерину.

– Нет, кроме шуток, отец! Клянусь вам, у нее уже есть

по меньшей мере один искренний почитатель, готовый

служить ей на радость так преданно, как только способен

грешный человек. Итак, я на время прощаюсь с тобой,

прекрасная дева, – заключил он с жаром, – и да пошлет тебе

небо сны столь же мирные, как мирны твои помыслы, когда

ты не спишь. Я пойду охранять твой покой – и горе тому,

кто посмеет его нарушить!

– Мой добрый и отважный Генри, чье горячее сердце и

так вечно не в ладу с безрассудной рукой! Не ввязывайся

больше этой ночью ни в какие споры. Прими, однако, мою

искреннюю признательность и постарайся, чтобы мысли

твои стали такими же мирными, какими кажутся тебе мои.

Завтра мы встретимся, и ты уверишься в моей благодар-

ности. Прощай!

– Прощай, владычица и свет моего сердца! – сказал

оружейник.

Сойдя с лестницы, что вела в комнатку Кэтрин, он хо-

тел уже выйти на улицу, когда Гловер подхватил его под

руку:

– Я готов радоваться этой ночной драке, как никогда

еще не радовался звону мечей, если, Гарри, она и впрямь

образумила мою дочь и научила ее ценить тебя по заслу-

гам. Слава святому Макгридеру17! Я даже чувствую неж-

ность к этим озорникам, и мне жаль злополучного влюб-

ленного, которому уже никогда не придется носить на

правой руке шеврон. Эх! Бедняга до могильной доски бу-

дет чувствовать свою утрату, особенно когда станет наде-

вать перчатки… Да, впредь он будет платить нам за наше

искусство половинную плату… Нет, оставь, нынче ни на

шаг от этого дома! – продолжал он. – Ты не должен от нас

уходить, никак не должен, сынок!

– Я не уйду. Но, с вашего разрешения, покараулю на

улице. Нападение может повториться.

– Когда так, – сказал Саймон, – тебе способнее будет

отогнать их, оставаясь в стенах дома. Такое ведение боя

наиболее подобает нам, горожанам, – отбиваться из-за ка-

менных стен. Этому мы хорошо научились, выполняя по-

17 Название местности близ Перта, именуемой в просторечии Экклезмагерди

(Ecclesia Macgirdi), еще уберегает от полного забвения память об этом древнегэльском

святом.

винность по несению стражи. К тому же в эту ночь было

довольно переполоха и шума, нам обеспечены мир и покой

до утра. Ступай же за мной.

С этими словами он потащил охотно сдавшегося Генри

в то самое помещение, где они ужинали и где старуха, ко-

торую, как и других, подняло на ноги ночное сражение,

быстро развела огонь.

– А теперь, мой доблестный сын, – сказал Гловер, – чего

бы ты хотел выпить за здоровье твоего отца?

Генри Смит дал усадить себя на дубовую скамью и

сидел, не отводя глаз от огня, бросавшего красные отсветы

на его мужественное лицо. Он вполголоса бормотал про

себя:

– … «Добрый Генри»… «отважный Генри»… Ах! Если

бы она сказала «милый Генри»!

– Это что за напитки? – рассмеялся старый Гловер. –

Таких в моем погребе нет. Но если херес, или рейнское, или

гасконское подойдут для этого случая, скажи только слово,

и запенятся чаши… Так-то!

– «Горячая признательность», – продолжал вполголоса

оружейник. – Такого она мне раньше никогда не говорила:

«горячая признательность»… Смысл этих слов не слишком

ли растяжим?

– Он окажется, друг, растяжим, как шкурка козленка, –

сказал Гловер, – если только ты положишься во всем на

меня. Ответь же, чего ты хочешь выпить за завтраком?

– Чего вам самим угодно, отец, – небрежно сказал

оружейник и снова принялся перебирать сказанные ему

Кэтрин слова. – Она упомянула о моем горячем сердце, но

упомянула и о моей безрассудной руке. Как же мне изба-

виться от своего пристрастия к драке? Конечно, проще

всего отрубить себе правую руку и пригвоздить к цер-

ковным дверям, чтобы Кэтрин больше никогда меня ею не

попрекала.

– Довольно и одной отрубленной руки за эту ночь, –

сказал его друг и поставил на стол кувшин вина. – Что ты

себя терзаешь, приятель? Она любила бы тебя вдвое горя-

чей, когда б не видела, как ты перед ней благоговеешь. Но

дело приняло теперь иной оборот. Не могу я жить под

вечной угрозой, что проклятые головорезы, прихвостни

придворной знати, разграбят мою лавку и разнесут мой

дом, потому что мою дочь, изволите ли видеть, прозвали

пертской красавицей! Нет, я ей покажу, что я ее отец и

требую того повиновения, на какое дают мне право закон и

священное писание. Я хочу видеть ее твоей женой, Генри,

мое золотое сердце! Твоею женой, мой храбрец, и не далее

как через несколько недель. Ну, ну! За твою веселую

свадьбу, славный мой Смит!

Отец осушил большую чашу и наполнил ее вновь для

своего названого сына, который медленно поднес ее ко рту,

но, даже не пригубив, вдруг поставил на стол и покачал

головой.

– Ну, ежели ты не принимаешь такую здравицу, не

знаю, кому же ее принять, – сказал Саймон. – Что тебя

смутило, неразумный мальчик? Тут счастливый случай,

можно сказать, отдает мою дочь в твою власть, потому что

весь город из конца в конец станет ее срамить, если она

откажет тебе. Тут я, ее отец, не только согласен ударить по

рукам и сладить ваш брак, но от души хочу видеть вас со-

единенными так крепко, как не сшила бы игла сафьян. И

когда все на твоей стороне – и судьба, и отец, и все вокруг,

– ты смотришь безумным, как влюбленный из баллады,

который скорее бросится в Тэй, чем начнет ухаживать за

девицей, между тем как посвататься к ней проще простого

– только улучи счастливую минуту!

– Да, отец, счастливую минуту! А я спрашиваю, воз-

можна ли она, та счастливая минута, когда Кэтрин глянет

на землю и ее обитателей и склонит слух к такому грубому,

невежественному, неотесанному человеку, как я? Не могу

вам объяснить, почему это так, отец: я высоко держу го-

лову, не уступая в том другим мужчинам, но перед свято-

стью вашей дочери падаю духом и не могу не думать, что

это было бы чуть ли не кощунством – как ограбление

храма, – если бы я вдруг снискал ее любовь. Все ее по-

мыслы направлены к небу – не на таких, как я, расточать

их!

– Как хочешь, Генри, – ответил Гловер. – Я тебя не

собираюсь окрутить, моя дочь – еще того меньше, а чест-

ное предложение – не повод для ссоры. Но если ты дума-

ешь, что я поддамся ее глупым бредням о монастыре, так

будь уверен, никогда я на такое дело не пойду! Церковь я

люблю и чту, – сказал он, перекрестившись. – Я сполна

выплачиваю ей что следует, без принуждения и в срок – и

десятину и всяческие взносы на милостыню, на вино, на

воск, выплачиваю исправно, говорю я, как каждый обыва-

тель Перта, если он, как я, располагает средствами. Но я не

могу отдать церкви мою единственную овечку, последнее,

что осталось у меня на свете. Ее мать была мне дорога на

земле – теперь она ангел в небесах. Одно и осталось мне на

память об утраченной – моя Кэтрин, и если она постри-

жется в монахини, то не раньше, чем закроются навеки эти

старые глаза… А ты, друг мой Гоу, прошу тебя, поступай

так, как самому тебе кажется лучше. Будь спокоен, я ее в

жены тебе не навязываю.

– Ну вот, опять! Слишком крепко бьете! – сказал Генри.

– Этим у нас всегда кончается, отец: вы на меня в обиде,

потому что я не решаюсь сделать то, что превратило бы

меня в счастливейшего человека на земле, когда бы в моей

власти было это сделать… Эх, отец, пусть самый острый

кинжал, какой я выковал в жизни, пронзит сейчас мое

сердце, если оно хотя бы крохотной своей частицей не

принадлежит вашей дочери больше, чем мне самому. Но

что поделаешь! Не могу я думать о ней хуже, чем она того

заслуживает, или считать себя лучше, чем я есть, и то, что

вам представляется легким и возможным, для меня так же

трудно, как если бы требовалось сделать стальные латы из

оческов льна. Но… за ваше здоровье, отец, – добавил он

более веселым тоном, – и за мою прекрасную святую, за

Валентину мою, как я надеюсь называть по праву весь этот

год вашу дочь. И не буду больше вас задерживать – пора

вам склонить голову на подушку да понежиться в перинах

до рассвета, а там вы сами проведете меня в спальню вашей

дочери: это будет мне оправданием, когда я войду непро-

шеный пожелать ей доброго утра – самой прекрасной среди

всех, кого разбудит солнце в нашем городе и на много миль

вокруг!

– Недурной совет, сынок! – сказал честный Гловер. – А

сам ты как? Ляжешь рядом со мною или разделишь постель

с Конахаром?

– Ни то и ни другое, – ответил Гарри Гоу. – Я только

помешал бы вам уснуть. Это кресло для меня не хуже пу-

ховой постели, я сосну, как спят на часах, не распоясыва-

ясь. – С этими словами он положил руку на эфес своего

меча. – Бог даст, не придется нам больше прибегать к

оружию. Спокойной ночи, или, вернее сказать, доброго

утра. До рассвета, друг, и кто первый проснется – разбудит

другого.

Так расстались два горожанина. Гловер лег в постель и,

надо полагать, заснул. Влюбленному уснуть не удалось. На

крепком теле его нисколько не сказалось утомление этой

трудной ночи, но его духовный склад был более тонок. Со

стороны посмотреть – увидишь только здорового горожа-

нина, равно гордящегося и своим искусством в выделке

оружия и ловкостью, с какой он пускал его в ход, профес-

сиональное рвение, физическая сила и совершенное вла-

дение оружием то и дело подстрекали его к драке, и потому

он многим внушал страх, а в иных случаях и неприязнь. Но

с этими свойствами уживалось в кузнеце простое, детское

добросердечие и в то же время пламенное воображение и

восторженность, не вязавшиеся, казалось бы, с его при-

лежной работой у горна и его воинственным обычаем.

Возможно, игра и пылкость чувства, воспитанные в нем

старинными балладами или романами в стихах – единст-

венным источником всех его сведений и знаний, – толкали

его на многие подвиги, зачастую отмеченные простоватой

рыцарственностью. Во всяком случае, его любовь к Кэтрин

отличалась утонченностью, какая могла быть свойственна

тому худородному оруженосцу, которого, если песня не

лжет, дарила улыбками некая венгерская королевна*. Его

чувство к своей избраннице было поистине таким возвы-

шенным, как если бы устремлено было к доподлинному

ангелу, и поэтому у старого Саймона, да и у других, заро-

дилось опасение, что, слишком светлое и благоговейное,

оно не встретит ответа у смертного существа. Они, однако,

ошибались. Кэтрин, как ни была она скромна и сдержанна,

обладала сердцем, способным чувствовать, и понимала

истинную природу глубокой страсти оружейника. И была

ли она склонна отвечать на нее или нет, она втайне горди-

лась преданностью грозного Генри Гоу, как могла бы

гордиться героиня романа дружбой ручного льва, который

всюду следует за нею, опекая и защищая ее. С самой ис-

кренней благодарностью вспомнила она, пробудившись на

рассвете, об услуге, оказанной ей в эту бурную ночь Генри

Смитом, и первый помысел ее был о том, как дать ему по-

нять свои чувства.

Торопливо, слегка стыдясь задуманного, встала она с

постели. «Я была с ним слишком холодна, – говорила она

себе. – Хоть и не могу я уступить его домогательствам, я не

стану ждать, когда отец принудит меня принять его на этот

год Валентином: выйду ему навстречу и сама его изберу! Я

считала слишком смелыми других девиц, когда они делали

что-либо такое, но я наилучшим образом угожу отцу и

послужу, как требует обряд, доброму святому Валентину,

если на деле выкажу благодарность этому честному чело-

веку».

Одевшись торопливо и куда менее тщательно, чем

обычно, сбежала она по лестнице и распахнула дверь той

комнаты, где, как она угадала, ее защитник отдыхал после

ночного сражения. На пороге Кэтрин остановилась, ей

вдруг стало страшно: как исполнить свое намерение?

Обычай не только позволял – он требовал, чтобы свой союз

на год Валентины скрепили дружеским поцелуем. И счи-

талось особенно счастливым предзнаменованием, если

одному из них случалось застать другого спящим и раз-

будить, выполняя этот приятный обряд.

Кому и когда случай более благоприятствовал устано-

вить эту связь, освященную таинством? После долгих

противоречивых размышлений богатырь оружейник, смо-

ренный сном, так и уснул, сидя в кресле. Во сне черты его

лица казались тверже и мужественней, чем они всегда

представлялись Кэтрин: в ее присутствии его черты

обычно отражали то застенчивость, то боязнь вызвать ее

недовольство, и девушка привыкла считать, что лицу

Генри Смита свойственно глуповатое выражение.

«Как суров он с виду! – думала она. – Что, если он

разгневан… и вдруг проснется… а мы тут одни… Позвать

Дороти?.. Разбудить отца?.. Но нет! Ведь таков обычай, и

он будет исполнен с чистой девичьей и сестринской лю-

бовью и почтением. Я не должна опасаться, что Генри

примет это иначе, и не могу я позволить ребяческой

стыдливости взять верх над моей благодарностью!»

С такой мыслью она легкой, хоть и неуверенной по-

ступью прошла на цыпочках по комнате, щеки ее вспых-

нули при мысли о том, что она задумала, и, проскользнув к

креслу, в котором спал кузнец, она коснулась его губ по-

целуем – таким легким, точно упал на них розовый лепе-

сток. Видно, не крепок был сон, если могло его прогнать

такое прикосновение, и спящему снилось, видно, нечто

связанное с тем, что его разбудило, потому что Генри,

мгновенно вскочив, схватил девушку в объятия и попытал-

ся весьма пылко ответить на приветствие, нарушившее его

отдых. Но Кэтрин воспротивилась, и так как на сопротив-

ление ее толкала скорее скромность, чем девичья робость,

влюбленный в смущении позволил ей вырваться из его рук,

из которых вся ее сила, хоть в двадцать раз умноженная, не

освободила бы девушку.

– Не сердись, добрый Генри, – самым мягким голосом

сказала Кэтрин изумленному оружейнику. – Я почтила

святого Валентина, чтобы показать, как я ценю товарища,

которого он мне посылает на этот год. Пусть только придет

отец, и в его присутствии я не осмелюсь отказать тебе в

вознаграждении, какого ты вправе спросить за прерванный

сон.

– За мною дело не станет! – молвил старый Гловер,

радостно ворвавшись в комнату. – Держи ее, Смит… дер-

жи… куй железо, пока горячо, и покажи ей, что бывает,

если забыть пословицу: «Не тронь собаку, когда она спит».

Поощренный такими словами, Генри, хоть и не с

прежним чрезмерным жаром, снова обнял заалевшуюся

девушку, довольно благосклонно принявшую его ответный

поцелуй, десять раз повторенный и куда более крепкий,

чем тот, что вызвал этот бурный порыв. Наконец Кэтрин

снова высвободилась из объятий своего почитателя и,

словно сама раскаиваясь и страшась того, что сделала,

бросилась в кресло и закрыла руками лицо.

– Веселее, глупая ты девчонка, – сказал отец, – ты се-

годня осчастливила двух человек в Перте, и этого ты не

должна стыдиться, потому что один из них – твой старик

отец. Никогда еще никого так не целовали, и вполне спра-

ведливо было бы должным образом возвратить эти поце-

луи. Посмотри на меня, дорогая! Посмотри на меня и дай

мне увидеть улыбку на твоих губах. Честное слово, солнце,

которое сейчас взошло над нашим городом, не осветит

ничего, что могло бы порадовать меня сильнее. Ну вот, –

продолжал он шутливо, – или ты вообразила, что облада-

ешь кольцом Джейми Кедди и можешь расхаживать не-

видимкой18? Нет, моя предрассветная фея! Только я со-

брался встать, как услышал, что дверь твоей спаленки от-

ворилась, и я сошел за тобой следом по лестнице – не для

18 Существует предание, что некто Кедди, портной, в давние дни нашел в пещере од-

ного из романтических холмов Кишюула, близ Перта, волшебное кольцо, обладавшее

свойствами кольца Гига*.

того, чтобы защитить тебя от заспавшегося Генри, а чтоб

увидеть своими собственными восхищенными глазами, как

моя любимая дочка совершит по доброй воле то, что

должно порадовать ее отца… Ну отними же от лица свои

глупенькие ручки, и, если ты слегка покраснела, что ж, это

тем угоднее святому Валентину на рассвете его дня, когда

румянец как нельзя лучше идет девичьим щекам.

С такими словами Саймон Гловер мягким усилием

развел руки дочери, в которых спрятала она лицо. Оно и

впрямь залилось яркой краской, но его черты отразили

нечто большее, чем только девичий стыд, а глаза напол-

нились слезами.

– Как! Ты плачешь, дорогая? – продолжал ее отец. –

Нет, нет, это уж слишком… Генри, помоги мне утешить эту

глупышку.

Кэтрин напряжением воли преодолела свою растерян-

ность и улыбнулась, но улыбка получилась печальная и

серьезная.

– Пойми, отец, – заговорила пертская красавица все еще

через силу, – избрав Генри Гоу своим Валентином и по-

дарив ему право утреннего поцелуя, как требует обычай, я

только хотела изъявить ему свою благодарность за его

мужественную и верную службу, а тебе – свое дочернее

повиновение… Но не внушай ему мысли… и, ах, дорогой

отец, не подумай сам, что это означает что-либо еще, кроме

обещания с моей стороны быть ему верной и преданной

Валентиной в течение года.

– Ну-ну-ну! Это всё мы знаем, – сказал Саймон тем

тоном увещания, каким нянюшки говорят с детьми. – Мы

знаем, как это надо понимать, пока, для начала, довольно.

Не тревожься, тебя никто не торопит… Вы – любящие,

верные, настоящие Валентины, а прочее – как позволит

небо и счастливый случай. Успокойся, прошу тебя, не ло-

май ты свои маленькие ручки и не бойся грубых домога-

тельств. Ты вела себя храбро и хорошо… А теперь ступай к

Дороти, разбуди ее, старую лежебоку, пусть приготовит

нам основательный завтрак – будет очень кстати после

тревожной ночи и радостного утра. Да и сама приложи

руки, чтобы угостить нас вкусным печеньем, какое только

ты одна умеешь печь, и ты, конечно, вправе хранить свою

тайну, потому что тебя посвятила в нее… Эх! Упокой

господь душу дорогой твоей матери! – добавил он со

вздохом. – Уж как бы она порадовалась такой счастливой

встрече Валентинова дня!

Кэтрин ухватилась за этот предлог, нарочно ей пре-

доставленный, и ускользнула в свою комнату. Генри по-

казалось, будто солнце скрылось с неба среди бела дня и

мир нежданно погрузился в темноту. Даже светлые наде-

жды, порожденные последним происшествием, угасли,